Текст книги "Ведьма в Царьграде"

Святослав же о том особо не задумывался. Восхищенно рассказывал, что поведал ему Волк: как он ночью выбрался из могилы в кургане, уполз подальше от стана печенегов, потом долго бежал по степи, пока не укрылся в этом непроходимом леске. Как пролез туда? Да такому удальцу все нипочем. Вот и отлежался. А когда услышал шум да увидел, какая схватка идет на опушке, то, будто таран, выбросил сильное тело из зарослей, валил печенегов голыми руками, рвал, грыз, вырвал у кого-то саблю, рубил, крошил.

При его неожиданном появлении и русы, и степняки поначалу будто остолбенели, но копченые опомнились первыми, хотели умчаться, а Волк – ну чисто десять сил у него! – кинулся следом, несся так, что последнего всадника настиг на своих двоих, повалил толчком вместе с лошадью, копченого разрубил, а на его лошади погнался за остальными. И никто от Волка не ушел, все полегли. Вот какой витязь! Недаром Претич о нем так похвально отзывался.

– Я так понимаю, – склонился к ведьме князь, – это ты его оживила живой и мертвой водой. Ну той ночью, когда ходила к кургану. Я ведь заприметил у тебя на поясе калиту, в которой что-то хоронишь. Да и не думал я, что такая разумная женщина, как колдунья моей матери, отправилась на столь опасное дело с малой дружиной без чародейской водицы.

Малфрида сидела, опустив голову. Разумная женщина – так сказал о ней князь. Она же чувствовала себя дура дурой, и восхищение Святослава вызывало в ней потаенный стыд. Ну не говорить же ему, что в калите ее бабьи тряпки хранятся, а никак не водица волшебная. Как и не скажешь, что Волк не храбрец, а упырь, живой мертвец из тех, кого простым копьем ясеневым не убьешь, да и стрелой не поранишь. А если он и поляжет, то потом встанет, пойдет искать кровушку, чтобы вновь сил набраться. Но как о таком сказать восхищенному Святославу, особенно учитывая, что все они обязаны упырю своим спасением?

На своем веку ведьма со многой нечистью общалась, никого не боялась… кроме упырей. Страшные это существа, всегда себе на уме. И, думая об этом, Малфрида поглядела на Волка, к которому как раз подошел Святослав, сел рядом, едва не обняв за плечо. Ведьме жутко от этого сделалось, холод в душе родился, пошел по телу, даже иней на ладошках выступил. Да, порой странное с ней случалось, сама не ведала, почему в некоторые моменты она лютым холодом исходит. Но не об этом сейчас думать надо, а решить, как с нежитью в облике рыжего витязя поступить.

Итак, Волк ― упырь. Да не простой упырь, а из тех самых сильных, какие и при свете дня появляться могут. Печенеги, похоже, о его странной сущности знали, уж такой шаман, как Мараачи, точно все понял. Теперь становилось ясно, отчего копченые его опасались, страшный враг он был для них, и ранее, когда на порубежье служил, и когда их пленником стал, но не умирал. И вот печенеги задумали убить его и положить в курган. Да, видать, не знали, как это понадежнее сделать, рассчитывали, что дух их мертвого хана удержит подле себя упыря, служить себе заставит и оградит от его зла соплеменников. Но ошиблись, не ведали люди степей, что такого, только осиновым колом проткнув, погубить можно. Вот он и встал, когда время пришло.

А Святослав думает, что это ведьма рыжего витязя водой чародейской оживила. И как им теперь быть? Вроде спаситель им Волк. А злость его упыриная – тут дивись, не дивись, – основная лють Волка направлена именно на степняков. С русами он вон сколько жил, даже прославился, Претич тоже его хвалил. Знать, было в прошлом упыря нечто, что обиду он на степняков затаил. Но кто знает, что придет ему на ум, если он с русами останется? И Малфрида содрогнулась, расслышав, что Святослав зовет Волка к себе на службу, обещается пояс гридня дать за свое спасение.

Этого только не хватало! Да чтобы такую нежить подле князя держать! Упыри ведь не живые существа, у них свое понимание, особое… И что они хотят непрестанно – это пожирать живых, кровь горячую пить. И этот голод у них никогда не иссякает.

В этот миг Малфрида не думала, что и к ней самой многие относятся как к нежити, что часто плюют вслед да за обереги хватаются. Однако в себе ведьма была уверена, а вот как поведет себя упырь Волк, если его вековечный голод и жажда крови помутят его разум?

Волк словно угадал ее сомнения, оглянулся, посмотрел пристально. Сам наделенный особой силой, он сразу понял, что и она непростая баба.

К князю, прихрамывая, подошел Инкмор. Будучи самым разумным и предусмотрительным в дружине князя, он и теперь стал говорить, что нечего им тут оставаться, где сеча недавно случилась, что неровен час, Куркутэ или какой иной хан, тот же Куря, отправят доглядников проверить, куда это гости запропали. Вот и надо уезжать, хотя тела своих павших оставлять нельзя. Поэтому русы подобрали погибших сотоварищей, уложили на доставшихся от печенегов лошадок и поехали восвояси. Волк поехал с ними. Лошадь под ним шла нервно, храпела, становилась на дыбы. Ясное дело, нежить почуяла. Но Волк крепко сжимал ее бока, рвал мундштуком рот, так что несчастное животное, взмыленное и дрожащее, вынуждено было подчиниться.

К концу дня они добрались к месту, где Самарь впадала в Днепр. Вечер выдался тихий, солнце еще не село, но луна уже всплывала – бледная и прозрачная. Пока совсем не смерклось, дружинники занимались похоронами павших товарищей. Сложили поленницу, поместили на нее тела погибших. Святослав очень убивался по Семецке; как-то ранее и отгонял настырного новгородца, и журил за непомерную любовь к возлияниям. А вышло… Собой закрыл князя Семецка…

Волк со стороны мрачно наблюдал за происходящим. Ведьма неслышно подошла к нему из-за спины.

– Жалеешь, что мало крови хлебнул?

– Отчего же мало, – невозмутимо ответил упырь. – Битва получилась хорошая, а глотнуть кипящей крови во время схватки – что может быть лучше?

– Ну, раз наглотался, то теперь прочь убирайся! Пока я все про тебя князю не поведала.

Она смотрела строго и непреклонно.

– Уходи! На тебя печенегов в степи хватит.

Волк слегка скривился – от его ухмылки упыриной у Малфриды волосы на затылке встали, дохнуть трудно было.

– Меня князь покликал, – глухо произнес живой мертвец. – Отпустит – уйду. Позовет – отказываться не стану. Но если ты скажешь ему, кто я…

Его подбородок подался вперед, нижние клыки удлинились, в глубине зрачков полыхнул белесый мертвенный отлив.

Но и у Малфриды полезли клыки, когти выступили, пряди вдоль лица, будто змеи, зашевелились. Казалось, миг – и они сцепятся. Но все же у ведьмы было сил поболее, и упырь отступил. Только повторил, что против воли князя не пойдет. Но если тот отпустит его… Волку ведь все равно, чью кровь пить – степняков ли, русичей ли.

Малфрида направилась к сидевшему у воды Святославу. Опустилась рядом, молчала, все не решаясь сказать, что их спаситель нелюдь. О другом заговорила: спросила, о чем это князь толковал с шаманом в стойбище?

И неожиданно Святослав просиял.

– Да про дочку твою рассказывал, как люба она мне… и как отворожили ее от меня, сторониться заставили. А шаман этот… Он ведь сильный. И он согласился помочь мне. Или думаешь, у одной тебя достаточно чародейства, чтобы колдовством влиять на Малушу? Нет, милая. И вот что скажу: выпросил я зелье любовное у Мараачи. И зелье сильное, приворотное, страстью наполняющее. Вот дам ладе моей испить его – враз любовью ко мне воспылает, несмотря на все твои отговоры.

Малфрида с трудом проглотила подступивший к горлу ком. Не хватало еще, чтобы ее девочку опаивали колдовским зельем! А ведь зелье шаман сделал правильное, сильное. Когда Святослав показал ведьме стеклянный пузырек, ведьма сразу заметила в нем тот розово-желтоватый отлив, какой бывает от приворотного снадобья. Но опаивать Малушу она не позволит! Незачем родную ей душу ломать чародейством. Малфрида и сама так не поступила. Это княгине и Святославу она сказала, что дала Малуше отворотное зелье. На деле же просто поговорила с дочерью, убедив ту, что плохо ей от любви князя будет. Ее и Ольга покровительства лишит, и Святослав поиграет ее любовью, натешится, а там и иную ладу себе заведет. Малуша же с разбитым сердцем одинокой и никому не нужной останется, кручиной горькой изойдет.

Когда такое предрекает чародейка, трудно не поверить. И хоть расплакалась тогда Малуша горько, но нашла в себе силы отказаться от молодого князя. Малфрида видела, как она держалась потом, и восхитилась силой дочери. Пусть и нет в ней материнского чародейства, но воли и гордости Малуше не занимать. И она вела себя так, что, казалось, без волшебного отворотного зелья тут не обошлось. Потому Малфрида и сказала, что это она чарами отвратила Малушу. Ну, чтобы люди поверили, чтобы Святослав понял, что не сладится у них теперь.

Но говорить князю, что ключница просто отшила его по материнскому наказу, Малфрида пока не решалась. Ее иное заботило: как забрать у него приворотное зелье для Малуши? Вот и стала говорить, что привороженная любовь никогда доброй силы не имеет, ведь само это чувство светлое и свободное, а кто силком любить заставляет, только бедой грозит, счастья не дарит, тяжелой болью оборачивается. И Малфриде это доподлинно известно, навидалась уже подобного.

От речей этих Святослав только обозлился.

– Как отвратить Малушу – это, выходит, к добру. А приворотное зелье подать – несчастная любовь выйдет? Нет, хитришь ты, чародейка. Жалеешь дочку, думаешь, что позабавлюсь с ней и ушлю с глаз подалее? Так вот я скажу тебе: никакой другой мне и не надобно. Это мать мне все о цесаревнах заморских твердит, а что я сам чувствую, ни княгиню, ни тебя не волнует.

Ну что тут скажешь? Малфрида терялась. Но мысли о том, что Святослав отравой приворотной опоит Малушу, не отпускали ее…

Пока же Малфрида предпочла о Волке переговорить. После тревоги за дочку это уже не казалось особо сложным. Так и сказала – отпусти ты спасителя нашего восвояси. Пусть едет, куда сам пожелает, но подле князя Руси ему не место!

Святослав смотрел удивленно. Как она может такое советовать? И это после всего, что Волк для них сделал! Да и раньше как славно он служил на заставе пограничной!

– Да, мы ему обязаны, – соглашалась ведьма. – Волк и впрямь себя на порубежье хорошо проявил. Там ему самое и место. Может, отправишь его на какую из застав? А я за это… Обещаю, что вновь полюбит тебя Малуша. И зелья никакого приворотного не понадобится.

Святослав был озадачен. Вертел в руках продолговатый посверкивающий пузырек, говорил, что отдал за него шаману свой браслет с чеканкой. Но браслет что – его не жалко. А с пузырьком-то теперь что? Ведьме отдать? Она вон уже и руку тянет. Однако Святослав отстранился.

– Ты сперва скажи, пошто Волка невзлюбила?

Ну как тут скажешь? Не может она поведать, кто на самом деле рыжий богатырь. Существовало у таких, как они с Волком, негласное правило ― не оповещать простых смертных о том, кто они. Вот и стала говорить, что есть у нее предчувствие недоброе, ведь она ведьма, может предугадывать неладное. Поэтому пусть князь ей на слово поверит, а уж она ему поможет с Малушей сойтись.

– Так снимешь с дочери чародейство? – настаивал Святослав.

– А ты дочку мою не обидишь, если полюбит тебя?

Святослав ударил себя в грудь. Да он для Малуши… Кто бы ни стал при нем княгиней, ключница его матери всегда первой для него будет. И он самим Перуном готов в том поклясться, Ладу пресветлую в свидетели призовет, что не обидит милую Малушу. Ибо без нее… У него и слов не нашлось сказать, что без нее. Даже всхлипнул обиженно, как дите малое, какое ни за что обидели.

Малфрида вздохнула и поводила руками по воздуху, даже искры с пальцев пустила, чтобы впечатлить князя. И молвила: все, снято заклятие отворотного зелья.

– Так просто? – удивился Святослав.

Ну еще совсем не просто. Ведьма вспомнился их долгий разговор с девушкой, когда Малфрида, ранее особо и не интересовавшаяся дочерью, вдруг материнской волей своей стала наказы отдавать. Но теперь все надо было назад повернуть.

– При встрече скажешь, что я разрешаю ей тебя любить. Но чтобы она поверила, что не обманываешь, напомнишь ей, что, когда мы сговаривались с дочкой, на коленях у нее сидел рыжий котенок. И Малуша плакала, прижимая его к себе. О том только нам двоим известно, никого рядом не было. Вот и передашь ей, скажешь, что не запрещаю вам любиться. А за то, что не стану более чинить вам препятствий, ты пообещаешь мне не оставлять при себе богатыря Волка.

Видать, сильно жаждал любви ключницы Святослав, раз сразу согласился услать понравившегося ему витязя. Сам с ним переговорил, сам проводил, наказывая, куда тому ехать, на какую заставу отправиться. А затем, вернувшись к реке, просто отдал Малфриде склянку с приворотным зельем. И даже руки о штаны вытер, не желая знаться ни с каким чародейством, когда самая красивая девушка на Руси его и так любит!

Глава 5

По прибытии на остров Хортица молодой князь едва ли не первым делом побрил голову, оставив на макушке длинную русую прядь, – после схватки с копчеными он имел право это сделать.

Ольга как увидела Святослава, только и вымолвила:

– Ну, ты чисто хазарин, сыне.

Он поморщился: хазар князь не любил. Зато очень ждал похвалы от матери за заключенный с ханом Курей договор. Но княгиня перво-наперво высказала ему за то, что оставил дружину, рисковал жизнью, носясь по степи. Правитель не должен так поступать, не должен на рожон лезть! Что было бы, если бы его поход к печенегам закончился не так удачно? Кому бы она Русь оставила? И Малфриде Ольга тоже высказала: мол, ведь уже не девочка, а все мутит головы молодцам, все подрывает их невесть на что.

Святослав насупился, смотрел исподлобья. Неужто мать думает, что он будет только с боярами в думе заседать да дела смердов судить-рядить? Нет, он прежде всего воин, глава дружин, как и его отец Игорь! Он так и сказал: «Я витязь, и княжье дело без тебя знаю». Мать должна быть довольна, что он повел себя как истинный правитель, сговорив ряд с печенегами. А иначе и она, и ее визгливые спутницы еще бы покудахтали, когда засвистели бы с берега стрелы копченых.

Ольга позже подумала, что и в самом деле погорячилась. Но Святослав был для нее дороже всего, именно ему она собиралась передать дело всей своей жизни, для него готовила Русь как великую державу, ради этого и к ромеям ехала. Ему ведь надо не только править, но и защищать то, что уже достигнуто. И если о Святославе и впрямь пойдет молва, что он великий витязь, то разве это не будет на пользу Руси?

Оба они были горячи ― и мать, и сын. Но были и отходчивы. Святослав вскоре развеселился, встретившись со своими воинами, выпил с ними медовухи за успешное его возвращение из степи, а там по хорошей погоде стал с ними купаться в Днепре, прыгать в воду с высоких гранитных круч на Хортице. Вынырнув, завидел наблюдавшую издали за ним княгиню и помахал ей рукой приветливо. Ольга улыбнулась. Какое же он еще дитя, ее сын-князь! Ибо для матери он всегда останется ребенком, которого она будет воспитывать, пока сама жива.

Сейчас княгиня со свитой отдыхала в безопасности после утомительных переходов через днепровские пороги. Остров Хортица был окружен водами могучей реки, с одной его стороны поднимались огромные скалистые берега, с другой, низинной, – покрывали дремучие леса и глубокие затоны. Исстари на возвышенности Хортицы располагалось святилище Хороса – божества света и самого солнца. И, как сказывали, поклонялись ему тут люди еще со времен, когда почитали только солнце, полагая, что иные боги, даже грозный Перун Громовержец, не так важны для них, как податель тепла, солнцеликий Хорос. Известно было, что место тут обладает особой силой и здесь исстари несут службу волхвы, о которых говорили, будто они великие чародеи, черпающие мощь от древнего святилища, где веками накапливалась волшебная сила. Даже лихие степняки не смели напасть на Хортицу, опасаясь волхвов и их древнего колдовства. К тому же сам остров, окруженный рекой и взметнувшийся скалистыми берегами, смотрелся как крепость на Днепре. А на горе, окруженная засекой, к тому же еще мощно рубленная, деревянная крепостица имелась. Подле нее раскинулось селение, где жили обслуживавшие и кормившие волхвов селяне: вспахивали на обширном острове поля, сеяли жито, охотились в островных лесах, рыбачили. А еще принимали и обслуживали прибывавшие на Хортицу суда, останавливающиеся здесь после преодоления порогов.

Вот и теперь с прибытием каравана княжеских судов на острове было людно. Но и весело. Местные вышли поглядеть, кто приплыл, да так и остались с гостями: не каждый день столько нарочитых людей прибывает, да еще и сама княгиня-правительница Ольга в сопровождении именитых женщин. Корабелы были довольны, что провели суда без убытка, дружинники ― что предстоит передышка, свита княгини и ее спутницы рады были ступить с палубы на твердую землю, отдохнуть в раскинутых для них шатрах. Да и поглядеть на волхвов с Хортицы, на их обряды и принесение жертв под великим дубом, называемым дубом Хороса, было любопытно. Странно только, почему Хороса? Всем ведь известно, что дуб Перуна древо. Но со своими взглядами к местным волхвам не подступишься. Даже сама Ольга перед ними оробела: уж больно те спесивы, требы от русской княгини принимали, будто великое благодеяние ей оказывали. Да и смотрелись они важно, таких даже на капищах в Киеве не встретишь: все как на подбор рослые, никто не сутулится, хоть головы белы от седины, а волосы их длинные удерживают украшенные хрусталем очелья, обереги поверх длинных бород и на поясах все больше серебряные, а то и чистого золота попадались.

А вот Малфриду волхвы с Хортицы разочаровали. Да, смотрятся величаво, не то что иные старцы-чародеи в глухих чащах, у кого и руки покорежены, и спина горбится, и шрамы на лице, а все же знаний у них поболее, чем у этих. И чародейке даже весело сделалось, когда услышала, о чем они с княгиней разговаривают. Оказывается, гадали, возлагать ли им поднесенного в капище для жертвы петуха или отпустить. Сказали, что они сперва птицу дубу Хороса покажут, послушают по шуму его листвы, резать ли петуха или отпустить до следующего раза. Послушали и отпустили. Малфрида подавила смешок, понимая, что не Хороса то воля, а просто служители не куриным мясом надеются сегодня подкормиться, а ждут, что княгиня их на трапезу к себе позовет. А там и дичина будет, и масленые каши, и пироги с ягодами на пару. Вон уже дымы над кострами поднимаются, куховарят люди, готовятся. Ну а петуха служители в другой раз съедят.

Что ж, обычные люди. И силы в них никакой Малфрида не улавливала. А вот подле самого Хоросова дуба волшебство ощущалось, но легкое и словно бы растворявшееся в воздухе. Чуяли ли это служители? Может, и так, но, похоже, не ведали, как удержать его, как управлять им и себе служить заставить.

Поэтому, когда вернулись от святилища, Малфрида и заметила Свенельду:

– Сдается мне, что истинных кудесников с тех пор, как древлянских разогнали, и не осталось больше на Руси. Встречала я несколько раз умелых чародеев, но они за почетом и славой, как эти, не гонялись, а постигали волшебство в дальних пределах, где оно еще не замутненное и сильное. Эти же… Ведь есть здесь чародейство, чую я, да как-то не справляются с ними волхвы. И будто утягивает силу волшебную куда-то.

Свенельд ответил почти равнодушно: мол, ей, ведьме, такое лучше ведомо. Его другое волновало: есть ли на священной Хортице живая и мертвая вода? Малфрида пожала плечами. Будь тут вода – она бы учуяла.

Они с варягом сидели над рекой на выступающих из буйных трав гранитных глыбах, а перед ними разливался могучий Днепр, выступали из вод каменные гряды-острова, сплошь обсиженные стаями чаек. Свенельд расстелил на камне свое корзно, расположился подле чародейки, щурясь от яркого солнечного сияния. Легкий ветер трепал его светлый чуб, бросал на зеленые глаза длинные пряди, а сам варяг казался разнеженным на солнышке ленивым котом. Но Малфрида уже успела заметить, сколько он сделал по прибытии на остров. По его наказу суда свернули в спокойное старое русло Днепра, там причалили к отмелям тихих заводях, а свиту княгини Свенельд разместил в стане из раскинутых в безопасном месте шатров. Прислугу же отправил рыбачить, а сам еще и с волхвами сговорился, чтобы не мешали людям поохотиться, чтобы было чем такую ораву кормить. И чтобы волхвы не ворчали, преподнес им бочонок меда стоялого. И те остались довольны: выпили, подобрели и уже не так надменно принимали гостей.

Уладив с волхвами, Свенельд дозоры расставил. И только теперь, справившись со всем, Свенельд пришел поболтать с Малфридой о всяком. Они держались не как былые любовники, а просто как старые друзья. Наблюдали, как спутницы княгини прогуливаются вокруг святилища по натоптанной за века тропинке. Ведьма с варягом посмеивались над ними: ишь, принарядились все, затосковали за время пути по своим расшитым жемчугом и самоцветами уборам. А у самой воды, на песчаном берегу, гомонят собравшиеся у костра воины Святослава, с ними и сам молодой князь. Он смотрелся непривычно с его выбритой головой с длинным клоком русых волос на темени.

Малфрида закинула руки за голову, потянулась. Хорошо тут, спокойно. Может, еще так хорошо и потому, что рядом сидит Свенельд. Малфриде казалось, что век бы так с ним оставалась, ни о чем не тревожась, доверив все сильному, умному и надежному воеводе Свенельду.

Она так и сказала, что нравится ей тут с ним. Даже придвинулась, склонила голову на сильное плечо варяга. Расслабилась.

Свенельд тоже потерся щекой о ее лоб. Потом вздохнул, отбросив изжеванную травинку.

– Хорошо, говоришь? А ведь сама от меня ушла. И позови я назад – пойдешь ли?

Важное спрашивал, но спокойно, без трепета. И она так же ровно ответила: а зачем? Вот они рады свидеться, рады побыть вдвоем, да только оба понимают, что судьбы у них разные, нравы не подходящие, желания не похожие. Так что пусть все остается как есть. И им спокойнее, и Ольга не разгневается, не возревнует.

– Это Ольга возревнует? – переспросил Свенельд. Он мягко отстранился от ведьмы, откинулся на спину. И вздох глубокий – так о чародейке никогда не вздыхал. – Да что я Ольге? Она вообще последнее время равнодушная какая-то стала. Посмотрит, бывало, словно и не на человека, а на цацку какую блестящую: иметь приятно, да поднадоела уже. А то, что у меня от того еще больше тоски, ей-то что? Все ее заботы ныне о посольстве своем. О том день и ночь говорит, только это ее и тревожит. А что собирается сделать то, что для нее никто не совершал, ей даже задора прибавляет. Ибо если Ольга решила, то кажется ей, что и Днепр повернуть вспять в силах. И откуда в ней уверенность такая?

Малфрида улавливала в его голосе восхищение и почтение, а еще нежность затаенную. И подумалось чародейке: как разумница Ольга не поймет, что, сойдись она со Свенельдом, лучшего помощника в делах и более преданного друга ей и не сыскать? А вот самой отчего-то грустно на душе сделалось.

Малфрида пошла прочь. Свенельд со своего места наблюдал, как она уходит – спина прямая, голова вскинута, длинные косы ниспадают из-под удерживаемого лентой на голове темно-алого покрывала, походка с чуть покачивающимися бедрами соблазнительная и вольная. Вот-вот, первое, что видится в Малфриде, ― это ее воля. Захотела – позвала, захотела ― ушла. Ранее, когда она еще Малфуткой была, она другой казалась – нежной, ранимой, беззащитной. Ту приголубить и оберегать хотелось. Но не уберег. А с этой полудикой и своевольной они бы не ужились. Такова, видно, судьба.

Малфрида хотела было к княгине пойти, но замедлила шаги, шла к княгине, увидев, что к Ольге приблизился ее священник Григорий в длинном черном одеянии, – ну, точно ворон. Ведьме казалось, что она просто осязает идущую от него враждебную силу, даже дрожь по телу пошла. А Ольга ничего, улыбнулась священнику, пошли рядом, княгиня даже на руку его оперлась. Да, странная у княгини новая привязанность. По ней вон Свенельд тоскует, ждет, когда позовет его пресветлая, а она все с проклятым христианином якшается.

Волхвам тоже не любо было, что правительница вблизи от их святилища привечает почитателя распятого Бога. Однако и присутствие в ее свите темной чародейки. И они даже отошли, когда она склонилась у священного дуба, сложила руки так, как и должно совершать служение. А потом даже опешили, когда ведьма резко спросила, как так вышло, что у прославленного дуба на Хортице почти не ощущается волшебная сила? Ведь за века поклонения священное древо должно испускать ее, как солнце ясные лучи!

– Ты все верно уловила, кудесница, – печально произнес верховный волхв. – Тогда тебе, наверное, – он быстро переглянулся с остальными служителями, – с Жерью повидаться стоило бы. Жерь в последнее время совсем перестала являться в святилище, а ведь раньше она нам помогала. Давно это было… еще когда мы доступ к воде чародейской имели.

– К воде? – заинтересовалась Малфрида. – Да и что это за Жерь такая?

Оказалось, что волхвы сами толком не знают. Жерь – существо странное и могучее. Раньше она очень жертвы человеческие любила, за то и прозвали ее Жерью. Но еще при прежних волхвах, какие подкармливали Жерь, она вдруг отказалась принимать требы. Но тогда же и силы чародейские у древа Хороса стали исчезать. Ведуны пытались вызнать, как такое происходит, но Жерь не стала отвечать.

Малфриду все это заинтриговало. С этой Жерью и впрямь стоило бы повидаться. А где ее найти? Сперва спросить хотела, но обошлось: уловила она у ствола священного дуба некий поток силы, какой словно утекал куда-то в сторону. Вот и пошла по нему, будто хищник по запаху дичи.

Сначала шла по обжитым местам, селище и крепостицу местную миновала, тропинка вилась мимо засеянных горохом полей, потом мимо пасеки, где гудели пчелы. Но обжитые места вскоре остались позади, дальше рос густой лес, дичи тут водилось множество. Один раз Малфрида повстречала охотника с тушкой фазана на поясе, который предупредил одинокую бабу, чтобы к заводям дальним не ходила, мол, неладно там, и люди, и скотина пропадают. Малфрида лишь отмахнулась. Ведь она же не была ни скотиной, ни человеком. То есть человеком все же была, но давно уже поняла, что есть в ней нечто особенное, что отличает ее от простых смертных.

Местность становилась все более дикой и глухой; кусты вставали подобно стражам, приходилось просто продираться сквозь заросли бузины и терновника. Ведьма порой раздвигала их силой заклятия, прокладывая себе путь. От этого треска испуганно разбегалась обитавшая в чаще живность, разлетались лесные птицы, испуганно кричала выпь, недовольно хрюкнув, потрусил прочь дикий кабан.

Солнце все ниже склонялось к верхушкам деревьев, когда она пробралась к заводям низинной Хортицы. Надо же, на острове, в возвышенной части, есть и святилище, и селение, и ладьи причаливают, а тут словно другой мир – безлюдье, тишь, дремучесть. И повсюду ощущается совсем иная жизнь, чувствуется присутствие существ, не похожих на обычных животных и людей. Малфрида стояла, замерев на месте, прислушивалась, приглядывалась.

Вон болотник прошелся по заводи, только тень его корявую и разглядишь, зато слышно, как шлепает по воде лапами-плавниками. А вон водяной дух анчутка появился, тот, что стылый воздух у болота удерживает. Плавников у анчутки не имелось, по сказанию, волк ему их некогда откусил, и с тех пор бродит эта мелкая нечисть по затопленным бережкам на цыпочках, но при этом помогает себе держаться мелкими, быстро машущими крылышками, перепончатыми, как у летучей мыши. Но это Малфрида разглядела лишь после того, как анчутка присел рядом на коряге, стал рассматривать нежданную гостью выпуклыми белесоватыми глазками. Мордочка у него продолговатая, на конце пятачок, как у хрюшки, которым он шустро водит, принюхиваясь. Он навострил ушки ― что-то, видать, его обеспокоило, после пискнул, как болотная птица, нырнул в заводь, только круги пошли по тихой воде.

Зато вскоре ведьма высмотрела иное диво дивное: будто свет появился за деревьями на противоположном берегу и медленно приближался. Она увидела, как движется сквозь густую чащу всадник на высоком коне, каким-то чудом проходя сквозь кусты и заросли, протекая сквозь них призраком бестелесным. При этом всадник испускал сияние: светился его шлем островерхий, как у витязей Святослава, доспехи чешуйчатые то мерцали ярко, то гасли. И конь под ним, медлительный и величавый, розовато-прозрачная грива его до самой земли ниспадает, растворяясь в сыром вечернем тумане.

Сияющий витязь ехал, опустив голову, будто в печали или задумчивости; вот стал исчезать во мраке леса, блеснув еще пару раз светом, – словно закатный луч неожиданно пронзил глухую чащу – и исчез, как и не бывало его.

– Надо же! – восхитилась ведьма. – Ранее слыхала о таком, но видеть никогда не видела. А ведь мне сказывали, что только в самых волшебных местах можно встретить трех братьев, сынов Хороса – Зорьку, Вечерку и Полуночку. Вечерку я поглядела вот. Гм. Интересно, если до темноты тут пробуду, то и Полуночку повидаю?

– Да ты лучше на меня взгляни, красавица, – услышала она за спиной негромкий мужской голос с придыханием.

Ведьма оглянулась, но после горящего всадника Вечерки только круги света поплыли перед глазами на фоне темного леса. Обычно она хорошо видела во мраке, но теперь даже ее колдовскому взору пришлось привыкать к темноте. Когда же Малфрида вновь стала все различать, она заметила нечто странное: только что проложенная ее чарами тропа исчезла, кусты поднялись, сцепив ветки, а два стоявших позади толстых дуба приблизились, двигались незримо, будто норовя столкнуть ее с сухой кочки на топкую низину.

– Что, страшно тебе, девица? – услышала она все тот же голос с придыханием. – Давай руку, помогу тебе. Мне красавицы всегда любы.

И тут Малфрида заметила, как из находившегося в одном из дубов дупла выглянул улыбающийся раздетый молодец. Казался он ладным таким, пригожим: тело литое и крепкое, только слишком белое, да и лицо с тонкими чертами бледное, светлые длинные волосы, разделенные на пробор, как у какого волхва, откинуты пушистой гривой за плечи. Незнакомец подался вперед, протянул руку. Улыбка у него была почти человеческая, но Малфрида знала – он не человек.

Мощные кряжистые дубы уже находились совсем близко, давили, наступали, и Малфрида вскинула руку, ухватившись за длань улыбающегося незнакомца. Но тот неожиданно вскрикнул, как от боли, отпрянул от нее, тряся кистью, будто обжегся.

Ведьме пришлось самой подскочить к нему, пока ее колдовские деревья не опрокинули. Схватилась за толстую ветку дуба, уселась на ее изгибе, устроившись поудобнее. Это было непросто; невысокий, но мощный дуб словно содрогнулся от верхушки до основания, огромные ветки затрещали, как трещат деревья при сильном морозе. И там, где сидела ведьма, рубчатая кора побелела, покрываясь ледяной корочкой, листья зазвенели в инее. Малфрида поняла, что опять от нее холод распространяется.