Текст книги "Формула гениальности"

– Когда это случилось? – после затянувшегося молчания спросил пожилой ученый.

– Сегодня утром.

– Ночью он лег спать ровно в половине четвертого. Я читал каждую его мысль. Это было что-то слишком редкое и грандиозное…

– Он не упомянул об этом эксперименте в плане работ за этот год, – после некоторого молчания снова произнес Сартаев.

– У него были свои соображения, – сказал Капан Кастекович, прекрасно понимая, о чем он умалчивает.

Сартаев тоже прекрасно понимал его. Они давно и хорошо знали друг друга. Их объединяло нечто большее, чем дружба.

Пожилой ученый молчал. Во взгляде его вдруг мелькнул немой вопрос. Это был даже не вопрос, а проявление слабой и запоздалой надежды, в иллюзорность которой он не верил сам. Капан Кастекович сразу прочитал его мысли.

– Я всегда рассказывал вам о его замыслах, но их никогда не удавалось предотвратить… Можно влиять на всех людей, в разной степени, но на него… он не поддается никакому влиянию извне. У него необыкновенная воля и мощное самовнушение – этот психологический барьер совершенно нельзя пробить. Но…

– Капан Кастекович снизил голос, словно их кто-то мог услышать, – на этот раз ему можно помешать…

Взгляд Сартаева стал напряженным. То разгораясь, то затухая от силы желания и сомнений, в нем вспыхнула долгожданная надежда.

– Есть единственный способ… – негромко продолжал Капан Кастекович. – Можно повлиять на неокрепшую психику юноши и помешать ему воспринять гипнотические внушения Наркеса.

– Если бы удалось сорвать этот эксперимент, то, ссылаясь на него, как на большую или малую неудачу, можно было бы сместить его с поста директора. – Сартаев немного помедлил и продолжал: – Мы бы не посмотрели, что он лауреат… За ним есть грешки, но нам нужны большие мотивы…

Капан Кастекович снова взглянул на часы.

– Он скоро подъедет к Институту. Сейчас он отдыхает дома. Ему можно уставать, а мне уставать нельзя. – Он энергично встали взглянул на Сартаева.

– Я постараюсь, – коротко сказал он.

– Я тоже поищу кое-какие пути…

Они обменялись рукопожатиями, и Капан Кастекович вышел.

Сартаев, оставшись один, задумался.

3

Наркес вместе с дежурной медсестрой совершал утренний обход своих больных. Их было только двое, находившихся в одной палате с Баяном. Накануне Наркес провел им операции на мозг, удалив у одного доброкачественную и у другого злокачественную опухоли. Они лежали с белыми марлевыми повязками на головах. Швы на голове у них затягивались. Чувствовали они себя хорошо, и через несколько дней их можно было уже выписывать. Из-за большого объема работы на посту директора Института Наркес не мог вести несколько палат с больными, как это делали другие врачи. В этом и не было необходимости. В отличие от многих предшественников, работавших до него на этом посту, Наркес занимался не только административной и организаторской деятельностью, но и был действующим нейрофизиологом, психоневрологом – одним словом, клиницистом, ни на один день не порывавшим связи с практикой, которой он придавал решающее значение.

Подробно поговорив с больными, расспросив их о самочувствии и убедившись, что у них нет никаких жалоб, Наркес перешел к Баяну.

– Ну, а твои дела как? Рассказывай. Как ночью спал?

– Ночью спал немного поверхностно, – начал рассказывать юноша. Наркес утвердительно кивнул.

– Но не это страшно, Наркес Алданазарович. Странно другое… Ночью я проснулся, знаете, от чего? Чей-то голос, хотя и слабо, но отчетливо внушал мне, что я должен постоянно сопротивляться Действию ваших сеансов и что из этого ничего не выйдет. Сначала это было смешно, как мелкое радиохулиганство в эфире. Года два-три назад мы с ребятами из нашего дома, которые занимались в кружке радиолюбителей, конструировали радиопередатчики и выходили в эфир с песнями и речами. Несколько раз нас чуть не поймали, но мы четко провело «сторожей». Так и здесь. Я слушал голос сперва с интересом. Но он не давал мне спать почти до утра. Наконец я не выдержал и стал громко возражать ему: «выйдет», «выйдет». На мой голос вошла медсестра и стала ругать, что я не сплю. – Баян взглянул на медсестру и умолк.

– Это правда? – спросил Наркес у медсестры.

– Было такое ночью?

– Было, – подтвердила медсестра. – Я думала, что он чем-то занимается и может разбудить других.

Новость была настолько неожиданной, что Наркес сперва засомневался в ней. Он внимательно посмотрел на Баяна, но чистые, правдивые глаза юноши полностью рассеивали его сомнения.

Поняв, что ему не совсем доверяют, Баян виновато произнес:

– Индуктор был сильный, Наркес Алданазарович. Если бы он находился в одной комнате со мной, как вы во время сеанса, было бы совсем плохо.

Соседи Баяна по палате, медсестра, да и сам Наркес были поражены услышанным.

– Очень странно… – через некоторое время произнес Наркес. – Очень странно… Индуктор… Кто бы это мог быть?…

Затем обратился к юноше и ободрил его:

– Не волнуйся. Все будет хорошо.

В сопровождении медсестры он вышел из палаты. Очередной сеанс гипноза Наркес провел с большим хладнокровием, чем обычно. Он ни на секунду не сомневался в своих силах и возможностях и потому, чем больше были встречавшиеся ему трудности, тем более уравновешенным и собранным он становился.

После сеанса, пройдя в Институт и поднявшись в свой кабинет, он по-прежнему раздумывал над услышанным. Сеансы проходили вне огласки. О них знали только несколько психоневрологов Института и клиники. Смежной специальностью психоневролога во избежание узкой квалификации владело еще несколько нейрохирургов, но они об эксперименте ничего не знали. В лаборатории экспериментальных исследований биополя человека работали шесть человек с данными экстрасенсов. На учете у них были еще сорок человек, кандидатов в экстрасенсы, имевших сильные биополя и желавших тренировать свои способности. Кто же из них мог стать индуктором? Подозревать каждого из них было бы глупо и нелепо, но и установить, кто из них пытается сорвать задуманное дело, тоже было невозможно…

Мысли его прервал вошедший Абай Жолаевич Алиханов, заместитель директора Института по хозяйственной части.

– Здравствуйте, Наркес Алданазарович. Есть приятные новости. Получили новые центрифуги и немного аппаратуры для микрохирургии. Еще кое-что должны получить на днях из оборудования, «Академснаб» обещал. – Абай Жолаевич говорил быстро, почти скороговоркой. Этот немолодой тучный мужчина обладал завидной энергией. – Нам надо заменить аппараты «Херана» в операционной. Во-первых, истек срок их годности. Во-вторых, они морально устарели, а мы пользуемся ими. В-третьих, если будет комиссия, то нас не погладят по головке за это. Мы – один из головных институтов в стране по своему профилю и ведем такие мелкие разговоры. Все другие институты, в которых я побывал, – в Киеве, Риге, Москве, в других местах, – давно оснащены новейшим оборудованием.

И второй вопрос. Подсобные помещения в клинике давно нуждаются в ремонте. Мы откладываем его из года в год. А помещения портятся. Дальше тянуть нельзя. Надо найти средства. Давайте решим этот вопрос.

– Хорошо, напомните мне об этом через день-два.

Не успел Алиханов выйти, как один за другим потянулись сотрудники Института, заведующие отделами и лабораторией, каждый со своим делом. За нуждами и заботами большого коллектива мысли Наркеса об индукторе улеглись и вытеснялись на задний план.

Индуктор оказался настойчивым. Каждый день он неотступно и целенаправленно на несколько часов подключался по ночам к биологическому полю Баяна, внушая ему свои словесные формулы, свой психологический режим, пытаясь уничтожить действие дневных сеансов и отнимая у юноши столь драгоценные в эти ответственные дни часы сна. Юноша недосыпал каждую ночь, к тому же он тратил немалые силы, сопротивляясь опытному и сильному индуктору. Утром он вставал разбитый, с несвежей головой, словно и не отдыхал накануне. Чтобы наверстать упущенное, стремился больше спать днем. Днем индуктор не тревожил.

Наркес проводил сеансы как всегда хладнокровно, постепенно наращивая жесткость формул. Было однако видно, что невидимый и упорный соперник начинал тревожить его все больше и больше.

Индуктор не мог воздействовать на глубинные механизмы психики и мозга перципиента в той степени, в которой это было доступно гипнозу. Но он мог навязать ему свои сиюминутные мысли, влиять на его поведение и настроение в любой конкретный момент, толкнуть на необдуманный поступок. Наркеса несколько успокаивало то, что Баян не только не выходил на связь с таинственным незнакомцем, но и активно отторгал, разрушал ее. Несмотря на это, индуктор не собирался складывать оружия перед союзниками. Видимо, он решил не на шутку потягаться с Наркесом. В этой сложной и трудной психологической борьбе прошло еще несколько дней.

4

Наркес провел очередной сеанс гипноза и из клиники прошел в Институт.

Когда он вошел в кабинет, навстречу ему от его стола шла Динара.

– Здравствуйте, Наркес Алданазарович. Приходил Шахизада Ибрагимович. Оставил вам списки преподавателей медицинских вузов, присланных для прохождения стажировки в Институте. Сказал, что еще зайдет.

Наркес стал просматривать списки. Размышления его прервал вошедший Шахизада Ибрагимович Бейсенбаев, ученый секретарь Института, невысокий пожилой мужчина. Быстро пройдя к столу, он поздоровался и без предисловий приступил к делу;

– Наркес Алданазарович, диссертацию Каирбекова уже направили на внешние отзывы в Москву, Ленинград и Киев. Статью Бексултанова с новыми данными о нейронах мозга предложили для публикации в сборник материалов для соискателей.

– Опубликовать ее мы всегда успеем. Запросите сперва Всесоюзный научно-исследовательский институт биологической информации. Не была ли где-нибудь опубликована такая работа. Если не была, то пусть они зарегистрируют ее у себя. Это же равносильно публикации. Потом и публикуйте где хотите, в журналах или в сборниках для соискателей. – Наркес остановился и сделал паузу. Шахизада Ибрагимович внимательно слушал его. – Соискателям Абдрахманову, Айтиеву и Бектургановой дайте в помощь кандидатов Омарова и Джаманова. Доктора все загружены по горло. Пусть кандидаты и помогут им на общественных началах…

– Ахметов просит увеличить штат его сотрудников на одну единицу, ссылаясь на необходимость новых фундаментальных исследований в этой области. У них сейчас пять человек. Они хотят, чтобы у них было шесть сотрудников.

– Хорошо, мы подумаем, обговорим этот вопрос и, если есть такая необходимость, то пойдем им навстречу.

Уточнив все вопросы, которые он хотел задать директору, Шахизада Ибрагимович вышел. В дверь заглянула Динара.

– Наркес Алданазарович, поднимите, пожалуйста, трубку. Вас просит Сартаев.

– Здравствуйте, Наркес Алданазарович, – громко послышалось в трубке. – Это я, Сартаев. Я хотел поговорить с вами… Приезжайте в Академию.

– Хорошо, – ответил Наркес и опустил трубку. Через некоторое время, собравшись, он вышел из кабинета…

– Я поехал в Академию, – сказал он Динаре, вопросительно взглянувшей на него.

По пути в Академию, внимательно наблюдая за движением транспорта, Наркес думал: «Зачем он вызвал меня? Поговорить о работе Института или о предстоящих делах по отделению? Или узнал об эксперименте? Не все ли равно мне, зачем он меня вызвал? От этого, собственно, ничего не зависит».

Карим Мухамеджанович встретил Наркеса как всегда любезно. После нескольких вопросов о работе Института, он, не долго медля, приступил к делу.

– Вы, говорят, проводите какой-то новый эксперимент? – вопросительно глядя на молодого ученого, спросил Карим Мухамеджанович.

«Кто? Кто сказал ему?» – молнией пронеслась у Наркеса мысль.

– Да, провожу, – сдержанно ответил он.

– И в чем же его суть? – снова спросил Карим Мухамеджанович.

– Это психологический эксперимент по стимулированию способностей человека,

– глядя на пожилого ученого, ответил Наркес. – Цель его – добиться усиления способностей у человека с. ординарным генотипом.

– И с кем вы его проводите? – ровным и любезным голосом произнес Сартаев.

– Со студентом первого курса математического факультета КазГУ Баяном Бупегалиевым:

Карим Мухамеджанович некоторое время сидел молча, словно стараясь осмыслить все значение постфактума, перед которым его поставили, и лучше собраться с мыслями.

– Но в плане экспериментальных работ Института за этот год, представленном нам, о нем ничего не говорится, – мягко заметил он.

– Да, не говорится… – несколько неохотно ответил Наркес.

– А вы уверены, что он окончится благополучно и с Бупегалиевым ничего не случится? – Вопрос был задан все тем же ровным и любезным голосом, Тем не менее, Наркес почувствовал себя немного неприятно, словно с юношей уже что-то случилось. Но он не хотел выдавать охвативших его на мгновение сомнений и коротко ответил:

– Уверен.

Пожилой ученый снова посидел, размышляя о чем-то, и через некоторое время прервал молчание:

– Ну, хорошо, Наркес Алданазарович. Давайте сделаем так. Поскольку вы миновали сессию отделения и бюро отделения, то подготовьтесь к докладу и выступите с ним на ближайшем заседании президиума.

Наркес понимал, что, вынося обсуждение эксперимента сразу на бюро президиума, минуя бюро отделения, Карим Мухамеджанович ставил его под удар, но не счел нужным что-либо сказать. Ученые встали и, молча пожав друг другу руки, простились.

На работу Наркес возвращался далеко не в лучшем настроении. «Кто же все-таки сказал ему? – снова подумал он и тут же себе ответил: – Какие удивительно наивные вопросы могут задавать себе порой взрослые люди. Кто же кроме индуктора? Он и поспешил обрадовать своего благодетеля. Две коалиции… Двое против двух… – мысленно пошутил он и невесело улыбнулся этой своей шутке. – Будем стоять до конца». Он понимал, что впереди предстоят трудные дела и, быть может, самая тяжелая борьба, которую ему когда-либо придется вести в жизни. Он вспомнил слова Ньютона: «Я убедился, что либо не следует сообщать ничего нового, либо придется тратить все силы на защиту своего открытия», – и усмехнулся. Слова эти были сказаны великим ученым в одну из минут крайнего огорчения, которое люди заурядные любят в избытке доставлять гениям, мстя им за уникальную одаренность, будучи лишены ее сами. Есть что-то в страданиях и лишениях гениальных людей отвечающее тайным страстям человеческим… Что скажет теперь он, Наркес, в конце всей этой, судя по первоначальным и скрытым пока признакам, грандиозной «драчки»? Ответ на этот вопрос должно было дать будущее.

К последнему, десятому, сеансу гипноза, завершающему собой цикл многодневного и целенаправленного воздействия на пациента, Наркес готовился с особой тщательностью. Он считал, что прошло достаточно времени для того, чтобы формулы цели, диктуемые Баяну во время сеансов, могли проникнуть в подсознание юноши и стать устойчивой программой его дальнейшего поведения. Он был достаточно сосредоточен на своих мыслях, что не произнес ни слова, когда Баян вошел в кабинет. Они молча обменялись взглядами, Юноша лег на свое обычное место, накрылся простыней и, закрыв глаза, стал ждать внушений гипнотизера.

– Я совершенно спокоен, – раздался рядом мягкий и негромкий голос Наркеса.

Юноша повторил про себя формулу.

– Правая рука тяжелая, – негромко и с небольшим оттенком требовательности прозвучали слова.

Через несколько секунд они прозвучали снова.

Юноша почувствовал, как в руке возникло ощущение небольшой тяжести.

– Правая рука тяжелая.

Тяжесть стала медленно расти, разливаясь по телу. Быстрее всего тяжелели конечности. Погружение в гипнотическое состояние началось.

– Я совершенно спокоен.

– Правая рука теплая.

Баян стал ощущать в руке тепло.

– Правая рука теплая.

Тепло стало увеличиваться и разливаться по телу.

– Правая рука теплая.

Тепло продолжало разливаться по телу.

– Я совершенно спокоен.

– Сердце бьется спокойно и ровно.

На лице юноши появилась тень умиротворенности.

– Сердце бьется спокойно и ровно.

Дыхание юноши перестало прослеживаться.

– Сердце бьется спокойно и ровно.

– Я совершенно спокоен.

– Солнечное сплетение излучает тепло.

Сквозь дрему юноша почувствовал, как солнечное сплетение стало приятно теплеть, словно его коснулись лучи солнца.

– Солнечное сплетение излучает тепло.

Смысл слов с трудом доходил до сознания Баяна. Его уже клонило ко сну.

– Солнечное сплетение излучает тепло.

– Я совершенно спокоен.

Полусогнутая рука юноши, лежавшая рядом с подушкой, слегка дрогнула и сразу обмякла. Он уже спал, не дождавшись еще одной формулы.

Наркес перешел к основной части гипноза – постгипнотическому внушению.

– Я большой математик, – довольно громко и энергично произнес он.

– Я очень люблю математику.

– Я могу решить любые задачи.

– Я очень хочу работать, – еще громче сказал Наркес.

– Я отчаянно хочу работать, – голос звучал довольно напряженно.

– Я большой математик. – Формула прозвучала несколько тише.

– Математика – это моя жизнь.

– Я очень хочу работать, – голос стал громче,

– Я отчаянно хочу работать, – слова прозвучали еще громче.

– Я большой математик, – несколько тише произнес Наркес.

– Я очень большой математик, – громко сказал он.

– Руки напряжены.

Рука Баяна у подушки снова дрогнула.

– Глубокое дыхание.

Юноша глубоко вздохнул. Грудь вместе с простыней приподнялась и снова опустилась.

– Открываю глаза.

Юноша открыл глаза.

– Ну, вот и все, – сказал Наркес. Было непонятно, кому он говорил эти слова: юноше или самому себе. – Вот и все, – снова повторил он, очевидно, продолжая размышлять о своем.

Он встал с места, взял стул и поставил его у небольшого столика у стены. Затем сел и стал писать в индивидуальной карте пациента, Юноша оделся, заправил кровать и некоторое время простоял молча. Каким-то шестым чувством он смутно постигал, что сейчас в этот будничный день, в этот будничный час, в этой будничной палате и в этой будничной обстановке с ним произошло что-то торжественное, что-то очень таинственное и значительное. Юная и чуткая душа его стала с большим вниманием прислушиваться к самой себе, интуитивно ощущая, что ответ на все происходящее придет теперь не извне, из будущего, а из глубины ее самой.

Он вопросительно посмотрел на Наркеса. Через некоторое время, оторвавшись от бумаг, Наркес улыбнулся и сказал:

– Ну, отдыхай. Старайся днем больше поспать, чтобы ночью встретиться со своим другом – индуктором.

Оба улыбнулись шутке. Юноша вышел из кабинета. Наркес еще посидел немного, затем встал и стал собираться. Надо было идти в Институт.

Индуктор, следивший за всеми действиями Наркеса самым внимательным образом, беспокоил ночью Баяна в последний раз. Очевидно, он счел свою задачу на данном этапе выполненной, потому что больше не выходил на связь. Баян и Наркес вздохнули с облегчением.

5

Заседание членов президиума и членов бюро биологического отделения Академии наук Казахской ССР состоялось через три дня.

Его открыл президент Академии, действительный член Академии наук СССР Аскар Джубанович Айтуганов. Он зачитал повестку дня. В ней было три вопроса. Первым из них значился доклад Наркеса Алиманова о проведенном им эксперименте. Два остальных вопроса были посвящены обычным организационным делам.

Аскар Джубанович предоставил слово Алиманову. Наркес встал и с минуту помолчал, собираясь с мыслями.

– Товарищи, – торжественно и без видимых следов волнения начал он, – эксперимент, который мы сегодня обсуждаем, несколько необычен. Прежде всего, необычны его цели и задачи, несмотря на его внешнее сходство с некоторыми известными нам явлениями. Эксперимент был поставлен с целью резко стимулировать и усилить человеческие способности, то есть он затрагивает один из многочисленных аспектов сложной и великой проблемы таланта и гениальности. Проблема таланта и гениальности привлекает к себе все большее и большее внимание мировой общественности. Обостренный интерес к ней, конечно, не случаен. За всю историю существования человечества люди пытались понять и объяснить величайшие творческие способности гениев. Сотни и тысячи самых больших умой всех времен и народов размышляли над этой проблемой, но так и не могли решить ее. Несмотря на очень большие, можно сказать, фантастические достижения во всех областях науки, несмотря на великие успехи в освоении космических пространств, проблема таланта и гениальности не только продолжает оставаться наименее изученной областью естествознания, но и белым пятном в самой науке о мозге. И это несмотря на то, что естествознание всеми своими открытиями обязано именно этому колоссальному явлению человеческого духа. – Наркес говорил медленно и неторопливо, тут же по ходу речи взвешивая каждое сказанное слово, – Человечеству оказалось гораздо легче выйти в космос и совершить множество полетов к иным планетам, чем изучить свой мозг. Настолько трудна эта задача. Проблема же гениальности, как известно, является венцом науки о мозге. Именно этим можно объяснить то, что в современной мировой литературе, научной и художественной вместе, проблеме гениальности посвящено всего лишь около шести-семи трудов… Чтобы не вдаваться в сложную и сугубо специфическую биохимическую природу гениальности, чему, как вы знаете, в некоторой степени был посвящен мой труд «Проблема гениальности и современное естествознание» и в более полном объеме трактат «Биохимическая индивидуальность гения», коротко скажу следующее. Гениальность я рассматриваю как результат постоянного гипертрофированного преобладания доминанты возбуждения в центре тех или иных способностей. Говоря другими словами, в основе каждой уникальной мысли лежит соответствующая ей в химическом отношении молекула. Отчетливо осознавая это, я долгое время стремился найти пути, воздействующие на биохимическую природу способностей человека. Несколько таких попыток было предпринято и в других странах, например, в Америке и в Японии, – сказал Наркес. – Но эти отдельные исследователи, на мой взгляд, пошли по ложному пути. С помощью химических средств они пытались воздействовать на способности человека в период утробного его развития. В результате дети становились вундеркиндами, но едва доживали до юношеского возраста. К этому времени они полностью истощали все свои физические и духовные ресурсы, ибо жизнь каждого такого индивидуума, начиная с эмбрионального периода, насильственно направлялась в другое русло и развивалась слишком интенсивно, чем это может допустить человеческая природа. Я решил пойти по другому, более надежному пути. Самым главным условием в этом эксперименте я считал сохранение естественного утробного и отроческого развития организма. Даже в отрочестве организм еще слишком слаб и хил и не способен выдержать тех колоссальных умственных нагрузок, которые неизбежны в таких экспериментах. Но уже в период полного формирования организма человека можно без всякого риска вмешиваться в его физическую и умственную жизнь. В возрасте семнадцати-восемнадцати лет, предшествующем наиболее благоприятному для творчества возрасту от двадцати до сорока, «акме», как говорили древние, он способен выдержать любые нагрузки, стать талантливым и прожить столько, сколько прожили самые большие долгожители из гениев и даже больше. Тициан, как известно, прожил до девяносто пяти лет и умер не от старости и слабости, а от холеры. Гете – до восьмидесяти трех лет. Лев Толстой – до восьмидесяти двух лет. В будущем, безусловно, этот жизненный порог можно будет отодвинуть дальше. – Наркес говорил по обыкновению спокойно и уверенно.

– Таким образом, я решил обратиться к естественным ресурсам самого организма человека. «Каждый рождается гением», – утверждает Гельвеций. Но в силу тех или иных обстоятельств человек не может развить задатки, заложенные в нем природой. То есть не может развить в себе врожденный рефлекс цели – инстинктивное стремление живого существа к поиску нового – новых знаний, новой информации, а также творческий инстинкт, теснейшим образом связанный с рефлексом цели. Чтобы воздействовать на эти изначальные свойства человека, я решил обратиться к гипнозу, к этому могучему и вместе с тем универсальному средству воздействия на глубинные механизмы психики личности, на всю его психофизику на молекулярном и субмолекулярном уровнях. Нет нужды здесь говорить о том, какое влияние имеет постгипнотическое внушение на течение циклических процессов в организме, в саморегуляции этих процессов, а также на изменения психофизиологических состояний организма на разных уровнях корреляций его жизнедеятельности. Хочется сказать и о том, что современная наука при всех ее прошлых больших достижениях находится всего лишь на подступах ко многим тайнам организованного вида «homo sapiens».

Постараюсь пояснить эту мысль конкретнее. Гипноз, применяемый с целью стимулирования и усиления способностей человека с ординарным генотипом, по сути дела то же самое, что и самогипноз выдающихся личностей, которые долгие годы, гипнотизируя себя своими понятиями и представлениями о неких высших состояниях человеческого духа, постоянно внушая себе, что они способны достичь их, стремятся к великой цели и в конце концов достигают ее. Правда, рефлекс цели и творческий инстинкт у них получают стимулы для развития изнутри, от благодатной основы генетики их интеллекта. В случае же гипноза с человеком с ординарным генотипом мы воздействуем на рефлекс цели и творческий инстинкт извне, путем стимуляции. В этом и вся разница. Таким образом, гипноз с усилением ординарных способностей и самогипноз выдающихся людей – это как бы две стороны одной медали.

В конечном счете, гипноз – это тоже самовнушение. И в том и в другом случае формулы цели проникают в подсознание человека и становятся программой его дальнейшего поведения, И в том и в другом случае массированное развитие конвергентного мышления неизбежно приводит к развитию дивергентного мышления. И в том и в другом случае можно получить абсолютно одинаковые результаты. Здесь, на мой взгляд, и спрятан один из нескольких ключей к тайнам человеческого естества и психики. Мы уделяем должное внимание изучению космических пространств и так мало обращаем внимания на космос внутри нас… Если удастся путем стимуляции достичь значительного усиления способностей, заложенных природой в каждом человеке, я думаю, станет понятным, какими грандиозными темпами пойдет вперед развитие всех наук и искусств и вообще всех сторон общественной жизни, и какова будет прибыль во всех сферах, которую общество получит в результате этого.

Все мы сейчас являемся свидетелями такой тревожной картины. Объем научных публикаций удваивается каждые пятнадцать лет. Чтобы обеспечить растущий научный фронт, надо в течение каждых пятнадцати лет вдвое увеличивать число ученых. Но человечество не растет так быстро, ему для удвоения требуется лет тридцать пять – сорок. Нетрудно подсчитать, что уже к середине нашего двадцать первого века всех на свете мужчин, женщин, стариков и детей не хватит на маршевые батальоны для научного фронта. Но главное мне видится даже не в этом, а в другом. Грандиозный эпос познания от первых каменных орудий до сложнейших гигантских современных механизмов и аппаратов, от первых утлых лодчонок с мореплавателями, бороздивших океаны с целью установить очертания материков, до современных космических кораблей, весь этот эпос познания свидетельствует о том, что постоянно менявшиеся требования цивилизации изменяли не только общественную, но и физическую природу человека. Подобно тому, как в истории геологических изменений мы видим постоянно новые требования, налагаемые на различные породы животных. Естественно, что эти изменения в физической природе человека в первую очередь касались его главного органа – головного мозга, который в свою очередь навязывал свой диктат всему организму. Это подтверждается и экспериментальными данными. Благодаря многолетним исследованиям выдающегося советского ученого академика И. Н. Филимонова выяснилось, что территория коры больших полушарий мозга подразделяется на разные в генетическом отношении зоны. Существует новая кора, старая древняя и, наконец, межуточная. Чем совершеннее высшая нервная деятельность животного, тем сильнее у него развита новая кора. У ежа, например, она составляет только 32,4% всей территории коры, у собаки – 84,2%, у человека же она занимает 95,6% всей поверхности полушарий. Эти данные говорят о прогрессирующем развитии именно новой коры. В музее эволюции мозга в Институте мозга каждый при желании может проследить развитие мозга животных и человека, увидеть, как усложнялся его внешний вид, и тут же, на срезах, – как происходило изменение его микроскопического строения.

У некоторых может возникнуть вопрос: зачем же искать пути стимуляции мозга, если он сам способен эволюционировать? Дело в том, что эволюция эта протекает чрезвычайно медленно, о микронных масштабах, в течение многих тысячелетий. Поэтому связывать все наши надежды с естественной эволюцией мозга, которую точнее будет назвать приспособительной эволюцией мозга, нет никаких оснований. Стремительно развивающаяся цивилизация, гигантский, постоянно растущий поток информации, научно-технический прогресс, нарастающий с головокружительной быстротой, и исследование внеземных миров предъявляют к человеку все более сложные и новые требования. Эти требования нельзя будет удовлетворить духовным уровнем нашего сегодняшнего дня. Цивилизация грядущего будет нуждаться в гигантах мысли и дела. И мы должны и обязаны решить эту проблему сегодня. Я не хочу останавливаться здесь на том, какое социальное, философское и, главным образом, нравственное значение имеет решение проблемы совершенной, творческой, могучей в интеллектуальном плане личности, впервые получившей по-настоящему все возможности для всестороннего и гармонического развития. Я хочу сказать только о том, что это единственный путь, благодаря которому мы сможем сделать маршевые батальоны для науки мощными и боеспособными.

Таковы коротко мои основные соображения по этому вопросу, – закончил Наркес и обвел взглядом ученых, слушавших его выступление с большим вниманием.

После того, как он сел, с места неторопливо поднялся Карим Мухамеджанович Сартаев.

– Товарищи, – начал он, глядя в сторону президента. – Наркес Алданазарович не поставил в известность о готовящемся эксперименте ни общее собрание биологического отделения, ни даже членов бюро отделения. Проблема эта вынесена сразу на обсуждение членов президиума. Обстоятельство это я объясняю чрезмерной уникальностью товарища Алиманова. – В голосе Карима Мухамеджановича послышалась плохо скрываемая насмешка. – Но, оставляя в стороне этот, не совсем благовидный с точки зрения этики советского ученого, поступок, перейду к главному.