Текст книги "Обрученная с Розой"

7. Рыцарь у камина

Епископ Невиль служил литургию в великолепном соборе Йорка Минстере. Со своего возвышения он видел внизу море плеч и голов прихожан. Среди пылающих свечей и курений ладана мерцала расшитая золотом и драгоценностями одежда знати. Прихожане из простонародья толпились за их спинами. Взгляд епископа скользил по лицам, пока он не приметил рослого молодого мужчину слева от алтаря, и все оставшееся время службы епископ старался не потерять его из виду. Это был Майсгрейв. Он стоял в свите королевской четы, но, как отметил про себя епископ, заметно выделялся среди остальных придворных. И хотя рыцарь держался невозмутимо, все же Невиль решил, что жизнь при дворе еще не наложила на него тот особый отпечаток высокомерия и цинизма, столь характерный для окружения Эдуарда IV. Складывалось впечатление, что Майсгрейв томится и скучает при дворе, вдали от вересковых пустошей, где на скале высится его Нейуорт-холл, а лучники с башен замка окидывают взглядами лесистые гряды Чевиотских гор.

После службы, когда прихожане стали расходиться, его преподобие отправил монаха, чтобы тот передал рыцарю приглашение к ужину.

Филип Майсгрейв прибыл вовремя. Он казался спокойным, хотя его преподобие и знал, что в глубине души тот недоумевает, чему обязан неожиданным вниманием епископа Йоркского.

Была пятница, постный день, и к столу подавали лишь рыбные блюда. Великолепный осетр, норвежская треска, свежий тунец и нежнейшая паровая форель – все было приготовлено мастерски и приправлено тонкими соусами. В кубках искрилось гасконское вино, густое и золотистое.

Епископ Невиль, всегда воздержанный в еде, лишь слегка прикасался к пище, в то время как его сотрапезник отдавал должное изысканному ужину, порой выжидающе поглядывая на его преподобие. Тогда епископ слегка кивал, словно подбадривая и благословляя сэра Филипа продолжать ужин.

«Какой аппетит! – невольно думал его преосвященство. – Какие зубы, какой желудок! Вот кто не страдает, подобно мне, от болей в печени и скверного пищеварения».

Вошел слуга, чтобы поправить свечи и подбросить дров в камин. Пахло воском, ладаном, корицей и лекарственными травами.

Закончив, сэр Филип омыл по придворному обычаю кончики пальцев розовой водой и, вытирая их льняным полотенцем, заметил:

– Ваш посыльный сообщил, что преподобный отец желает побеседовать со мной, вы же пока довольствовались тем, что предоставили мне возможность убедиться в превосходстве епископской кухни перед королевской.

– Да, сын мой, мне необходимо кое о чем вас попросить.

– Попросить? Разве у могущественного епископа Йоркского могут быть основания о чем-то просить бедного рыцаря с окраины королевства?

– Это некоторое преувеличение. Ваша женитьба оказалась небезвыгодной, к тому же, я слышал, вы в чести при дворе.

– Первая милость, какую оказал мне Эдуард Йорк, – отнял у меня возлюбленную.

– Но он дал вам взамен леди Меган Перси, богатую наследницу славного и могущественного рода.

На это сэр Филип ответил саркастической усмешкой.

В камине обрушились поленья, взметнулся столб искр, осветив открытое, горделивое лицо рыцаря. Епископ, прищурясь, взглянул в него.

«А ведь я, пожалуй, склонен поверить, что король ревнует к нему Элизабет и отсылает сэра Филипа от двора только по этой причине».

У рыцаря было смуглое лицо с крепким подбородком, чуть впалыми щеками и резко очерченными скулами. Длинные светло-русые волосы мягко вились от сырого вечернего воздуха и, обрамляя лицо, ниспадали на лоб и плечи. Черты лица его были соразмерны и приятны, а взгляд глубоких темно-синих глаз, казалось, проникал в самую душу. Между густыми прямыми бровями рыцаря пролегла глубокая борозда – след тревожных раздумий. Это был тот тип северного воина, в жилах которого смешалась кровь норманнов, саксов и шотландских племен. Лишь смуглость кожи Филипа свидетельствовала о примеси более южной крови его матери-француженки.

– Я слышал, вас отправляют к графу Уорвику?

Подняв бровь, Филип вопросительно взглянул на епископа.

– Это так.

– Когда вы едете?

Минуту помолчав, воин ответил:

– Через три дня.

«Правдив. Скверный придворный».

– Я уверен, – начал епископ, – что король сделал верный выбор. Я слышал, вы свободно изъясняетесь на языке своей матери.

– Вполне.

– Кроме того, вы искусный воин, чрезвычайно преданный королю, а о вашем отряде ходят легенды. Послание короля в надежных руках.

Филип немного подался вперед, не сводя пристального взгляда с епископа.

– Но ведь о моей поездке за Ла-Манш известно считаному числу лиц. Откуда же вы, родной брат врага короля, можете знать о ней?

– О, сын мой, нет таких событий, происходящих при дворе, которые не становились бы известны Церкви, – с улыбкой парировал епископ.

– Это не ответ.

– Уж не намекаете ли вы, чтобы я, глава епархии, исповедовался перед вами, сэр рыцарь?

Филип откинулся в кресле и какое-то время размышлял.

– Должен ли я сообщить королю, что вам известно о моей поездке? – спросил он наконец.

Епископ встал и прошелся по комнате. Углы ее тонули во мраке, лишь стол у камина и выпрямившийся в кресле рыцарь оставались освещенными. Унизанной перстнями холеной рукой Джордж Невиль провел по своей душистой бороде и неспешно заговорил:

– До меня не раз доходили слухи об удивительной отваге, с какой вы, сэр рыцарь, ведете войну на границе с Шотландией, и, еще не зная вас, я проникся к вам уважением. Порасспросив, я выяснил, что в юности вы остались сиротой, но смогли в это тяжелое время отстоять свои родовые владения и честь. Теперь по милости королевы Элизабет вы стали придворным лордом, приближенным короля, а это значит, что время рыцарской доблести для вас миновало. Тот круг, где вы сейчас вращаетесь, обязывает к лести, поклонению и хитрости, и, как муха становится жертвой хитроумной паутины, так и вы невольно оказались в сети интриг коронованных особ. Увы, сын мой, такова жизнь у трона, и тот, кто не принимает этих законов, неизбежно гибнет. Подобная участь может ожидать и вас, и здесь вам не помогут ни редкостное искусство владения оружием, ни отчаянная храбрость. Вот, скажем, вы, сэр Филип, с горечью заявили, что в награду за верную службу Эдуард лишил вас дамы сердца. Королям, как известно, не перечат, в ваших же словах звучал упрек. Достаточно прознать об этом его величеству – и былому сопернику не миновать опалы. Далее. Вы, если не ошибаюсь, решили известить короля, что его тайные планы стали ведомы брату его заклятого врага. Господь всемогущий! Я верой и правдой служу Церкви и надеюсь, что на этой ниве изволением Всевышнего смогу сделать еще много доброго. Однако, если вы начнете наговаривать Эдуарду на меня, мне грозит заточение, паства моя лишится пастыря, а сам я в конце концов – головы. Впрочем, есть средство обезопасить себя… – Он повернулся к сэру Филипу. – Вам, я думаю, нравится епископский дворец, сэр? Не правда ли, если не считать Минстера и городской ратуши[44]44
  Ратуша – здание, где помещался городской совет.


[Закрыть], это красивейшее здание в Йорке? Прекрасная архитектура! Святые отцы, хозяйничавшие здесь до меня, строили прекрасно, я же только кое-что усовершенствовал. Между прочим, стоит мне слегка нажать на эту пружину под распятием, и плита, на которой стоит ваше кресло, опустится и вы окажетесь в месте, о котором лучше не упоминать без нужды. Мне показалось, вы вздрогнули? – Епископ легко взмахнул рукой. – Не волнуйтесь, сын мой. Я не стану этого делать. Я просто даю вам понять, что не всегда стоит так открыто говорить о том, что думаешь. Ибо это, видит Бог, может сослужить вам худую службу.

Филип какое-то время молчал, не сводя взгляда с епископа.

– Должен ли я считать, что вы говорили как доброжелатель?

Епископ поднял глаза и перекрестился.

– Эти слова шли от души.

– В таком случае либо вы во мне нуждаетесь, либо по каким-то неясным для меня причинам вы, ваше преподобие, испытываете ко мне расположение.

Епископ опять провел рукой по бороде. По его тонким губам скользнула усмешка.

– И то и другое, сын мой, и то и другое…

Рыцарь встал и шагнул к камину. Его широкая спина почти скрыла пламя.

«Какая мощь! – невольно подумал епископ. – Хорошо иметь такого воина на своей стороне».

– Ваше преосвященство, – не оборачиваясь, сказал Филип. – Я отправляюсь во Францию, где ваш брат экипирует войско, чтобы обрушиться на Эдуарда Йорка. Мне надлежит доставить ему послание. Вы же… – Он кивнул своим мыслям. – По всей видимости, вы хотите, чтобы я передал Уорвику какое-то известие. Но не будет ли это изменой моему королю, которому я присягнул на верность?

– Эдуард Йорк оказал мне великую честь, не лишив своих милостей после того, как мой брат Ричард перешел на сторону Ланкастеров, – с достоинством парировал епископ. – Я не намереваюсь выступать против короля Эдуарда. Это дело военных, духовные особы обязаны блюсти мир, ибо в Писании сказано: «Beati pacifici…»[45]45
  Блаженны миротворцы (лат.).


[Закрыть] И я всем сердцем молю Господа о том часе, когда пресекутся кровавые распри и покой осенит детей Божьих в этой стране.

– Чего же вы хотите от меня?

– Весьма небольшой услуги, сын мой.

Джордж Невиль не спеша опустился в кресло и, отпив глоток из высокого чеканного кубка, проговорил:

– Во Франции, сэр Филип, в стане моего брата находится некий сквайр Хьюго Деббич. В Англии земли этого ланкастерца конфискованы в пользу короны, а его сын, четырнадцатилетний мальчик, остался без крова и пропитания. Из простого милосердия я решил отправить отрока к отцу, ибо юноша пребывает в бедственном положении. Хьюго Деббич в свое время оказал мне немало услуг, и было бы справедливо отплатить ему добром.

– Преподобный отец, – возразил Филип, – известно ли вам, что путь наш лежит через бунтующую страну, через бурное море и в пути нас подстерегает немало опасностей? Не лучше ли определить отпрыска почтенного сэра Хьюго в одну из вверенных вам обителей и таким – куда более надежным – способом оказать услугу его родителю?

– Мне известно, что путь ваш нелегок, – со вздохом сказал епископ. – Но, я думаю, грешно разлучать сына с отцом. Мальчик всей душой рвется к нему. Оставить при одной из обителей?.. Видели бы вы этого сорвиголову! Он и неделю не выдержит строгого монастырского устава, а делать ему поблажки я не намерен, дабы не вводить в искушение других монахов. К тому же… пути Господни неисповедимы, и кто поручится, что Хьюго Деббич сможет вернуться в эти края и обнять сына?

Рыцарь молчал. Лицо его казалось изваянным из бронзы.

«Он что-то заподозрил!» – Чтобы прервать размышления Филипа, епископ хлопнул в ладоши, вызывая слугу.

– Приведите сюда Алана, – приказал он. – Вы, сэр Филип, сами сейчас убедитесь, какое это неглупое и живое существо. К тому же он неприхотлив и не станет вам большой обузой. Отлично держится в седле, я дам ему доброго коня, а вы получите известную сумму на дорожные расходы. Ну вот, я уже слышу его голос.

И в самом деле, из-за дубовой двери донеслись звонкий голос и безудержный смех, странно прозвучавший среди торжественной тишины епископских покоев.

Филип невольно обернулся. Дверь распахнулась, и появился тот, кого называли Аланом. Не входя, подросток привалился к косяку двери, заливаясь смехом. За ним маячила фигура испуганного монаха-прислужника, в руках которого дымилась погасшая свеча. Переступив порог, Алан пересек покой и просто рухнул в кресло, в котором перед тем сидел Филип Майсгрейв.

Епископ резко поднялся.

– Quid de symbolo?[46]46
  Что означает сие? (лат.).


[Закрыть] – сурово осведомился он, невольно покосившись на Филипа, с интересом глядевшего на подростка.

– Там… Свеча…

Больше мальчик не мог вымолвить ни слова, заходясь от хохота.

Вошедший следом монах торопливо начал пояснять:

– Ваше преосвященство, сквозняк задул свечу, я оступился впотьмах, упал…

Мальчишка все покатывался со смеху.

– …И скатился по лестнице, – закончил монах.

– Я едва успел отскочить! – выдохнул Алан. – Святой отец запутался в сутане, не удержался на повороте и кувыркался по ступеням до тех пор, пока его не изловили стражники внизу. – Мальчик даже всхлипнул от смеха.

Такое поведение в присутствии духовного лица было вопиющим. Епископ нахмурил брови и, подойдя к племяннице, с силой встряхнул ее за плечи:

– Опомнитесь, сын мой! Ведите себя пристойно, ибо что может подумать о вас этот рыцарь?

Смех застыл на устах Анны. Только сейчас она заметила этого высокого синеглазого человека, строго глядевшего на нее. Она растерялась под этим взглядом и, словно ища поддержки, обернулась к дяде. Лицо епископа оставалось сумрачным. Он подошел к Филипу Майсгрейву.

– Сын мой, позднее я передам для содержания юноши достаточную сумму, пока же возьмите вот это.

И он вложил в руку рыцаря увесистый кошель. Филип подбросил его на ладони, монеты соблазнительно звякнули. И все же что-то во всем этом было не так.

Неожиданно в сумраке раздался голос мальчика:

– Ради всего святого, сэр, возьмите меня с собой! Именем Христа и его Пречистой Матери умоляю вас. Я не буду помехой в пути и стану вести себя тихо, как мышка. Ем я мало, могу долго не спать и выдержу любую скачку. Мой отец научил меня многому. Если понадобится, смогу приготовить ужин, вычистить оружие или разбить палатку. А еще я неплохо стреляю из арбалета. – Не зная, что еще добавить, мальчик развел руками и внезапно упал перед рыцарем на колени. – Увезите меня во Францию, сэр рыцарь! Мне нестерпимо оставаться здесь слабым и беззащитным, и я очень хочу к отцу. Разве это худое дело – соединить отца и сына? А если я окажусь совсем плох, лучше бросьте меня на дороге. – В его глазах стояли слезы.

Сэр Филип, взяв мальчика за плечи, одним движением поднял его с колен.

– Для начала твоему отцу следовало научить тебя не плюхаться перед первым встречным на колени.

Это прозвучало как пощечина. Анна выпрямилась.

– Может, отец и воспитывал меня не как должно, но лишь ему я дам отчет о своем поведении и не намерен выслушивать упреки от первого встречного.

Филип склонился, разглядывая это гневно вспыхнувшее лицо. Глаза мальчика, по-женски красивые, смотрели прямо и твердо.

– А ты мне нравишься, паренек, – вдруг сказал рыцарь и потрепал Анну по щеке. – Из тебя в свое время получится настоящий рыцарь, если перестанешь лить слезы. Ты поедешь со мной!

Сэр Филип улыбнулся. Странно было видеть такую нежную и светлую улыбку на этом обветренном суровом лице.

Потом он заговорил с епископом. Анна же опустилась на подставку у камина и подбрасывала в него дрова, а когда огонь разгорелся, не отрываясь глядела на рыцаря, на его мягкие кудри, сильную стать, вспоминая его прикосновение – прикосновение огрубевшей от меча и конских поводьев руки, которая только что так ласково коснулась ее щеки.

Потом Филип Майсгрейв собрался уходить, сообщив, когда ей следует прибыть к нему. Неожиданно для епископа и для себя самой Анна вызвалась посветить ему факелом и сопровождала рыцаря до тех пор, пока он не вскочил в седло во дворе и не скрылся под аркой ворот.

Она даже не расслышала, как к ней тихо подошел епископ, лишь чуть вздрогнула, когда он положил ей на плечо руку.

– Вы готовы отпустить меня с этим рыцарем, дядюшка?

Епископ взял из ее рук факел.

– Он честный человек, а в наше полное лжи и коварства время это много значит. К тому же у меня нет иного выхода. Как бы ловко я ни прятал тебя, вокруг полно предателей, готовых в любую секунду отдать тебя Йоркам. Оставить тебя здесь нет никакой возможности.

Анна зябко поежилась. Считаные дни оставалось ей провести возле родного человека, чтобы затем вверить себя незнакомому рыцарю Майсгрейву.

– Ora pro nobis[47]47
  Молитесь за нас (лат.).


[Закрыть], дядюшка, – тихо сказала она.

8. Поздним вечером

Филип Майсгрейв неторопливо ехал по ночному городу, перебирая поводья. Конь ступал шагом. Было тихо, лишь слышались щелчки падающих с крыш капель да хлюпала уличная грязь под копытами. В воздухе висела сырая сумрачная мгла. Только кое-где свет масляного фонаря выхватывал вывеску лавчонки или ступени дома богатого горожанина.

Откуда-то со стороны донеслось бряцание оружия. Освещая туманную мглу коптящими факелами, прошла городская стража, нараспев повторяя одно и то же:

– Стража идет! Все спокойно. Почивайте с миром!

Филип попридержал лошадь, пропуская стражу, а затем, свернув за угол, оказался у своего дома. Это было высокое, гладко оштукатуренное строение, украшенное резьбой на дубовых рамах, с покатой тростниковой крышей. Массивные ворота вели во внутренний двор. Створки их были слегка приоткрыты, рядом с воротами стоял пожилой коренастый слуга, поджидая хозяина. Чтобы скоротать время, он что-то наигрывал на пастушьей свирели.

Спрыгнув с седла, Филип бросил ему поводья.

– Надеюсь, леди Меган уже уснула, Бен?

– Нет. Служанки уговаривали ее лечь, но она заявила, что не отойдет ко сну, пока не дождется вас, сэр Филип.

При свете небольшого фонаря Бен видел, что господин хмурится. Он даже по-приятельски похлопал рыцаря по плечу.

– Хорошо, что мы вскоре едем, сэр. Весь этот женский визг!.. Сил нет.

– Ты не должен так говорить о моей супруге, дружище, – заметил рыцарь.

– Как прикажете. Но я знал вас еще мальчонкой, и никогда вы не выглядели таким мрачным, как в последний год.

– Это уж мое дело, – сухо бросил рыцарь, проходя мимо.

Его городской дом был богат и уютен. Дубовые полы чисто выметены, на беленых стенах висели в ряд оружие и начищенные миски. Лестница из мореного дуба вела наверх, а у каждой двери горел небольшой медный светильник.

Приподняв тяжелую портьеру, Филип ступил в просторную комнату, стены которой были завешены гобеленами, а пол устлан тростником. Здесь было тепло. Филип сбросил плащ и подошел к высокому креслу, где, откинувшись на спинку, уснула леди Меган Майсгрейв, не дождавшись супруга. Рыцарь немного постоял, глядя на нее. Губы Меган были приоткрыты, на лбу и переносице блестели бисеринки пота. Дышала она ровно и глубоко.

Филип негромко вздохнул. Он никогда не любил эту женщину. Он получил ее как ценный дар, из тех, какими награждают вассала за преданную службу. Если взглянуть иначе – Элизабет уплатила выкуп за свою измену. И это было бесконечно унизительно. Возможно, поэтому он с первого дня испытывал глухую неприязнь к Меган, хотя та, вероятно, и заслуживала лучшего отношения. Если поначалу Меган стремилась почаще напоминать мужу, что она из Перси, могучих властителей Пограничья, была надменна и капризна, то позднее ее чувство к мужу переросло в любовь столь страстную, что иногда Филип даже с сожалением вспоминал их прежние, натянутые отношения.

Он не мог полюбить Меган, она раздражала его своим слепым обожанием. Филип старался быть мягким с женой, но при первом удобном случае торопился покинуть дом, скрыться от Меган. Даже узнав, что она ждет ребенка, он остался холоден. Филип видел, что жена мучается, испытывал к ней жалость и сострадание, но не более того. Его изводили ее слезы, ее ласки, ее неотвязное внимание, а в довершение всего – ее ревность. Дошло до того, что она стала посылать служанок шпионить за ним.

Вздохнув, Филип оглядел комнату. С тех пор как Меган стала его женой, он был окружен непривычной для себя роскошью. Как родственник Перси, он вынужден был купить этот дом и обставить его с ужасающей расточительностью. Затем, заложив часть земель, полученных в приданое, он смог привести в порядок свой замок Нейуорт, сильно пострадавший от набегов северян. Перестройка замка дала ему возможность надолго отлучаться из дома. Филип с удовольствием жил бы по-прежнему в своем пограничном замке, охотился на холмах, осушал болота и разводил скот, вершил бы суд среди своих вилланов.

Но то время миновало. Его светлая звезда, Элизабет, поднялась на столь недосягаемую высоту, что не осталось никакой надежды вернуть старое…

Филип наклонился и коснулся плеча жены.

– Ты бы шла к себе, Меган.

Она моментально проснулась. Жадно схватив его руку, осыпала ее поцелуями.

– Ну что ты, Меган, – сказал он, осторожно отнимая руку. – Успокойся. Уже поздно. Иди спать.

– Я так ждала тебя, – сказала она, обнимая Филипа.

Ростом она была гораздо ниже мужа, и, чтобы поцеловать его, ей пришлось встать на носки и притянуть к себе его голову.

– Я прикажу подать ужин.

– Благодарю, не стоит. Я был у его преосвященства епископа Йоркского, и он меня отменно попотчевал.

– Но я велела приготовить блюдо из оленьих языков во французском вине на меду. Их разогреют и мигом подадут.

Филип пожал плечами.

– Ради бога, Меган. Я вовсе не хочу есть.

– Но, Филип, мне так хочется. Прошу тебя!

– Меган, я совершенно сыт.

Услышав нетерпение в голосе мужа, леди Меган сердито прищурилась:

– Я не верю тебе. С какой стати епископу засиживаться с тобой допоздна? Здесь замешана дама!

– Оставь эти глупости.

– Я чувствую, я знаю!

– Меган, успокойся.

– О я несчастная! – Леди Меган уже рыдала. – Святая Дева и ангелы небесные! За что мне посланы такие муки, когда за любовь и преданность мне платят изменой и ложью! А ведь я ношу под сердцем твое дитя, Филип! Опомнись!

Она заламывала руки, лицо ее залилось слезами.

– Ты уже много ночей пренебрегаешь мною, ты забыл, что я твоя жена перед Богом и людьми!

– Меган, ты разбудишь слуг.

– Плевать! Пусть все знают, как поступает с женщиной из рода Перси какой-то ничтожный Майсгрейв!

Филип отвернулся, застыл у камина, скрестив руки на груди. Утешать сейчас Меган – все равно что подливать масла в огонь. И, сдержав себя, он невозмутимо глядел на язычки пламени, перебегавшие по еловым поленьям.

Меган наконец взглянула на мужа. Его точеный красивый профиль, освещенный светом камина, отчетливо выступал на фоне темной комнаты. Роскошные кудри мягко ложились на виски и плечи.

Меган перестала плакать.

– Господи, Филип, я так тебя люблю!

Он поморщился, словно от зубной боли, и, резко повернувшись на каблуках, покинул комнату. Леди Меган зарыдала с новой силой.

Филип вышел во двор, глубоко вдохнул сырой ночной воздух. Перейдя двор наискосок, он направился к служебным постройкам, где заметил свет. Там, под навесом у конюшни, при свете небольшой глиняной лампы трое его людей резались в карты – эта игра совсем недавно вошла в моду и пользовалась огромной популярностью. В азарте игроки забыли обо всем на свете и даже не заметили, как рыцарь оказался рядом с ними.

– Что, не спится?

Все трое разом встрепенулись. Ответил Бен, тот самый, что принимал у сэра Филипа коня. Сейчас, при свете пламени, было видно, что это грузный пожилой мужчина, коренастый и крепкий. У него был крохотный курносый нос и широкая, с проседью, борода, волосы ровно пострижены.

– Должен же я, сэр, отыграться у Гарри!

Он кивнул в сторону живого кудрявого паренька с некрасивым, но необыкновенно лукавым лицом. Тот ухмылялся, показывая все тридцать два зуба.

– Старый Бен азартен, как французский петушок, – съязвил он, тасуя карты.

Гарри Баттс был сыном старого слуги из Нейуорта. Шутник, балагур и острослов, он часами мог потешать челядь и не терял чувства юмора даже в самой сложной ситуации. Невзирая на то, что Гарри не был хорош собой, женщины его обожали, да и сам он не пропускал ни одной юбки. У него были большие карие глаза и мясистый, сильно вздернутый нос с крупными ноздрями. Он улыбался задорно и весело, обнажая свои неровные желтоватые зубы.

Рядом с Гарри, ссутулясь, сидел его старший брат Фрэнк Баттс. И хотя братья были очень похожи, однако, в отличие от неугомонного Гарри, Фрэнк был на диво спокоен и рассудителен. Он был чрезвычайно силен и часто подрабатывал тем, что за деньги дрался на кулаках, гнул голыми руками подковы, валил за рога быков. У Фрэнка были холодные серые глаза и такие же, как у брата, крупные зубы. Обычно он выполнял при Филипе Майсгрейве роль оруженосца и ухаживал за его конем.

Фрэнк поднялся.

– Если вас, сэр, беспокоит гнедой, то сегодня был лекарь и сказал, что ничего страшного нет. Но я на всякий случай поставил его в отдельное стойло. А Кумир в порядке. Я расседлал его и задал корма.

– Спасибо, Фрэнк. Я схожу к нему, а ты оставайся.

В темной конюшне стоял теплый дух навоза и сухой соломы. Пройдя вдоль ряда стойл, в которых сонно переминались лошади, Филип направился в угол, где стоял Кумир, любимец рыцаря. Слишком легкий и изящный для турниров, он был хорош в бою, когда требуются ловкость и послушание, годился для быстрых набегов и долгих переходов, то есть как раз для той жизни, которую вел Филип у себя дома, на границе.

Этого скакуна он добыл в стычке с предводителем клана из Среднего Пограничья – болотистого труднодоступного края в низинах у подножия Чевиотских гор. Тогда это был горячий, плохо объезженный конь, молодой и злобный. Филип поначалу хотел от него избавиться, но потом ради забавы взялся объездить и, когда конь покорился и привязался к нему, решил оставить его для себя.

Кумир был серой в яблоках масти, с длинной черной гривой и пышным хвостом. Сразу бросались в глаза удлиненный корпус, крутая шея, стройные мускулистые ноги. Сдержанные, но полные скрытой мощи движения благородного животного указывали, что эта лошадь может без усилия выдержать любую скачку.

Филип потрепал коня по холке, и тот, шумно вздохнув, положил на плечо хозяина голову. Он был предан как собака, никого, кроме Филипа, к себе не подпускал, шел на свист, замирал по мановению руки или ложился в стороне, если нужно было укрыться. Майсгрейву никогда не доводилось видеть столь разумного коня.

– Ну-ну, дружище, – бормотал он, лаская жеребца. – Скоро в дорогу, что-то ты застоялся, заскучал…

Где-то в соседнем стойле лошади начали грызться, донеслось визгливое ржание. Проснувшийся конюх сердито гаркнул:

– А вот я тебя! Это не лошади, а исчадия адовы!

Филип вернулся к дому. Там было тихо и темно. Перешагивая через спавших вповалку слуг, он пробрался в небольшую комнату, где по углам тлели жаровни с раскаленными углями. В спальню идти не хотелось, и, опустившись на ларь возле одной из жаровен, рыцарь протянул к теплу ладони. Он перебирал в памяти разговор с Джорджем Невилем.

«Епископ, похоже, лукавит. Не стал бы он так хлопотать о каком-то мальчишке. Видно, этот Алан Деббич важная птица, а может, именно он должен что-то передать Уорвику. Долг велит мне сообщить обо всем королю либо герцогу Глостеру».

Тут он вспомнил умоляющие глаза Алана.

«Кажется, мальчишке приходится туго и он действительно стремится к отцу. Но что, если он замешан в какой-то интриге? Люди Йорков не знают милосердия. А мне никогда не доводилось быть предателем… Однако клятва вассала… Я ведь служу Йоркам».

Тут он горько усмехнулся.

«Я всегда шел на жертвы ради величия дома Белой Розы. И что же? Король меня ненавидит, это так. Но он мой сюзерен, и я буду служить ему до последнего вздоха. Он волен распоряжаться моей жизнью и моим мечом, но не моей совестью. Я подчиняюсь и отправляюсь во Францию, и только мне решать, стоит ли сообщать милорду Глостеру, что к моему отряду примкнул несчастный бродяжка. Да и что в том дурного? Разве лишь то, что за него хлопотал брат Уорвика. Но если епископу верит король, я тоже не вижу причин сомневаться в нем».

Он еще долго так сидел, пока угли не подернулись пеплом и не начала стыть спина. Под окном снова раздалась перекличка ночной стражи.

Филип потянулся. Было далеко за полночь. Он подумал, что Меган давно спит и он может проникнуть в опочивальню без скандала.

В этот миг он ощутил легкое колебание воздуха. Жаровня зачадила, и Филип понял, что позади него отодвинули занавесь на двери. Он оглянулся.

Придерживая одной рукой тяжелый полог, в дверном проеме возникла фигура, с головы до ног закутанная в широкий белый плащ.

– Ты не ждал меня? – мягко прозвучал знакомый голос.

Филип медленно поднялся. Сердце прыгало прямо в горле. Перед ним стояла королева.

Видя, что рыцарь в замешательстве, она переступила порог и огляделась.

– У тебя хороший дом. Леди Меган прекрасная хозяйка, и ты должен быть благодарен мне, Филип.

Рыцарь молча придвинул Элизабет кресло. Королева села и откинула капюшон. Ее прекрасные волосы были уложены в некое подобие короны и покрыты золотой сеткой. Блестящие глаза в полумраке казались огромными, а кожа при слабом свечении углей отливала перламутром.

Не спеша, по обыкновению чуть растягивая слова, королева заговорила:

– Я возвращалась из монастыря святой Елизаветы, моей покровительницы. Его величество уже примирился с тем, что оттуда я приезжаю поздно. Дорога ведет мимо твоего дома, и я заметила старого Бена у ворот. Он сказал мне, что ты еще не ложился, и провел в эту комнату.

Она умолкла, выжидая, но Филип никак не реагировал на ее слова. Стояла удивительная тишина, лишь где-то далеко протяжно выла собака.

Не выдержав молчания, Элизабет спросила:

– Отчего ты не спросишь, что привело меня сюда?

– Государей не спрашивают. На все их воля.

Элизабет едва заметно кивнула:

– Ты прав.

И опять повисла тишина. Элизабет сжала подлокотники кресла так, что заныли пальцы. Она ожидала совсем иной встречи. Ведь она, королева Англии, презрев все на свете, ночью, тайно пришла к простому рыцарю!

Она указала на ларь, где он прежде сидел:

– Присядь. Мне нужно поговорить с тобой.

– Благодарю, но вассал не должен сидеть в присутствии своей королевы.

Он остался стоять. Элизабет вздохнула.

– Мне стало известно, что ты получил тайное поручение от короля, которое тебе передал герцог Глостер. Поручение почетное, но крайне опасное. Филип, ты ведь везешь послание графу Уорвику?

Филип молча поклонился.

– Ты должен отказаться от этого поручения, – твердо сказала королева.

Майсгрейв развел руками.

– Ваше величество лучше меня знает, что это невозможно.

– Бывают случаи, когда невозможное становится возможным. Придумай что-нибудь, Филип. Сошлись на волнения на границе, на ослабленный гарнизон Нейуорта, на близость родов у супруги, на плохое здоровье, наконец.

Он смотрел в сторону.

– Это исключено, ваше величество. Я уже дал согласие. Через три дня я уезжаю, и для этого все готово.

– Через три дня… – медленно повторила королева. Она встала и прошлась по комнате.

– Ты везешь послание, за которое отвечаешь головой. Но ты должен знать, что король неспроста не воспользовался обычным гонцом. Мне неведомо, что в письме, но с тех пор, как оно запечатано, король сам не свой. Они писали его вместе с братом, а Ричард способен на все. – Она повернулась к Филипу. – Я должна узнать, что в этом письме!

Рыцарь чуть улыбнулся.

– Если король предложит вам прочесть…

– О нет! В том-то и дело, что Эдуард, всегда советующийся со мной, держит его в секрете. Мне ничего не удается добиться. Единственное, что я знаю, – это то, что человеку, везущему письмо, грозит опасность. Филип! Только ты можешь мне помочь. Я должна разобраться во всем, поэтому ты должен встретиться со мной, когда письмо будет у тебя. Назови время, укажи дорогу, и я буду ждать тебя в миле от Йорка.