Текст книги "Сложенный веер (сборник)"

Сильва Плэт
Сложенный веер

У каждого из нас есть будущее. У каждой планеты, у каждой цивилизации есть будущее. Будет ли это будущее общим? Что нужно, чтобы оно стало общим – будущее двух мыслящих существ, двух разумных цивилизаций? Их общее решение? Или что-то другое? Когда кто-то решает, что у него со мною общее будущее, имею ли при этом значение я? Могу ли я создать общее будущее с кем-то, не ведая о его отдельном от меня предназначении? Зачеркнет ли наша общая судьба те возможности, которые раскрывались перед каждым из нас по отдельности, или станет единственной возможностью для нас? На эти вопросы нет и не будет ответов.

А. Княжинский, «Веер возможностей: блеск и нищета современных цивилизаций» II «Вестник астроантропологии», № 6,25 год Звездной Конфедерации. С. 86.

Начало

Темны и безлюдны под двумя мутными зелеными лунами горы и болота Аккалабата. Но безлюдны не значит мертвы. На болотах рождается серый туман, а в горах – призрачные тени. Туман, порождение болот, ползет по лесу, неумолимо пробираясь между могучих стволов, кроны которых вознесены высоко в зеленовато-серое небо, с ледяным шипением втягивается в узкие долины между поросшими хмурым лишайником холмами, клубится там, извивается огромными белыми змеями и опадает холодной росой при восходе солнца.

Тени, порождение гор, блуждают по конным тропам, прячутся в распадках, шепчут, умоляют, взвиваются к вечно покрытым снегом вершинам, где лучи восходящего солнца сжигают их, заставляя сжиматься, съеживаться, и падают на дно глубоких каньонов, куда солнечным лучам нет дороги даже в зените.

Смена сезонов приносит здесь лишь смену волнения и покоя. Летом беспощадные ливни сминают темные травы предгорий, ветер разбрасывает по полям клочья тумана и высохшие скелеты гигантских папоротников. Шумят, извергая потоки воды, ревущие водопады Эль-Зимбера, несутся от них по склонам бурные потоки, Эль-Эсиль выходит из берегов, превращая столицу Империи в неприступную с земли крепость. Но спешат оттуда герольды, приглашающие высшую знать Аккалабата на турниры, охоты и званые пиры, тесно на трактах от караванов с продовольствием, оружием, тканями и разной домашней утварью, и ни колосящиеся хлеба, ни наливающийся соком виноград не обделены заботой поселянина, упорно гнущего спину над будущим урожаем.

Зимой же неподвижен становится воздух, останавливают свой бег скованные льдом реки, пустеют дороги и горные тропы, стынут вековые леса, замирают все дела в столице и даже своевольный Эль-Зимбер уступает всеобщему окоченению и превращается в нагромождение заиндевелых зеркал и острий. Молчат ветры, молчат небеса. Только изредка идет медленный, ленивый, крупными хлопьями снег, тающий, не успев долететь до земли.

Но болотный туман и горные тени не спят никогда. Ни летом, ни зимой не прерывают они своего ночного дозора. Ни зимой, ни летом не останавливается их перешептывание в серо-зеленом сумраке. И путнику, столь неосторожному, что ночь застала его вдали от обжитых мест, наедине с тенями или туманом, чудится в их зове одно мелодичное слово: «Дилайна… Дилайна…» Приходит рассвет, тени рассеиваются, туман выпадает росой, путник быстро забывает свои полночные страхи, складывает палатку, седлает коня и до следующей такой неудачной ночевки под открытым небом не вспоминает о намороченных тенями и туманом картинах, посетивших его сны или беспокойные видения.

Ведь так же, как темны и безжизненны горы и болота сурового Аккалабата, так ярки и душисты сады прекрасной Дилайны, светлы и полны жизни ее изумрудные холмы, теплы и безопасны золотые прибрежные дюны, спокойны прозрачные морские глубины. Те же две луны освещают ее, но преломленные особым составом атмосферы, смотрят они там по ночам не бледно-зелеными глазами сморщенной, уставшей от жизни старухи, а ослепительными фиолетовыми очами юной красавицы, восхищенной раскинувшимся под ней пейзажем, похожим на лоскутное одеяло, какие еще делают в провинциальных городках далеко от столицы.

По нежно-зеленому фону лесов вышито луговое разноцветье вперемежку со светящимися квадратиками городов, соединенных стежками мощеных дорог, которые от мельчайших слюдяных частичек красного камня тоже кажутся блестящими. А поверх всего этого – пуговички и стразы: графитовые горы и хрустальные озёра, алмазные ледники и рубиновые вулканы.

Правда, кто-то, видно, курил и стряхивал пепел прямо на дивное одеяло: то тут, то там на нем прожженные черные пятна – закопченные дымом развалины. Но с каждым годом все спокойнее становится взгляд фиолетовых лун: черные пятна исчезают, зарастают зеленым ковром плюща, жимолости и забвения. Скоро их не останется вовсе, и вновь будет сиять под небесами Дилайна в спокойной и неколебимой своей красоте.

Книга первая
Парадокс Княжинского

Пролог

28 июля 35 года по календарю Звездной конфедерации японский ученый Такуда Садо доказал парадокс Княжинского, также известный под названием «веера возможностей». Точнее, не доказал, а предложил строгое математическое обоснование для идеи, которую за пятьдесят лет до этого высказал молодой астроантрополог Алекс Княжинский.

Княжинский, исследовав доступные ему данные по истории развития Земли и известных на тот момент антропоморфных и не антропоморфных цивилизаций, с удивлением обнаружил, что, чем более развитой является (или, что не одно и то же, считает себя) цивилизация, тем меньшего количества возможных сфер и объектов развития касается этот прогресс и тем более независимым от воли и желания самих творцов прогресса является направление эволюции.

Как написано во всех учебниках, на эту мысль Княжинского навели подаренные ему друзьями часы с кукушкой. Княжинский приехал в тот день домой из магазина, где они с женой провели четыре часа, пытаясь разобраться в сравнительных достоинствах предлагаемых им телекоммуникаторов и восхищаясь тем, как далеко шагнула технология всего за два с половиной года, с тех пор как семья Княжинских покупала свой прошлый коммуникатор.

Отягощенные массой полезной и бесполезной информации и нагруженные кучей пестрых буклетов о том, как «с максимальным удобством общаться со своими друзьями по всей Вселенной», Княжинские выгрузились из машины и обнаружили у себя на крыльце живописную группу из двух однокашников главы семейства по институту, ящика пива и подарочно упакованного параллелепипеда.

Однокашники Княжинского собирались с ним пить пиво, а так как все они по профессии были (как и предполагается у однокашников) астроантропологи, т. е. специалисты по поведению людей в ситуации межпланетного контакта, то в целях «позитивной модуляции реакций исключенного из общего процесса субъекта» (в переводе с астроантропологического языка на русский, «чтобы задобрить мадам Княжинскую») в находившемся у выхода из супермаркета магазинчике под названием «Лавка древностей» ими был прикуплен подарок «для дома, для семьи» – часы с кукушкой, авторская работа, Земля, XIX век (хорошая подделка, разумеется). Подарок был принят благосклонно, гости допущены в дом на двух условиях: а) пить за столиком на веранде и не мешаться под ногами; б) через какое-то время, когда хозяйка определится, прервать процесс и явиться для установки часов на нужное место.

Спустя полтора часа, разморенные от жары и добрые от потребленного пива, Княжинский с гостями прибыли на объект – в комнату, где следовало водрузить часы. Проковыряв две дырки с помощью обнаруженной в кладовке электродрели какого-то дремучего года издания (все-таки Княжинский был гуманитарий), приятели прикрепили исторический артефакт к стене и перешли к стадии инициализации (в переводе с астроантропологического, решили часы завести). Инструкции к часам, разумеется, не прилагалось, чего и следовало ожидать от товара, купленного в «Лавке древностей». Поэтому действовать пришлось по наитию. Через сорок минут действий по наитию Княжинский воодушевленно воскликнул «Итить!..» и полез в астронет. Точнее, однокашники под аккомпанемент грозных вздохов мадам Княжинской вступили на шаткую почву Звездной паутины, а сам Княжинский забился в угол дивана с каким-то блокнотом и через полчаса выдал остолбеневшей супруге и своим братьям по астроантропологическому разуму примерно следующее. Как оказалось, все артефакты, которые любая цивилизация использует, так сказать, на синхронном срезе, можно разделить на:

а) предметы, претерпевшие существенные конструктивные изменения, но не поменявшие названия (Княжинский грозно покосился на непокорную дрель);

б) предметы, не эволюционировавшие существенно за последние сто лет, но тем не менее успешно находящиеся в эксплуатации (Княжинский подергал за занавеску);

в) предметы, постоянно подвергающиеся модификациям и смене названия (чертов телекоммуникатор!);

г) предметы, полностью вышедшие из обихода, украшающие музеи и пылящиеся до полного рассыпания в прах на чердаках и в чуланах (жена Княжинского грудью заслонила лестницу, ведущую на чердак).

При этом каждая современная техномедийная цивилизация, раз начав модернизировать артефакт, будь то кухонная утварь или сложнейшее электронное устройство, действует исключительно по принципу «Заставь дурака богу молиться…», вбухивает кучу сил и средств в развитие данного конкретного свидетельства своего развития, спиной поворачиваясь к альтернативным возможностям решения той же проблемы.

Например, земляне за несколько веков уверенно прошагали от колесной повозки до тяжелого межпланетного крейсера, ни на секунду не озаботившись мыслью «А зачем это нам?» и не предположив, что, может быть, никуда ездить (летать) не нужно. И первыми, на кого оседлавшие космические корабли земляне наткнулись во Вселенной, были аппанцы, абсолютно безразличные к «куда-нибудь полететь», зато ошеломившие гостей уровнем телекоммуникаций, посредством которых они уже лет триста Землю на расстоянии рассматривали, но не пошевелили пальцем, чтобы туда попасть. Нет, им, конечно, было очень интересно и даже радостно, что не одиноки они во Вселенной, но сама мысль о том, чтобы из родного теплого уголка махнуть в столицу Аппы посмотреть на явившихся братьев по разуму, показалась председателю аппианской научной ассамблеи, будущему почетному профессору десятка земных университетов, доктору Коэлебсу совершенно еретической. Трястись двести километров! А собственно, ради чего, если телекоммуникационные устройства аппанцев одинаково успешно передают и изображение, и звуки, и запахи, и температуру, обеспечивая полный эффект соприсутствия и тактильного контакта, буде таковой понадобится? Двигатель внутреннего сгорания аппанцы считали венцом технологического прогресса в области средств передвижения и больше не желали бессмысленно тратить время.

Все это, размахивая руками, и изложил обалдевшим слушателям Княжинский. Не забыв упомянуть и про представителя одной далекой планеты, который, стоя с Княжинским в лифтовом холле Дубнинского университета, зачарованно рассматривал мигающие цифры, показывающие, на каком этаже находится лифт, а затем спросил: «Зачем это нужно?» «Чтобы знать, когда лифт придет», – ответил Княжинский, не вполне врубившийся в суть вопроса. «Да, это понятно. Но зачем вам нужно знать, когда лифт придет?» – поинтересовался инопланетянин. Княжинский моментально выдал само собой разумеющееся объяснение, коллега изо всех сил попытался вникнуть. Когда у него ничего не получилось, разочарованно махнул щупальцами… так и разошлись один недоуменней другого.

В общем, по Княжинскому, получалось, что, начиная с определенного уровня, прогресс цивилизаций носит все более иррациональный и узконаправленный характер и все больше напоминает попытку обмахиваться сложенным веером вместо разложенного. Не существовало и не могло существовать ответа на вопрос, почему вместо того, чтобы усовершенствовать лошадь и вырастить ей какие-нибудь термоядерные крылья или самим научиться силой мысли переноситься на невиданные расстояния, как обещала научная фантастика XX–XXI веков, земляне зациклились на разработке новых видов энергии для космических двигателей. «Торжество случайности и полная неспособность свернуть с однажды выбранного пути», – резюмировал растрепанный и охрипший Княжинский.

Немедленно все предметы, находящиеся в комнате, были рассортированы в четыре аккуратные кучки, а то, что нельзя было сдвинуть с места, было приписано к одной из четырех вышеуказанных категорий с помощью традиционных самоклеющихся листочков для записей и новомодного диномаркера (устройство, напоминающее лазерный пистолет и служащее для установки пометок на различных предметах, – мечта любого зам. директора по административно-хозяйственной части). К общему умопомешательству присоединилась даже жена Княжинского.

Ходики в тот день так и остались незаведенными, через месяц в «Вопросах астроантропологии» была опубликована статья «Веер возможностей: блеск и нищета современных цивилизаций», которой Княжинский в очередной раз подтвердил репутацию парадоксальнейшего астроантрополога планеты, а через пятнадцать лет Земля и пять ближайших к ней цивилизаций галактики подписали договор о создании Звездной конфедерации, включавшей в то время всего два триангулярных сектора: Земля – Хоммутьяр – Аппа и Мхатма – Верия – Галлинаго.

Часть первая
Туман и тени

Хьелль Дар-Халем, маршал Аккалабата

– Ну почему именно у меня должна ТАК болеть голова в первое за триста лет на Аккалабате яркое солнечное утро?!!

Если ты являешься потомственным даром и главным военачальником Аккалабата, а у тебя все равно нет ответа – это симптом. Явный сигнал перейти от умственной активности к физической. Например, открыть глаз, хотя бы один, откинуть застилающие лицо спутанные черные волосы и тупо уставиться в стену свалявшихся серых перьев. Через которые не проникает ни один луч солнца, а значит, ослепительно яркие вспышки происходят у тебя в голове. Подобный вывод тоже симптоматичен и знаменует твою готовность вернуться к умственной деятельности. Потому что ни о какой физической быть не может и речи. Не в такое исключительно мерзкое утро после попойки со всем Генеральным штабом и руководством Вооруженными силами Ее Величества, в которую уже на десятой минуте перешло совещание по подготовке к встрече первой миссии Звездного совета на Аккалабате. Мерзкое утро, мерзкий Совет, мерзкие перья…

Лорд Дар-Халем раздраженно дернул затекшим крылом и мрачно уставился на открывшуюся ему картину. Покои похмельного аккалабатского аристократа, будь оно неладно. Не то чтобы с детства он проводил в них много времени. Философией семьи, как и всех древних родов Аккалабата, было отсутствие всякой философии и приверженность практике военного ремесла. Все предки лорда Дар-Халема были не просто хорошими воинами, они были лучшими. И в двадцать шесть лет перспектива обогатить столичное военное кладбище очередной могилой с традиционной для клана надписью «Здесь лежит тот, кому Вы завидовали бы, будь он жив» рисовалась весьма отдаленной, а потому менее неприятной, чем необходимость завтра явиться на космодром, а потом и во дворец для встречи с миротворческой миссией Звездного совета. Совета, помешанного на мире во всей Вселенной и неустанно сеявшего его – дипломатией, диверсиями, десантными операциями, но никогда не произносившего слов «военное вмешательство». Совета, не без чьей-то подсказки заметившего вдруг очередную горячую точку в отдаленном секторе Дилайна – Аккалабат – Локсия и в первый раз за несколько десятков лет холодно-отстраненных отношений запросившего Ее Величество Правящую Королеву Аккалабата о переговорах.

Удивительным было не то, что Ее Величество согласилась (пожар непокорной Дилайны еще свеж был в памяти). Поражала скорость, с которой земляне, представлявшие в этом году дипломатический сектор Звездного совета, снарядили корабль. Причиной не могло быть одно только академическое любопытство – узнать, каким образом замшелая медиевальная[1]1
  Когда-то из всего, что в утвержденном и рекомендованном педсоветом земного колледжа на Анакоросе учебнике по астросоциологии говорилось про планеты с цивилизациями медиевального типа (они же «средневеково-феодальные», они же МЦ), наследного лорда Дар-Халема больше всего потрясло сообщение о нежелательности употребления воды из-под крана. Сама мысль о блестящих никелированных кранах и эмалированных писсуарах, торчащих из каменной кладки в сортире королевского дворца в Хаяросе (не говоря уж о каком-нибудь злачном заведении на окраине столицы Аккалабата), настолько выбила будущего главнокомандующего из колеи, что он, не спрашивая разрешения, пулей вынесся из класса и долго радостно ржал в коридоре. В оборудованные по последнему слову техники санитарные помещения колледжа он потом еще неделю входил с таким просветленным выражением лица (воображение услужливо подсовывало картины типа «Аккалабатский дар с двумя мечами на перевязи, вписывающийся в кабинку» или «Лорд-канцлер Аккалабата, намыливающий крылья под гидромассажным душем»), что однокурсники окончательно утвердились в мысли о полной несообразности феодальной «курицы» с окружающим миром технического прогресса. Собственно, чего они, дети техномедийных цивилизаций земного типа (ТМЦ), ожидали от попавшей в нормальные (человеческие!) условия жертвы средневекового невежества, рисовавшегося им в полном соответствии с учебной программой? А именно: добродетельный или зловредный монарх на троне, лорды с постными физиономиями в неудобных мешковатых плащах или обтягивающих камзолах вокруг, социально неразвитые и культурно отсталые крестьяне на полях, лисьемордые торговцы в лавках, никакого тебе огнестрельного оружия и газовых камер, ни, боже упаси, электричества, войны только за честь и место под солнцем, но не за ресурсы, абсурдное право первой ночи и обугленные фундаменты мятежных деревень, закопченные факелами потолки и потоки нечистот в придорожных канавах – словом, несусветная косность и полный конец всему, по меркам ТМЦ.
  Наследный лорд со злорадным нетерпением ожидал, что после чтения всех этих ужасов однокурсников наконец-то начнут мучить кошмары и уже можно будет хоть одну ночь на Анакоросе провести нормально (по-человечески!): выскакивая в черном ораде из-за угла или обрушиваясь с потолка на головы несчастным, ищущим спасения в направлении медицинского кабинета. Но, к его удивлению, техномедийная молодежь оказалась к медиевальному антуражу нечувствительна: нехорошая вода из-под крана, канавы с нечистотами и ведьмы на виселицах были выучены, сданы и на следующий день накрепко забыты. Кошмары снились только самому будущему маршалу. И он дал себе честное слово никогда не посещать жуткие, антисанитарные и антисоциальные миры с нечесаными феодалами, низкотехнологичными мечами и малопроизводительными оралами. Ибо тихи и тенисты старые сады Хаяроса, звонок под конскими подковами в час дневной суеты и гулок под каблуками в одинокий рассветный час гранит его улиц и площадей, стройны и печальны его пронзающие небо храмы с распахнутыми окнами на высоких башнях, крепки и надежны вздымающиеся над каменистыми берегами Эль-Эсиля стены. Нет во Вселенной места прекраснее и суровее, чем Аккалабат, пусть там и встает из болот холодный туман и тянутся по горам упрямые тени.


[Закрыть] цивилизация, политическая структура которой держалась на слепом подчинении королеве, а главный военный навык составляло владение мечом, – так вот, эта нелепая, наряженная в длинные черные орады и до сих пор предпочитающая бумажные книги и свитки мерцающим компьютерным экранам цивилизация смяла, раздавила, выжгла и покорила Локсию с ее сканерами и парализаторами, скорчерами и радарами, пьезозащитными полями и лазерными лучами. Как нечего делать… За два с половиной года… Имея два с половиной космических корабля, тонну аккалабатской наглости и удачу, ошалелую, оглашенную удачу своего главнокомандующего, который в это отупляюще пасмурное, как и положено на Аккалабате, утро уже десять минут вяло любовался в зеркало на круги под глазами – темнее, чем радужная оболочка этих глаз, обветренные тонкие губы, наморщенный нос, длинноватый и кривоватый даже по аккалабатским меркам, и другие части лица, из которых его затуманенный взгляд пытался собрать общую картинку настолько же безуспешно, насколько приученный к железной дисциплине мозг аккуратно и точно обрисовал ему текущую политическую ситуацию.

Сид Дар-Эсиль, лорд-канцлер Аккалабата

– Чахи нас побери. Сто тысяч чахи, – лорд-канцлер Аккалабата со свистом вогнал два изогнутых меча в столешницу, по обе стороны от расправленного на ней проекта договора со Звездным советом. Все было бы не так плохо, если бы…

Швырять холодное оружие в календарь – не обязательная даже на Аккалабате утренняя процедура, но впервые в жизни канцлер Империи не чувствовал себя в силах удержаться. Календарь со стены вывел лорда Сида Дар-Эсиля из себя послезавтрашним числом, обведенным в синий кружочек. Погипнотизировав чернильную пометку тяжелым взглядом и убедившись в ее полном нежелании исчезнуть, лорд-канцлер плюхнулся в кресло перед широким столом, заваленным рукописями. Взвились и опали мягкими складками полы парадного орада – серого с серебряным орнаментом – полагавшегося по какой-то странной причуде отточенного веками придворного церемониала одному-единственному из всех высших лордов – даров Аккалабата. Миг – и словно не человек сидит в кресле умбренского мрамора, а выточенная из того же мрамора статуя, то ли берущая жизнь от соприкосновения с камнем, то ли отдающая ему свою силу.

Клан Дар-Эсиль – плоть от плоти этой земли, соки ее давно уже пропитали кожу наследников этого древнейшего рода, подарившего когда-то жизнь и надежду всем дарам Аккалабата. Низко забранные посередине спины в пышный хвост волосы цвета водяной пены кипящего Эль-Зимбера. Лицо, вырубленное из полупрозрачного умбрена, с заостренными скулами и непроницаемо серыми, почти белыми глазами, таящими то ли горные призраки, то ли туманы аккалабатских болот, под девичьи длинными, но не пушистыми, а жесткими игольчатыми ресницами. Лорд Дар-Эсиль неотразим по меркам не только Аккалабата, но и всех гуманоидных планет. Откровенные взгляды мужчин и женщин ищут Сида Дар-Эсиля не только на королевской охоте, когда он, нарочито медленно, зная об этих взглядах, разгибает спину над звериной тушей и с чувством вытирает окровавленный кинжал о штанину или, расседлав своего жеребца, похлопывая его по вздымающемуся боку, от души смеется над сальными шуточками другого дара, высоко запрокинув голову, открывая белое горло, чуть ниже кадыка перечеркнутое темно-красной линией. Не только на дипломатическом приеме, или званом вечере в честь дня рождения королевы, или на дружеской пьянке даров в самой непотребной таверне предместий Хаяроса притягиваются взгляды к атласному серебру его орада. Не только в ложе судей на турнире, когда взор самого канцлера сходится в одну точку и лишь присвистывающее дыхание выдает сосредоточенность, с которой лорд Дар-Эсиль следит за поединком, чтобы успеть вовремя остановить, не допустив неоправданных жертв, и одновременно – за лицом королевы, чтобы не останавливать, если Ее Величеству сегодня хочется больше крови.

Даже если черты его лица искажены холодной яростью боя, когда посреди криков людей и пения стали лорд Дар-Эсиль выдергивает меч из поверженного тела, чтобы через мгновение в полуразвороте вонзить изогнутый клинок в следующую жертву, которая только что была охотником, подкрадывавшимся сзади… Даже если его тонкие губы кривят злоба и раздражение, когда в темном коридоре королевского дворца он спотыкается об очередной труп того, кто еще вчера был его другом, братом или шпионом… Даже если серые глаза затуманены беспомощностью и болью, когда его сильные и надежные крылья превращаются в бесполезные обшарпанные наросты на теле… и только мягкий, успокаивающий голос: «Тихо, тихо… не первый раз и не последний, все будет хорошо… а вот тут потерпи, сейчас будет неприятно…» и размеренные движения щеткой, от нежных до настойчивых, почти болезненных: там, где нужно, – нежных, там, где нужно, – болезненных. Только этот голос и эти движения спасают, и сильные руки, и знакомый запах… и лежащий пластом на скомканных простынях, перепачканных кровью и ошметками старых перьев, мужчина все равно прекрасен, хорош по меркам всех гуманоидных цивилизаций.

Но не сейчас.

Сейчас он некрасив: на лице его отвратительное выражение нерешительности и беспомощности, с которым канцлер смотрит то на проект договора на столе, зажатый между двумя изогнутыми мечами, то на календарь на стене, распоротый тонким кинжалом. Первый говорит о том, что с завтрашнего дня место верховного лорда Дар-Эсиля у правой руки королевы, во главе церемониального парада, возле руководителя прибывающей миссии – за банкетным столом, напротив него – за столом переговоров. Никто лучше канцлера на Аккалабате не умеет совмещать роль механического придворного истукана, раскланивающегося и отпускающего в нужный момент ничего не значащие комплименты или колкости, с изощренной (враг скажет «извращенной» и будет прав) работой мозга, оценивающего и анализирующего, не упускающего ни хитроумно поставленной запятой в дипломатическом акте, ни казалось бы, ничего не значащего поворота головы, румянца на щеках, приподнятой брови. Нет, господин посол, мы не уверены в Ваших добрых намерениях… Да, господин посол, королева подумает над Вашим предложением… Ох, ну что же я могу, что я могу, я всего лишь бедный ее подданный, выполняющий волю властительницы Аккалабата… Не может быть и речи, я решил, и так оно и останется, подпишите, Ваше Величество, просто подпишите здесь…

Будьте спокойны, Ваше Величество, преданность Вам у нас в крови, несмотря на вечно роящиеся под дворцовыми сводами измены и заговоры – классические прелести медиевальной цивилизации.[2]2
  «Чахи знает, зачем мне всё это читать… впитанное с молоком матери», – хмыкнул десять лет назад тощий длинноволосый подросток в меховом ораде, яростно щелкая клавиатурой в компьютерном классе закрытого дипломатического колледжа на Когнате в попытках реанимировать сайт, посвященный истории наемных убийств и дворцового шпионажа. Настенные часы, осмелившиеся намекнуть, что осталось десять минут до выпускного экзамена по «Сравнительному анализу цивилизаций», заткнулись от первого же прилетевшего кинжала.
  На Когнате с ее вечной зимой, в отличие от стерильного Анакороса, студентам разрешалось оставлять при себе оружие – невозмутимо-примороженные наставники ограничивались требованиями о возмещении материального ущерба, буде таковой обнаружится. Сид сдал мечи – их все равно негде было хранить в маленькой, по-спартански обставленной комнате – но короткие ножи с тяжелыми рукоятями оставил. Кольчужную защиту на Когнате он тоже не носил, дипломную работу, посвященную «проблемам предотвращения государственных переворотов, мятежей и подрывной деятельности в условиях медиевальной цивилизации», процентов на восемьдесят скачал из астронета и за четыре года умудрился не покалечить ни одного однокурсника, который неожиданно подходил к нему со спины на расстояние вытянутой руки. Но, возвращаясь, натянул кольчужную безрукавку под орад еще в каюте и ступил на потрескавшиеся плиты того, что на Анакоросе называлось космодромом, в такой же полной готовности достать любого, кто приближается сзади, без предупреждения и наверняка, в какой он за четыре года до этого покинул Хаярос.
  Непрерывной линией крови дары Эсильских болот были обязаны не идеальному владению мечом, в котором они не могли сравниться со своими соседями, облюбовавшими для строительства замка заросшие темной травой холмы Халема, а патологической предусмотрительности и невероятному чутью. Чутью политическому, позволявшему им не первую сотню лет удерживать почетное место возле королевского трона, и чисто животному, физиологическому, благодаря которому любой, считавший себя вправе называться Дар-Эсилем, успевал пригнуться на тысячную долю секунды раньше, чем отравленный дротик врезался в стену в том месте, где только что была его голова.
  Ни один Дар-Эсиль никогда не был отравлен, ни один Дар-Эсиль не был зарезан в переулках нехорошей части Хаяроса, ни одного Дар-Эсиля не приносили с охоты с резаной раной в боку, полученной в странных обстоятельствах (хищные звери на Аккалабате так же, как и на других планетах, холодным оружием не пользовались). Подобные несчастные случаи имели обыкновение происходить с врагами Дар-Эсилей, на что и отец, и дед, и прапрапрапра…дед нынешнего лорд-канцлера печально качали головой и приговаривали: «Ну вот, видите…» или «Бывает…». Нынешний лорд-канцлер предпочитал «Бывает…»


[Закрыть]

Сид пошевелил затекшими плечами, правая рука невыносимо привычным жестом потянулась к шраму на шее. Указательным пальцем почесал старый рубец, как всегда, автоматически нашел какую-то зазубрину, чтобы подцепить, расковырять до крови. Недовольно нахмурился, не глядя взял со стола платок, приложил к ранке, уставился на маленькое красное пятнышко посередине белого полотна. Благородная кровь Дар-Эсилей: повышенное содержание аристократизма, оптимальное соотношение риска и осмотрительности, ну да, разумеется… преданность Королеве. Но у него в крови преданность не только Королеве. И именно об этом напоминает покалеченный календарь на стене.

Завтра лорд Хьелль Дар-Халем, командующий вооруженными силами Ее Величества, еще будет стоять у трона возле ее левой руки, идти вместе с ним во главе церемониального парада, сидеть за банкетным столом… все более бледный, все чаще неуютно поводящий плечом, с все возрастающим выражением беспомощности и боли на дне темных, как самые темные чалы из садов Хангафагона, глаз. Но послезавтра, во время официальной экскурсии по столице (включая посещение королевского арсенала, военного корпуса, провалиться ему сквозь землю, главной торговой пристани и т. д. и т. п.) и прочих протокольных мероприятий…

Его не будет рядом. Потому что пришла его очередь метаться в полубреду по скомканным простыням.

Ведь никто же не виноват, что в каталоге Звездной конфедерации, в который ты и твой лучший друг с таким безнаказанным удовольствием совали нос в детстве в королевской библиотеке соседней Дилайны (мальчики должны навещать кузин, это придаст им аристократического блеску), в томе «Биогенотипический классификатор» описание расы, господствующей на объекте Аккалабат, начинается с прилагательного «птероантропоморфная». Чем кончается это описание, лучше не вспоминать. По крайней мере, сейчас не вспоминать, потому что иначе от стола, договора, стены и календаря через пять минут останутся рожки да ножки. (Дипломатические способности сами по себе, а владеть мечом будущего лорд-канцлера учили наравне с остальными). Да, там, конечно, еще много нейтральной информации: средний рост – 200 димов (1 дим равен 0,9 сантиметра по системе мер Звездной Конфедерации), цвет волос – черный или белый, цвет глаз – черный или серый, две руки, две ноги, по пять пальцев на каждой… Информацию о наличии двух крыльев, которые вполне себе используются по назначению, можно тоже считать нейтральной. Впрочем, таким же нейтральным тоном составители классификатора сообщали и об альцедо – происходящей два раза в год линьке – смене пера, научно выражаясь, – обязательной для всех даров мужского пола на планете.

Так и надо. Если бы Сид сам писал этот чертов классификатор, он так бы и поступил. Констатировал факт. Не писать же о том, каким беспомощным ты становишься в это время, как болит и ломит все тело, как не слушаются тебя руки и ноги, как то жарко, то холодно тебе и страшно, и хочется орать в голос, и ты жалок и не красив, и мучительно боишься всех – любого присутствия, любого приближения, потому что не можешь ответить ударом на удар, не можешь, обводя кистевым движением вокруг себя меч, подняться в воздух и… ты просто лежишь плашмя, ожидая кинжала под ребра или веревки на шею от того, кто хочет стать следующим лорд-канцлером или прибрать к рукам твой замок в Эсильских болотах, или просто ты ему не нравишься, потому что на каком-то ничего не значащем турнире припер его к стенке и врезал в лоб рукоятью меча вместо того, чтобы убить (был дурак, исправлюсь). И единственный, кого ты подпускаешь к себе в эти дни, это твой лучший друг, который, когда вам было по двенадцать, тоже припер тебя к стенке – он ведь неизмеримо лучше в бою – и врезал рукоятью меча под дых, а потом подхватил за плечи, отволок куда-то в сторону и бросил на лавку. Потом, фирменно-нахально по-хьелльски наклонив голову, постоял перед Королевой: «Виноват, Ваше Величество. Нет, правил турнира не читал. Никогда не читаю. Смертельные поединки? Правда? Я его потом убью, чес-слово. Могу два раза. Убираться с глаз? Слушшшаюсь…» и через несколько секунд, фирменно-тревожно по-хьелльски наклонившись над тобой, загораживая от всего мира, отер рукой в черной перчатке твою морду, залитую кровью: «Ты че на меня полез? Дураааак, дурааак, я сильнее. Я всех сильнее здесь сейчас, не лезь больше, дурааак, я обещал ей тебя убить. Не лезь больше». Перчатку ты ему тогда не прокусил. Позже.

Итак, мой дорогой лорд-канцлер, никто не виноват в том, что, пока ты будешь расшаркиваться в дипломатических реверансах и ужом вертеться на сковородке, улаживая потенциальный межпланетный конфликт, твой лучший друг будет валяться на грязной, засыпанной обломками перьев постели, спиной вверх. Спиной с нелепо распластанными облезлыми крыльями. Незащищенной, неприкрытой спиной. Впервые за двадцать лет. Почти впервые. Ты не знаешь, что было на Анакоросе. Он так тебе и не рассказал.

Прижимать лоб к лезвию меча, чтобы охладить расплавленные мозги, не лучшая идея. Впрочем, Сид Дар-Эсиль уже давно не был уверен в том, что жизнь аккалабатского дара сама по себе идея лучшая. Он только отметил краешком сознания, что, чтобы вытащить мечи из столешницы, сегодня потребовалось небольшое усилие. Обычно он интуитивно вгонял их ровно настолько, чтобы потом извлечь без труда. «Это еще не плохо, Сид, но уже очень нехорошо», – подведя таким образом итог своим размышлениям, двадцатишестилетний лорд-канцлер Аккалабатской Империи – оставшейся в результате эффективного правления здравствующей королевы единственным государством на планете – стянул со спины и закатал в походную стяжку орад, расправил и тщательно оглядел свои черные с едва намеченным по краю рулевых перьев темно-фиолетовым узором крылья и запрыгнул на широкий подоконник. Идти пешком во дворец он сегодня не намерен: слишком много времени для новых размышлений, пропади все пропадом.

Антон Брусилов, лейтенант десанта

Что может быть самым приятным в момент пробуждения? Большую часть своей жизни Тон знал ответ на этот вопрос и ни за какие блага, земные и небесные, не согласился бы его изменить (вообще говоря, Тон привык соглашаться со многим и принимать изменения, не претендуя ни на какие блага взамен, но не в этом случае). Самым приятным в момент пробуждения было точно знать, где ты находишься. Легкое потрескивание за стенами и непрерывное характерное гудение двигателей свидетельствовали, что в данное конкретное утро командир отряда особого реагирования лейтенант десанта Антон Брусилов проснулся на борту межпланетного корабля, в своей каюте. Корабль при этом находился в нормальном полетном режиме, а каюта была положенной в его положении (Тон внутренне передернулся при этом слове) каютой, а не грузовым трюмом, где он мог бы находиться, выполняя диверсионную операцию, или пыточным отсеком, где ему бы пришлось проснуться в случае провала задания на ситийском или хортуланском крейсере. Другие варианты даже с самим собой обсуждать не хотелось. Тон потянулся и вскочил с постели.

Оставшиеся сутки пути до места назначения придется провести, гоняя ребят по первое число. Ведь на Аккалабате (если он имеет хоть какое-то представление об Аккалабате, а он имеет) им даже из корабля не дадут носа высунуть. А вот если их посадят на Локсии… Тридцать человек десантников с опытом ведения боевых действий, и вооруженных не только штатными парализаторами. У аккалабатских лордов не должно быть никаких шансов, если проблему не удастся решить дипломатическими усилиями и он и его ребята получат приказ.

Вот только бы лучше дипломаты постарались. Потому что у локсиан тоже были не только парализаторы и их было далеко не тридцать человек, но за два с половиной года аккалабы, подчинив себе всю территорию планеты, дошли до столицы Локсии и… остановились, заставив локсиан задуматься, чего они ждут, в ужасе содрогнуться и броситься в объятия Звездного совета с хорошо продуманным воплем: «Спасите!»