Текст книги "Жизнь Габриэля Гарсиа Маркеса, рассказанная его друзьями, родственниками, почитателями, спорщиками, остряками, пьяницами и некоторыми приличными людьми"

Глава 4. Первые и последние в жизни друзья

История о том, как он прибывает в Барранкилью, знакомится с «ученым каталонцем» и «четырьмя спорщиками», которых обессмертил в последней главе «Ста лет одиночества», назвав «первыми и последними в его жизни друзьями»

КИКЕ СКОПЕЛЬ. Он переехал жить в Барранкилью, когда Альфонсо Фуэнмайор нанял его на работу в «Эль Эральдо».

САНТЬЯГО МУТИС. Когда Габо только начал искать работу в Барранкилье, Альфонсо в качестве проверки его попросил: «Напиши-ка ты мне передовицу на завтра». И за свой стол усадил. Потом прочел, что тот написал, и сказал: «Черт возьми, какой хороший материал!» А про себя подумал: «Не иначе этот прохиндей заранее передовую заготовил». Затем вслух добавил: «Знаешь, все это очень хорошо, даже прекрасно, но напиши-ка ты мне теперь передовицу на послезавтра». Габо сел и написал передовицу на послезавтра. Тот взял эту передовицу, отнес в редакционный отдел и сказал: «Этого мальчишку надо брать». – «Но Альфонсо, у нас нет на это денег. Вообще нет, ни на кого», – ответили ему. «А все равно, вы должны его взять», – настаивал Альфонсо. «Никак не можем». – «Тогда делите мою следующую двухнедельную зарплату на две части. Одну – ему, вторую – мне», – заявил на это Альфонсо. Я к тому, что люди эти вон какой высокой пробы были.

ЭКТОР РОХАС ЭРАСО. Картахена и Барранкилья находятся близко друг от друга, но при этом они очень разные, и кажется мне, он прекрасно вписался в ту компанию в Барранкилье. Там ему предложили работу. В Барранкилье выходила газета «Эль Эральдо», и в финансовом плане возможностей у них было больше, чем у «Эль Универсаль». Думаю, это был правильный выбор.

МАРГАРИТА ДЕ ЛА ВЕГА. Картахена – городок очень маленький и провинциальный и во многом живет своей былой славой. Пусть даже он не хранит традиции в той мере, в какой об этом говорят. Но несомненное различие между Картахеной и Барранкильей состоит в том, что Барранкилья основана людьми, не преуспевшими в Картахене из-за того, что для них были закрыты все пути. Множество людей перебирались из Картахены в Барранкилью – предприимчивых, энергичных, мыслящих современно. Ими двигали новые идеи, и Барранкилья с распростертыми объятиями принимала всех иммигрантов. Евреев, турок, русских, кого угодно.

ХАЙМЕ АБЕЛЬО БАНФИ. Гарсиа Маркес называл меня не барранкильеро, как полагается называть жителей Барранкильи, а барранкильосо. Это нечто большее, чем просто этнохороним[28]28
  Этнохороним – название жителя определенной местности, соотнесенное с топонимом (названием самой местности). Прим. ред.


[Закрыть]. Скорее, это слово подчеркивает особое состояние духа, и, на мой взгляд, оно близко к понятию щегольства, пижонства. Так вот, барранкильосо, конечно, пижон, но есть в нем что-то и от покорителя мира.

МАРГАРИТА ДЕ ЛА ВЕГА. В Картахену прибывали иммигранты самого разного сорта, и у кого-то из них дела складывались как нельзя лучше, независимо от их происхождения – будь то французы или, например, евреи; никакой роли это не играло, в том смысле, что никого не третировали, приезжих каждой национальности было слишком мало, чтобы образовать колонию. Позже новоприбывшие прямиком отправлялись в Барранкилью, потому что Картахена лишилась своего порта, а в Барранкилье открылся канал Дике и водный путь через искусственное устье Магдалены в Бокас-де-Сениса. Там пытались еще что-то строить и почти перекрыли Картахенскую бухту из-за работ по углублению дна и всякого такого.

ХАЙМЕ АБЕЛЬО БАНФИ. В Барранкилье всякий знал его – репортера из «Эль Эральдо»; эта-то Барранкилья и была по душе Гарсиа Маркесу. Помню, поэтесса Мейра Дельмар говорила мне, что Габо, когда в «Эль Эральдо» работал, уже был знаменитым. И Барранкилья представлялась этому малому чем-то вроде метрополиса. Столицей, средоточием жизни всего карибского побережья. Цветущий город. В нем жили и люди из других областей страны, это был центр притяжения, опорная точка для всего побережья. Картахена – та оставалась городом колониальным, с историческим прошлым и прочим подобным, а Барранкилья – современное место. С широкими проспектами, жилищным строительством, коммунальными службами и независимыми отношениями между людьми. Барранкильеро ни у кого позволения не спрашивает. Барранкильосо позволения не спрашивает. Барранкильосо будет делать так, как считает нужным, и Габо сразу попал в свою стихию… Поэтому он и обращается так часто к духу барранкильерос.

ЭКТОР РОХАС ЭРАСО. Я пришел учиться в Высшее педагогическое училище в Барранкилье (оно тогда только открылось, и там было очень красиво, просто загляденье) в шестнадцать лет. Оно располагалось рядом с футбольным стадионом. Начав ходить туда, я много чего в городе увидел такого, чего прежде не видывал, например как переключаются светофоры, подавая машинам сигналы, можно ехать или нет. Мне казалось, что город и правда огромный. Сам-то я из крохотной деревеньки, понимаете, и вдруг в большом городе оказался. Правда, до этого я жил в Картахене, в Барранкилью уже оттуда приехал, и в сравнении с ней Картахена – местечко потише. Ни тебе широких улиц, ни крупных универсальных магазинов, ни кафе. И я думал в то время, что Барранкилья – красивейший город. Такое было мое первое впечатление. И люди действительно славные, обходительные. К тому же барранкильерос умеют держать фасон, их ничем не проймешь. Габриэль, когда Нобелевку получил, знаете, как они с ним здоровались? «Эй, привет, мистер Премио!» – мол, событие-то, конечно, впечатляющее, но не так чтобы сильно значительное. Как я сам сказал однажды: «Наибольшая честь для них здесь – просто возможность жить». Вообще-то, это несколько расхолаживает, отбивает охоту к чему-то стремиться. Типа, чего еще надо – живи себе и радуйся. Однако барранкильерос замечательно умеют дружить. Будь я неладен! Хорошие они друзья. Великолепные друзья.

ДЖЕРАЛЬД МАРТИН. Из бесед с картахенерос и барранкильерос я понял, что картахенерос несколько в претензии к Габо – мол, недодал он им в признании их заслуг, но в том-то и дело, что, как бы много ни значила Картахена в его творческом становлении, в 1940-е и 1950-е годы он не чувствовал себя в ней так комфортно, как потом в Барранкилье.

ХУАНЧО ХИНЕТЕ. Здесь он стал появляться в 1952 году. Из Картахены приезжал. Могу даже сказать, где жил. Родных у него здесь не было, и он обретался в Баррио-Абахо (Нижнем квартале), снимал там каморку. В Кампане, по-моему, в маленьком домишке жил. Альфонсо раза три-четыре меня туда водил. В двух шагах от этого места еще лавчонка помещалась, «Эль Токио», там наимерзейшие овсяные хлопья продавались.

Он платил за жилье и стол, потому что, как я понимаю, что-то вроде двух песо за каждую написанную колонку получал. А случалось в «Эль Эральдо», когда он все колонки сам писал; кстати, из «Эль Эральдо», если со второго или с третьего этажей в окошко выглянуть, видно дом напротив, в котором помещался бордель. И бывало, они наблюдали, как у окошка дамочка клиентов своих ублажала. Та пожилая бедняжка все время окошко распахивала, потому как стояла неимоверная жара, и они забрали себе в голову, что надо им наведаться в бордель и разузнать, кто она такая. А поскольку он любил писать о всяких таких вещах, то есть у него история и о том, как он потом переселился в Небоскреб[29]29
  О Небоскребе Гарсиа Маркес говорит в воспоминаниях «Жить, чтобы рассказывать о жизни»: «Это был особняк ‹…› с алебастровыми колоннами и позолоченными фризами… На каждом из трех этажей ‹…› шесть огромных покоев из мрамора, превращенных в небольшие спальни из картона, таких же, как моя, где собирали свой урожай полуночницы района. ‹…› Альфонсо Фуэнмайор назвал его позднее „Небоскреб“…» (пер. с исп. C. Маркова, Е. Марковой, В. Федотовой, А. Малоземовой). Прим. пер.


[Закрыть] и обитал бок о бок с этими девицами-полуночницами…

КИКЕ СКОПЕЛЬ. Да, после он съехал и обосновался возле магазина «Лей», который на авенида Куартель и 36-й улице.

ХУАНЧО ХИНЕТЕ. А, ну да, конечно. Там еще ступеньки… В «Эль Эральдо» платили пятнадцать песо в месяц. Такой был у них уровень зарплат. В те времена еще валюта свободно ходила, но все одно – на такую зарплату пристойно не проживешь; Альфонсо не мог на них пристойно жить. А Габито в «Эль Эральдо» ниже Альфонсо по должности был и, стало быть, получал что-то около двенадцати песо в месяц.

КИКЕ СКОПЕЛЬ. Все постоянно были на мели. У Альваро Сепеды деньги водились, потому что он их в наследство получил, когда его отец умер. Он и родился-то уже при деньгах. Я хорошо жил, потому как отец меня поддерживал, хотя в средней школе был голодранцем. В общем, у нас единственных там какие-то деньги имелись. Альфонсо сидел без гроша. Херман Варгас тоже. И Габито. А Алехандро тогда здесь не было.

ХУАНЧО ХИНЕТЕ. В Олбани он уезжал.

КИКЕ СКОПЕЛЬ. А магнитофон – он включенный или как? Не выключайте! Потом Альфонсо пришла идея учредить газету, чтобы хоть как-то зарабатывать. Бульварный листок, они назвали его «Кроника». Выпуски распространялись через «Эль Эральдо». Они в архиве должны быть, потому что Альфонсо печатал «Кронику» прямо на машинах в «Эль Эральдо», чтобы несколько лишних песо заработать. И хотя в выходных данных значилось «Исполнительный директор: Хулио Марио Санто-Доминго»[30]30
  Хулио Марио Санто-Доминго, родившийся в 1923 году в Барранкилье, был первым на всю Колумбию миллиардером и купался в роскоши. Его отец, дон Марио Санто-Доминго, сколотил огромное состояние на пивоваренной компании, которая сегодня считается одним из крупнейших производителей пива в мире и все еще остается в руках этого семейства.
  Когда Гарсиа Маркес появился в Барранкилье без гроша за душой и начал обзаводиться дружескими связями среди местной богемы, Хулио Марио, принадлежавший к золотой молодежи, проживал больше за границей, чем дома. В свои короткие наезды в Барранкилью он с наслаждением тусовался со своим приятелем Альваро Сепедой Самудио, а тот, в свою очередь, ввел его в круг журналистов, художников и юных писательских дарований с амбициями вроде Гарсиа Маркеса. Благодаря дружбе Сепеды с Санто-Доминго их компания получила доступ к денежным закромам семейных пивоварен – после того, как Сепеда возглавил службу по связям с общественностью в «Сервесерия Агила» (пивоварня «Орел», или по-испански Cervecería Águila, – так называлось это предприятие). Можно сказать, Хулио Марио Санто-Доминго во многих отношениях покровительствовал той братии, представители которой впоследствии и стали «спорщиками», названными Гарсиа Маркесом «первыми и последними в его жизни друзьями».
  Вот их имена: Альфонсо Фуэнмайор, старший среди них, журналист и колумнист; Альваро Сепеда Самудио, харизматичный плейбой, обладавший огромной библиотекой и тонким чутьем на литературу; Херман Варгас, самый тихий в их группе, радиокомментатор и литературный критик. Габо не упоминает еще одного важного участника их веселой компании – Алехандро Обрегона, эксцентричного художника, который любил делать зарисовки трактирных драк; его семейство, как и семейство Санто-Доминго, относилось к верхушке городской элиты. Вся компания впервые появилась на страницах рассказа Гарсиа Маркеса «Похороны Великой Мамы» под собирательным прозвищем «зубоскалы из Ла-Куэвы».


[Закрыть], Хулио этот ни одной несчастной заметки не написал. Как люди говорят? Бумага все стерпит. Он только и способен, что все в восемь раз преувеличить. Преувеличивать он большой мастак, даром, что ли, деньги делает. Да, это он хорошо умеет. Денежки зарабатывать. А как писать, сдается мне, и понятия-то не имеет. Тогда у нас в газете были вот кто: парень по имени Альваро Сепеда, парень по имени Альфонсо Фуэнмайор – тот редактором трудился; Херман Варгас – он образован был лучше, чем все остальные; Габито еще. Альваро переводил какой-нибудь американский рассказ, Херман Варгас что-то писал. Другой парень, Алехандро Обрегон его звали, рисовал иллюстрации, а парень по имени Фигурита Орландо Ривера – картинки поменьше, карикатуры. Во как! Это ж такие силы, закачаешься! В сегодняшней Колумбии с этими пятерыми чуваками ты издавал бы уже что-нибудь этакое, вроде «Кромоса» или, там, «Семаны»[31]31
  Cromos и Semana относятся к числу массовых общенациональных журнальных изданий Колумбии. Прим. пер.


[Закрыть]. А я фотографии делал. Я же фотограф – ну и что, что пьяница по жизни. Можно сказать, я с фотографиями в руках вырос. Потом еще парень по имени Габито писал колонку «Жираф». Только никто той проклятой колонки не читал в этой их «Кронике». Это они потом уже принялись ее нахваливать – мол, гениально и все такое… Когда Габито заделался нобелевским лауреатом, тогда-то они и разглядели достоинства его великие, а раньше он был для них никто, дырка в заднице. Да, а по субботам мы всей гурьбой шли продавать нашу «Кронику». И догадайтесь, что мы сделали, чтобы муру эту сбыть с рук? Обменяли ее на пиво в таверне, представляете? Потому как фрукт этот, продавец в лавке, так прямо нам и сказал: «Да бросьте, чуваки, эту белиберду не продашь». Вот так незадача. Тиражом две тысячи напечатали, а из них 1990 экземпляров остались. Мы даром те 1990 экземпляров и раздали. Тираж отпечатали в «Эль Эральдо». И Альфонсо одному лишь Габито убытки возместил. Альфонсо платил ему по два песо в неделю, чтоб он выпуск журнала формировал.

Это уже потом они изобрели кое-что, из-за чего стала лучше раскупаться газета. Еженедельный журнал. А продаваться он начал, потому что они с литературы на футбол переключились, – в городе тогда появились аргентинские футболисты, которые всех девчонок Барранкильи с ума свели. Они приехали играть за две команды – «Хуниор» и «Спортинг», – и все, которые из «Спортинга», были высший сорт, хоть на экспорт каждого. Смазливые, сукины дети. Итальянские аргентинцы, ну, вы ж знаете аргентинцев этих…

ХУАНЧО ХИНЕТЕ. Да уж, красавчики были.

КИКЕ СКОПЕЛЬ. Альфонсо величал меня Философом. Так, бывало, и скажет: «А ты-то чего ж книжку не напишешь?» А я и знать не знаю как. Пургу гнать – это да, это я умею. А вот писать – нет. Трепаться – да, это пожалуйста, а как писать, не знаю. Как «Отче наш» написать – и того не знаю. Попробуйте-ка, попросите меня написать «Отче наш», сами увидите… «Отче наш…» – только это и смогу, а дальше – нет. Но Альфонсо все одно твердил: «Что без дела болтаешься, Философ, ты бы сел да и написал роман какой, а?» Ой, да ладно, чего придуриваться? Нет у меня ума романы писать. А потрындеть – да, всегда пожалуйста.

МИГЕЛЬ ФАЛЬКЕС-СЕРТАН. Предполагается, что именно на тех сборищах в 1950-х, когда Гарсиа Маркес появился в Барранкилье, кажется, около года проучившись на юридическом факультете в Картахене и поработав в «Эль Универсаль», он и свел знакомство с Альфонсо Фуэнмайором и Херманом Варгасом, в некотором роде литераторами. Они обычно встречались в книжном магазине, где правил бал мудрый каталонец дон Рамон Виньес; он говорил по-испански и был, как я уже упомянул, каталонцем. На каталанском он тоже говорил, и книги у него на каталанском языке имелись, еще он по-английски читал и переводил, кажется, с французского. Очень эрудированный человек. Умер в Испании где-то в 1950-х. Говорят, сильно тосковал он по Барранкилье и уже купил было билет на корабль, чтоб вернуться туда. Но за несколько дней до отъезда умер в Барселоне. Рамон Бакка навещал его могилу.

ГИЛЬЕРМО АНГУЛО. Габо с самого начала пытался написать «Сто лет одиночества». Об этой своей задумке он не распространялся, называл ее «чудовищем» и пока не мог осуществить – силенок не хватало. Он и сам это понимал. Знал, что для такого романа нужен писатель намного более зрелый, опытный, каким он тогда не был, и ему хватило терпения дождаться момента, пока он дозреет до способности написать «Сто лет одиночества».

КИКЕ СКОПЕЛЬ. Так я к этому и клоню. Можете так и записать, потому как это чистая правда. Пусть я пью, но не очень-то мне охота, чтобы, если я вдруг чего ляпну, все потом болтали, будто я-де говорил о Габито, что он сукин сын. Не-е, само собой, он таков и есть, но на публику я так, во всеуслышание, ни за что не скажу, потому как человек он уже известный, признанный за достоинства свои. По мне, так великое его достоинство – упертость. Упертый он парень, ох и упертый, настырный, гнет свое и гнет, долбится и долбится, и роман этот долбаный все кропал, кропал, кропал. Идет, бывало, а под мышкой – рулоны газетной бумаги, писал он на этой бумаге за неимением другой. Зря, что ли, он в «Эль Эральдо» работал, и Альфонсо – тот тоже работал в «Эль Эральдо». И повторяю, Альфонсо с самого начала в Габито углядел… По мне, так тот единственный, кто все и сразу про Габито понял, зовется Альфонсо Фуэнмайором. Альфонсо всю жизнь в Габито верил. А тех, кто повлиял на Габито, именуют Альваро Сепеда и Хосе Феликс Фуэнмайор, отец Альфонсо, он гений был по части литературы. Старик литературу того времени знал как никто. Потому что лет шестьдесят или семьдесят тому назад литература совсем другая была, чем нынче.

ХУАНЧО ХИНЕТЕ. Дон Рамон Виньес старик уже был, испанец, он сюда к нам во времена Франко бежал. В книжный магазин приходил. Они там всегда Фуэнмайора искали, потому что Фуэнмайор писал и публиковался в иностранных газетах, в литературных то есть. А затем и Габо с ним крепко сдружился и тоже в магазин зачастил, чтобы с Фуэнмайором повидаться и с испанцем этим тоже.

КИКЕ СКОПЕЛЬ. Кто наставил его на путь истинный и объяснил, что к чему в литературе, так это дон Хосе Феликс Фуэнмайор. Потому как у нас заведено было навещать дона Хосе Феликса Фуэнмайора у него дома, в Галапе. Мы с Альваро обычно составляли Габито компанию, вместе с ним ездили, так что дон Хосе Феликс Фуэнмайор мог рассказывать Габито о литературе.

МИГЕЛЬ ФАЛЬКЕС-СЕРТАН. Альфонсо Фуэнмайор служил мостиком между газетой «Эль Эральдо» и ученым человеком доном Рамоном, потому что испанец обитал в таком, знаете ли, месте, как мне стало известно… в общем, притон это был, со шлюхами и прочими прелестями. Прямо напротив «Эль Эральдо», через дорогу. Потом мы частенько там бывали, в 1960-х, с другом. Мы ходили в «Рекс Синема» на «Полуночного ковбоя» – это рядом, и заглядывали в то заведение покурить, у проституток там еще комнатка имелась. И один человек – Альфредо де ла Эсприэлья, который основал «Романтический музей», – он сказал мне: «Габо жил здесь, в этом самом месте. Потому что и ученый каталонец здесь тоже жил». Как раз напротив «Эль Эральдо», на Калье-дель-Кримен, возле церкви Сан-Николас. Двухэтажное такое здание в республиканском стиле. Оно сильно уже обветшало тогда, все разваливалось, и там было что-то наподобие лестницы. А поскольку комнаты окнами выходили на улицу, то по ней с улицы туда и поднимались. И Альфредо подтвердил: «Габо жил вместе с ученым каталонцем, потому что и пяти центов наскрести не мог».

У Альфредо была пишущая машинка, на ней Гарсиа Маркес и печатал, пока в «Эль Эральдо» работал. Думаю, как раз это место – куда я захаживал и где уже все вконец одряхлело – и упоминает Гарсиа Маркес. А старик, о котором там тоже говорится, должно быть, и есть ученый каталонец, потому что он жил там, и вроде как об этом месте говорится в его последней книге – что-то там о шлюхах и прочей хреновине. «Вспоминая моих грустных шлюх».

ХУАНЧО ХИНЕТЕ. Это ученый каталонец, которого он вставил в «Сто лет одиночества». А мы, по сути дела, знали не его. С ним Херман Варгас работал. Тот был из книжного магазина в Боготе. Не из того книжного, что Карл Бухгольц держал, а из другого. Того, что в фильме «Синий лангуст»[32]32
  La Langosta Azul («Синий лангуст»), 1954 год – короткий фильм в жанре экспериментального кино, снятый Г. Г. Маркесом. Прим. пер.


[Закрыть].

НЕРЕО ЛОПЕС. Луис Висенс. Изначально историю о синем лангусте написал Альваро Сепеда. И Висенс, большой поклонник кино, на пару с художником Энрике Грау подготовил сценарий. Они показали тот сценарий Габито, и Габито читал его и раздумывал, не присоединиться ли к их компании. Они сценарий Габито привезли, чтобы он хорошенько его посмотрел или чтобы сам написал другой. Фильм снимали году в 1955-м или 1956-м. А теперь в титрах пишут, что автор сценария – Габито, хотя он лишь второпях прочитал сценарий и все.

КИКЕ СКОПЕЛЬ. Альфонсо правил ему синтаксис и орфографию… Альфонсо частенько появлялся с рукописями Габо. В борделе, которым Черная Эуфемия владела, аккурат напротив полицейского участка… Как он тогда назывался? «Белое море». Там-то Альфонсо и правил его сочинения.

РАФАЭЛЬ УЛЬОА. Приехав сюда, в Барранкилью, – я учился тогда в Универсидад дель Атлантико, – я его видел. Габито работал в «Эль Эральдо», а я жил на 49-й улице, номер 67, с родными, они и ему родней приходились. Он туда приходил статьи писать, поближе к отелю «Эль Прадо». И давай пиво дуть со старшими сыновьями семейства нашего. Я-то моложе их был. За пивом для них бегал, сюда, в магазинчик. Он никогда не носил носков. Вечно на босу ногу обутый и в неизменной гуаябере[33]33
  Гуаябера – легкая тропическая рубашка, традиционная для Латинской Америки, носится навыпуск. Прим. пер.


[Закрыть], синего цвета или зеленого. Тут его знаете как прозвали? Чокнутый лохмотник, вот как. Он водился с таксистами, а уж по шлюхам таскался почаще других. Бывало, обходит бары, все, какие есть на Калье-дель-Кримен, выпивает с бабами, а потом – ах, нечем заплатить. Так он приспособился рукопись «Палой листвы» в залог оставлять. И другие свои сочинения, из ранних… Первая его книга, которая приобрела известность, – это «Палая листва». А позже – «Похороны Великой Мамы»… Разумеется, я его книги сразу шел покупать, как только выходили.

КАРМЕН БАЛСЕЛЬС. Дело было где-то в 1960-х. Испанский поэт Хосе Мануэль Кабальеро Бональд как раз тогда приехал в Колумбию и порекомендовал мне прочесть вещь начинающего писателя Габриэля Гарсиа Маркеса. Потом этот молодой человек, Габриэль Гарсиа Маркес, послал мне – не уверена, впрочем, может, он, а может, это Кабальеро, неважно – две свои книги, это были «Похороны Великой Мамы» и «Палая листва». Сейчас уже не вспомню подробностей. Зато очень хорошо помню, с каким удовольствием я их читала. После мы связались, и я ему подтвердила, что согласна стать его агентом, и в 1965 году продала эти вещи и рассказы не только в Италию, но и в Соединенные Штаты.

РАФАЭЛЬ УЛЬОА. Я безумный поклонник Гарсиа Маркеса. И фото его у меня имеется. Не фотопортрет, нет, а вырезка из журнала. На двери в библиотеку. Туда я ее повесил, да. Приходит кто в гости ко мне, так обязательно спрашивает: «Это еще что за перец?» А я им: «Черт, да это ж родственник мой».

Глава 5. Упомянутые в тексте «Ста лет одиночества»

История о жизни и приключениях спорщиков, а также тех, кто оставался за сценой

Это исполненное фатализма и энциклопедической мудрости выступление положило начало тесной дружбе. Теперь Аурелиано каждый вечер встречался с четырьмя спорщиками – Альваро, Германом[34]34
  Речь идет о Хермане Варгасе. В русских переводах «Ста лет одиночества» принят вариант «Герман», хотя в библиографической литературе о Гарсиа Маркесе имя пишется как Херман. Прим. пер.


[Закрыть], Альфонсо и Габриэлем, – первыми и последними в его жизни друзьями. Для затворника, существовавшего в мире, созданном книгами, эти шумные сборища, которые начинались в шесть часов вечера в книжной лавке и заканчивались на рассвете в борделях, были откровением. До сих пор ему не приходило в голову, что литература – самая лучшая забава, придуманная, чтобы издеваться над людьми, но во время одной ночной попойки Альваро убедил его в этом[35]35
  Пер. с исп. В. С. Столбова, Н. Я. Бутыриной.


[Закрыть].

Г. Г. Маркес. Сто лет одиночества

МИГЕЛЬ ФАЛЬКЕС-СЕРТАН. В 1968 году я ходил слушать Плинио Апулейо Мендосу в Колехио Американо. Он был первым, кто публично высказался о романе в блестящей лекции, прочитанной сразу после выхода «Ста лет одиночества» в свет. Он поведал о страстной одержимости Гарсиа Маркеса творчеством Карлоса Фуэнтеса, по этой причине вставил в лекцию генерала Артемио Круса и к месту растолковал смысл общеизвестной песенки «Мальбрук в поход собрался». Мальбрук – это герцог Мальборо. Мендоса говорил, что Габо восхищается Хулио Кортасаром и потому упомянул в романе маленького Рокамадура из «Игры в классики»[36]36
  Карлос Фуэнтес (1928–2012) – мексиканский писатель, дипломат, журналист, сценарист, основатель и пропагандист «новой волны» в латиноамериканской литературе; придерживался умеренно левых взглядов. К самым значимым его произведениям относят «Спокойную совесть» и «Смерть Артемио Круса». Хулио Кортасар (1914–1984) – аргентинский поэт и прозаик, жил и работал в основном в Париже, писал в жанре бытовой фантастики и магического реализма (один из первых), а также в жанре антиромана (нового романа). Младенец Рокамадур фигурирует в романе «Игра в классики». Прим. пер.


[Закрыть]. Критики уже тогда понимали, что Гарсиа Маркес обращается к этим персонажам в своем романе не случайно, а в знак великого почтения к их создателям. Обнаружилось также, что упомянутые в конце романа имена принадлежат реальным людям, и все бросились разузнавать, кто они такие. Их там четверо: Альфонсо, Альваро Сепеда, Херман и Габриэль[37]37
  Упоминая в «Похоронах Великой Мамы» «зубоскалов из Ла Куэвы», Гарсиа Маркес имеет в виду своих сумасбродных друзей-приятелей из Барранкильи. Слово mamagallista на городском сленге Барранкильи означает «зубоскал» или «хохмач», его Гарсиа Маркес использует в своих произведениях, и с его легкой руки оно вошло в национальный колумбийский лексикон. А «Ла Куэва» (пещера, берлога) – это их излюбленная таверна. Позже он снова упомянет своих закадычных друзей в романе «Сто лет одиночества». Альфонсо, Альваро и Херман появляются там под своими именами. Габриэль – это он сам.


[Закрыть]. Альфонсо – это его меценат. Херман тоже. С Альваро они были литературными соперниками, но при этом всегда оставались вместе, словно ключи из одной связки. Ученого каталонца в действительности звали Рамоном Виньесом. Он не упоминает в романе Алехандро Обрегона, хотя тот тоже входил в их компанию, а самого себя так и называет – Габриэль. Да, он и себя туда поместил. А вот кто у него не упомянут, так это Хулио Марио Санто-Доминго, пижон и наследник самого значительного в Барранкилье состояния, принадлежавшего владельцам пивоваренной компании «Агила».

ХАЙМЕ АБЕЛЬО БАНФИ. Они вдвоем были словно ключи из одной связки – так мы здесь на карибском побережье выражаемся. В смысле сплоченные друзья-товарищи.

АЛЬФОНСО ФУЭНМАЙОР

ХУАНЧО ХИНЕТЕ. Альфонсо Фуэнмайор был среди них самый старший. Он года с 1922-го или 1923-го.

КИКЕ СКОПЕЛЬ. Альфонсо – наиболее образованный и искушенный. По культурности ему, Альфонсо, только Алехандро Обрегон не уступает; потом идет Альваро Сепеда, а за ним – Херман Варгас. Габито тогда еще только набирался культурности.

ЭКТОР РОХАС ЭРАСО. Альфонсо Фуэнмайор по натуре был теплым, душевным человеком. Полным жизни, задорным. И очень образованным.

ХУАНЧО ХИНЕТЕ. Альфонсо Фуэнмайор писал редакционные статьи и прочее в этом духе. А заправлял всем в газете старый Хуан Б. [Фернандес], отец. Габриэль Гарсиа Маркес в те времена вел колонку под названием «Жираф».

ХАЙМЕ АБЕЛЬО БАНФИ. Это точно, Альфонсо – человек изумительный. Никогда не забуду Альфонсо. Мы с нашей карнавальной группой каждый Карнавальный понедельник[38]38
  Карнавальный понедельник – понедельник, с которого начинается карнавал, традиционно устраиваемый на неделе перед Великим постом в католичестве. Такой карнавал иногда называют Масленицей «по-католически» и проводят во многих странах мира. Прим. ред.


[Закрыть] устраивали вечеринку, и многие годы подряд Альфонсо Фуэнмайор непременно заглядывал к нам, ни одной не пропустил. И еще Альфонсо слегка заикался. Заика, да. С неизменным стаканом виски в руке. Дерзкий и решительный, сердечный, блистательный. Он был для Габо словно старший брат. Габо звал его «маэстро», потому что у Фуэнмайора о нем все время душа болела. Фуэнмайор его опекал. Старался найти ему работу. А его отец был для них всех главным авторитетом, они к нему особенно прислушивались, к дону Хосе Феликсу. В их отношениях с ним и дружба присутствовала, и нежность, и почтение. Да, Фуэнмайор ему как старший брат был. Точно так.

ХЕРМАН ВАРГАС

МИГЕЛЬ ФАЛЬКЕС-СЕРТАН. Херман Варгас был журналистом и одним из той компании, что собиралась в книжном магазине «Мундо», о котором я тогда и не слыхал. Это на улице Сан-Блас. Обычай у них такой завелся – встречаться там, а за главного у них ученый каталонец был.

ХАЙМЕ АБЕЛЬО БАНФИ. Херман. О, прежде всего Херман был человеком большой культуры. А уж обходительный какой, участливый, серьезный. И превосходный друг, очень нежный. Невозмутимый такой, спокойный.

МАРГАРИТА ДЕ ЛА ВЕГА. Херман был среди них самым застенчивым, самым молчаливым или даже, можно сказать, самым замкнутым. Но это один из наиболее задушевных друзей Габо. После Барранкильи он перебрался в Боготу, вроде как по примеру Ибарры Мерлано, который был юристом. Чем он еще занимался, я не знаю, но точно работал на «Радио Насьональ» и на HJCK[39]39
  HJCK – частная радиостанция в Боготе, в круг интересов которой входят культурные события и музыка; основана в 1950 году группой видных колумбийских интеллектуалов. Прим. пер.


[Закрыть]. Он многое делал на радио для распространения культуры – например, программы с поэтами, интервью с деятелями искусства.

Держался прямо, с хорошей осанкой, когда мы познакомились с ним, он уже начинал седеть. Невероятно дружелюбный, но при этом в нем не было ничего от типичного жителя побережья. Замкнутый по натуре, он прекрасно умел поддержать разговор и казался интересным собеседником.

МИГЕЛЬ ФАЛЬКЕС-СЕРТАН. В конце 1950-х, а может, и в начале 1960-х Херман уехал в Боготу. Вел там колонку. Потом вернулся назад в Барранкилью, где у него была колонка в «Эль Эральдо». Писал книжные обозрения, рецензии. Вообще Варгасы – выходцы из Сантандера, мне кажется. Не думаю, чтобы он родился в Барранкилье. Он был литературным критиком, писал статьи, но на этом далеко не уедешь, и он многие годы работал в организации, собиравшей статистику по Колумбии. Занимал там официальный пост, и его как сотрудника направили в Боготу. На мой взгляд, он был человеком серьезным. И не таким уж зубоскалом.

АЛЬВАРО СЕПЕДА САМУДИО

ХУАНЧО ХИНЕТЕ. Я родился на улице Обандо, а Альваро Сепеда жил на улице Медельин. Мальчишками мы оба ходили в Колехио Американо – там, ясное дело, гринго[40]40
  Гринго – в Латинской Америке: название иностранца, особенно англичанина или американца. Прим. ред.


[Закрыть] заправляли, очень американские по духу, только протестанты. И мы справляли в колледже все американские праздники. Альваро Сепеда уже в те годы был весь из себя интеллектуал, ну, что-то в этом роде. Черт… Я все те годы уж и забыл давно. Оно и понятно: тогда мне восемнадцать было, а сейчас – семьдесят два. И с цифрами у меня теперь плоховато. Альваро был старше меня. В 1946-м он во время учебного года организовал литературный кружок и меня в это дело втравил. Устроил у себя дома нечто вроде редакции и печатал там газету, уж и не вспомню, как она называлась. Альваро всегда придумывал разные штуки в этом роде, много всякого. Неугомонный очень, вечный заводила.

МИГЕЛЬ ФАЛЬКЕС-СЕРТАН. «Малыш» – так они его звали; его род происходит из Сьенаги, но семья эта уже сотню лет живет в Барранкилье. Я однажды встретил его в аэропорту. Так случилось, что мы с ним на одном самолете летели в Нью-Йорк, а вместе с ним – Хулио Марио Санто-Доминго. Хулио Марио был как всегда – с иголочки, при пиджаке и галстуке, с дипломатом, а Альваро – в сорочке расстегнутой, грудь нараспашку, волосы на груди кучерявятся. И в сандалиях. Он был камахан – это словечко такое, чисто барранкильянское, означает типа наподобие жиголо, они еще в туфлях со вставками другого цвета щеголяют и за счет женщин живут. Работой такие типы себя не утруждали, но денежки у них всегда водились. Если в кармане пусто, знали, где разжиться. Он умел заливать. Тот еще повеса. В те поры Малыш Сепеда и Обрегон были очень похожи в этом. Законы общества оба ни в грош не ставили.

ЭКТОР РОХАС ЭРАСО. Малыш говорил осипшим голосом: «Ну чё там встал? Пошевеливайся!» – и все в такой форме. Или, там: «Здоров, как сам?» Как называлось то место, где они обычно собирались? «Ла Куэва». Сепеда тоже пробовал себя в творчестве. Охота у него была… А вот усидчивости – ни капли; в этом они с Габо совсем разные. Тут посмирнее надо быть. Но что во всем этом решающую роль играло, так это его буйный темперамент. Исключительный он был парень. Большущий друг Габо. Хохотал-заливался, шуточки отпускал, всякое такое. Нет, рассказы тоже писал. «Мы все ждали» – так один его рассказ назывался. Я считал его лучшим мастером короткого рассказа во всей Колумбии. Да, талантом он был не обижен. Но чтоб сесть и непрерывно работать, настойчивость проявлять, как Габо, – это не про него.

КИКЕ СКОПЕЛЬ. Альваро Сепеда – в большей степени прирожденный писатель, чем Габито. Только случилось так, что у Альваро благодетель завелся. Звали его Хулио Марио Санто-Доминго. И он ему сказал: «Давай, приходи, работать со мной будешь. Зарплата? О чем ты? Какая зарплата? Просто бери, сколько нужно. Деньги – вот они».

ЭКТОР РОХАС ЭРАСО. Он же был горячим поклонником Фолкнера. Вот и надумал познакомиться с ним. Фолкнер жил на Глубоком Юге[41]41
  К Глубокому (или Хлопковому) Югу США относят южные штаты, в которых плантаторство прежде играло большую роль. Эти края имеют свои культурные и исторические традиции. Здесь, в южном штате Миссисипи, жил американский писатель Уильям Фолкнер. Прим. пер.


[Закрыть]. Так он туда добрался и – глядь, сам Фолкнер на пороге своего дома сидит и выпивает. Остановился он и наблюдает из машины, как Фолкнер пьет. Всякий раз, как тот глоток делал, он тоже прикладывался. Он с Фолкнером хотел побеседовать… а сам все больше пьянел. И вдруг говорит себе: «Какого черта я могу сказать Фолкнеру? Что я ничтожество? Задница дырявая. Что я собираюсь ему сказать? Лучше свалить отсюда. Увидимся позже, мистер Фолкнер!» Самоиронии ему было не занимать.

КИКЕ СКОПЕЛЬ. Габито, как постарше стал, так сказать, окультурился, с возрастом к нему это пришло. Но у Сепеды культурный багаж побольше был. Прежде всего, у него имелись деньги, чтоб книги читать, а у Габито – нет. Альваро читал Фолкнера, в те времена очень популярного писателя, а потом давал свои книги Габито. Сам Габито вечно сидел без денег. Полная задница. Он работал в «Эль Эральдо» за три песо в неделю. Этот хмырь Хуан Б. три песо ему платил. Габито был в дерьме и шлюхами довольствовался по полтиннику, получше-то не мог себе позволить. Чего уж там…

Так я и говорю, дружба их на литературе заварилась. Альваро по молодости больше читал, чем потом, когда стал старше. Потому как поначалу он очень к литературе тянулся – так нет же, встретил на свою голову фрукта этого, Хулио Марио Санто-Доминго. Хулио Марио этот – словно груженый золотом галеон, заходящий в порт. Это ж надо железную волю иметь, чтобы сказать «нет» такой куче деньжищ, что на него сыпались.

МИГЕЛЬ ФАЛЬКЕС-СЕРТАН. Сепеду они прозвали «Лохмачом» за его буйную, не знавшую расчески шевелюру – это ж было в 1940-е годы, когда мода на нечесанность еще не наступила. Он опережал свое время. У меня есть фотография, на которой он в бейсболке, надетой задом наперед. Тогда так никто не носил.

КИКЕ СКОПЕЛЬ. Да чё там трындеть! Альваро был эксцентричный… Никогда туфель не носил. Вот испанские альпаргатас[42]42
  Альпаргатас – плетеные сандалии, традиционная обувь венесуэльских крестьян. Прим. пер.


[Закрыть] – те да. И в деловой сорочке его никто сроду не видал, абы что напялит на себя – и доволен.

ХУАНЧО ХИНЕТЕ. Ходил как хиппи какой-нибудь. Хохмач, зубоскал. Муж Сесилии Поррас прозвал его Энтони Куинном Америки.