Текст книги "Антропология художественной прозы А. П. Чехова. Неизреченность человека и архитектоника произведения"

При этом в рассказе «Княгиня» Чехов описывает, как сужение личности властного человека влияет и на его окружение. Эгоцентризм княгини суживает личности других людей. О тех молодых людях, которых она берет в гайдуки, лакеи и кучера, доктор говорит: «Все это двуногое живье воспиталось в лакействе, объелось, огрубело, потеряло образ и подобие, одним словом» (7, 238). Показано, что тот, кто находится в окружении княгини, рискует потерять то, что отличает человека от животных – что он создан «по образу и подобию Бога» (Быт 1, 27). Влияние княгини, с ее узостью, сужает характер окружающих ее людей, лишая их духовного начала.

Узость характера княгини влияет и на доктора. В нем сфера чувств сужена до злых чувств. О сужении этой сферы доктора свидетельствуют также его поведение и внешность. В начале встречи он крайне кратко и сухо разговаривает (7, 236), так же и при последней встрече (7, 243–244), в эти моменты у него суровое лицо (7, 236; 242; 243). А когда доктор выражает свой гнев, он много рассказывает (7, 237–243), смеется (7, 237) и сильно жестикулирует (7, 237; 238; 239; 240). Его чувства сужаются до гнева и желания отомстить (7, 241). На уровне символики на сужение указывает то, что у доктора в момент сильного гнева «тонкий смех» и «тоненький голос» (7, 239).

По поводу интертекстуальных связей в рассказе следует отметить, что особую роль здесь играет социальный контекст, на который в первую очередь указывает слово «княгиня», религиозный подтекст, присутствующий в рассказе благодаря слову «Евангелие», и пересечение социальной и религиозной сфер в тематике «монастырь». На особое значение данных интертекстуальных связей указывает тот факт, что эти слова в тексте используются не совсем к месту.

Как в обращениях, так и в повествовании главная героиня почти исключительно фигурирует под именем «княгиня». Только один раз, в первом абзаце произведения, даны, вместе с титулом, ее имя и отчество (7, 233). Княгиня, обращаясь к доктору, даже говорит, что она «думала, что и [тот забыл] свою княгиню» (7, 236), хотя выясняется, что врач работал у нее, когда она еще не была замужем и, в связи с этим, была не княгиней, а графиней (7, 236). По случаю каждой встречи, о которой говорится в рассказе (с монахами, с архимандритом, с доктором), она утверждает, что для своих собеседников она является «их княгиней» (7, 233; 236). Это подчеркивает не только ее эгоцентризм и убежденность в собственной уникальности. Главное заключается в том, что для нее роль княгини, помещицы важнее, нежели собственная личность. Чехов продолжает тематическую нить рассказов о чиновниках: редукцию человека до его позиции в социуме.

Речь о «Евангелии» в рассказе оказывается опустошенной. Описывается, как княгиня после ужина «опустилась в углу перед образом на колени и прочла две главы из Евангелия» (7, 243); но не указывается, какие именно фрагменты княгиня читает, и это имплицитно показывает, что княгиня ничего не воспринимает и ничему не учится. Кроме того, в Евангелии от Матфея есть как раз две главы (6 и 23), в которых Иисус говорит о том, что человеку не стоит делать добро с тем, чтобы люди это заметили. Княгиня же, наоборот, занимается благотворительностью именно для того, чтобы люди на это обратили внимание.

В своей речи о монастыре как о сфере, где религия и социум пересекаются, т. к. религия становится социальной реальностью, доктор неправильно употребляет известную поговорку. Он говорит: «В чужой монастырь вы ходите со своим богом» (7, 241). Поговорка же гласит: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят»[183]183
  Русские пословицы и поговорки / Под ред. В.П. Аникина. М., 1988. С. 41.


[Закрыть]. Слова доктора о княгине в монастыре имеют тройное значение для повествовательной стратегии Чехова. Во-первых, на уровне фабулы доктор выражает свое мнение о том, что княгиня посещает монастырь только для того, чтобы подчеркнуть собственную доброту, из гордыни (7, 242), и делает он это для того, чтобы сильнее обидеть княгиню (7, 242). Во-вторых, в структуре рассказа его слова исполняют роль доказательства: если врач по поводу визита княгини в монастырь (7, 241; 233–234) говорит правду о настоящем, можно предположить, что в своих рассказах о прошлом он также прав. В-третьих, монастырь обретает символическое значение. Высказывание доктора в прямом смысле касается того, что княгиня верит в того бога, «до которого [она дошла] своим умом на спиритических сеансах» (7, 241), вместо того Бога, в которого верят монахи. В конце концов, бог, с которым она ходит, – это собственное «я».

Интертекстуальные связи в рассказе подчеркивают сосредоточенность княгини на своей социальной роли и ее гордыню. На духовную сферу они указывают только в виде пробела, пустоты, поскольку княгиня признает над собой Бога только напоказ. Человек, как его здесь представляет Чехов, мог бы быть способен задуматься о трансцендентности, однако личная гордыня, которой способствует социальный строй, лицемерная религиозность и благотворительность мешают этому.

Новый для Чехова «протестующий тон» проявляется в том, что в рассказе «Княгиня» однозначно доминируют негативные аспекты. Конфликт между положением униженного человека и выходом из него с помощью жесткой полемики не разрешается на уровне главного героя, который не может освободиться от сложившегося положения. На уровне рассказчика жесткая полемика не релятивируется, так что вопрос о том, может ли она стать выходом, остается открытым.

Итак, во всех трех рассказах, изученных в настоящей главе, присутствует конфликт между тем героем, который чувствует себя обиженным, и тем, которого можно назвать обидчиком. Обида и унижение, заложенные в социальной ситуации, ведут к тому, что ни обидчик, ни обиженный не могут выйти за рамки своей социальной роли и не могут проявлять неизреченной индивидуальности. Поэтому и встреча между героями в каждом рассказе становится не общением, проникнутым взаимным пониманием, но столкновением, ведущим к страданиям. Именно против таких отношений, в которых человек является исключительно объектом для более властного человека, Чехов и полемизирует, проводя тот эксперимент, с помощью которого он хочет научиться «протестующему тону». Он проверяет, может ли человек, с помощью борьбы и полемики, защититься от своего обидчика и достичь полноценной неизреченной человеческой индивидуальности. Но фабулы рассказов показывают, что данная возможность не реализуется.

Наряду с невозможностью принять однозначную позицию, о которой говорится в финале повести «Огни»[184]184
  Катаев В.Б. Проза… С. 35–36.


[Закрыть], и с тоской главного героя «Скучной истории», чувствующего приближение смерти, об «общей идее» (7, 307), это свидетельствует о том, что для Чехова полемичность не является ответом на то, что мешает человеку быть неизреченным индивидом. Соответственно, как позиция героя, она будет присутствовать во многих из более поздних произведений (так же, как и присутствовала в некоторых ранних рассказах); но авторской позицией, насколько нам известно, она больше никогда не станет.

3. Пост-сахалинские повести А. П. Чехова (1891–1894): типизация и неизреченность человека

Время после 1888 г. в жизни Чехова характеризуется «чувством острой неудовлетворенности своей жизнью и искусством», из-за которого у писателя возникает желание посетить колонии для заключенных и ссыльных на Сахалине, а также совершить (почти) кругосветное путешествие для получения новых впечатлений, с помощью которых он желает преодолеть жизненный и художественный кризис[185]185
  Simmons E.J. Op. cit. P. 209; Новикова Е.Г. Кругосветное путешествие А.П. Чехова как поездка на Сахалин: позиция писателя // Вестник Томского Государственного Университета: Филология. 2012. № 3. С. 75–76.


[Закрыть]. Оказывается, что идеология не может дать ответы на вопросы о положении человека в мире. Соответственно, Чехов начинает искать иные подходы к вопросу о том, кем является человек, в т. ч. через изучение психологических процессов[186]186
  Селезнева Е.В. Рецепция повести А.П. Чехова «Скучная история» в англоязычном литературоведении // Вестник Томского государственного университета. 2012. № 361. С. 26; Gerhardie W. Anton Chekhov: A Critical Study. New York, 1974. P. 144.


[Закрыть].

При этом, в связи с поездкой на Сахалин, состоявшейся в 1890 г., одним из ведущих в творчестве Чехова на некоторое время становится гносеологический вопрос, т. е. вопрос познания в общем и, в частности, познаваемости человека, к чему писатель относится скептически. Об этом свидетельствует известное высказывание главных героев в финале повести «Дуэль»: «Никто не знает настоящей правды» (7, 446). Гносеологический вопрос имеет особое значение в повестях «Дуэль» и «Палата № 6». Повесть же «Черный монах», строго говоря, уже не относится к пост-сахалинскому периоду творчества Чехова, однако в ней критика познания и, в частности, обсуждения человека другим человеком как ведущая тема продолжается, что и объясняет включение повести в настоящую главу. В контексте вопроса познания данные произведения отличаются особой сложностью, поэтому следует изучить, насколько их сложность соответствует образу человека.

После поездки на Сахалин Чехов воспринимает социум в качестве осуждающей силы, которая выносит людям приговор о заключении на острове-тюрьме[187]187
  Катаев В.Б. Проза… С. 123.


[Закрыть]. Это усиливает его стремление критически пересмотреть те оценки, которые общество дает людям. Поэтому как гносеологическая неуверенность, так и этический взгляд на осужденных смягчают жесткую полемику предыдущего периода.

Социальность человека снова играет значимую роль. Однако здесь речь идет не о принадлежности к определенным общепризнанным классам, а о той роли, которую человек играет во взаимодействии со своим непосредственным окружением и с помощью которой они (а также он сам) определяют его позицию и характер. В связи с этим анализируется, в каком смысле противопоставлены друг другу роль, приданная человеку социумом, с одной стороны, и невозможность ограничить человека данной ролью, обусловленная его неизреченностью, – с другой.

3.1. Повесть «Дуэль»: неизреченность человека как возможность преодоления конфликта

Повесть «Дуэль» (1891) имеет ключевое значение для чеховского творчества, она написана в середине его писательской деятельности – после ранних рассказов, после кризиса 1888–1890 гг. и до начала новой фазы творчества.

Сюжет в повести образуют конфликты, связанные со взаимным осуждением и ведущие ко всеобщей атмосфере тесноты, неясности и хаоса. Особую роль играет то, что главный герой, Лаевский, разлюбил Надежду Федоровну, с которой состоит в гражданском браке (7, 356), а также то, что он хочет вернуться с Кавказа в Санкт-Петербург (7, 357), но не может уехать из-за долгов (7, 357). На протяжении всей повести продолжаются споры между Лаевским и биологом фон Кореном. Данные конфликты ведут к столкновению, сначала внутреннему, в душе Лаевского. Лаевский вдруг понимает, что ему не удастся уехать скоро. Он собирался «ценою маленькой лжи [купить] большую правду» (7, 407). Но при невинной встрече в день рождения мальчика Лаевский понимает, «что доктор [Самойленко] поймал его на обмане, который он так долго и тщательно скрывал от самого себя» и который неизбежно должен довести его до бесконечного ряда будущих обманов (7, 407–408). Поняв это, Лаевский впадает в истерику (7, 410–411).

На следующий день, у доктора Самойленко, начинается уже внешнее столкновение в виде его спора с фон Кореном (7, 415–416). Лаевский сначала старается скрыть свои чувства и объясняет истерический припадок «цивилизацией» и «нервным веком» (7, 416). Но фон Корену удается разрушить фасад спокойствия, и он говорит Лаевскому: «Да, ваше положение безвыходно» (7, 416). «Эти покойные, холодные слова, содержавшие в себе не то насмешку, не то непрошеное пророчество», оскорбляют Лаевского (7, 416). Это показывает, как легко, по мнению Чехова, разрушить фасад спокойствия и заставить человека проявить свои настоящие эмоции.

Разговор кончается вызовом на дуэль (4, 419). О том, как себя чувствует перед ней Лаевский, говорится: «когда зашло солнце и стало темно, им овладело беспокойство» (7, 420), его наполняют страхи «перед чем-то неизвестным» (7, 421), а также мысли о «горе лжи» в его жизни (7, 421). В то же время Лаевский застает Надежду Федоровну на свидании с Кирилиным (7, 422).

В ночь перед дуэлью гроза напоминает Лаевскому чистоту детства, когда они с девочками стояли в саду под дождем и громом. Но чистоту, как ему кажется, он погубил и заменил «ложью» или «обманом» (7, 430). Лаевский вспоминает и жалеет: «Грозы уж он не боится и природы не любит, бога у него нет» (7, 429). Здесь снова становится понятно, как сильно в художественном мире Чехова внешнее и внутреннее связаны между собой: в прошлом Лаевский своими поступками (к примеру, сексуальными приключениями) изменил свое мировоззрение и, в связи с этим, перестал любить чистоту и истину. А в настоящем гроза, напоминающая детство, способствует тому, что он хочет вернуться к своим детским чувствам, особенно к чистоте.

В тот же момент Лаевскому кажется, что его жизнь не имеет смысла; он уверен: «Убьют ли его завтра утром, или посмеются над ним, то есть оставят ему эту жизнь, он все равно погиб. Убьет ли себя с отчаяния и стыда эта опозоренная женщина [Надежда Федоровна, Ш.Л.], или будет влачить свое жалкое существование, она все равно погибла…» (7, 428). Смерть здесь также присутствует символически: «Тело [Лаевского] потеряло гибкость» (7, 428), оно находится в состоянии трупа. И Надежда Федоровна, как думает Лаевский, «была его жертвой, и он боялся ее, точно она умерла», поэтому к ней он не может подойти (7, 430–431). Позже она напоминает ему «египетскую мумию» (7, 432).

В связи с ощущением близости смерти Лаевский еще суетится, чтобы совершить то, что ему кажется необходимым, т. е. написать матери письмо, но это бесполезно, т. к. она женщина без доброты, и нельзя ожидать от нее какой-либо помощи Надежде Федоровне (7, 429). Однако бесполезность этой попытки на самом деле помогает герою достичь высоты своей личности, т. к. мешает ему исполнить то, что соответствует его роли, и заставляет задуматься о том, что именно он призван делать, в частности, для Надежды Федоровны[188]188
  Капустин Н.В. Указ. соч. С. 196.


[Закрыть].

В это время он «потирает руки» (уже 7, 422; затем 7, 428 – дважды). Данный жест важен для понимания личности Лаевского. С самого начала говорится о его привычке при разговорах либо смотреть на свои руки, либо что-нибудь делать ими (7, 350); это же повторяется в самом конце повести (7, 445). Интерпретация жеста имеет большое значение для понимания антропологии, представленной Чеховым в «Дуэли». По мнению А.П. Чудакова, здесь Чехов вводит в произведение принцип «случайностности»[189]189
  Чудаков А.П. Поэтика… С. 145.


[Закрыть]. Это верно, если подразумевается, что человеческое поведение индивидуально и не является просто случаем определенной категории (болезни, поведения социального класса и проч.)[190]190
  Чудаков А.П. Мир… С. 300–301.


[Закрыть]. Видимо, привычка Лаевского постоянно рассматривать свои руки или двигать ими является его личным свойством. Но она все-таки не является случайностью, в том смысле, что свидетельствует о его нервности. Именно нервность подчеркивается во всех случаях, где в повести идет речь о движениях его рук. В антропологии Чехова внутренним переживаниям героя соответствует его внешнее поведение. Но каким образом герой выражает себя, зависит от его индивидуальности. Соответственно, речь А.П. Чудакова о «случайностности» указывает на противопоставление «личности» человека его «характеру» в концепции В.И. Тюпы в том смысле, что «характер» можно определить, личность же не подвергается определению извне, а призывает к пониманию[191]191
  Тюпа В.И. Художественность… Изд. 2-е. С. 50–51


[Закрыть]. Однако личность как неизреченная индивидуальность не заключается в том, что человек выбирает любое действие. Он поступает свободно, но в рамках того, что позволяет его характер и ситуация. Следовательно, характерное, типичное начало берет верх в том случае, если возможности человека действовать сужаются и подвергаются ожиданиям (своим или чужим), связанным с его типом. Это происходит в рассказах «Смерть чиновника» и «Толстый и тонкий», а также в случае «Княгини». Здесь же Лаевский, хотя и остается на данный момент беспомощным «белоручкой» и мало жизнеспособным теоретиком, но все-таки расширяет свои индивидуальные возможности отказом от типичного поступка – заштампованного письма матери.

К концу ночи приезжают, чтобы отвезти Лаевского на дуэль. Ему кажется, «что нужно было сделать еще что-то», и он идет в спальню к Надежде Федоровне (7, 432). В тот момент «вдруг» она садится на постель и рассказывает ему о своем страхе, что он убьет ее или прогонит «из дому под дождь и грозу» (7, 432). Он понимает, «что эта несчастная, порочная женщина для него единственный близкий, родной и незаменимый человек» (7, 432). И когда он выходит из дома и садится в коляску, тогда «ему [хочется] вернуться домой живым» (7, 432). Здесь у Чехова происходит исключительно радикальная перемена[192]192
  Катаев В.Б. Проза… С. 252.


[Закрыть]от ненависти через отчаяние к желанию жить и к новой любви. Перемена будет иметь последствия в жизни Лаевского, по крайней мере, в течение следующих месяцев. О ее причинах В.Б. Катаев пишет, что «потолок мотивации» здесь у Лаевского намного ниже, чем у Раскольникова в романе Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» или у Нехлюдова в романе Л.Н. Толстого «Воскресение»[193]193
  Катаев В.Б. Проза… С. 135.


[Закрыть]. Исследователь прав в том, что нельзя сравнить грозу, приезд коляски или взгляд на Надежду Федоровну с глубокими мыслями или сложными духовными путями этих героев. Но, тем не менее, верно наблюдение, что с Лаевским «случилось первое в его жизни настоящее несчастье», когда он узнал об измене Надежды Федоровны. А настоящее горе – таков опыт чеховской поездки на остров Сахалин – может оказать значительное влияние на человека[194]194
  Казаков А.А. Композиция повести А.П. Чехова «Дуэль» в ценностном аспекте // Чехов и время. Томск, 2011. С. 72; Дмитриева Н.А. Послание Чехова. М., 2007. С. 113.


[Закрыть].

То, что в бессонную ночь, перед угрозой смерти, ненависть Лаевского к фон Корену, а также «умное» самооправдание, мысли о Толстом и Шекспире теряют вес, и Лаевский чувствует, что все в жизни неповторимо и каждый момент ценен (7, 431), а также то, что он понимает, что кроме Надежды Федороны у него нет родного человека и что он несет за нее ответственность, делает перемену вполне возможной и реальной. Опыт такого обновления может потеряться в бытовой жизни, но самого опыта это не исключает. Для антропологии Чехова это означает, что человек свободен принимать решения и изменять свой образ мышления. Это произошло в рассказе «В море», но там это было спонтанно и под влиянием шока. Такое же изменение происходит в рассказе «Восклицательный знак», однако там речь идет о менее серьезной ситуации.

События в ночь перед дуэлью составляют антропологию нравственной перемены. В ней внешнее и внутреннее тесно связаны между собой. Внутреннее состояние человека влияет на его тело и на то, как оно воспринимается им и другими людьми. То, что тело Лаевского потеряло гибкость, а Надежда Федоровна напоминает мумию, соответствует потере смысла жизни. С другой стороны, внешнее (в виде ощущения потерянности, связанного с потерей гибкости и с грозой, а также как умиление при взгляде на спящую Надежду Федоровну) способствует внутренней перемене.

Сама дуэль показана в повести с точки зрения дьякона, который присутствует там тайно (7, 432–433). Лаевский, разумеется, не стреляет в фон Корена (7, 440). Фон Корен же собирается убить Лаевского. Но в этот момент дьякон кричит: «Он убьет его!» (7, 440). Лаевский остается в живых (7, 440). Напряжение разрешается. Лаевский возвращается к Надежде Федоровне с новой любовью (7, 443).

На данном этапе исследования, говоря о фабуле повести «Дуэль», следует отметить, что Чехов показывает: предрассудки, связанные со взаимоотношениями между людьми, опасны тем, что они почти ведут к катастрофе. При этом предрассудки не оправданы, т. к. герои оказываются не такими, какими сами себя считают или какими другие их представляют. Помимо того, фабула указывает на единство между внешней и внутренней сферами человека, т. е. на то, что уже незначительные перемены во внешней сфере могут привести к внутренним изменениям.

В связи с тем, что фабулой повести движут отношения между героями, необходимо провести анализ их высказываний друг о друге, а иногда также и о самих себе. В них Лаевский описывается как интеллигент, не способный принимать решения, но оправдывающий себя тем, что похож на Гамлета (7, 360) или на тургеневского «лишнего человека» (7, 364). Он играет в карты, ленится, пьет много вина и не соблюдает нравственных принципов в сексуальной жизни (7, 365). Так говорит о нем фон Корен, но, по сути, сам Лаевский видит себя таким же (7, 360). И никто из других персонажей не противоречит фон Корену; только разные люди оценивают данные черты поведения по-разному.

Фон Корен, в свою очередь, описывается как «человек подвига»[195]195
  Катаев В.Б. Проза… С. 123. О «людях подвига» см. также: Белкин А.А. Читая Достоевского и Чехова. М., 1973. С. 178; Бялый Г.А. Чехов и русский реализм… С. 28.


[Закрыть]. У него планы на великую экспедицию (7, 377) и твердые убеждения (7, 386–387). Помимо этого, фон Корен, как говорит Лаевский, «самостоятелен и упрям» (7, 390). Он работает в Черном море, где обычно биологи из-за плохих условий не работают и где никто ему не помешает быть первым (7, 390–391).

Надежда Федоровна кажется слабой, больной женщиной, которая много читает, но которой не хватает энергии, чтобы взять на себя ответственность (7, 358–359). Также о ней говорится, что она довольна собой и своим либеральным сексуальным поведением и убеждена в том, что «во всем городе только она одна может нравиться» (7, 371).

Так как данные герои кажутся чистыми «типами», находятся и их судьи. Это касается, в первую очередь, Лаевского. Фон Корен говорит о нем, что он «довольно несложный организм» (7, 365) и что все, что он ни делает, «сводится к вину, картам, туфлям и женщине» (7, 365). Из этого даже следует приговор: необходимо «обезвредить» (7, 369) Лаевского смертной казнью или, по крайней мере, «отдать в общественные работы» (7, 369).

В свою очередь, судьей фон Корена является Лаевский. Он уверен: «Я отлично понимаю фон Корена» (7, 390), и думает, что это «натура твердая, сильная, деспотическая» (7, 391), одновременно смелый и жестокий человек, который нужен не в науке, а «на войне» (7, 391). Это такой же приговор в адрес другого человека, как мнение фон Корена о Лаевском. Однако в восприятии читателя приговор смягчается впечатлением, что Лаевский слаб и беспомощен и не навредит своему противнику.

У Надежды Федоровны три таких судьи. Это, в первую очередь, Лаевский, который возненавидел ее и которому теперь «все, что она говорит и делает, кажется <…> ложью или похожим на ложь» (7, 355), что она любит его только «настолько, насколько ей в ее годы и при ее темпераменте нужен мужчина» (7, 352). Второй судья Надежды Федоровны – фон Корен, считающий, что она живет в «пороке» (7, 387). Третьим судьей является Марья Константиновна, жена чиновника, олицетворяющая общественное мнение о людях, не соблюдающих верности в браке (7, 375–376). Правда, она готова благословить Надежду Федоровну (7, 397), но все-таки высказывается: «Вы страшная грешница» (7, 395). Поэтому предупреждает: «И вас ожидает в будущем страшное горе! Одинокая старость, болезни, а потом ответ на страшном судилище… Ужасно, ужасно!» (7, 397).

Словом, преимущественно из-за высказываний героев возникает впечатление, что перед нами – определенные типы, о которых можно высказать свое окончательное мнение. Только от темперамента и от убеждений зависит, как – жестко или мягко, одобрительно или с упреком – выражается данная оценка, но ее содержание само по себе не подвергается сомнению. По мнению Чехова, каждый человек в социуме играет определенную роль. Так, Лаевский играет роль ленивого и безнравственного чиновника, а фон Корен – целеустремленного исследователя. Надежда Федоровна играет роль порочной грешницы, Марья Константиновна же – воплощенной добродетели.

В связи с социальным существованием человека, определение его роли – собой и другими – неизбежно. Но, как показывает фабула повести, оно все-таки может оказаться обманчивым. Это дает понять финальная глава повести и, в частности, высказывания фон Корена. Он признается в том, что ошибся и что и сейчас не знает, как относиться к Лаевскому (7, 445). Фон Корен подчеркивает, что он в общем не изменил своего мнения о нем, но говорит Лаевскому: «К великой моей радости я ошибся относительно вас» (7, 445). Удивительно не только то, что фон Корен признается в ошибке, поскольку он говорил раньше, что, несмотря на возможность ошибиться, необходимо быть жесткими, чтобы спасти человечество: «Нечего бояться промочить ноги, когда угрожает потоп» (7, 424). Но сейчас он не только признает, что до дуэли воспринимал Лаевского неверно, но и самим фактом признания в ошибке показывает, что, по своему собственному мнению, был неправ.

Здесь органично находит свое место высказывание фон Корена, принципиально важное для финальной сцены и для всей повести: «Никто не знает настоящей правды» (7, 446). Его четыре раза повторяет и варьирует Лаевский (7, 446–448). Высказывание – о том, что никто не знает окончательно, что именно движет людьми, и, следовательно, никто не может предсказать, как они будут вести себя в дальнейшем. Данное утверждение является направлением и целью всей повести. С одной стороны, оно подчеркивает, что человека нельзя обсудить и, тем более, осудить. В данном смысле можно говорить об оптимистическом финале «Дуэли»[196]196
  Казаков А.А. Указ. соч. С. 73.


[Закрыть], т. к. «запрет» обсуждения освобождает место для примирения между фон Кореном и Лаевским, а также для обновления Лаевского и для его новой любви к Надежде Федоровне. С другой стороны, грустная и непонятная атмосфера финала показывает, что вопросы остаются открытыми, что даже сейчас «никто не знает настоящей правды» о людях, например, о том, сумеют ли герои и в дальнейшем поддерживать свой новый образ жизни.

Высказывания героев оправдывают гносеологический подход к повести «Дуэль», мнение, что одна из целей – доказать, что все знания, и, в частности, все знания о человеке, относительны. На разных персонажей повести разные герои смотрят по-разному. Это Чехов доказывает, и это является одним из основных принципов Чеховедения В.Б. Катаева[197]197
  Катаев В.Б. Проза… С. 127; Казаков А.А. Указ. соч. С. 71.


[Закрыть]. Но данный принцип сразу же перерастает в принцип неизреченности индивида. Личность каждого человека никогда нельзя понять до конца[198]198
  Катаев В.Б. Проза… С. 91–92.


[Закрыть]. Человек не только «тип» чего-то, воплощение какой-то идеи, человек, в первую очередь, просто «он» или «она». Как подчеркивает А.П. Чудаков, взгляд на личные свойства человека, например, на его привычки, «утверждает ценность каждого человека не только как духовного феномена, но как личность со всем “частным”, что есть в ней, – ту ценность, которая была осознана только в демократиях двадцатого века»[199]199
  Чудаков А.П. Мир… С. 300–301.


[Закрыть]. Чехов видит индивида как индивида, и это – «новое слово в литературе XIX века»[200]200
  Там же. С. 297.


[Закрыть]. В центре прозы Чехова – не идеи или события, и тем более не люди-объекты общего обсуждения, а именно человек-индивид, который недоступен окончательному обсуждению.

Следует подчеркнуть, что в финале повести Лаевский вносит еще другой вклад в антропологию, говоря, что людям трудно узнать правду, «но жажда правды и упрямая воля гонят вперед и вперед» (7, 448). Здесь пересекаются гносеология и антропология. Человеку свойственно желание узнать правду. Повесть, конечно, показывает, что не в каждый момент доминирует данное желание, часто сильнее оказывается лень или привычка, которую Лаевский также упоминает как «скуку жизни» (7, 448), и предрассудок. Тем не менее, последняя глава повести демонстрирует, что человек способен понять односторонность своих предубеждений (7, 445), когда именно желание найти правду, так трудно узнаваемую, берет верх.

Для углубления настоящего анализа необходимо обратиться к тематике смеха и плача. В данной повести она не играет доминирующей роли, но присутствует в некоторых ключевых моментах. В финальной главе повести не говорится о плаче, но присутствуют эмоциональные оценки, близкие к нему. Например, фон Корен думает, что Лаевский и Надежда Федоровна «оба жалки»; ему самому в данной ситуации «грустно» (7, 446). Также Лаевский смотрит на лодку уплывающего фон Корена «с тоскою» (7, 448). Эмоциональное поле грусти указывает на присутствие в героях тех аспектов личности, которые неочевидны: сожаления – в фон Корене и упрямства – в Лаевском. Однако до плача здесь эмоции не доходят, т. к. они не одолевают героев, а наоборот, позволяют им проявить личностную реакцию: изменение образа жизни со стороны Лаевского и примирение – со стороны обоих героев (7, 446). Здесь теория Х. Плеснера о плаче подтверждается «ex negativo»: сильные эмоции присутствуют, но не доходят до избытка, так что реакция человека как единства души и тела оказывается возможной. В связи с этим плач как ответ телом в ситуации, когда человек отказывается от личностного ответа, не нужен[201]201
  Plessner H. Lachen und Weinen… S. 87–89.


[Закрыть]. Тем не менее, эмоциональные оттенки, близкие к плачу, указывают на скрытую сторону личности как фон Корена, так и Лаевского.

Смеховое начало играет также значимую роль в повести. В момент, когда Самойленко сердится на немцев, испортивших фон Корена, он сразу приглашает на чай (7, 370). То же самое происходит, когда Самойленко ужасается тому, что фон Корен хочет отдать Лаевского в «общественные работы», но еще больше – тому, что дьякон ест кабачки без перца (7, 369). Здесь комичность свидетельствует о том, что герои все-таки остаются людьми, со всеми свойствами, в т. ч. смешными, и что нельзя зафиксировать и доопределить их с помощью каких-то характеристик или мнений.

Более того, в повести присутствует общая карнавальная атмосфера, обусловленная сочетанием близости смерти, смехового начала и фамильярности. Она создается смешным, несерьезным поведением врача Самойленко (7, 350) и дьякона Победова (7, 361–362, 366–367). Данные герои играют важную роль в моменты обострения конфликта: до решающей сцены истерики Лаевского мы видим Самойленко, одетого не к месту в парадную форму (7, 399), а дуэль показана из перспективы дьякона, втайне наблюдающего за событиями (7, 432–433). Смерть присутствует на протяжении всей повести, начиная с заглавия и нездоровой атмосферы в узкой долине между морем и Кавказом. Данная близость смерти сочетается с диким «танцем» быстро меняющихся перспектив и мнений[202]202
  Казаков А.А. Указ. соч. С. 68–69.


[Закрыть].

На данном фоне происходят удивительные сближения. Например, те, кто собирается на пикник (7, 376) и на день рождения мальчика (7, 405), могут быть одной компанией только на Кавказе. Роман между Надеждой Федоровной и полицейским Кирилиным, с которым в столице она не могла бы общаться из-за социальных барьеров, объясняется элементами, напоминающими близость смерти: «Длинные, нестерпимо жаркие, скучные дни <…> душные ночи <…> и навязчивые мысли о том, что <…> молодость ее проходит даром <…> сделали то, что ею мало-помалу овладели желания и она как сумасшедшая день и ночь думала об одном и том же» (7, 372). Атмосфера лишает человека чувства стыда и провоцирует «вольный фамильярный контакт»[203]203
  Бахтин М.М. Указ. соч. С. 164.


[Закрыть].

Это является фоном для смеховых развенчаний. Остановимся на двух примерах – на развенчании Лаевского и фон Корена. С Лаевским случается припадок истерического смеха (7, 410). Это само по себе создает впечатление, что его нельзя воспринимать всерьез. Затем фон Корен говорит Лаевскому, что он раньше думал, что «истерика бывает только у дам» (7, 416). Далее он показывает, что Лаевский не способен спокойно обсудить свою ситуацию, потому что его «положение безвыходно» (7, 416). Развенчание Лаевского совершается, когда герой понимает, что он, казавшийся удачливым в отношениях с женщинами, оказался в положении «рогоносца» (7, 422; 365).