Текст книги "Ведьма и тьма"

Они съехались с князем на открытом пространстве, беседовали спокойно, не обращая внимания на то, что на них устремлено множество взоров. На фоне светлевшего неба оба смотрелись красиво: гарцующий Куря и упорно сдерживающий вороного Святослав. Хан был в длинном малиновом халате с парчовыми вставками, на голове – украшенная рыжей лисой шапка с острым позлащенным верхом; князь же был в вороненой кольчуге и с непокрытой головой, с которой ниспадал светлый длинный клок волос; статью он казался много крепче хана – широкоплечий, мощный, истинный богатырь.

В какой-то миг, глядя на них, Малфрида ощутила, как болезненно сжалось сердце. Отчего? Вспомнились былые предчувствия: беда будет. Но отчего же беда, когда вон как миролюбиво съехались предводители, руки пожали друг другу. Наблюдавшие за ними люди разразились радостными криками, ликовали, что все миром, все полюбовно. А Малфрида никак не могла успокоиться. Она всегда недолюбливала Курю, когда-то даже погубить его хотела… Давно это было, уже и не вспомнить, что ее тогда встревожило. И впервые с того дня, как отдалась она ромею, пожалела ведьма, что не с ней ее чародейская сила. Поворожила бы…

Лишь много позже она узнала, как и о чем они договорились. Позже – это когда, несмотря на уговоры Кури отпраздновать встречу пиром, Святослав все же настоял поторопиться с походом; вот и стали переправляться через Буг – благо, что по летней поре броды открылись, было где перебраться на другой берег. Людей у Кури враз стало меньше – в поход тронулись лишь воины-конники, остальные остались оберегать добро орды за Бугом. Но и после переправы Святослав не стал мешкать, заставил выстроиться в колонну своих, затем венгры к ним пристроились, искоса поглядывая на кровных врагов-печенегов, которые ехали по открытой местности кому где привольнее, да еще и задирать начали людей царевича Акоса. Но тут сам Куря наскочил на своих, поработал плеткой, не жалея.

– Союзники и есть союзники, ясно, песьи дети? И добычу с ними будем делить, как обговорено. А станете задираться… исполосую в кровь!

За Бугом лежали земли славян-тиверцев. Были это люди мирные, жившие скотоводством и землепашеством, укрывавшиеся от набегов в своих крепостцах за земляными насыпями. Но крепостей было немного, чаще попадались селения в дубовых балках, ничем не защищенные. Поэтому проходившие мимо войска брали у них все, что пожелают: то баранов похватают из стада, то из избы вытащат караваи хлеба. И хорошо еще, если не зарубят отчаянно голосящего пастуха или хозяина дома. Никто им перечить не смел. В одном из селищ копченые стали девок хватать, но вступился воевода Свенельд. Все же тиверцы были славянской крови, пусть и чужие, но одного языка люди. А может, христианская вера учила его милосердию? Так или иначе, но воевода отогнал копченых, приказав им не отступать от воинства. Святослав-то во главе колонны так гнал – знай поспевай за скачущим пардусом.

Малфриде этот переход дался тяжело. Князь если и замедлял ход, то не ради людей – коней берег. Каждый воин ехал на одной лошади, а вторую, заводную, вел в поводу. Когда кони под седоками уставали, всадники пересаживались на заводных, дабы дать скаковым отдохнуть, а сами продолжали путь. Кочевникам это было не диво, они в седле могли держаться сколько угодно, а вот люди князя, особенно новички, от такой скачки из сил выбивались. Малфрида же жаловаться не смела. Калокир пару раз подъезжал, справлялся, как она, но помочь ничем не мог.

– Потерпи немного, госпожа моя. Я буду просить князя пораньше сделать привал.

Да уж, послушает Святослав! Он весь в предстоящей войне и планах мести восставшим болгарам. А сколько верст они отмахали за день… поди угадай.

И все же ближе к вечеру князь велел разбить лагерь. Стали станом у небольшой речушки, наскоро перекусили тем, что имели в котомках, – и на боковую. Все знали, что завтра опять будут идти целый день, так что отдохнуть надо сколько возможно. Многие заснули, едва стреножив коней. Малфрида же, после того как верные люди Калокира соорудили для нее палатку и принесли воды, провалилась в сон, едва успев обмыться. Но проспала недолго, потому что разбудил ее поцелуями Калокир. Однако в кои-то веки ведьме любиться с ним не захотелось – все тело ныло, и она заворчала, чтобы оставил.

– А я-то думал тебя к костру нашему позвать, – покачивал ее, сонную, в сильных руках ромей. – Там весело, песни поют, разговоры ведут о всяком. Думал, тебе понравится.

И почему она согласилась? Сама не знала. Зрела где-то подспудно мысль, что неплохо бы ближе приглядеться к Куре, – может, и вспомнит, что ее тревожит?

Хан сидел на кошме, прислонившись к богатому седлу. Свою лисью шапку скинул, лоб его был начисто выбрит, но от висков ниспадали на грудь тонкие косицы. Вблизи он казался заметно старше: лицо в морщинах, щеки запавшие, но в иссиня-черных волосах ни единого седого волоса. Хан выглядел довольным, сгрызал мясо с кости, вытирал руки о богатый халат. Есть вяленое мясо из-под седла – удел простых воинов, себе Куря приказал сварить козлятины, теперь жевал с удовольствием. Царевич Акос поглядывал на него уже не так хмуро, даже посмеивался над чем-то сказанным ханом. Святослав сидел молчаливый, глаза затуманены, думал о своем. Порой поворачивался к Свенельду или Инкмору, негромко перебрасывался словами.

– Эй, княже, не таись от своих, – окликал Куря. – Все, что на душе, и нам поведай.

По-славянски он говорил хорошо и вообще был весел в предвкушении большого похода.

– Я твой побратим в этой войне, я много людей привел. Или не знаешь, что под моей рукой ныне три орды ходят?

– Как три? – повернулся к нему Свенельд. – Я знаю, что по наследству ты возглавил орду Куплеи и еще тебе достались люди племени Цур. А еще кто у тебя?

– Народ орды Талмат меня ханом избрал, когда их глава Чебуртай пропал неизвестно где. Знаю, что вы, русичи, его Костой называли и союз с ним имели. Но теперь орда Талмат моя. Я самый могучий хан в степи, так-то, русы!

Малфрида только устроилась подле Калокира, приняла от него чашу с наваром, но, услышав сказанное, даже не донесла ее до губ. Упомянутый Чебуртай-Коста на самом деле был волхвом-кудесником с Руси. Умея колдовать, когда-то он оборотился в печенега, стал ханом и служил своим князьям, уводя опасное племя Талмат подальше от русских пределов. И если он пропал…

– Как вышло, что хана Косты не стало? – спросила она.

Куря повернулся на женский голос, смотрел какое-то время на чернокосую бабу в мужском одеянии, потом его сросшиеся на переносице брови шевельнулись и поползли вверх, он заулыбался – узнал.

– А я гадаю, кто это среди мужей знатных затесался? Выходит, это ты, чародейка, кобылица черногривая!

Калокиру не понравилось, что хан назвал его женщину кобылицей. Он привлек ее к себе, посмотрел на печенега с вызовом. Тот захихикал мелко.

– Что, ромей, удивлен? А ты у нее спроси, отчего зову ее кобылицей. Было у нас некогда приключение.

Но Малфрида опять про Косту спросила.

Куря недоуменно взглянул на князя: имеет ли право женщина такие вопросы предводителю печенегов задавать? Оказалось, что и Святослава это интересует. Но Куря ответил не сразу: поймал на косице вошь, перекусил с хрустом, прожевал – Калокира даже передернуло. Куря же взялся пояснять: долго водил орду Талмат Чебуртай-Коста, а однажды отправился на коне в степь, и больше его не видели. Конь вернулся к стану без седока, а куда хан делся – одним богам ведомо. Или духам. Ибо Косту разыскивали долго, собак-ищеек пускали по следу, лучших охотников-следопытов посылали, но поиски так ни к чему и не привели. Говорят, смогли проследить путь Чебуртая до самых вод Дуная, а там… Ну, не потонул же великий хан? Да и не имел он права разъезжать по берегам Дуная, это Кури земли, он там хозяин. Но послы от Талмат и к нему приезжали, расспрашивали о своем предводителе. А закончилось все тем, что на сходке мужей орды Талмат именно Курю подняли на белой кошме, признав своим главой. Хорошо вышло!

Малфрида обменялась взглядом со Святославом. Для обоих было важно, как и куда пропал волхв Коста. Он был умелый чародей, с ним так просто не справиться. И хоть Куря был заинтересован в том, чтобы завладеть его ордой, с таким, как Коста, ему не тягаться. Хотя… Ни одному из копченых верить нельзя.

Сам хан тем временем принялся расспрашивать Святослава о болгарах. Что за народ, как воюют? Но Святослав был не расположен к беседе и указал на Калокира: пусть, мол, ромей поведает, он умелый баян.

О том, что херсонесец хороший рассказчик, Малфрида тоже знала. Но сейчас, отвечая на вопросы настырного Кури о болгарах, он как-то мялся. Может, утомлен был переходом, может, что-то хотел утаить. Но потом все же поведал многое.

Были болгары племенем кочевников-коневодов, чьи пастбища располагались по берегам Сурожского моря[65]65
  Азовское море.


[Закрыть] и доходили до самого Гирканского[66]66
  Каспийское море.


[Закрыть]. Да только прогнали их с тех земель хазары, разбили в бою и щадить никого не стали. И тогда болгары разделились: часть осела на Волге – русы их черными болгарами называют, – а другая часть племени во главе с ханом Аспарухом двинулась на закат, ища нового пристанища. Долго они кочевали, пока не осели на землях у Дуная. Были они отменные конники, почитали небесного Тенгри, приносили человеческие жертвы. И постепенно, набираясь сил, расширяли свои владения, пока не столкнулись с самой Византией. Неспокойного соседа получила великая империя – болгары то и дело громили приграничные крепости, уводили людей в полон. Но со временем византийцы сумели поладить с ними, сделали своими союзниками. Ведь христианская Византия ценит мирное соседство, вот и был найден способ договориться с соседями-язычниками, которые тем временем все больше сливались с местным славянским населением, перенимали их обычаи, становились совсем оседлыми и не столь кровожадными. Было время, когда болгары и ромеи даже воевали вместе против врагов империи: болгарский хан Тервел спас Византию, когда на нее напали полчища арабов. За это императоры признали за болгарскими правителями титул кесаря, а это второй по значимости титул после императорского. Также в благодарность уступили они им часть земель на севере, отчего государство болгар еще больше расширилось. Одно было плохо – союзники оставались язычниками, кровавая вера толкала их на новые войны и набеги. Поэтому уже при императоре Никифоре Первом[67]67
  Никифор I – византийский император в 802–811 годах.


[Закрыть] византийцы решили раз и навсегда поставить болгар на место: вытеснить их, дабы те не угрожали Византии своими разбойными выходками.

Время для похода Никифор Первый выбрал удачно – новый хан Крум[68]68
  Крум – болгарский хан в 802–814 гг.


[Закрыть] как раз отправился в набег на аваров, поэтому войска ромеев беспрепятственно завладели частью болгарских земель, даже столицу, град Плиску, сумели взять. Никифор счел, что для ослабления болгар этого достаточно, и его отяжелевшее от добычи войско двинулось обратно. Но на них в горных ущельях Хемы напал стремительно вернувшийся из похода хан Крум. И пала слава ромейская, когда язычник Крум разгромил их войско. Сам император Никифор угодил в плен. Хан Крум лично отрубил ему голову, а потом велел сделать из черепа базилевса чашу, украсил ее каменьями и пил из нее, чествуя своих союзников – тамошних славянских князей, которые сообщили ему о рейде византийских войск и присоединились к сече в ущелье. Причем, выказывая дань уважения павшему императору, Крум, когда пил из черепа, провозглашал: «Пусть и наши дети будут такими, как он!»

– А зачем он так говорил? – полюбопытствовал Куря, которого весьма заинтересовал рассказ о чаше из черепа побежденного неприятеля.

Калокир презрительно поморщился.

– По их поверьям, вся сила поверженного врага, смелого и достойного, переходит к тому, кто пьет из его черепа.

– Что за сила у побежденного? – хмыкнул варяг Инкмор, также сидевший у костра и слушавший Калокира. – От побежденного можно взять только его поражение.

– Не скажи, – задумчиво отозвался Куря. – Сила врага вполне может перейти к победителю и укрепить его. Так наши шаманы говорят, а я им верю.

Калокир, продолжая рассказ, поведал, как век назад уже другой хан, Борис, настолько свыкся с соседством с Византией, а люди его настолько прониклись христианским вероучением, что было решено принять новую веру. Вот тогда и стали строить монастыри, к болгарам приезжали византийские зодчие, страна преобразилась…

Тут Калокир умолк, поняв, что эта сторона истории Болгарского царства никого не интересует. Вокруг все еще спорили о чаше-черепе и ее силе. Хан Куря поднимал руку, воображая, что держит уже такую чашу в руке, губы его шевелились, словно он повторял: «Пусть наши дети станут такими, как он». И его раскосые глаза мрачно сверкали.

– А ты, Святослав, веришь ли в подобное? – обратился он к молчаливо сидевшему в стороне князю.

Тот поднял голову – лицо его выглядело утомленным, взгляд блуждал.

– Мало ли во что я верю! Одно знаю: победы надо творить своей рукой, а не надеяться на диво.

При этом он бросил суровый взгляд на Малфриду, встал и удалился.

Вскоре разошлись и остальные.

Глава 6

Уже близилась осень, но жара не отступала. Даже леса, по которым проходили войска, не давали облегчения. Казалось, всякое застывшее в душном мареве дерево, каждая обвисшая ветка источает тепло.

То были придунайские болгарские земли, называемые Онгл[69]69
  Онгл – так в те времена называлось междуречье Дуная, Днестра и Прута.


[Закрыть], и степняки Кури уже готовы были пограбить местных и получить свою долю добычи. Святослав не препятствовал, однако отправившиеся в набег печенеги вскоре вернулись – степняков пугали густые чащи. Но не беда, скалились копченые, время взять свое еще придет.

Несколько дней подряд войско двигалось почти без остановок, и наконец Святослав велел сделать привал в местечке Букур[70]70
  Будущий Бухарест. В описываемый период эти румынские земли входили в Болгарское царство.


[Закрыть]. Тут имелась пара обнесенных стенами монастырей, вокруг которых рассыпались беленые, крытые черепицей дома местных жителей.

Как только прибыли, Калокир тотчас разыскал среди войска свою чародейку, помог ей, усталой, сойти с коня. И, как всегда, они обнялись и расцеловались, как будто не виделись целую вечность. Позже, когда ромей уже устраивал Малфриду на постой, он сообщил ей, что войско задержится здесь на какое-то время, пока не вызнают новости, не разведают, что творится за Дунаем. Поэтому она сможет отдохнуть от утомительного пути – и не в шатре под овчинами, а в настоящем доме. При этом он указал на стоявшее неподалеку от монастыря внушительное строение с внутренним двориком. Это странноприимный дом для паломников при монастыре, пояснил патрикий.

Малфриде и в самом деле надо было передохнуть. Она лишь молча наблюдала, как Калокир приказывал местным женщинам позаботиться о гостье. Ромей знал местный говор, но оказалось, что и Малфрида понимает их речь, – немного чудно звучит, но слова во многом схожи с теми, какими на Руси говорят. И ей понравилось, как держался Калокир со здешними людьми – учтиво, но властно. Женщины в глухих покрывалах и пестро расшитых запашных юбках тотчас захлопотали, кланяясь и улыбаясь, ибо поняли, что обижать их не станут. Малфриду чуть ли не под руки отвели в беленые сени, разули, а из говора вокруг она поняла, что сперва ее обмоют с дороги, а потом подадут лепешек и «кисле мляко». Простоквашу то есть.

Воды натаскали мигом – в один чан налили горячую, в другой – холодную. Что ж, та же баня, но без особого пара. Когда ее стали раздевать, она жестом указала прислужницам на дверь – не из стыдливости, а чтобы не слышать их гомона, остаться в одиночестве.

Зато каким наслаждением было погрузиться в горячую воду, в которой плавали стебельки ароматных трав. Малфрида принюхалась – мята, чабрец, душица. Все то же, что и на Руси. Да и ковшики в виде утиц резных с ручками-хвостами те же, как дома. Поглядеть бы на местного банника… Но разве увидишь теперь, когда она женщина, покрытая мужем? – улыбнулась Малфрида, припоминая прошлую ночь.

Она долго плескалась в горячей воде, смывая пот и пыль, потом ополоснулась в холодном чане – сразу стало весело, усталость отступила. И уже думалось, что там и как снаружи, – с улицы сквозь окошко с откинутым ставнем доносились то русские команды десятников, то гортанная речь печенегов. Тем, поди, и в голову не придет помыться, несет от них салом прогорклым, аж тошно порой. Но, может, все дело в том, что она просто недолюбливает печенегов, а в особенности их хана. В пути Куря пару раз заигрывал с чародейкой – но та едва удосуживалась отвечать. И всегда не по себе становилось ей в присутствии Кури.

После купания Малфрида вытерлась мохнатым ручником из мягкой шерсти, затем вышла в предбанник, где уже висела чистая одежда – такая же, как у местных женщин. Рубаха из беленого холста и пестрая юбка. Причем и на юбке, и на рубахе яркая вышивка. Эти христианки и не догадываются, что их узоры – те же языческие обереги, какие и на Руси вышивают, чтобы отогнать нечисть, дать силы. Вот эти зигзаги, похожие на крылья, – чтобы легкость во всех членах не иссякала, а круги зубчатые – солнышко, чтобы здоровье прибывало и крепость в душе. А цветы… просто цветы, но красиво.

Одевшись, Малфрида долго расчесывала волосы гребнем из оленьего рога. А сама поглядывала в окно. Там открывался вид на монастырский двор. Думала ли Малфрида, что однажды окажется в жилище, где почитают Распятого? От этого на душе было тягостно, но не настолько, как если бы она оставалась ведьмой в полной силе. Тогда бы ее ломать начало, как однажды, когда зашла во храм в Царьграде[71]71
  Об этом рассказывается в романе «Ведьма в Царьграде».


[Закрыть]. Сейчас же просто следила, как появился священник с изогнутым посохом, как к нему потянулись толпившиеся во дворе калеки и нищие. Малфрида сперва решила, что они сгрудились в углу, чтобы оказаться подальше от русов, которые беспрепятственно разгуливали по подворью, гоготали, поили коней у коновязи, но потом увидела, что нищим из трапезной вынесли котел с похлебкой, стали раздавать. Убогие толкались со своими плошками, оттирали друг друга, а священник на них покрикивал, требовал порядка. Среди нищих было много слепых – их можно было отличить по детям-поводырям.

Малфрида фыркнула. На Руси того, кто зрение потерял, старались приучить к полезному делу, чтобы не плодить дармоедов: слепцы плели корзины и лапти, на гуслях играли, корпию из старых полотнищ щипали. Если же толку от них не было, отправляли в лес: смилуются боги – как-то протянут, не нужны богам – зверью будет пожива. Здесь же… столько бесполезных ртов!

От размышлений ее отвлек шум за оградой монастыря. К главным воротам обители приближался довольно большой отряд – всадники не русы, шлемы чудно́ украшены пучками перьев.

Оставляя Малфриду, Калокир приставил к ней двух молодых воинов – взятого в услужение шустрого беловолосого Варяжко и широколицего добродушного смоленца Тадыбу. Тадыба службу нес исправно, стоял у ворот с копьем, а Варяжко уже умчался. Но не просто так – новости разузнать. Вскоре вернулся, сообщив, что к Святославу прибыл некто Йовко из Кочмара, один из тех бояр, которые вроде бы не изменили князю.

Малфриде стало любопытно. Она заплела косу и в сопровождении стражей направилась к княжьему стану. Смоленец Тадыба шел молча, а Варяжко болтал без умолку: мол, всыплет же сейчас Святослав этому Йовко! Даст почувствовать, как княжескую власть почитать и верность хранить. И уж точно разберется, верен ли ему этот фазан с перьями.

Святослав для постоя, не поколебавшись, выбрал монастырский храм – самое большое в Букуре и богато украшенное здание. На иконы и кресты в занятой церкви князь внимания не обращал, но велел иные лики завесить плащами и накидками – чтобы не пялились византийскими очами. Сам же, принимая болгарского гостя, уселся на крытое вышитым сукном алтарное возвышение перед иконостасом. Смотрел на Йовко из Кочмара исподлобья, упираясь ладонями в широко расставленные колени. Йовко же стоял почтительно. Он снял свой украшенный перьями шлем, и стало видно, что у него такая же обритая, как у Святослава, голова с единственной прядью на темени. Причем столь длинной, что он заплетал ее в косу, укладывая конец за ухо.

Были в церкви и иные сподвижники князя – хан Куря сидел на ступеньках у алтаря, протирая свой тесак ветошью, Свенельд и Инкмор стояли в стороне, тихо переговариваясь. Был тут и Калокир.

Малфрида, неловко чувствовавшая себя в храме, сперва направилась к нему, надеясь, что он заметит ее новый наряд и улыбнется, но ромей лишь скользнул по ней взглядом, сосредоточив все внимание на державшем ответ перед князем Йовко.

– Ты не можешь упрекать меня в измене, князь! – говорил тот, вскинув темный от щетины подбородок. – Ты поставил меня здесь комитом[72]72
  Комит – поставленный князем правитель области (комитата).


[Закрыть], и я выполнял твою волю. За порядком следил, богомилов[73]73
  Богомилы – еретическая секта в Болгарии, возникшая в X в.


[Закрыть] искоренял…

– Что мне твои богомилы! – отмахнулся Святослав. – Как по мне, пусть хоть горшку с медом поклоняются, только бы волю мою выполняли.

– Я и выполнял, – продолжал упорствовать болгарин. – Но не мог же я пойти против бояр восставших, когда ты пропадал невесть где. И когда бояре стали присягать царю Борису, я не мог не присоединиться к ним. Ведь Борис – сын и наследник царя Петра, а Петра ты не низложил, венец его на себя не примерил. Вот и выходит, что Борис его законный наследник. И как я мог не поклониться ему? Другое дело, что я сразу уехал из его столицы, переправился через Дунай и здесь, в земле Онгл, защищал тех твоих русов, что бежали от войска Бориса. Я дал им приют и кров, прикрывал их отступление. Когда их разрозненные отряды соберутся к тебе, они смогут подтвердить каждое мое слово! Так что не враг я тебе, и службу свою нес исправно.

Малфрида понимала почти все в его речи. Но поверит ли Йовко Святослав? Однако князь спросил о другом:

– Где мой брат Глеб?

– Глеб? Насколько мне ведомо, там же, где ты его оставил, – в крепости у перевала Хема. Он никого не обижал, дружил с церковью, потому его и не тронули. Даже царь Борис о нем не справлялся. Вот и сидит себе Глеб тихо.

По губам Святослава скользнула презрительная усмешка. Но больше о брате не спрашивал. Его интересовало, что за человек новый царь Борис.

– Это ты у своего ромейского друга лучше спроси, – указал на Калокира Йовко. Его смуглое лицо, будто вырубленное из камня, казалось спокойным, но взгляд, которым он ожег ромея, был полон неприязни. – Борис – человек Византии, при дворе цареградском рос и воспитывался. А когда болгары явились к Никифору и стали молить о помощи против тебя, Никифор его и отпустил. Бояре же сразу восстали, будто только и ждали возвращения Бориса. Но ведь так оно и было. Это они слали гонцов к печенегам, чтобы те напали на Киев, а тебе пришлось уехать, и тем временем готовили посольство в Царьград.

Святослав резко поднялся.

– Откуда тебе это ведомо?

– Да ведь особенно и не таились. Ты сам знаешь, князь, что не все болгары подчинялись Петру. Западная Болгария живет своей жизнью, не признавая власти прежнего царя, ибо считает его слабым и во всем покорным Византии. И когда год назад ты начал их теснить, они решили от тебя избавиться и послали дары печенегам. А вот почему твой приятель-ромей тебя о том в известность не поставил, у него и спрашивай.

Малфрида нервно задышала. Этот бритый болгарин то и дело пытался опорочить Калокира в глазах князя. Но теперь и Святослав смотрел на ромея подозрительно. Спросил, отчего Калокир, если, как он уверяет, все время держал связь с двором Никифора, не сообщил ему о просьбах бояр болгарских вернуть им наследника Петра – Бориса. Или они запамятовали, что Святослав здесь в то время правил?

Калокир отвечал слегка растерянно: мол, не получал никаких известий, пока был на Руси вместе с князем. Да и до этого не догадывался, что сына Петра готовят к возвращению на трон в Болгарию. Но как только окажутся они в Доростоле, вызнает все доподлинно.

Взяв себя в руки, Калокир выступил вперед и сказал:

– Князь, если тебя так тревожит этот щенок Борис, то позволь мне самому захватить его и доставить к тебе! – И он поклонился, прижав руку к груди. – И если есть какие-то тайны при императорском дворе, я все разузнаю. Но дозволь мне изложить те доводы, которые, как мне кажется, вынудили достойного Никифора Фоку согласиться на просьбу болгар. Полагаю, они сообщили базилевсу, что ты намерен сам воцариться в Болгарии, и Константинополь это испугало.

– А если я и впрямь этого хочу? – прищурился Святослав.

Малфрида заметила, как побледнел Калокир. И поняла, как ему сейчас трудно. Он ведь искренне привязан к Святославу, однако предан и базилевсу, он прежде всего его человек. Но император не смирится с тем, что под боком у его державы появится такой правитель, как воинственный русский князь.

Ромей ответил после некоторого раздумья:

– Давай поступим так, князь: я пойду с тобой в Болгарию, мы схватим Бориса и у него узнаем все. Я всегда буду рядом с тобой, буду биться плечом к плечу, пока…

– Пока император не прикажет тебе оставить службу у князя, чтобы блюсти его интересы, – со смехом закончил за ромея Йовко из Кочмара.

Вокруг загалдели, Калокир промолчал, комит Йовко довольно посмеивался. Малфрида опустила голову и вздохнула. Этот бритоголовый болгарин сказал то, в чем она сама подозревала возлюбленного. Ох, как тяжко. И, главное: как поступит Святослав?

Неожиданно собравшихся отвлек донесшийся извне звук: яростный волчий вой. Да такой громкий, словно из леса вышли сотни хищников и теперь приближаются к церкви в Букуре.

Воины стали переглядываться, и тут снова подал голос Йовко:

– Угомони своего волка, князь! Это твой воевода со своей стаей жестокосердных явился. Наверняка желает тебе почет оказать, но на деле следовало бы его схватить и предать казни. Ибо если болгары и невзлюбили тебя, то в немалой степени потому, что твой воевода Волк и его звери-воины сеют повсюду разорение, губят людей. И если не усмиришь его, вся Болгария против тебя восстанет. Даже те, что ждут твоего возвращения.

– Ты хочешь, чтобы я наказал воеводу Волка, того, кто до последнего сражался под Переяславцем с восставшими и отстаивал дело своего князя? В своем ли ты уме, Йовко из Кочмара? Эй, други! Ведите сюда воеводу Волка, я сам обниму его и восславлю!

Йовко с отвращением скривился.

– Зови не зови, но Волк в христианский храм не войдет. Уже смеркается, только такой порой Волк выходит из чащи, где укрывается со своими людьми. А как явится, все вокруг прячутся, ибо боятся его, как нечисти.

Малфрида напряглась. Не тот ли это Волк, который… Ведьме стало не по себе. Ибо то, как охарактеризовал его болгарский комит, ей не понравилось. И когда князь и его люди направились к выходу, она последовала за ними, чтобы убедиться в своих подозрениях.

Воевода Волк стоял у ворот, поодаль от входа в храм. Облаченный в тяжелую вываренную кожу, в накинутой на плечи волчьей шкуре, чья оскаленная морда покрывала его голову, вдоль лица ниспадают пряди огненно-рыжих волос. Сопровождавшие воеводу, прозванного Волком, воины тоже носили на плечах и головах накидки из волчьего меха, и все вместе они походили на стаю полулюдей-полузверей. Их так и звали – волчья стая.

Малфрида пристально взглянула на Волка. Он медленно поднял голову. Продолговатое бледное лицо с глубоко сидящими светлыми глазами, в которых вдруг мелькнул белесый отсвет – будто некий мертвенный огонь прорвался сквозь человеческую личину. Заметил ли это кто-нибудь? Но Малфрида, пусть и была сейчас просто женщиной, заметила и почувствовала, как дрожь прошла по спине. У воеводы Волка в отряде было до полусотни воинов, и все они были… не людьми. Ничего более жуткого она и представить не могла. Упыри сделались отрядом в воинстве князя киевского! Ей едва не стало дурно, когда Святослав подошел к Волку и при всех обнял его.

– Ну вот и ты, хоробр мой! Все разбегаются, жалуются и изворачиваются, а ты как был витязем великим, так и остался! Наслышан я о твоих подвигах. Отстоял-таки славу Руси!

– Отойди от него, князь!

Малфрида выкрикнула это еще до того, как осознала, что говорит. И, бросившись к Святославу, оторвала его от упыря, загородила собой и потеснила, широко раскинув руки.

На какой-то миг гомон стих. Святослав попытался оттолкнуть Малфриду прочь, но она продолжала виснуть на нем, выкрикивала гневно:

– Ты ослушался меня, обманул! Я тебе Малушу отдала, только бы услал этого… Что ж ты наделал, князь!

Святослав был поражен и разгневан. Оторвал от себя Малфриду.

– Эй, Калокир! – озираясь, позвал он. – Убери свою бабу, пока я не повелел… Да как ты посмела? – Это уже относилось к Малфриде. – Как посмела своему князю указывать? Убери ее, ромей, и чтоб на глаза мне не попадалась!

Малфрида рванулась, но ее уже держал Калокир, пытался успокоить. Она же продолжала выкрикивать:

– Гони от себя Волка, князь! Не связывайся с таким, как он!

– Тише, тише, – зажал ей рот ладонью Калокир.

А тут и сам Волк приблизился, пригляделся внимательно. Вспомнил ли? Узнал ли, кто она? Люди колдовского мира друг друга сразу выделяют. Когда они впервые встретились, упырь Волк сразу угадал в ней могущественную ведьму[74]74
  Об этом – в романе «Ведьма в Царьграде».


[Закрыть]. Но сейчас чародейских сил у Малфриды не было, упырь видел перед собой только взволнованную, сильно испуганную женщину, догадавшуюся, кем он был на самом деле. Волк усмехнулся злорадно, понимая ее бессилие. Спросил глумливо:

– И чем это я тебе не по нраву пришелся? Скажи, если есть что сказать!

Волк знал – не посмеет. Такие, как они оба, знающиеся с темной силой, никогда не выдают своих смертным. Есть такой закон, и нарушить его невозможно, не предавая самих себя. Малфрида не может объяснить князю, что он собой представляет. Да ведь она и не сказала ничего. Ни сейчас, ни позже, когда уже сидела, запершись в келье, пока к ночи к ней не пришел Калокир. Поведал, как она рассердила своей выходкой Святослава. Ну, что князь надумает, от того ее Калокир защитит, но и Малфрида хороша! Самому Святославу вздумала приказывать, да еще при воеводах, при сбежавшихся на шум дружинниках…

– Ну а теперь скажи, отчего тебе этот Волк так не мил? – все же полюбопытствовал ромей, садясь рядом и беря ее руки в свои.

«А вот и поведаю ему все, – решила Малфрида. – Я ныне не чародейка, и закон мне не указ…»

Но только выдохнула с силой и всхлипнула. Та темная сила, что таилась глубоко в ней, не позволяла, не пускала.

– Не могу, милый… – Она склонила голову. – Но прошу, сделай все, чтобы Волк держался подальше от князя. Насколько это возможно. Ибо он… Злой.

– Знаю, что злой. В бою Волк становится бешеным, убивает без счета, и нет у него милосердия ни к врагам, ни к простым поселянам, если те чем-то не угодили ему. Однако Святославу Волк служит верно. Вон сколько его градов отстоял, когда болгары восстали, да и Переяславец держал до последнего, хотя иные дружины уже отступили. По сути, Волк на себя все войска мятежных бояр стянул, а потом, когда те уже решили, что попался воевода, со своими людьми ночью прорвался, врагов немало положил, но из своих ни единого не потерял.