Текст книги "Ужас на поле для гольфа. Приключения Жюля де Грандена (сборник)"

6

– Что ж, теперь мы, как говорят американцы, находимся в затруднительном положении, друг мой Троубридж, – заявил он, когда уселся в одно из плетеных кресел и закурил сигарету. – Принять шаловливое предложение метиса – значит опозорить себя навсегда, и это неприемлемо. Но и быть съеденным этим дьявольским осьминогом столь же неприемлемо. Morbleu, знать бы раньше, я бы потребовал тысячу фунтов в день от этих господ Ллойдов и затем отклонил бы их предложение. Дерьмовая удача, как говорили ваши чудесные солдаты во время войны, друг мой.

Из-под бамбуковой кровати раздался какой-то шорох. Я безучастно уставился на кровать в полном безразличии к любому новому ужасу. Но, несчастный, к такому я готов не был.

Лишенная великолепного одеяния, в простом саронге и жакете из дешевого хлопка, едва прикрывавшем ее великолепное тело, с бусинкой из слоновой кости в носу вместо бриллианта, без всяких драгоценностей, Мириам, танцовщица, выползла из-под кровати и бросилась к ногам де Грандена.

– О, мсье! – произнесла она голосом, наполненным слезами. – Пожалейте меня, прошу вас, умоляю! Будьте милосердны ко мне, как могли бы пожалеть вашу сестру…

– Morbleu, дитя мое, о чем вы просите? – спросил де Гранден. – Как могу я пожалеть вас, если даже не могу избежать собственной смерти?

– Убейте меня, – ответила она отчаянно. – Убейте меня сейчас, пока есть время. Смотрите, я принесла вам это, – она отогнула складку дешевого саронга и достала национальный крис, короткий заостренный меч с волнистым лезвием.

– Нанесите мне удар им, – умоляла она, – а потом, при необходимости используйте его для своего друга и для себя; никакой другой надежды нет. Оглядитесь вокруг, разве вы не видите, что нет иного способа умереть в этой тюремной комнате? Когда-то здесь было стеклянное зеркало, но один пленный белый сломал его и преуспел в том, чтобы порезать свои запястья осколками. Он умер. С тех пор у Гунонга Безэра в этой комнате стоит металлическое зеркало.

– Pardieu, вы правы, дитя мое, – согласился де Гранден, разглядывая туалетный столик, над которым висело металлическое зеркало. – Но почему вы ищете смерти? Вы также предназначены для осьминога?

Она вздрогнула.

– Однажды, возможно. Пока я сохраняю свою красоту, у меня остаются шансы выжить. Каждый день старая Умера, одноглазая чертовка, учит меня танцевать, и когда я не нравлюсь ей (а ей очень трудно понравиться), она бьет меня бамбуковыми прутами по ступням, так, что я едва могу ходить. И Гунонг Безэр заставляет меня танцевать для него каждую ночь, пока я не валюсь с ног от усталости, и если я не улыбаюсь, когда танцую, или если я утомляюсь слишком быстро, пока он не разрешает мне остановиться, он бьет меня.

Всякий раз, когда судно попадает в его ловушку, он спасает некоторых офицеров и заставляет меня танцевать перед ними. Я знаю, что они должны пойти на корм дьявольскому чудовищу, и все же я должна улыбаться им, или он изобьет меня так, что ноги мои будут кровоточить, а старуха будет избивать дальше, когда он устанет.

Мой отец был французом, мсье, хотя я сама родилась в Англии от испанской матери. Мы потеряли все наши деньги во время войны, поскольку мой отец управлял ювелирным магазином в Реймсе, и продажные боши украли все, что он имел. Мы приехали на острова после войны, и мой отец занимался торговлей. Мы возвращались домой на голландском судне «Ван Дэмм», когда Гунонг Безэр поймал его в свою ловушку.

Меня он оставил, чтобы обучать местным танцам и мучить – видите, он вставил мне в нос кольцо, как рабыне. – Она подняла дрожащую руку к простой бусине в носу. – Мой отец – о, Бог Израиля! – был скормлен осьминогу на моих глазах мне же в назиданье: я отправлюсь за ним, если не буду покорной всем желаниям Гунонга Безэра.

Что ж, мсье, убейте меня и избавьте от мучений, – закончила она просто.

Пока девушка говорила, на лице де Грандена отразилась целая гамма эмоций: от ужаса до сострадания. Когда она закончила свой рассказ, он выглядел задумчивым.

– Подождите, подождите, моя милая, – попросил он, когда она совала крис в его руку. – Я должен подумать. Pardieu! Жюль де Гранден, вы глупец, вы должны думать теперь как никогда прежде!

Он погрузил лицо в ладони и склонил подбородок почти к коленям.

– Скажите мне, моя капусточка, – внезапно спросил он, – они позволяют вам выходить из этого проклятого дома днем, hein?

– О, да, – отвечала она. – Я могу пойти куда и когда угодно, если не занимаюсь танцами или не лежу избитой. На этом острове даже каннибалы на берегу не смеют дотронуться до меня из-за страха перед хозяином. Я принадлежу Гунонгу Безэру, а он скормит любого, кто коснется его собственности, огромному морскому дьяволу.

– А почему вы никогда не стремились умереть от своей собственной руки? – спросил подозрительно де Гранден.

– Иудеи не совершают самоубийств, – ответила она гордо. – Умереть от чьей-либо руки не возбраняется – дочь Иеффая умерла так. Но уйти из жизни своими руками, окрашенными в красный цвет своей крови, противозаконно для нас.

– Ах, да, я понимаю, – согласился он с коротким поклоном. – Вы, дети Иакова, стыдитесь так называемых христиан и соблюдаете свои заветы, дитя мое. Eh bien, но у всех нас есть совесть, моя красавица.

Давайте-ка рассмотрим: в ваших прогулках по этому ненавистному острову, не видели ли вы около той площадки, где установлены мачты, кустарников с ярко-красными листьями и фруктами как незрелые яблоки, что растут во Франции – низких кустарников с бледно-зелеными плодами?

Девушка задумчиво наморщила белый лоб, затем дважды кивнула.

– Да, – отвечала она. – Я встречала их.

– Très bien, – одобрил он. – Путь из этого злого места открывается перед нами, mes amis. По крайней мере, у нас есть шанс побороться. Теперь слушайте – и слушайте внимательно, мой маленький апельсинчик. От вашего внимания зависит наша свобода.

Завтра, когда у вас будет возможность покинуть этот дом, пойдите в то место, где растут эти фрукты, и соберите их столько, сколько сможете унести в своем саронге. Принесите эти плоды, Cocculus indicus, в дом и разотрите их в пюре в какой-нибудь фляге. В обеденный час вылейте содержимое фляги в воду, где живет осьминог. Не подведите нас, моя маленькая голубка! Добросовестное выполнение этого задания спасет наши жизни, pardieu! Если вы это сделаете, то мы не накормим мсье Октопуса собой, поскольку у него будет слишком маленький желудок, parbleu!

Когда вы выльете раздавленные фрукты в воду, спрячьтесь где-нибудь в тени и ждите нашего появления. Вы умеете плавать? Хорошо. Мы прыгнем в воду, и вы прыгайте с нами. Мы поплывем к той лодке, которой я собирался воспользоваться, пока мы не встретились с этим великолепным Гунонгом-Безэром-Джеймсом-Абингдоном-Ричардсоном. Cordieu, полагаю, что Жюль де Гранден все же не такой дурак, как я думал!

Доброй ночи, и пусть Господь ваших предков охраняет вас этой ночью и все ночи вашей жизни!

7

– Добрый вечер, джентльмены, – приветствовал нас в гостиной Гунонг Безэр следующим вечером. – Вы пришли к какому-то решению?

– Конечно же, – уверил его де Гранден. – Если выбирать несколько минут разговора с осьминогом и целой жизнью, или даже получасом созерцания вашего, не черного, но и не белого, лица, то мы отдаем предпочтения морскому животному. Оно, по крайней мере, делает то, что делает от природы; оно не мерзкая пародия на свой вид. Давайте пойдем в рыбий домик tout vite[54]54
  Как можно быстрее (франц.).


[Закрыть], мсье. Чем скорее мы закончим это дело, тем скорее будем избавлены от вас!

Ледяное самообладание Гунонга Безэра сменилось безумной яростью.

– Вы маленький дурачина! – закричал он. – Я научу вас вежливости! Ха-рум! – Он выкрикнул приказ, пронесшийся эхом по мраморной пещере. – Вы не будете так храбры, когда почувствуете, как его щупальца душат ваше маленькое тело и как его рот отрывает плоть от ваших костей прежде, чем вы потонете!

Он заорал на двух охранников, которые тут же выхватили винтовки и принялись подталкивать нас.

– Вперед, вперед, к гроту! – гневно завопил Гунонг. – Не думайте, что избегнете осьминога, сопротивляясь моим людям. Они не будут стрелять, а только избивать и тянуть вас к бассейну!

– Мсье, французский джентльмен никогда не устрашится смерти, предложенной малайским бастардом. Ведите нас!

Кровь прилила к лицу Гунонга Безэра, он едва сдерживался от ярости, приказывая охранникам тащить нас.

– Господь милосердный, надеюсь, помог нашей красавице исполнить свою работу, – прошептал де Гранден, когда мы остановились на балконе. – Мне не нравится эта часть нашей маленькой пьески. Если наш план потерпел неудачу, adieu! – И он поспешно сжал мне руку.

– Кто отправится первым? – спросил Гунонг Безэр.

– Pardieu, вы! – крикнул де Гранден и прежде, чем кто-либо понял его намерение, двинул своим маленьким кулачком в лицо изумленного метиса, разбив его в кровь, а потом схватил Гунонга за талию и бросил в черную воду. – Давайте, Троубридж! Ныряйте и плывите! Это наш единственный шанс!

Я не стал ждать второго предложения и прыгнул как можно дальше. Я плыл к дальнему концу пещеры, стараясь держать голову как можно ближе к воде.

Ужас окружил меня. В каждый миг я ожидал, что одно из склизких щупалец монстра схватит меня и утянет в глубину. Но чудовищное тело не поднялось из воды, никакие щупальца не настигли меня. Напротив, этот бассейн был столь же безопасен, как и любая из тысяч скалистых пещер на вулканическом побережье Малайских островов.

Пули хлестали справа и слева, рикошетом отскакивая от каменных стен. Но света было мало, и малайские стрелки потерпели неудачу.

– Triomphe! – объявил де Гранден, выплевывая воду, когда мы очутились на прибрежной гальке. – Мириам, моя красавица, вы здесь?

– Да, – ответил голос из темноты. – Я сделала, как вы велели, мсье, и огромный дьявол ушел на глубину, отведав толченые фрукты. Увидев, что он мертв, я не стала ждать и поплыла сюда.

– Это правильно, – согласился де Гранден. – Одна из пуль могла попасть в вас. Эти малайцы отвратительные стрелки, но бывают и несчастные случаи.

– А теперь, мсье, – он обратился к обмякшему кулю, который буксировал позади себя, – у меня есть к вам маленькое деловое предложение. Вы можете сопровождать нас и отправиться к голландцам или британцам, чтобы быть повешенным, как грязный пират. Либо вы можете побороться за свою жалкую жизнь здесь и сейчас.

– Я не могу бороться с вами сейчас, – отвечал Гунонг Безэр. – Со своим трусливым джиу-джитсу вы сломали мне руку, обманув и напав без предупреждения.

– Вот как? Какая неудача! Mordieu, каков негодяй!

Евразиец внезапно выхватил из сюртука нож и напал на де Грандена. С проворством кошки француз уклонился от удара и захватил его запястье. Другой рукой он жестко поразил Гунонга в горло, и тот беспомощно растянулся на песке.

– Сопроводите мадемуазель! – сказал мне де Гранден. – Ей не нужно видеть то, что я собираюсь сделать.

Раздались звуки драки, затем ужасное горловое хрипение.

– Fini! – беспечно заметил де Гранден, отмывая руки от темных пятен.

– Вы… – начал было я.

– Mais certainement, – с легкостью ответил он. – Я перерезал ему горло по всей длине. А что вы имеете против? Он был бешеной собакой – почему он должен продолжить жить?

Мы поспешили по пляжу к моторному катеру, пришвартованному у грота, и завели его.

– Куда это мы? – спросил я, когда де Гранден начал огибать скалистый мыс.

– Вы забыли, cher Троубридж, что у нас есть счет к этим каннибалам?

Мы быстро уладили дело. Подойдя близко к берегу, де Гранден закричал папуасам. Те вскоре выбежали, как сердитые пчелы из улья.

– Sa ha, messieurs, – кричал де Гранден. – Сегодня мы дадим вам другую еду! Жрите ее, sacré canaille[55]55
  В своей манере де Гранден говорит что-то вроде «Священные мерзавцы!». – Прим. ред.


[Закрыть], жрите!

Пулемет Льюиса лаял и захлебывался. С пляжа слышался хор криков и стонов.

– Что ж, отлично, – объявил де Гранден. – Они больше не станут есть белых женщин. Я все еще верю урокам, полученным в школе, и теперь скажу: они разделили гостеприимство дьявола со своим покойным хозяином.

– Но расскажите, что там было? – потребовал я объяснений, когда мы вышли в открытое море. – Что вы велели Мириам бросить в воду с осьминогом, де Гранден?

Он хихикнул.

– Если бы вы изучали биологию столько же пристально, как я, друг мой Троубридж, вы бы знали о прекрасном кустарнике Cocculus indicus[56]56
  Кукольван индийский или рыболовная ягода. Ядовитое растение, встречается в Индии и на близлежащих островах. – Прим. ред.


[Закрыть]. Ленивые аборигены полинезийских остров используют его плоды, чтобы умерщвлять рыбу у берега – так же, как мы убили оплаканного Гунонгом Безэром осьминога. Я заметил этот кустарник на острове, а когда узнал, что наша прекрасная иудейка может свободно гулять по острову, сказал себе: «Черт возьми, почему этот яд не откроет нам путь к свободе? Voilà tout![57]57
  Вот и всё! (франц.)


[Закрыть]»

Проплывающий мимо голландский пароход подобрал нас два дня спустя. Пассажиры и команда широко открывали рты, пялясь на королевскую красоту Мириам и сомневались в правдивости истории де Грандена.

– Pardieu! – как-то ночью на палубе доверился он мне. – Боюсь, эти голландцы заблуждаются на мой счет, друг мой Троубридж. Быть может, мне надо порезать их уши в длину, чтобы научить уважать слово француза?

Полгода спустя посыльный Western Union вошел в мой кабинет в Харрисонвилле и вручил голубой конверт. «Распишитесь», – сказал он.

Я разорвал конверт и прочел:

Сегодня вечером Мириам произвела сенсацию в Folies Bérgères[58]58
  «Фоли-Бержер» – знаменитое варьете и кабаре в Париже. – Прим. ред.


[Закрыть]. Мои поздравления! – Де Гранден.

Месть из Индии

Весь день мартовский ветер бормотал и рычал, как гигант, мучимый зубной болью. Когда опустилась тьма, он начал повышать голос. К девяти часам он визжал и кричал, как миллиард банши, страдающих cholera morbus. Я сел поближе к камину с горящим углем и попытался сосредоточиться на книге, забыть о воплях ветра и несчастьях дня, – но это не помогало.

Внезапно показалось, что к вою ветра примешался хриплый звук автомобильной сирены, а через мгновение последовал грохот перед входной дверью, как будто кто-то стоял снаружи и бил в панель со страшной силой.

– Если вы удивляться, сор, – сказала Нора, моя горничная, сунув нос в полуоткрытую дверь кабинета, – там жантельмен хочет видеть вас – итальянец, думаю так.

Нора сильно не одобряет «неместных» вообще, и итальянцев в частности, и когда они приходят – как они часто делают, – чтобы вызывать меня из дома в бушующую ночь, ее неодобрение не скрывается ни от посетителей, ни от меня.

Однако сегодня вечером я приветствовал такое вторжение чем-то вроде вздоха облегчения. Действия любого рода, даже путешествие на дюжину миль, чтобы обследовать итальянских рабочих, сломавших конечности, без особых надежд на компенсацию, обеспечили бы милостивое освобождение от тоски, охватившей меня.

– Приведите его, – приказал я.

– Parbleu! – воскликнул голос позади нее. – Он уже здесь! Вы думали, друг мой, что раз уж я пустился в путь в такую ночь, то буду ждать, пока обо мне доложит прислуга?

Я с восторгом вскочил с кресла и пожал обе тонкие руки моего визитера.

– Де Гранден! – восхищенно воскликнул я. – Жюль де Гранден! Что вы здесь делаете? Я думал, вы сейчас в своей лаборатории в Сорбонне.

– Нет-нет, – подтвердил он, передавая Норе мокрую шляпу и плащ и садясь у огня напротив меня. – В этом мире нет никакого покоя от злодеев, друг мой, а для Жюля де Грандена покоя нет вообще. Едва мы покончили с этим злодейским Гунонгом Безэром, как я срочно был послан в Бразилию, а когда моя работа была завершена, меня позвали в Нью-Йорк рассказать о моих экспериментах перед вашей ассоциацией врачей. Eh bien, боюсь, что я не увижу свою мирную лабораторию какое-то время, друг мой.

– О, так вы были в Бразилии? – задумчиво спросил я.

– Троубридж, друг мой! – он импульсивно всплеснул руками. – Упоминание об этой стране вас огорчает? Скажите, чем я могу помочь?

– Хм, боюсь, что нет, – грустно ответил я. – Это странное совпадение: ваше прибытие оттуда сегодня. Видите ли, моя пациентка, бразильская леди, умерла сегодня, и о том, что убило ее, я знаю не больше, чем африканский бушмен о небулярной гипотезе[59]59
  Теория, которая предполагает, что Солнечная система сформировалась из туманности. – Прим. ред.


[Закрыть].

– О-ля-ля! – усмехнулся он. – Друг мой Троубридж, чтобы увидеть вас, стоит и дважды попутешествовать по всему миру. Сорок лет практики, и он беспокоится о неправильном диагнозе! Мой дорогой друг, разве вы не знаете единственного правдивого свидетельства, которое когда-либо давал врач, причиной смерти записывая «неизвестно»?

– Полагаю, так, – согласился я, – но этот случай необычен, де Гранден. Эти люди, Дриго, живут здесь всего несколько недель, и о них практически ничего не известно, за исключением того, что у них, похоже, много денег. Сегодня утром, около одиннадцати часов, меня вызвали к их единственному ребенку, дочери около восемнадцати лет, которую мы нашли в каком-то оцепенении. Не обморок, и еще не глубокая депрессия, просто сонное состояние, как у любой молодой женщины глубокой ночью. Никакой необычной деятельности с ее стороны не было: она легла спать в свой урочный час накануне вечером и, по-видимому, пребывала в добром здравии еще за час, когда меня вызвали. Я не видел причин для врачебного вмешательства, скажу вам правду, потому что ее состояние не выглядело хоть сколько-нибудь серьезным, и, прежде чем я смог успокоить ее родителей и покинуть дом, она заснула. Умерла менее чем за десять минут, потому что появился здоровый, естественный сон!

– А-а-а? – отвечал он, повышая голос. – Это заинтересовало меня, друг мой. Это, пожалуй, новая, острая форма сонной болезни, с которой мы здесь столкнулись. Пойдемте, можете ли вы придумать какой-то повод пойти в дом к этим людям? Я бы задал им вопросы. Пожалуй, мы научимся чему-то на благо науки.

Я собрался было возражать, когда затрезвонил телефон.

– Доктор Троубридж, – раздался голос на другом конце провода, – говорит Джонстон, гробовщик. Можете ли вы прийти к Дриго, чтобы подписать свидетельство о смерти, или я привезу его к вам завтра? Я не могу получить информацию от этих людей. Они даже не знают, от чего умерла их дочь.

«Я тоже», – пробормотал я про себя, но вслух сказал:

– Да, мистер Джонстон, я сейчас приеду. У меня мой друг, тоже врач, я приведу его.

– Хорошо, – ответил он. – Когда мне придется снова спорить с этими даго[60]60
  Презрительная кличка итальянца, испанца, португальца (амер.).


[Закрыть], мне понадобитесь и вы, и ваш друг, чтобы подлечить мои нервы.

Одетая в платье из бесценного старого кружева, с белой сетчатой мантильей на гладких уложенных черных волосах, Рамалья Дриго лежала в искусно сделанном открытом гробу из красного дерева. Ее изящные, олеандрово-белые руки крест-накрест покоились на девственной груди; четки резного черного дерева, оканчивающиеся серебряным крестиком, переплетались в ее восковых пальцах.

– Bon Dieu, – вздохнул де Гранден, наклонившись над совершенным овальным лицом девушки. – Она была прекрасна, бедняжка! Hélas, она должна была умереть так рано!

Я пробормотал согласие, взял форму заключения, которую мистер Джонстон предложил мне, и написал «неизвестна» в пространстве, предназначенном для указания причины смерти, и «около получаса» в месте, выделенном для указания продолжительности последней болезни.

– Черт возьми, док, он странный, ваш друг-иностранец, – прокомментировал гробовщик, привлекая мое внимание толчком и кивая в сторону де Грандена. Маленький француз склонился над гробом, его пшеничные вощеные усы подергивались, как у настороженного кота; его тонкие женственные руки вопросительно поглаживали руки и грудь девушки, как будто они искали ключ к ее таинственной смерти под складками ее одежды.

– Он странный, – согласился я, – но здесь все в порядке. Я никогда не видел, чтобы он делал что-то без причины. Зачем…

Неуверенные шаги в зале прервали мое замечание, и мистер Дриго вошел в гостиную.

– Добрый вечер, доктор Троубридж, – приветствовал он меня с учтивым поклоном.

– Доктор де Гранден, – представил я француза.

– Для меня большая честь познакомиться с вами.

Де Гранден кивнул с рассеянной любезностью и отвернулся, шепотом обратившись к мистеру Джонстону.

– Вы бальзамировщик, друг мой? – спросил он почти с нетерпением, как мне показалось.

– Да, – удивился тот. – Мне выдана лицензия на практику на десять лет.

– И в этой стране принято бальзамировать мертвых, да? – настаивал де Гранден.

– Да, сэр. Но иногда…

– И когда бальзамирование не производится, это исключение, а не правило?

– Решительно, но…

– Вы, конечно, бальзамировали бы, если бы прямо не было предписано обратное?

– Да, – признался Джонстон.

– Значит, это мсье Дриго запретил вам бальзамировать свою дочь?

Гробовщика будто иглой укололи.

– Как вы узнали? – спросил он.

Тень одной из его презрительных улыбок мелькнула на лице де Грандена, но ее немедленно заменили взглядом, более подходящим для этого случая.

– Во Франции, друг мой, – поведал он, – в отличие от Америки, бальзамирование по-прежнему остается редкостью. Но в Париже у нас есть молодой человек, канадец, который сохраняет мертвых как живых, и я у него многому научился. Я, например, узнал, что вы вводите сохраняющие растворы в плечевую, сонную, подмышечную или бедренную артерии. Très bien, если бы вы бальзамировали этого бедного ребенка, вы использовали бы одну из этих артерий, n’est-ce-pas? Вероятно, по американским законам не используют бедренную артерию для бальзамирования женского тела. Поэтому я осмотрел ее, чтобы убедиться, что вы перевязали руку или грудь этого бедного мертвого ребенка, что вы вставили свою жидкостную трубку в одну из артерий. Я не вижу повязки; я чувствую ее щеки, они крепкие, как жизнь. Поэтому я решаю, что бальзамирование не было сделано, и, зная ваш обычай здесь, я прошу узнать, кто распорядился об обратном. Voilà, это не волшебство дало мне знание, а обычный жизненный опыт.

Он взял меня за локоть.

– Пойдемте, друг мой Троубридж, – объявил он. – Здесь мы больше ничего не сможем поделать. Оставим этот печальный дом скорби. Завтра, или на следующий день, возможно, у вас будет больше таких таинственных случаев, и мы сможем изучить их вместе. Между тем, давайте оставим то, чему не можем помочь.

Мы втроем, Джонстон, де Гранден и я, собирались уйти из дома, когда француз остановился, пристально глядя на живописный погрудный портрет, висящей на стене зала.

– Мсье Дриго, – спросил он, – простите мое неприличное любопытство, но кто этот джентльмен?

Что-то вроде ужаса появилось на лице того. Он ответил:

– Мой дедушка, сэр.

– Ах, но мсье, – возразил де Гранден, – этот джентльмен, он носит британскую форму, не так ли?

– Да, – ответил Дриго. – Отец моей матери был британским офицером, ее мать была португалкой.

– Спасибо, – быстро сказал де Гранден и последовал за мной через входную дверь.

На следующий день на маленьком кладбище при католической часовне хоронили Рамалью Дриго. Это была мрачная церемония, никто, кроме старого священника, семьи Дриго, де Грандена и меня, не присутствовал. Лишь плачущий мартовский ветер, казалось, вторил нашим тяжелым мыслям, качая ветвями безлистных ломбардских тополей.

– Это кладбище – старое? – предположил де Гранден, когда мы возвращались из церкви в мой дом после краткого выезда.

– Очень старое, – согласился я. – Святой Бенедикт является одним из самых ранних католических приходов в Нью-Джерси, и кладбище – одним из немногих в этом районе, относящимся к дням колоний.

– А вы не замечали в последнее время каких-нибудь странных цветных людей по соседству? – спросил он невпопад.

– Странных цветных людей? – повторил я. – Куда вас заносит, де Гранден? Сначала вы спрашиваете меня, старое ли кладбище, затем вы идете по касательной и хотите знать, есть ли тут какие-то странные негры по соседству. Вы…

– Скажите мне, друг мой, – прервал он меня, – как бедная мертвая девушка проводила время? Много ли она гуляла по деревне? Часто ли уходила по ночам?

– Ради всего святого! – я с удивлением посмотрел на него и чуть не пустил машину в придорожную канаву. – Вы полностью потеряли свой разум, или пытаетесь понять, насколько вы глупы? Я никогда не слышал таких бессвязных вопросов!

– А вы никогда не слышали, что самый длинный путь, как правило, – самый короткий путь домой, – добавил он. – Поверьте мне, друг мой, я не задаю бесцельных вопросов. Нет-нет, это не мой метод. Что ж, если вы меня высадите, я пройду через деревню и попытаюсь собрать какую-нибудь информацию. Мое уважение вашей любезной кухарке, пожалуйста. И попросите, чтобы она приготовила свой замечательный яблочный пирог на ужин. Я буду дома к ужину, не волнуйтесь.

Он был так же хорош, как и его слово. За двадцать минут до ужина он поспешно вошел в дом, его щеки раскраснелись от быстрой ходьбы на холодном мартовском воздухе. Но что-то в его манере, его нервных быстрых движениях, его подавляемом волнении, говорило мне, что он был на пути разгадки какой-то свежей тайны.

– Ну, так как? – спросил я, когда мы перешли в библиотеку после ужина. – Вы услышали что-нибудь о странных цветных людях, которые так обеспокоили вас сегодня днем?

Я не мог удержаться от злой ухмылки, когда напомнил о его бесчувственном вопросе.

– Ну, конечно, – повернулся он ко мне, когда зажег французскую сигарету и пустил облако едкого дыма к потолку. – Разве я не Жюль де Гранден, и разве Жюль де Гранден не получает ту информацию, которую ищет? Всегда? Несомненно.

Он рассмеялся изумленному взгляду, которым я приветствовал его эгоистическую реплику.

– Ля-ля, друг мой Троубридж, – воскликнул он, – вы так забавны! Всегда, вы, американцы и англичане, считаете, что у вас все под идеальным контролем, но я могу играть на вас, как арфист играет на своих струнах. Когда вы поймете, что мое честное, заслуженное самоуважение – это не пустое хвастовство?

Он отбросил свою шутливую манеру и внезапно наклонился вперед.

– Что вы знаете о Кладбище святого Бенедикта? – спросил он.

– Э, Святого Бенедикта? – повторил я, не в силах ответить.

– Именно, точно, – подтвердил он. – Вы, например, знаете, что под землей возле старой часовни находятся древние гробницы – сводчатые, с обнесенными кирпичом переходами?

– Нет, – ответил я. – Никогда не слышал об этом.

– Ах, вот как? – саркастически сказал он. – Всю свою жизнь вы живете здесь, но ничего не знаете об этой достопримечательности. По правде говоря, боюсь, я не сказал и половины во славу Жюля де Грандена. И, поскольку вы ничего не знаете о гробницах, я полагаю, вы не знаете и о том, что, когда семья Дриго стала принятой в общину Святого Бенедикта, они купили право на скамью в церкви, а вместе с ней и лицензию на похороны своих мертвецов в одной из старых гробниц. Э, вы этого не знали?

– Конечно, нет, – отвечал я. – Я врач, а не детектив, де Гранден. Почему я должен заглядывать в личные дела моих пациентов?

– Гм, почему? – повторил он. Затем продолжил, с резкой сменой предмета: – Вы слышали новую гипотезу Бейнхауэра о катаболизме?[61]61
  Катаболизм (деструктивный метаболизм) – процесс расщепления сложных веществ на более простые, сопровождается выделением энергии. – Прим. ред.


[Закрыть] Нет?

И с этим он начал длинное и весьма научное объяснение теории деструктивного метаболизма Аустриана, и все мои усилия вернуть его к рассказу об открытиях сегодняшнего дня были напрасны.

– Довольно плохие дела дошли и до кладбища, не так ли, док? – сказал почтальон, когда на следующий день по дороге я проходил мимо него на утренние вызовы.

– Что такое? – спросил я испуганно. – Что случилось?

Он улыбнулся с сознательным превосходством того, у кого есть интересные сплетни для розничной торговли.

– Эта девушка Дриго, – он направил указательный палец в сторону дома Дриго. – Та, что давеча умерла. Какие-то расхитители могил, должно быть, выкопали ее прошлой ночью, потому что церковный сторож Святого Бенедикта обнаружил ее вуальку на земле. Как я слыхал, они собираются вскрыть могилу сегодня днем, чтобы узнать, там ли все еще ее тело. Разумеется, они не найдут ничего. Похитители тел обычно не оставляют ничего после себя.

– Боже мой! – воскликнул я. – Расхитители могил?

– Ага. Вот так вот говорят.

Я поспешил по своим делам, и мои мысли мчались быстрее, чем колеса автомобиля. Это было вполне вероятно. Сплетни о таинственной причине смерти девушки должны были распространиться, и ее прекрасное тело могло оказаться непреодолимо привлекательной приманкой для какого-нибудь анатома со страстью к исследованиям болезней. На моей первой остановке я позвонил домой и рассказал об этом де Грандену.

– Cordieu! Это так! – крикнул он в ответ. – Тогда я выиграл свою ставку!

– Вы… что? – недоверчиво спросил я.

– Прошлой ночью, когда я узнал то, что узнал, я поспорил с собой, что она не останется в могиле, – ответил он. – Теперь я победил. Сегодня днем я собираюсь засвидетельствовать эксгумацию, но это немного больше, чем пустая трата времени. Ее там не будет. На это я и поставил десять франков.

– Какого дьявола… – начал было я, но резкий щелчок сказал мне, что он повесил трубку.

Через три минуты, когда я восстановил связь с домом, Нора сказала мне, что «иноземный жантльмен пошел по дороге на кладбище»…

К четырем часам дня вся деревня жужжала от ужасных известий о вскрытии могилы Рамальи Дриго. Отец Ламфьер, пожилой приходский священник Святого Бенедикта, заламывал руки в душевных муках за сбитых с толку родителей девушки. Артур Лестертон, окружной прокурор, пообещал законное отмщение злоумышленникам. Даффи, начальник полиции, дал интервью репортеру нашей единственной вечерней газеты, в котором говорилось, что у полиции несколько подозреваемых под наблюдением, и ожидается, что вскоре начнутся аресты. Возмущение было всеобщим. Все делали бесконечные неосуществимые предложения, и никто ничего не делал. Во всем городе были только два спокойных человека: Рикардо Дриго, отец Рамальи, и Жюль де Гранден.

Дриго любезно поблагодарил меня, когда я выразил сочувствие его несчастью, и тихо сказал:

– Это судьба, доктор. Этого нельзя избежать.

Де Гранден кивнул один или два раза и ничего не сказал. Но блеск его маленьких голубых глаз и случайное нервное подергивание его тонких белых рук подсказали мне, что внутри в нем все кипит.

Мы ужинали в тишине: я без аппетита, де Гранден с удовольствием, которое мне казалось в этой обстановке едва ли достойным.

После ужина мы взяли себе по книге в библиотеке, и несколько часов прошли в мрачной тишине.

– Приближается время, Троубридж, друг мой! – внезапно воскликнул де Гранден, захлопнув книгу и вставая со стула.

– Э-э? – удивился я.

– Мы идем, мы наблюдаем, возможно, мы найдем ответ на эту sacré загадку сегодня, – ответил он.

– Идти? Наблюдать? – глухо отозвался я.

– Ну, конечно. Можно ли все время ходить туда и сюда, сидеть сложа руки, когда появилась возможность действовать? Ваше пальто, друг мой, и вашу шляпу! Мы едем к этому Кладбищу святого Бенедикта. Сразу, сразу, сразу. В эту ночь, пожалуй, я покажу вам то, чего вы никогда раньше не видели.