Текст книги "Обрученная с Розой"

Между тем приготовления к свадьбе шли полным ходом. Был назначен день, для невесты шилось роскошное подвенечное платье из нежно-розовой парчи, отделанное жемчугом и беличьими животиками. Мастерицы изводили немало воска, ночами унизывая крохотными жемчужинами длинный шлейф. А Элизабет сидела рядом и, глядя на все это великолепие, думала совсем о другом.

И все-таки ей суждено было встретиться с Филипом. Когда это случилось? Да, за два дня до свадьбы, во время охоты, которую устроил ее отец, чтобы развлечь зятя и его друзей.

Элизабет отбилась от кавалькады и не спеша ехала по лесной тропинке. Конь бесшумно ступал по мокрой, усыпанной листьями земле. За оголенные ветви деревьев клочьями цеплялся плотный серый туман. Шум охоты стих где-то вдали. Внезапно она услышала:

– Элизабет!

Девушка вздрогнула и оглянулась. Между могучими, черными от сырости стволами старых дубов она увидела всадника на белом коне.

– Я напугал тебя?

Она не отрываясь глядела на него. Воздух был пропитан сыростью, от влаги волосы Филипа завились колечками, а меховое оплечье плаща блестело от росы. Видимо, немало времени провел он в этом мокром лесу. Майсгрейв приблизился.

– Я давно хотел встретиться с тобой. Ты стала красавицей, Элизабет.

Она улыбнулась и протянула ему руку:

– Я рада тебе, Фил.

Они встретились так, словно не было долгих лет разлуки. Они ехали рядом, мирно беседуя, им было легко и хорошо вместе, и только приближающийся шум охоты заставил их очнуться. Элизабет почувствовала, что готова расплакаться, но сдержала себя.

– Боже мой, Фил, тебе надо ехать. Отец зол на тебя. К тому же я ведь невеста…

Филип, глядя в сторону, откуда доносился лай гончих, сказал внезапно охрипшим голосом:

– Матушка хотела, чтобы хозяйкой в Нейуорте стала ты. Что ж, она была права, а я увлекся, играя в героя. Я не спешил к тебе и теперь наказан.

Он взглянул на нее.

– Мы с твоим отцом стали врагами, а ты будешь женой другого. Мне же надо уходить. Прощай, Элизабет. И да хранят тебя Бог и все святые!..

Он резко повернул коня и ускакал. А она глядела ему вслед, пока силуэт всадника не растворился в тумане, и такая тоска сжала ее сердце, что она не смогла удержать слез.

Так, заплаканная, она и предстала перед женихом и охотниками. А через два дня Элизабет стояла перед алтарем, бледная и печальная. Она послушно произнесла «да» и позволила надеть себе на палец обручальное кольцо. Отныне она стала леди Грэй.

После свадьбы супруги недолго пробыли в Уорнклифе. Приданое невесты оказалось не так велико, как ожидалось, и это послужило причиной раздора между лордом и старым рыцарем. Забрав молодую красавицу жену, Джон Грэй увез ее к себе в далекий Уэльс, заявив, что нога его больше не ступит во владения тестя. И действительно, Элизабет так и не довелось никогда больше увидеть темных стен старого Уорнклифа.

Зато она стала хозяйкой обширного поместья, богатого, но невероятно запущенного. Элизабет с головой окунулась в новые обязанности. Ей пришлось провести осмотр всех кладовых, проследить, чтобы привели в порядок изрядно чадящие камины, заняться припасами и одеждой, заказать в Лондоне гобелены и непрерывно следить за вороватыми и нерадивыми слугами, которые давно отвыкли от хозяйской руки и были совершенно развращены бездельем.

Слава Богу, дел у нее хватало! К тому же у сэра Джона Грэя вечно гостили толпы захудалой родни, разорившихся друзей и просто прихлебателей, непонятно кем приходившихся хозяину. Поэтому в замке стоял нескончаемый шум, каждая трапеза превращалась в пир, любая верховая прогулка перерастала в травлю зверя или скачки, а перед закопченным камином главного зала вечно заключались пари, велись споры до хрипоты, и нередко дело доходило до того, что спорщики хватались за оружие. Все это было по душе Джону Грэю и страшно утомляло Элизабет, заставляя все реже вспоминать свое девичество и всадника на белом коне, возникшего из тумана.

К тому же она неожиданно для себя нашла удовольствие в плотской любви, и грубые, безыскусные ласки мужа стали доставлять ей упоительное наслаждение. Она смирилась с судьбой, привязалась к лорду Грэю, а когда поняла, что беременна, то и вовсе забыла о Филипе Майсгрейве.

Война Алой и Белой Розы не миновала и шумного замка сэра Грэя. В один из дней он явился в покои супруги в полном боевом облачении и объявил, что покидает ее, дабы сражаться за своего законного короля Генриха Ланкастера.

Элизабет в изумлении всплеснула руками:

– Друг мой, что вы говорите? Я ожидаю родов со дня на день, а вы покидаете меня в столь трудное время.

– Долг прежде всего, – произнес супруг. – Мое присутствие в замке в то время, когда вы разрешитесь от бремени, вовсе не обязательно. Замок хорошо укреплен, за его стенами вам нечего опасаться. К тому же здесь остаются мои троюродные братья – сэр Хью, сэр Джон и сэр Роб, а также мой шурин. Они позаботятся о вас. Я же отправляюсь на войну.

Фиалковые глаза леди Грэй, казавшиеся еще ярче на ее осунувшемся и подурневшем лице, наполнились слезами.

– Джон, о чем ты говоришь?! Я боюсь, мне страшно! Ведь я могу умереть. Молю тебя – ради всех святых, не покидай меня в эту минуту!

В ответ лорд Грэй разразился патетической речью, из которой следовало, что беременность – не болезнь, а естественное состояние женщины и что долг истинного рыцаря не цепляться за юбку, а обнажить меч за своего сюзерена, когда тот в беде. И он никогда не простит себе, если не примкнет к войскам Алой Розы, а станет отсиживаться за крепостными стенами. С этим он и отбыл.

А через несколько дней леди Элизабет разрешилась от бремени мальчиком. Роды прошли на удивление легко. Ее крепкое, здоровое тело с широкими бедрами и упругим животом было создано для материнства. Быстро оправившись, эта шестнадцатилетняя мать с некоторым удивлением разглядывала красный пищащий комочек, который назывался ее сыном. Она обнаружила в нем сходство с Джоном Грэем, и это ее несколько огорчило. Ибо она разочаровалась в супруге.

Два месяца прошли спокойно. Леди Элизабет не получала от сэра Джона никаких известий, но это ее не особенно волновало. Она полностью погрузилась в хлопоты материнства. Но однажды ночью замок окружили отряды вооруженных людей. Поднявшись на башню, Элизабет со страхом всматривалась в вереницы горящих внизу факелов.

Из темноты неслись хриплые звуки рога, какие-то голоса от имени герцога Йоркского требовали опустить мост и открыть ворота. Испуганная Элизабет бросилась к родственникам и приятелям мужа, но те лишь разводили руками и говорили, что Белая Роза ныне возобладала над Алой и лучше всего не оказывать никакого сопротивления.

В конце концов мост был опущен, и толпы вооруженных до зубов воинов ворвались в замок. Они вели себя как победители. Еще бы, ведь владелец замка сражался за Ланкастера! Воины требовали вина, мяса, по-хозяйски шарили в кладовых замка, хватали все, что им нравилось, срывали со стен гобелены, заворачивая в них серебряные подсвечники и посуду.

Элизабет с ребенком на руках и несколько служанок забились в дальний угол за камином и с ужасом следили, как хозяйничают в доме непрошеные гости. Но в самый разгар бесчинств, когда захмелевшие воины начали уже приставать к женщинам, в освещенный колеблющимся светом факелов зал вступила группа людей. Шедший впереди высокий, закованный в сталь рыцарь, оглядевшись по сторонам, громко приказал прекратить грабеж.

Заслышав его голос, Элизабет встрепенулась. А рыцарь, сняв и передав оруженосцу шлем, резким движением сорвал стальную кольчужную сетку, покрывающую его голову и плечи.

– Доблестные рыцари Белой Розы! – воскликнул он, и его твердый низкий голос достиг всех углов обширного зала. – Разве герцогу по сердцу, когда вы грабите тех феодалов, которые по доброй воле впускают его людей в свои владения? Разве не запрещает он творить беззакония в стенах тех, кто признает его власть?

– Но, Филип! – воскликнул один из прибывших ранее воинов. – Этот замок принадлежит Джону Грэю, который отчаянно сражался на стороне Маргариты. Пожалуй, не будет ничего худого, если мы поживимся добром врага.

– Прекрасно сказано, сэр Мэтью, – надвигаясь на говорящего, произнес Филип. – Но слова ваши приличествуют скорее грязному мародеру, чем рыцарю, носящему цепь и шпоры. Вторгнуться среди ночи в жилище женщины и, пользуясь ее беззащитностью, учинить разбой – вполне достойно вашей доблести. Со слабыми воюют только трусливые псы.

Сэр Мэтью с рычанием отшвырнул тюк гобеленов в сторону и обнажил меч.

– Ты ответишь за эти слова, Майсгрейв!

Филип также взялся за оружие.

– Отвечу всем, кто рискнет не подчиниться приказу Ричарда Йоркского и немедленно не покинет замок!

Сверкнули мечи, и воины, прибывшие с Майсгрейвом, встали рядом с рыцарем. Запахло схваткой.

Элизабет не глядя передала сына служанке и сделала несколько шагов вперед. Она не отрываясь глядела на Филипа. С разметавшимися по плечам кудрями, закованный в вороненую сталь, с мечом в руке, он казался ей прекрасным, как архангел Гавриил.

Но кровь не пролилась. То ли сыграло роль напоминание о приказе Йорка, то ли никто не захотел тягаться с таким искусным воином и его людьми. Мэтью, а потом и остальные воины, побросав награбленное, покинули зал.

Тогда Филип вложил меч в ножны и шагнул к Элизабет.

– Можешь быть спокойна. Больше этого не повторится. Я прослышал, что на твой замок собираются напасть, и, кажется, успел вовремя. Теперь все будет хорошо. Герцог благоволит ко мне, и я берусь добыть для тебя охранную грамоту.

Он снова говорил так, будто они расстались только вчера. В сердце Элизабет все перевернулось. Подойдя вплотную к Филипу, она жалобно попросила:

– Не покидай меня, мой Филип. Мне плохо без тебя…

Он несколько мгновений пристально глядел на нее.

– Сейчас я должен уехать. Но я вернусь. Если… Если ты будешь ждать меня.

– Тебя, тебя одного! Всегда. Пока не прервется дыхание…

Тогда он наклонился и осторожно поцеловал ее. И как же она была счастлива! Сейчас, когда минуло так много времени и свершилось столько перемен, у нее все еще сладко замирало сердце, когда она вспоминала те их встречи в течение нескольких долгих месяцев.

Это была греховная любовь, но, растворяясь в ослепительном упоении ласк Филипа, Элизабет забывала обо всем. Она раньше даже не подозревала, что ее тело способно испытывать подобное наслаждение. Супружеские объятия лорда Грэя казались ей теперь примитивными ласками мужлана, грубой плебейской дерюгой, в то время как нежная страсть Филипа Майсгрейва окутывала ее подобно нежному шелку. Сдержанная по своей природе, с Филипом Элизабет будто рождалась заново, и в ее теле расцветала новая, не осознаваемая ранее естественная природа женщины. Это и притягивало, и страшило. Элизабет таила от всех свою любовь и тайком бегала в церковь, стремясь замолить свой столь отрадный грех.

Но вскоре все изменилось. Удача вернулась к Ланкастерам, и Филип Майсгрейв вынужден был удалиться в свои северные владения. В замок возвратился сэр Джон, и все пошло по-старому. А у нее родился второй сын.

Война Роз все продолжалась. В это неспокойное время люди утешали себя, приговаривая: «Все переменится», и все действительно необратимо менялось. Лорд Джон Грэй Гроуби вновь отправился воевать, но на этот раз ненадолго. Ибо фортуна с пренебрежением отвернулась от партии Алой Розы, к власти пришел Эдуард Йорк, и началось то жуткое время, когда на дом Грэев посыпались всяческие невзгоды.

Лорд, жестоко изрубленный в одной из стычек, был доставлен в замок на носилках и теперь медленно умирал от ран, а леди Элизабет с двумя малышами на руках встречала у ворот все новых и новых посланцев короля, которые каждый раз конфисковывали что-нибудь из имущества или земель ее мужа в пользу казны либо подручных Эдуарда.

В это время, словно добрый гений, вновь появился Филип. Теперь он ничем не мог помочь семье Элизабет, ибо сам не получил никаких привилегий за службу Йоркам, но само его присутствие, сияющий любовью взгляд, его бережное отношение к ней ограждали Элизабет от бездны отчаяния.

После двухмесячных мучений лорд Джон скончался. Элизабет уронила несколько слез над его могилой и скоро успокоилась. И, хотя она чувствовала себя чудовищной грешницей, ощущение освобождения, испытанное ею после похорон мужа, было неописуемо. Теперь ничто не могло разлучить ее с Филипом Майсгрейвом, и они решили, что, как только минет срок ее траура, они соединят свои судьбы.

Элизабет казалось, что она ничем не заслужила подобного счастья и достаточно дуновения, чтобы все это развеялось, словно чарующий сон. Только когда рядом оказывался Филип, ее страхи исчезали сами собой. Но Филип часто и подолгу отсутствовал: на границе с Шотландией все еще шла война.

Оставаясь в одиночестве, она вновь томилась предчувствием беды. Подступала, хватала за горло нищета: владения лорда Грэя были почти полностью опустошены. И тогда Элизабет решила, что ей следует обратиться с мольбой о прощении к королю…

…Когда жизнь снова свела их с Филипом, они были уже чужими. Гордая, хмелеющая от сознания собственного величия королева – и ее молчаливый вассал с потухшими глазами и печальной улыбкой.

О, как она была жестока с ним! Господи, да она просто не сознавала меры своей жестокости! Ее надменный кивок при встрече или небрежно брошенное слово…

Когда Филип бывал во дворце, она особенно стремилась показать свою привязанность к Эдуарду, была подчеркнуто ласкова. Но ведь она знала, что их чувство еще не угасло и Филип молчаливо сносит все. Почему же его страдания доставляли ей странное удовольствие? Почему, когда он испросил позволения отбыть в свой родовой замок, она сделала все, чтобы Эдуард удержал его при дворе? А что за дикая мысль просватать за него Меган Перси? Господь Всемогущий!..

Тогда она считала, что поступает благородно. И только сейчас поняла, что его безучастное спокойствие приводило ее в неистовство. Она ждала бури, ведь Филип, казалось, должен был презирать ее. Где же тот прославленный Бурый Орел, которого она видела когда-то в замке своего отца, а позднее в поместье лорда Грэя? Но Филип оставался неизменно покорен и нелюдим… Ее любовь… Ее навсегда утерянная любовь…

Королева поднялась. Поленья в камине прогорели, стало прохладно. Кутаясь в меховую накидку, Элизабет прошлась по залу и, кликнув слуг, велела подбросить дров, затем подошла к высокому стрельчатому окну и долго вглядывалась в затянутый мглой вечерний город. Шпили башен и ряды крутых крыш Йорка выглядели размытыми и зыбкими сквозь пелену дождя. Одинокий колокол звал к вечерне.

Ей показалось, что Королевский совет сегодня чрезмерно затянулся. Словно отвечая ее мыслям, с улицы донесся шум, о плиты двора зацокали подковы. Королева немедленно распорядилась о вечерней трапезе, подумав, впрочем, что вряд ли Эдуард расположен ужинать. Если совет так затянулся, значит, снова какая-нибудь напасть, а в таких случаях король неизменно терял аппетит.

Эдуард капризен и избалован, а вокруг полным-полно недругов и злопыхателей. Едва ли не с первого дня их брака Элизабет решила стать королю идеальной супругой, дабы не упустить того, чего достигла. Всегда ровная, нежная, терпеливая, она должна любой ценой поддерживать в ветреном Эдуарде уверенность, что он не ошибся в выборе. Что ж, королева есть королева, и кому какое дело до того, что спрятано у нее в глубине сердца…

3. Братья

Эдуард вошел стремительно. За ним спешили слуги, но он отослал их грубым окриком. Молча обогнув кресло, где сидела королева, он остановился перед камином, замер, глядя на огонь.

Элизабет видела, что король измотан и раздражен, и ждала, пока он успокоится. Воцарилась тишина, прерываемая лишь гудением огня да завыванием ветра в трубе.

– Все идет хуже некуда, Элизабет, – сдавленным голосом сказал наконец король и устало потер лицо ладонями.

– На все воля Божья, – тихо ответила королева.

– Воистину. Но если еще полгода назад я считал, что трон наш прочен как никогда, то сегодня судьба отвернулась от меня и мы можем потерять и власть, и королевство, и саму жизнь.

Он выглядел изможденным. Элизабет подошла и ласково коснулась отливающих медью волос мужа.

– Не преувеличиваешь ли ты, мой дражайший?

– Нет, Элизабет, нет! Клянусь обедней, я в отчаянии. Подумать только! Казна пуста, люди ропщут, в стране голод, грабежи… Мои подданные сомневаются во мне, считая, что я своей мягкостью довел королевство до подобного положения. Некоторые области, почти целые графства выходят из повиновения, и там только и разговоров, что я узурпатор, а не законный король. Кент, Уорвикшир, Пемброк, Оксфордшир!.. По сути это лены Ланкастеров, и я ничего не могу поделать с ними. Святые угодники! А ведь еще не так давно я чувствовал себя хозяином своего королевства! Кое-кто из лордов и мой брат Глостер настаивают на военных экспедициях внутрь страны, чтобы покарать ослушников, но как я могу развязать войну сейчас, когда распря Роз наконец приутихла? Как я могу пойти на это, когда опасность ежеминутно грозит извне? Пришли вести, что Уорвик при посредничестве короля Луи собрал во Франции крупные силы сторонников Ланкастеров, вербует наемников. А тут еще наш сосед, коварная Шотландия, только и ждет, когда Ланкастер и Йорк вновь схлестнутся, чтобы обрушиться на нас с севера. О Господи, помяни царя Давида и всю его кротость!

Элизабет, дошло до того, что я не могу верить даже ближним. Лорд Стэнли, например, отмалчивается и сторонится меня. Ричард сообщил, что в его замке побывал посланец Уорвика, и чем закончился их разговор – знает один Бог. А брат Уорвика маркиз Монтегю, который так клялся в верности мне, так осуждал своеволие Делателя Королей, теперь, по сути, вышел из повиновения, укрылся в Уорвикшире и правит там самолично, объявив графство на военном положении. Второй брат Уорвика, архиепископ Йоркский, хоть и стал крестным отцом нашей дочери, но его молчаливое пренебрежение дает основания сомневаться в его лояльности. Лорд Экзетер открыто дерзит, добряк де Ла Поль постоянно угрюм и в явной растерянности. А Джаспер Тюдор, этот преданный пес Маргариты, который попросту игнорирует нас и совершает военные вылазки из своей крепости Харлех! Есть и другие, все эти Монтгомери, Стаффорды, Бофоры! Пошатнись мой трон хоть на мгновение, и они мигом переметнутся к проклятому Делателю Королей! О Уорвик! Когда я был мальчишкой, он многому научил меня, я звал его отцом, а теперь денно и нощно молю Господа, чтобы он покарал этого изменника и честолюбца. Ибо в Англии не будет покоя, пока один из нас не сойдет в могилу. Так будь же он трижды проклят, проклят, проклят!..

– Государь! – резко одернула его Элизабет.

Король говорил словно в забытьи, взвинчивая себя и срываясь на крик. Ей пришлось напрячь голос. Эдуард вздрогнул и опустил голову.

– И что же вы решили в совете? – спросила Элизабет.

– Они требуют, чтобы я отправился усмирять непокорные графства. Но я не хочу. Сердце говорит мне, что сейчас не время.

– А что Глостер?

– Он с остальными.

Элизабет усмехнулась:

– Remedium miserabile[8]8
  Ничтожное средство (лат.).


[Закрыть]. И если ты согласишься, ничего хорошего из этого не выйдет. Ты прав: стоит сейчас начать войну внутри страны, наши внешние враги, не колеблясь, как волки накинутся со всех сторон.

– А что же делать? Бетти, что посоветуешь ты?

Королева вздохнула и, отойдя, вновь опустилась в кресло.

– Попробуем по порядку, – негромко начала она. – In principio[9]9
  Прежде всего (лат.).


[Закрыть] следует подумать о пополнении казны.

Эдуард криво усмехнулся:

– Верно. Но из-за неурожая бароны отказались платить сеньориальную ренту. Простолюдины выжаты до предела, и мои шерифы выколачивают из них лишь малую часть налогов. Я не могу убедить парламент хотя бы уменьшить вес монеты, чтобы пополнить казну, ибо она и без того обесценена и это может привести к взрыву недовольства.

– Надо повысить пошлину на вывоз шерсти.

– Сделано дважды. В итоге мы только заморозили торговлю и вызвали раздражение у герцога Бургундского[10]10
  Бургундские Нидерланды в то время были основными партнерами Англии по торговле шерстью.


[Закрыть]. Купцы же припрятали товар и ждут не дождутся возвращения Уорвика.

– Возьми заем у ломбардцев[11]11
  Иммигрантские торгово-ростовщические сообщества, выходцы из итальянской области Ломбардия – отсюда их прозвище.


[Закрыть].

– А-а, эти… С них и так уже три шкуры содрали в счет празднеств в честь рождения принцессы.

– Что ж, остриженную овцу дважды не стригут, – задумчиво проговорила королева известную поговорку. – Но послушай, что, если позволить евреям торговать в Англии? Со времен Эдуарда I этих христопродавцев не допускали к нашей торговле, однако сейчас можно сделать кое-какие послабления. По крайней мере, их предприятия принесли немалую выгоду государям на континенте.

– Но что скажут на это английские предприниматели? – с сомнением в голосе произнес король.

– Они ничего не посмеют сказать. Пусть помалкивают, ежели их не устраивают нынешние торговые пошлины.

Эдуард мгновение колебался, а затем взглянул на супругу с улыбкой:

– Вы отчаянная женщина, моя королева. Но, пожалуй, стоит рискнуть.

– А что вы скажете насчет продажи титулов разбогатевшим купцам и землевладельцам?

– О Боже, Бетт! Ты пугаешь меня. Как можно смешивать простолюдинов с благородным английским дворянством!

– Ну, эта река изрядно обмелела за время войны Роз. Половина старейших родов Англии истреблена в междоусобных войнах; ты сам, по примеру графа Уорвика, велел щадить лишь простой люд, но вырезать баронов. Так что, если за хорошую плату пополнить благородное сословие, тебя никто не посмеет осудить. Казна, казна!.. Помни о казне!..

Эдуард был поражен неожиданным ходом мыслей жены. Элизабет же коснулась всего: и налогов с дорог, и доходов от конфискованных владений, и рыночных цен, и займов от городов. Эдуард не верил своим ушам, ибо не среди первых лордов королевства, а здесь, в огромном пустом зале, состоялся подлинно королевский совет, и единственным его советником была королева.

– Бетт, я боготворю тебя!

Она лишь слегка улыбнулась и продолжала – не слабая женщина, томящаяся по ушедшей любви, но венценосная особа, европейская властительница, холодная и расчетливая, такая, какой она сама не знала себя, пока не оказалась на вершине власти.

Теперь речь шла о ближайших к королю вельможах.

– Ты говоришь, Монтегю бунтует, недовольный тем, что не поощрили его преданность? Что ж, он сердится на то, что ты отдал обещанный ему титул графа Нортумберленда лорду Перси. И конечно, Монтегю только и ждет момента, чтобы переметнуться на сторону своего старшего брата Уорвика, с возвращением которого рассчитывает вернуть утраченные позиции. Однако у тебя есть способ вновь расположить его к себе, да так, что он забудет о титуле лорда всего Севера.

– Что ты имеешь в виду?

Элизабет с улыбкой потерла висок.

– У Монтегю есть сын, прелестный семилетний малыш. У тебя – дочь. Обручи их.

– Святые угодники! Отдать первую невесту Англии за Невиля?..

– Зато после этого Монтегю будет предан тебе, как пес. Подумай, его сын станет претендентом на престол! А затем… О, я думаю, дальше этого дело не зайдет, потому что я нарожаю тебе кучу настоящих наследников – истинных Плантагенетов Йоркской ветви.

Эдуард вдруг просиял, а потом схватил тонкие кисти рук жены и стал осыпать их поцелуями.

Выждав, пока уляжется этот порыв, Элизабет продолжала. И чем дальше она шла в своих рассуждениях, тем легче становилось на душе у короля. Казалось, она продумала и учла все, что могло случиться.

– И почему, собственно, тебя так смущает нерешительность Ла Поля? Необходимо укрепить его веру, скорее всего, тоже через родство. Возьмем, например, твою сестру Бетти… Опять же Экзетер. Его крошке Мэри не исполнилось и трех лет. Вполне подходящая партия для моего старшего, Томаса.

По лицу короля промелькнула тень, ибо Элизабет уж слишком рьяно сочетала браком своих родственников со старой знатью, однако королева, казалось, не заметила его неудовольствия и горделиво произнесла:

– Полагаю, Экзетер не станет упорствовать в том, чтобы породниться со своей королевой.

Они возобновили разговор, вновь обсуждая, как упрочить свое положение среди знати, где и как изыскать деньги. Их совет затянулся допоздна. В стекла, схваченные свинцовыми переплетами, неистово хлестал дождь. Внезапно в тишине гулко прозвучали одинокие рукоплескания.

Оба вздрогнули, невольно оглянувшись. Припадая на одну ногу, к ним приближался горбун Глостер.

– Я в восторге, брат мой, я в неистовом восторге! Небо даровало вам лучшую супругу, какую только может пожелать смертный, а нам – добрую и мудрую королеву. Я поневоле услышал часть вашей беседы и просто не могу прийти в себя. Ваше величество, вы созданы, чтобы повелевать народами.

Ричард склонился в поклоне, ловя руку Элизабет. Эдуард с улыбкой взглянул на супругу, но королева была бледна.

– С каких это пор вы, Ричард, позволяете себе шпионить за своими государями?

– О, вы несправедливы, моя королева. Клянусь крестом, в который верю, у меня не было дурных намерений. Просто ваши величества отсутствовали за ужином, и за это время мне пришла в голову одна мысль. Вот я и отправился искать короля. Но здесь, у камина, я обнаружил вас в уединении, застал сцену семейного согласия и счастья, которого я, несчастный калека, лишен. И сердце мое затрепетало, я позволил себе несколько минут любоваться вами. Разве это грех? Однако, вняв смыслу ваших речей, о моя королева, я не удержался и зааплодировал.

Склоненный в поклоне, Ричард выглядел еще более горбатым. Тон его голоса казался самым что ни на есть простодушным, но Элизабет не верила ни единому слову и не могла скрыть гримасу презрения и гадливости. Ричард заметил это и вздохнул:

– Эдуард, любезный брат мой, твоя супруга слишком прекрасна, чтобы терпеть подле себя такого калеку, как я. А ведь я искренне ее люблю.

– В самом деле, Бетти, ты чересчур строга к Ричарду. Он наш брат, и ты должна любить его любовью сестры.

Королева молчала. Ричард воздел руки.

– Отвергнутым рыцарям всегда приходится страдать из-за холодности прекрасных дам. Особенно если у них за плечами вместо великих подвигов – горб. Однако сердцу не прикажешь. На холодность отвечают верностью и любовью. Поэтому, чтобы хоть немного расположить вас, сударыня, к несчастному горбуну, я рискну просить вас принять…

– Заранее благодарна, но я ничего не…

Слова застыли у нее на устах, когда Глостер, достав из-под камзола тисненый сафьяновый футляр, стремительным движением раскрыл его. На голубом атласе мерцало лунным отсветом ожерелье из жемчуга необычного кремового оттенка.

Элизабет замерла.

– О!..

Глостер протянул футляр.

– Я рад, что угодил моей королеве.

Элизабет взяла ожерелье. Она любовалась им, взвешивая на ладони, перебирая отборные жемчужины, и, наконец приложив к груди, взглянула на супруга.

– Вам нравится, ваше величество?

– Этот блеск гармонирует с тоном вашей кожи, дорогая. Вы прекрасны.

Он рассмеялся, тепло взглянув на брата.

– Вот видите, Бетт, как расположен к вам Дикон[12]12
  Дикон, Дик – сокращенное от Ричард.


[Закрыть]. Даже я не смог бы так изысканно преподнести сей дар. А ведь бьюсь об заклад, что знаю этот жемчуг.

Ричард удержал на лице улыбку, лишь уголки губ слегка дрогнули. Он предпочел бы, чтобы Эдуард сохранил свое открытие при себе. Но король уже взял из рук супруги ожерелье и внимательно разглядывал.

– Клянусь Распятием, это, должно быть, тот удивительный жемчуг, который герцогиня Джоана[13]13
  Джоана Бофор (ум. 1440) – бабка по матери Эдуарда Йорка, представительница предшествующей династии Плантагенетов.


[Закрыть] преподнесла нашей матери в день ее свадьбы. Но я слышал, что мать некогда заложила его ломбардцам. Хорошо, что ты его разыскал и выкупил, Дик. Такая роскошная вещь должна оставаться в семье.

Королева вздрогнула. Очарование ожерелья мгновенно развеялось, ибо королева разгадала коварный план Ричарда. Ее отношения со свекровью и так были на грани скандала, и нетрудно представить, как разъярится надменная Сесилия Йоркская, узнав, что ее жемчуг достался невестке не королевской крови.

Королева вздохнула, опуская жемчуг в футляр.

– Возьмите его, Ричард. Я благодарна за вашу любезность, однако прошу передать это ожерелье моей дражайшей свекрови.

– О государыня, – склонился Ричард, – наша мать – женщина в летах, она живет вне двора и не имеет причин украшать свой вдовий наряд подобным великолепием. Тогда как вы, женщина молодая и прекрасная…

– Вы меня избалуете, милорд. Ваша щедрость не знает границ. Сначала прекрасный иноходец, который, как оказалось, перекуплен вами у торговца, уже обещавшего его лорду Перси. Затем, перед самым праздником Троицы, – дивный персидский ковер, который незадолго до этого исчез из покоев епископа Линкольнского. Помнится, тогда вышел досадный инцидент, когда его преосвященство увидел ковер у меня. Поэтому, дорогой Ричард, я больше не рискую пользоваться вашим великодушием.

Но Глостер, хотя и понял, что его интрига раскрыта, продолжал настаивать, пока не вмешался король:

– Пустое, Бетт. Этот жемчуг словно создан для тебя. Доставь радость обоим Йоркам.

Элизабет со вздохом закрыла футляр. Королю она не могла перечить.

– Как скажете, ваше величество.

Про себя же решила, что ни при каких обстоятельствах не наденет это ожерелье.

Ричард был удовлетворен. Отпустив несколько любезностей, он повернулся к брату и стал серьезен.

– Мне необходимо поговорить с вами, государь.

Элизабет поднялась. Когда верный Глостер желал беседовать с братом, ей полагалось удалиться.

Какое-то время Ричард прислушивался к ее шагам, затем пересек зал и плотно прикрыл за королевой дверь, что разгневало Эдуарда.

– Это излишне, Дик. К тому же у меня от Элизабет нет тайн.

Ричард, зябко потирая руки, направился к камину. Пламя отражалось в золотом шитье его камзола, украшавшие платье драгоценности позвякивали при каждом движении. Король, облаченный в стеганый камзол из темного сукна, выглядел одетым гораздо проще, чем его брат.

– Видишь ли, Нэд, – начал Ричард, – я бесконечно ценю королеву. Я слышал, что она говорила, и отдаю должное ее уму. Однако принять подобные решения куда легче, чем выполнить их.

– Я добивался трона не для того, чтобы бояться трудностей!

– Однако до последнего времени ты их довольно ловко избегал. Вернее, не замечал. Но ты не мог не знать, что двор тревожат, а страну возмущают твои бесчисленные любовные связи и расточительные кутежи. Да и сама власть казалась тебе легкой забавой, пряной приправой к твоим утехам. Я не говорю уже о твоей скоропалительной женитьбе и том, что она повлекла за собой… Погоди гневаться! Мы братья, и я порой могу сказать тебе горькую правду. Кровь, пролитая мною ради утверждения Йоркской династии, и те усилия, которые я совершаю, чтобы облегчить твое правление, позволяют мне так поступать. Корона Йорков для меня священна, и я денно и нощно стремлюсь укрепить ее.

Эдуард задумчиво крутил перстень на безымянном пальце.

– Сегодня ты, Ричард, советовал мне начать военные действия против моих же вассалов. Но королева открыла мне глаза на гибельность этого предложения. Что ты скажешь об этом?