Текст книги "Ведьма и тьма"

«Конечно, не потерял, – горько подумала Малфрида, – упыря в сече не одолеть. А если и порубят их, то к ночи опять встанут, снова потянутся кровь живых пить, которая им силы возвращает. А князь… Князь таких, стойких, ценит».

В конце концов Малфрида решила смириться: может, и впрямь Волк будет полезен Святославу, который оскверняет храмы и не жалует христиан? Ведь именно это привлекло к князю Руси упыря Волка; Ведомо ему, что христианство для таких, как он, губительно. Но в борьбе с уверовавшими в Создателя ведьма с Волком заодно. К тому же он, находясь на службе княжьей, и впрямь мог немало пользы принести. Упырь ведь многое умеет, особенно если пользуется покровительством. Поднимает павших, дает им свою силу, и они тоже становятся нелюдью, повинуясь тому, кто их воскресил для темной жизни.

Малфрида размышляла об этом, одновременно слушая Калокира.

Волк и его люди повинуются князю, если сами того хотят, – такое условие воевода поставил Святославу еще тогда, когда тот хазар бил. Появлялся Волк со своей стаей, когда сам решал, что требуется князю подмога, но всегда в самый трудный момент, будто знал откуда-то – время пришло. И ведь не единожды выручал, а награды не требовал.

Святослав сперва не соглашался дать Волку полную волю, но потом решил – так тому и быть, раз есть толк. И ни разу о своем решении не пожалел. Вот и ныне Волк поведал, как обстоят дела за Дунаем, а потом ускакал со своими людьми в ночь. Сказал только, что встретится с князем уже в Болгарском царстве. А Святослав уже назавтра выступать приказал, ибо из донесений Волка стало ясно, что Доростол осажден, а там воевода Сфенкель, побратим Святослава, оборону держит, и сил у него мало осталось. Вот князь и торопится.

– Я завтра ухожу к Доростолу вместе с князем, – продолжал Калокир, играя косой Малфриды. – Поэтому придется нам расстаться, госпожа моя. Ибо Святослав велел тебе отстать от войска. Ох, дорогая, крепко сердит он на тебя. Но, видно, в этом и моя вина, – вздохнул ромей. – Ты ведь прежде могучей была, волшебницей мудрой, а после того, что случилось между нами… Осталась бы ты чародейкой, Святослав иначе бы к тебе относился. Но хочешь – не хочешь, а приказ князя исполнить надо. Побудешь здесь, отдохнешь, а когда Йовко из Кочмара соберет ополчение и отправится вслед за нами за Дунай, он и тебя с собой возьмет. Как бы он ни относился ко мне, но дал слово, что так и будет. Если освободим Доростол – туда привезет, иной град – и туда доставит. Все у тебя здесь будет, моя госпожа, – удобства, защита, прислуга. Ну, а теперь не обнимешь ли меня? Последняя у нас ночь перед разлукой. Что же мы время теряем?

Сказав это, он нежно обнял ее, коснулся груди, поцеловал в шею. Дыхание Калокира начало сбиваться, однако Малфрида оставалась холодной, погруженной в свои думы. Она была удручена тем, что Святослав и его люди сами приблизили к себе опасность, а она не может ничего поделать. И ведь не докажешь ничего, а влияние, которое она имела на князя, утрачено вместе с чарами…

– Оставь меня, Калокир!..

– Ты действительно хочешь, чтобы я тебя оставил, дикарка моя?

Его ласки стали смелее, и в какой-то миг Малфрида уже не могла не ответить на них: поддалась, позволив делать с собой все, что пожелает. Но как же это было сладко! И мысли скверные уходили… Оставалось только это доводящее до дрожи ощущение его страсти, своего тела, запредельного наслаждения, в котором потонуло все и вся…

Калокир перед разлукой не мог оторваться от Малфриды. Вновь и вновь его ласки вызывали в ее теле сладостную дрожь, вновь она тянулась к нему – счастливая, безмятежная, полная любви. И ей казалось, что никого еще не любила она так сильно, как этого иноземца…

Блаженная усталость сломила чародейку, и она уснула в объятиях ромея. Но через какое-то время озябла, стала искать его подле себя… но не нашла – и проснулась. Голову не подняла, только глаза слегка приоткрыла.

В покое было темно, но ведьма, пусть и утратившая силу, видела во мраке так же хорошо, как и прежде. Калокир сидел на лавке у противоположной стены, закутавшись в покрывало. Он не шевелился, и лицо его – напряженное, хмурое, задумчивое – словно бы и не было тем открытым и веселым ликом Калокира, которого она знала. О чем он думал? Малфрида не могла читать его мысли, но понимала, что ромей вынашивает в душе тайные замыслы.

Она не стала его окликать. Пусть. Рано или поздно она разгадает его тайну.

Глава 7

– Так вот он какой, Дунай! – воскликнул Варяжко, глядя на вольный разлив широкой реки. – Могучий, полноводный и… грязный… Заметил ли ты, друг Тадыба, какая тут рыжая вода? А ты что скажешь, Малфрида-чародейка? Разве наш Днепр не краше?

Они переправлялись на плоту по водам Дуная к видневшейся на другом берегу крепости Доростол. Паром был сколочен из толстых бревен, его тащили на крепких канатах, но течение реки было слишком быстрым, и переполненный людьми и лошадьми плот то и дело сносило в сторону, канаты натягивались и скрипели – казалось, вот-вот оборвутся, и понесет их тогда до самого моря. И зачем он, плот этот, размышлял вслух Варяжко. Вон же струги русов у того берега виднеются, которые сюда морем дошли! Вот наши бы и переправили. И опять ворчал, косясь на глинистую дунайскую воду, пугавшую его: Варяжко хоть и был рожден от отца-викинга, но плавать так и не научился. А вот Тадыба лишь презрительно поплевывал в стремнину. Будучи родом из Смоленска, он вырос на Днепре и если не поддерживал разговор с болтливым Варяжко, то лишь оттого, что всегда был молчуном и нескончаемые речи белобрысого приятеля разбивались о его невозмутимость, как волны об утес.

А Малфрида откликнулась, в свою очередь сказала, что мутные воды Дуная не так хороши, как голубой Днепр. Уж лучше с Варяжко болтать, чем с Йовко, который не сводит с нее глаз. Держался болгарин почтительно, но при всяком случае старался оказаться рядом, и забота его порой казалась навязчивой.

Все началось с того, что Малфрида подъехала к нему в дороге и спросила, отчего он носит прядь волос на темени? На князя Святослава походить желает? Но Йовко лишь хмыкнул: клок свой он отрастил, чтобы хоть этим отличаться от остальных бояр (он произносил это слово как «боляре», на здешний лад.) В последние годы болгарская знать во всем норовит походить на ромеев – моды их перенимают, дома строят, как в Византии, церкви на их манер возводят, да и ведут себя кичливо, как жители империи. Вот Йовко и стал носить заплетенную в косу прядь в знак протеста – ведь так некогда делали болгарские ханы, пришедшие в эти края из степей.

– А ты, как погляжу, сильно ромеев недолюбливаешь, Йовко из Кочмара, – засмеялась Малфрида и погладила комита по щеке, покрытой темной щетиной. Всего-то и хотела – поблагодарить за то, что он Византии не друг – а значит, как ей казалось, и христианам. Недаром с богомилами так жесток!

Однако боярин этот жест истолковал по-своему. И в пути ни на шаг не отставал от чародейки, следил за ней своими выпуклыми карими глазами, при всякой возможности старался коснуться – то стремя придержит, то прядь со щеки уберет, то подпругу лишний раз проверит, а сам норовит украдкой по колену ладонью провести. Малфрида сперва смеялась да отшучивалась, потом резко потребовала, чтобы отстал. Но Йовко не унимался.

Сейчас, глядя, как эта странная и привлекательная женщина во все глаза глядит на светлые стены приближающегося Доростола, Йовко спросил:

– Отчего ты ромея Калокира выбрала для сердечной привязанности, госпожа? Калокир – человек лукавый, ему верить нельзя.

– А тебе разве можно? Ты от своих отбился, служишь пришлому князю.

Йовко вспыхнул. Оказывается, он не против своих восстал, а против тех, кто поддерживает Византию. С этими он готов бороться вместе со Святославом плечом к плечу! Сколько же горя причинила Болгарии империя! – он даже хватил себя в грудь кулаком.

– Жаль, не все наши так считают, – продолжал он, уже без горячности. – В любом царстве есть люди, недовольные властью, вот и у нас не все поддерживали желание царя Петра равняться на Византию. Петр обещал, что, заключив мир с империей, Болгария расцветет, торговля наладится, мастера умелые приедут, возведут дворцы и храмы, да и наши многому научатся у ромеев. Но как же тогда свое, исконное? Да и не так проста Византия, ей в дружбе с Болгарией своя выгода. Церковников своих сюда прислали, выгодно продают болгарам свои товары, а наши знай расхватывают их цацки! Не понимают, что иметь под боком империю… худшего и врагу не пожелаешь! Ну а те, кто понял это, за Святослава. Уж лучше чужой язычник, чем ромеи. Что до меня, то я на все готов, только бы наказать Византию!

Малфрида слушала молча. Боярин прав: всегда есть и те, кто поддерживает власть, и те, кто против. Вон Ольга сколько храмов на Руси возвела, стремясь подражать Византии, а ее сын и наследник Святослав приказал их разрушить. И многие ликовали. Другие испугались, помалкивают, но втайне горюют о христианстве. А кто прав? Только время и покажет. Но она, Малфрида, собирается жить долго, пока живая и мертвая вода на Руси не переведется. Вот и поглядим, что возобладает.

От мыслей опять отвлек Йовко. Осведомился, поддерживая под локоток, не утомилась ли госпожа, не подать ли чего? Отмахнулась, а когда плот наконец-то пристал к берегу и у причалов появились русы, Малфрида обрадовалась им, как родным. Но едва ступила на пристань, услышала, как одна из прибывших на стругах баб-поляниц говорит кому-то: мол, погляди, ведьма князева прибыла! Комит Йовко тут же справился у Тадыбы: почему это какая-то простолюдинка так зовет госпожу Малфриду? И Тадыба в кои-то веки обронил слово:

– Ну и что с того? Она и есть ведьма.

У причала Малфриду поджидал один из людей Калокира. Тут же сообщил, что к приезду избранницы его господина все готово.

– А сам Калокир где? – озираясь, спросила чародейка.

Оказалось, что ее милый отправился со Святославом воевать с мятежниками.

Город-крепость Доростол с его массивными каменными стенами и квадратными зубчатыми башнями по всей линии укреплений Малфриду впечатлил. Доростол был не столь велик в окружности, сколь огромен оборонительными валами, иными защитными сооружениями и каменными насыпями у берега, за которыми стояли бок о бок русские струги.

Внутри города-крепости было тесно от построек. Зато все проходы между строениями вымощены камнем, за крытыми черепицей домами возвышаются округлые купола храмов с крестами. Малфрида только фыркала в их сторону, следуя за сопровождавшим ее прислужником Калокира. По пути он рассказал, что в городе расположен патриарший дворец, но есть и царский, где останавливались прежде правители, посещая Доростол на Дунае. Вот там Малфриду и разместят. А пока не желает ли госпожа поглядеть на палаты патриарха Пантелеймона, он же Панко, как прозывают его болгары?

Еще чего не хватало! Малфрида только взглянула на провожатого, и тот заторопился дальше. Чародейка следовала за ним, осматривая этот чужой град, столь не похожий на грады русов. После снятия осады сюда вернулись торговцы, слышались их зазывные крики из-под навесов лавок. О недавних военных событиях напоминало только присутствие немалого числа раненых русов. Они толпились у большого храма с крестом на куполе, ибо именно там находилась лекарня, где монахи врачевали иноземцев. Эта лекарня славилась по всей Болгарии, хотя Малфриду и поражало, что ее соотечественники доверяются христианам. Однако поспешила пройти мимо – ей и дышать подле этого храма тяжело было, не то что лишний час тут задерживаться. И когда завидела одного из прежних спутников Калокира, грека Стефания, обрадовалась – значит, вскоре отдых и уединение.

Отведенный ей покой и впрямь оказался уединенным – в Доростоле даже царский дворец не мог похвалиться обилием просторных залов. Все здесь было мелкое, запутанное, тесноватое. Зато в отведенной чародейке светелке было уютно: гладкий каменный пол покрыт шерстяным ковром, стены украшены мозаичным карнизом, окно, разделенное надвое колонной, выходит на внутренний дворик с садом, у стен – тяжелые лавки, а ложе покрыто алым сукном.

В покое Малфриду ожидала назначенная ей в услужение улыбчивая женщина, представившаяся Невеной.

– Господарь Калокир сам просил меня встретить госпожу, как дорогую гостью, – забирая у чародейки запыленный плащ, сказала Невена. – Он сказал, что я обязательно понравлюсь госпоже. Понимаешь ли ты мою речь, достопочтенная?

Малфрида поняла, хотя быстрая речь Невены была пересыпана незнакомыми ей словечками. Но эта приветливая женщина вдруг вызвала у нее раздражение. Калокир не сходил у нее с языка – и учтивый господин, и внимательный, и щедрый. Малфрида внимательно присмотрелась к болгарке: не первой свежести, но еще хороша – крепенькая, статная, грудастая. Лицо румяное, светлые глаза глубоко сидят под густыми бровями, нос ровный, подбородок немного оплывший, но этот недостаток скрывает головная повязка, украшенная медными бляшками. И одета она… Калокир о таких нарядах обычно говорил – изысканно. Верхнее платье Невены из хорошего синего сукна с парчовыми вставками на груди и рукавах, а нижнее – край его виден у самых шнурованных башмачков – светлое, с богатой узорчатой вышивкой. Но как уже поняла Малфрида, болгарские женщины любят вышивки не меньше, чем славянки на Руси.

Невена наконец перестала болтать. Похоже, смутилась под пристальным и тяжелым взглядом этой странной женщины. Только добавила, что вода для гостьи уже нагрета, есть и подходящий наряд взамен ее пропотевшего мужского одеяния. Судя по всему, мужская одежда на женщине болгарке не по нраву – вон как косится. Хотя вроде должна бы привыкнуть, что русские бабы в такой расхаживают – те же поляницы, что прибыли с войском, свои штаны и поршни на болгарские юбки менять не торопятся.

И все же надеть после купания длинное зеленое платье и такого же цвета накидку-пенулу[75]75
  Пенула – цельнокроеная длинная пелерина с вырезом для головы и мягким капюшоном.


[Закрыть] византийского кроя было приятно. А еще приятно было знать, что Калокир позаботился о том, чтобы его милая ни в чем не нуждалась. Невена заплела длинные волосы чародейки в косы, уложила их петлями у висков. Служанка помалкивала, не раздражала Малфриду, и она даже позвала ее с собой прогуляться по мощной стене, ограждавшей Доростол. Когда в сумерках они прохаживались у парапета неподалеку от ворот, Малфрида неожиданно стала свидетельницей странной картины: в озаренной множеством факелов арке ворот внезапно появился воевода Волк со своими людьми; они шли кучно, сплоченной группой, никого не замечая, однако воротные стражи – и русы, и болгарские воины – неожиданно преградили им путь.

Малфрида наблюдала сверху, как Волк, словно не замечая скрещенных копий воротных стражей, надвигался на них, лицо его оставалось неподвижным, словно маска. Но тут люди зашумели и у арки показался спешно идущий навстречу «стае» патриарх Пантелеймон. В темной длинной одежде и клобуке, с которого ниспадала развевающаяся наметка[76]76
  Наметка – деталь патриаршего клобука: покрывало из шелковой ткани, заканчивающееся тремя концами, ниспадающими до пояса по спине.


[Закрыть], он смело шагнул навстречу упырю и, подняв крест, стал зычно возглашать слова молитвы. И случилось неожиданное: только что никого не замечавший Волк отшатнулся, вскрикнул, закрыл лицо, словно в него угодил камень из пращи. Потом согнулся и кинулся прочь, увлекая за собой «стаю».

Малфрида услышала, как рядом кто-то произнес:

– Патриарх Панко – храбрый человек.

Чародейка узнала в говорившем воинского побратима Святослава, варяга Сфенкеля. Худой и рослый, с обритой, как у князя, головой со светлым клоком на макушке, он стоял, опираясь на костыль и поддерживая лежащую на перевязи раненую руку. Видно, нелегко пришлось Сфенкелю, пока удерживал Доростол и боролся с мятежниками.

Встретившись взглядом с чародейкой, он кивнул ей и пояснил:

– В прошлый раз Волк забрал дюжину пленных болгар и увез невесть куда. И никто его волкам не посмел преградить путь – уж больно напористые и лихие. А ведь те, кого он увел из узилища, были не последними в Болгарии людьми.

– И что с ними стало? – полюбопытствовала чародейка.

Сфенкель пожал плечами.

– Одно скажу: тех, кого взял Волк, живыми уже никто не видел. Думаю, великую кровавую жертву он принес богам.

– А ты сам, Сфенкель, видел хоть раз, как он приносит жертвы? – искоса взглянула на варяга Малфрида.

Но воевода ответил, что не его дело – следить за деяниями воеводы Волка, хотя говорят, что тот сам вершит жертвоприношения. Уж больно любит кровь.

«Да, любит, – подумала Малфрида, – но не так, как ты думаешь, Сфенкель».

Завязалась беседа, и варяг поведал чародейке последние вести о делах князя. Оказывается, Святослав после Доростола перво-наперво отправился к устью Дуная, где велел возвести большую деревянную крепость Переяславец. Там и струги могли приставать, там и капище он воздвиг. Но выяснилось, что за время мятежа болгары все там разрушили, а от капища и насыпи не оставили – стремились искоренить все языческое. И все это привело князя в ярость. Он сошелся с войском повстанцев, разбил их, а теперь преследует их разрозненные отряды. А когда настигает – никого не милует. Сейчас болгары отступили к столице Преславе, где сидят царь Борис и прибывшие к нему византийские советники: патрикий Никифор Эратик и настоятель Феофил. Ныне столица осаждена князем, стены там высокие, хоть и не такие мощные, как доростольские. И все же город хорошо укреплен, а князю некогда держать осаду, когда в других градах мятежников немало. Вот он и оставил там Свенельда и Калокира, а сам с Инкмором, царевичем Акосом и печенегами хана Кури идет по болгарской земле, сражаясь с мятежными боярами. И, надо сказать, те все дальше отступают. Многие заперлись в усадьбах со своими дружинами, но при подходе князя не рвутся воевать, а падают на колени, молят о пощаде и клянутся, что их обвели вокруг пальца, уверяя, что Святослав отбыл навсегда. А то и валят все на повеления нового царя Бориса. Но есть и такие, кто продолжает огрызаться. Так, Комитопулы, представители знатного рода, владеющего землями далеко на западе Болгарского царства, готовы биться до последнего человека. Но они сидят в далеком македонском уделе, поди доберись до них, когда и тут неспокойно. Хорошо еще, что из самой Византии весть пришла, что в Царьграде народ взбунтовался против Никифора Фоки, – уже второй год у них голод, цены на хлеб выросли до небес. Но кто знает, что еще Византия надумает. Нет веры ромеям, как бы сладко ни пел подле князя дружок его Калокир…

При этих словах Сфенкель неприязненно покосился на обряженную по цареградской моде Малфриду. Знал уже, с кем она сошлась. Хотя варяг и прежде не больно привечал колдунью, побаивался ее магии да все чародейское недолюбливал. А здесь, как позже наболтала Малфриде Невена, даже стал захаживать в христианские храмы и патриарха Пантелеймона очень уважал. И не он один.

То, что в храмы заглядывали и другие русы, Малфрида и сама заметила в последующие дни. Храмы нравились воинам с Руси своей красотой, стройными песнопениями, пышностью обрядов. Немало этому способствовало и то, что люди патриарха Панко взялись лечить русских воев. Сам Панко держался с русами важно, отстраненно, но не предал же их! А те, кто верой Христовой интересовались, особой его милостью пользовались.

Но Малфрида все равно не доверяла ни патриарху, ни другим христианским попам. Она даже веселой и общительной Невене не верила. Однако со временем поняла, почему Калокир решил, что эта болгарка придется по душе Малфриде. Христианка Невена была знахаркой и ведала не только множество целебных трав, но и немало заговоров, как исцеляющих, так и приворотных, на удачу или, наоборот, на беду. К тому же умела развлечь госпожу древними болгарскими сказами.

– В старину у нас, – рассказывала по вечерам Невена, – когда болгарские ханы приносили в жертву собак у каждого придорожного камня, на запах песьей крови прилетал страшный дракон хала. И был он ужасен – многоголовый, в каждой пасти до девяти языков, а велик до того, что собой заслонял небо. Такой если повадится таскать овец из стада, то пока ни одной не останется, не улетит.

– И как же вы с ним справлялись? – с любопытством спрашивала ведьма. На Руси эти чудища давно перевелись, а тут Невена говорит, что многие старики своими глазами видели страшных хала.

Однако ответ болгарской знахарки Малфриде не понравился: дескать, стали люди молиться Христу, так халы передохли один за другим. Даже кости их унесло разливом Дуная. Неужто так просто – помолились, и все? – не без насмешки дивилась чародейка. И не понимала, почему Невена считает, что сильная вера может победить даже таких страшилищ.

Еще Невена рассказывала, что мечтает найти разрыв-траву – многолистный клевер. Тот, кто отыщет его, может с легкостью находить зарытые клады, а еще разрыв-трава может исполнить любое желание.

– А какое у тебя желание, Невена? – как-то спросила чародейка. И сама удивилась своему вопросу: будучи ведьмой, никогда не интересовалась желаниями обычных смертных. Они были слишком просты – так ей казалось.

Они и в самом деле были просты. Так, Невена призналась, что, пока еще не стара и хороша собой, желала бы найти мужа. Лучше бы боярина, который бы ее полюбил. И почему-то это желание болгарской женщины вызвало сейчас у Малфриды сочувствие. Она сказала, что не удивится, если такая пригожая женщина, как Невена, и впрямь очарует какого-то состоятельного мужа.

– Знаешь ли, госпожа, – улыбаясь, произнесла болгарка, – меня ведь предупреждали, что ты ох как непроста. А выходит, что мне с тобой на диво легко!

Давно никто не говорил ведьме хороших слов. И она предложила:

– А давай я тебя просватаю за нашего воеводу Сфенкеля? Неспроста он зачастил сюда. Раньше недолюбливал, сторонился, а теперь что ни день здесь. И пусть твердит, мол, мази ему твои помогают, но ведь вижу, как на тебя смотрит.

Но Невена посуровела лицом. Никогда не выйдет она за язычника – великий грех сойтись с таким, жить невенчанной!

Малфрида фыркнула. Надо же, о вере своей прежде всего подумала, а как же с тем, что носит на груди мешочек с приворотным зельем, верит в его силу? Но Невена важно произнесла: без молитвы Иисусу Христу это зелье не действует. Малфрида только усмехнулась. Странные они тут, в Болгарии.

Теплые деньки миновали, зарядили дожди, а в окрестных рощах все больше золота и багрянца стало проступать в потускневшей поздней зелени.

Вести от войска приходили добрые: пали мятежные Плиска и Констанца, признали власть Святослава Карвуна и приморская Варна. Однако все больше прибывало в Доростол повозок с ранеными русами, лекарня была переполнена. По вечерам люди Святослава собирались на поле за городом, оттуда валил дым, когда русы на великих кострах сжигали тех, кто не смог оправиться от ран и чьи души отлетали вместе с дымными клубами в светлый Ирий, где царит вечная весна и всегда щебечут птицы.

А долетают ли туда русские души из краев, где горят под лучами солнца кресты на христианских храмах? Вот к богу Тенгри души павших печенегов и венгров, возможно, и добираются. Ведь прежде, до того как сто лет назад царь Борис I крестил Болгарию[77]77
  Борис I – болгарский правитель с 852 по 889 г. При нем в Болгарии было введено христианство.


[Закрыть], и его ханы почитали этого бога степняков. А Невена однажды поведала Малфриде, что, когда Борис Креститель на склоне лет решил удалиться от власти и окончить жизнь в монастыре, его сын и наследник Владимир Расате отказался от Христа и снова начал приносить жертвы Тенгри. Тогда снова сошлись к алтарям шаманы и чародеи, а монахи затворились в монастырях, не ведая, какой участи ждать от Расате-язычника. Однако старый царь Борис вышел из монастырского затвора, собрал верных людей и повелел схватить сына. По его наказу Владимира Расате ослепили и отправили в одну из обителей замаливать грехи. Власть же Борис передал другому сыну – Симеону.

Но это были давние дела, а сейчас Святослав воевал против внука помянутого царя Бориса, который вырос при дворе в Константинополе, равнялся во всем на ромеев, получал оттуда помощь. И как эта двойственная политика империи скажется на Калокире, который вместе со Святославом выступил против ставленника Византии Бориса II? Ох, как сложно разобраться в делах державных! А Малфрида так боялась за любимого…

О том, что с Калокиром все в порядке, она узнала, когда он прислал за ней в Доростол. Святослав к тому времени по всей Восточной Болгарии смирил мятежных бояр, взял столицу Преславу Великую, а царь Борис II стал его пленником.

Малфрида тут же собралась в дорогу. Сопровождала ее Невена, к которой она уже успела привыкнуть. Женщины ехали в удобной двуколке, ее промасленый парусиновый верх хорошо защищал от дождей, и они удобно расположились под навесом, накрывшись теплой овечьей полостью. Путниц сопровождал присланный Калокиром отряд стражи, а также радовавшиеся отъезду Варяжко и Тадыба. Засиделись оба в Доростоле, им битв и славы хотелось.

От Доростола вела ровная, хорошо укатанная дорога, которую даже дожди еще не размыли. В двуколку были впряжены чудны́е твари – мулы. Малфрида прежде не видывала таких длинноухих лошадок, смирных и выносливых. На Руси возы таскали волы, лошадей берегли под седло. Но и таких проторенных дорог на Руси не было. Те, по которым мог проехать воз, звались большаками и обычно вели от града до ближайшего погоста, куда свозили дань, но не далее – опасно было. Те, кто отправлялся в дальний путь, путешествовали по рекам. А здесь ехать по широкому большаку было одно удовольствие. Малфрида даже заметила кое-где под дождевой жижей гладкие каменные плиты. Невена пояснила – это еще при царе Симеоне Великом мостили. Богата тогда была Болгария, могли ее правители иметь дороги не хуже, чем у самих ромеев.

Несколько перегонов дорога шла по равнине, минуя то леса с постоялыми дворами у перекрестков, то открытые луговины с видневшимися поодаль селениями. А потом появились высокие, поросшие лесом холмы. Порой на возвышенностях, на скалах или лесистых склонах попадались усадьбы, окруженные каменными стенами и с непременной вышкой с крестом над воротами. А еще Малфрида впервые увидела тела повешенных на деревьях. На Руси такой казни не водилось, и если им встречалось вытянутое тело на суку, то чародейка принималась гадать – бродит ли вокруг душа непогребенного, превратилась ли в неупокоенного блазня… Или в стране, где молятся Христу, такое невозможно? Один из спутников сказал, что снимать тела казненных князь запретил – пусть висят для устрашения тех, кто еще подумывает восстать против русов. Но кто подумывает? Вон пастухи перегоняют овец по склону, вон крестьяне свозят зерно к водяной мельнице… Простой люд воины Святослава не трогали – война войной, а смердам надо дать работать, чтобы было у кого брать пропитание. Не трогали по воле князя и монастыри, ибо в каждой обители было доброе хозяйство – сыроварни, винодельни, хлебопекарни. Когда войску понадобится провиант, сюда же и приедут фуражиры. Другое дело – боярские усадьбы. Малфрида отметила, что из трех боярских хозяйств только одно осталось нетронутым. И еще навстречу попадалось много женщин в трауре – завидев вооруженных конников, старались отойти подальше от дороги.

Но разбой, как вскоре выяснилось, в основном чинили печенеги. Для кочевника взять чужое – не воровство, а промысел. Потому и носились по Болгарии копченые беспрепятственно, хватали все, что понравится. А если кто пытался дать им отпор, пускали кровь, не задумываясь. Святослав обещал им богатую добычу в покоренной стране – вот они и спешили поживиться. И когда один из грабивших округу печенежских отрядов заметил двигавшийся по дороге крытый возок, степняки тут же выехали наперерез.

Малфрида горько пожалела, что ее сила еще не вернулась. За два месяца, прожитые без ласк Калокира, она едва могла свечу издали зажечь. Сейчас же, когда копченые с визгом и гиканьем окружили их на дороге, оставалось полагаться только на стражу. Хорошо еще, что Варяжко выехал вперед, стал что-то втолковывать на печенежском. Речи светловолосого парня на степняков подействовали, ему стали что-то отвечать, потом даже засмеялись и поехали прочь.

– Откуда ты знаешь речь степняков? – спросила ведьма.

Варяжко только ухмыльнулся. Сказал: рабыня-печенежка у них когда-то в доме была. Вот от нее и выучил. И вообще, он с печенегами ладить умеет. Степняки коней любят, а для Варяжко нет ничего желаннее, чем обзавестись ретивым конем. Не таким, какого на время дадут из княжьего табуна, к которому только начнешь привыкать, а потом возвращать приходится, потому как чужое добро, а своего, чтоб навсегда. Потому Варяжко и старается с печенегами дружбу водить. Эти лошадьми торгуют, может, ему и удастся сторговаться… когда поднакопит на службе. А этим, встречным, он только пояснил, кого везут, да пообещал позже заехать, кумысу отведать. А чего? Сейчас Святослав в союзе с копчеными, можно и повеселиться вместе.

К вечеру путники расположились в придорожной усадьбе. Невена переговорила с управляющим и сказала, что вдова местного боярина, ктра[78]78
  Ктра – госпожа (греч.). Влияние Византии на Болгарию сказалось и в многочисленных греческих заимствованиях в болгарском языке.


[Закрыть] Андония, готова оказать им гостеприимство и принять в своем доме.

Попробовала бы она отказать! Въезжая в ворота, они видели во дворе насаженную на копье отрубленную голову прежнего хозяина. Оказывается, боярин был из тех, кто присоединился к восставшим против Святослава, потом надеялся отсидеться в усадьбе, но его кто-то выдал. Казнили, понятное дело, да еще и повелели вдове не снимать голову с копья до самых снегов. Она покорилась, а нынче вышла встречать приезжих на высокое крыльцо вся в черном, с опущенными долу очами. Малфрида сразу заметила, что Андония беременна, округлый живот выпирал под складками одеяния.

Невена переговорила с хозяйскими людьми, а потом сообщила Малфриде:

– Эта Андония пусть еще свечку Господу поставит, что люди князя не тронули ни ее саму, ни детей. Их у нее четверо, и еще один скоро появится. Вот русы и решили ее дом не рушить, чтобы дети выжили. Хотя… – Она замялась, словно собираясь еще что-то сказать, но только добавила тихо: – Боюсь, ктра Андония не та, кому нужно великодушие князя.

Позже, когда в небольшой горенке служанка расчесывала волосы госпожи, она то и дело поглядывала на открытое оконце, а как раздался длинный крик совы, вздрогнула всем телом. И тут же поспешила закрыть ставень.

– Что тебя пугает, Невена? – спросила чародейка.

Женщина, опустив глаза, теребила в руках гребень из оленьего рога – этот гребень понравился Малфриде еще в Букуре, вот и забрала себе понравившуюся вещицу.

– Ох, госпожа, люди разное про эту Андонию болтают. Говорят, будто она с темными силами знается, а то и богомилов привечает.

Малфрида вспомнила хозяйку. Нет, было бы в ней что-то колдовское, сразу бы почувствовала. А богомилы… Что-то она о них слыхивала, но что именно, не припомнить. Вот и попросила Невену растолковать.