Текст книги "Обрученная с Розой"

28. Бордо

Они выехали чуть свет и долго ехали через ланды. Унылая равнина была покрыта вереском, зарослями колючего терновника и дрока. Песчаная тропа вилась среди заболоченных низин, кое-где темнели вершины елей. Жилье попадалось редко, только порой на горизонте возникали лениво вращающиеся крылья мельниц да среди пологих лиловых холмов бродили стада овец.

Смахивающие на ведьм крестьянки изредка пересекали им дорогу с корзинами трав или вязанками хвороста, останавливались и долго глядели вслед, заслонившись рукой от солнца. Среди зарослей попадались развалины часовен, таких древних, что стены их покрывал мох и лишь с трудом можно было различить резьбу на плитах.

Анна ехала на крупе Кумира позади Майсгрейва. Она снова была в мужском костюме, лишь сапоги и плащ на ней были новые. Девушка уже успела утомиться в пути, и теперь, когда конь шел ровной, размеренной рысью, ее невольно стало клонить в сон. Было душно, и Анна откинула капюшон, предоставив ветерку трепать отросшие волосы. Ее глазам наскучило однообразие пейзажа – бесконечные невысокие холмы светлого песка, волнуемый ветром вереск, среди которого кое-где поблескивала вода болот.

Держась обеими руками за широкий пояс рыцаря, девушка, прикрыв глаза, вспоминала, как они распрощались с семьей рыбака. Правда, сам рыбак лишь что-то буркнул в усы и направился к лодке, кликнув внука. Жан покорно пошел следом, но Анна видела, как мальчик несколько раз оглядывался, и помахала ему рукой. Женщины же с любопытством разглядывали Анну в одежде пажа, скользили взглядом по ее обтянутым узкими штанами ногам, по недлинному широкому плащу с большим капюшоном и застежкой на плече. Однако простились они с гостями сердечно и долго махали им вслед, пока силуэты рыцаря и его спутницы не исчезли среди дюн.

Под копытами поскрипывал песок, звенели цикады в кустарнике. Анна тряхнула головой, отгоняя сон. Губы ее пересохли, хотелось пить. Ей, уроженке туманной Англии, была непривычна жара. Она расшнуровала ворот и покосилась на Филипа, который словно не замечал солнца.

– Вы не устали, миледи?

– Все в порядке.

Но ее голос был едва внятен, и рыцарь решил не торопить коня. Не имеет значения, когда они прибудут, а девушка еще не окрепла после болезни.

Внезапно он напрягся. Голова Анны доверчиво склонилась на его плечо – девушка уснула. Качнувшись вперед, она машинально обвила его руками, сомкнув их на груди рыцаря. Теперь Филип старался вовсе не шевелиться, опасаясь разбудить девушку. Слегка повернув голову, он глянул через плечо и улыбнулся. Волна нежности охватила его с такой силой, что по телу прошла дрожь. Филип отвернулся. Он старался думать о дороге, но все мысли заглушал стук сердца Анны, который он ощущал и через кожу колета.

Анна спала. В том, как она уснула на полуслове, было что-то детское. Но Филип знал, что она вовсе не дитя, а настоящая дочь Евы с горячей кровью. В те дни, когда она металась в бреду между жизнью и смертью, он понял, как бесконечно дорога ему эта девушка, и молил небеса спасти ее.

Она твердила его имя в забытьи словно заклинание, как нечто могущественное, что только и могло спасти ее, и сердце рыцаря разрывалось от нежности и отчаяния. Прежде ему казалось, что он может оградить ее от всего света, теперь же проклинал свое бессилие…

Да, он любил ее, но между ними всегда непреодолимой стеной стоял долг, и это заставляло его сдерживать себя, быть с ней холодным и сторониться ее. Он знал, что так необходимо, и не желал ей зла, понимая, что поддайся он слабости – и доброе имя Анны может быть опорочено. Она принадлежит к очень высокому роду, и, когда займет подобающее ей положение, слишком много глаз будут неотрывно следить за ней… Нет, он вовсе не хотел сделать ее несчастной и поэтому даже испытал некоторое удовлетворение, заметив, что после той неукротимой вспышки страсти на корабле Анна начала избегать его. Он видел, что ее терзает уязвленная гордость, но было бы хуже, если бы между ними что-то произошло и, опомнившись, девушка возненавидела бы его. Нет, им следует оставаться чужими, так будет во всех отношениях лучше… Лучше?

Дыхание девушки касалось его волос. Филип чувствовал тепло ее тела, и кровь шумела у него в голове.

«Честь и долг превыше всего! Если я хочу Анне добра, то должен держаться подальше. Вокруг довольно женщин, чтобы забыться. Анна же… Анна еще дитя, длинноногое дерзкое дитя с мальчишескими повадками… и страстным взором. О, в этих изумрудных очах поистине адское пламя. Удивительная девушка! Порой я не могу отвести взгляд от ее лица, думаю лишь о ней, а ее стриженая головка и веснушки снятся мне каждую ночь, и даже во сне я упиваюсь поцелуем, соединившим нас во время бури».

Анна что-то пробормотала во сне. Филип снова оглянулся.

«Лучше бы она не прижималась так ко мне. Клянусь мессой! Я ведь живой человек и могу не удержаться…»

Он осторожно коснулся сомкнутых на его груди рук девушки. Ему хотелось сжать их до боли и покрыть поцелуями. Сердце билось редкими тяжелыми ударами, а по жилам словно струился расплавленный свинец.

«Святые угодники! Что со мной?!»

Он яростно пришпорил коня. Кумир обиженно заржал и рванулся в сторону. Анна спросонок изо всех сил обхватила грудь рыцаря.

– Я, кажется, спала?..

Филип не отвечал, посылая вперед Кумира. Ему хотелось бежать от нее, от себя, от всего на свете. Конь летел, будто за ними гнался сам сатана.

Анна едва перевела дух, когда рыцарь наконец натянул поводья и конь перешел на шаг, тяжело вздымая потемневшие от пота бока.

– Что случилось? – спросила Анна.

Майсгрейв молчал. Скачка отрезвила его. К тому же пустынные пески ланд остались позади. В тех местах словно сам Люцифер нашептывал ему отбросить прочь здравый смысл и воспользоваться минутой.

Анна выпрямилась, изумленно глядя по сторонам. Когда она заснула под мерное покачивание седла и стрекотание цикад, они ехали среди бесплодных песков. Теперь же перед ней расстилалась совсем иная земля. Это был Юг Франции, золотая Аквитания, земля, за которую триста лет боролись англичане и французы, не в силах отказаться от столь лакомого куска. Это был край вина, солнца и поэзии, край, который прекрасная Элеонора Аквитанская отдала Англии вместе со своей любовью к Генриху Плантагенету[78]78
  Элеонора Аквитанская (1122–1204) – герцогиня Аквитании. Была королевой Франции, но после ее развода в 1152 году с Людовиком VII стала женой английского короля Генриха II. Ее земли вошли в состав английской короны и были возвращены Франции только в результате Столетней войны.


[Закрыть] и который лишь недавно, после кровопролитной войны, вернулся под сень французской короны.

Заходящее солнце заливало все вокруг янтарным светом. Привыкшая к туманному климату Альбиона, Анна никогда еще не видела неба такой глубокой голубизны, никогда ее не слепило такое яркое солнце. Повсюду на холмах курчавились виноградники, цвели фруктовые деревья. Раздавался щебет птиц, благоухали заросли маслин и смоковниц вдоль дороги. Здесь и там возносились ввысь зубчатые башни замков, увитые жимолостью и розами. Поднимая пыль, по дороге брело стадо свиней. Смуглые девушки с обнаженными плечами, грациозно покачиваясь, несли на головах корзины с поклажей, сворачивая к белым домикам с островерхими крышами. Гостеприимные аквитанцы приглашали путников спешиться и отведать душистого кларета. Их певучий говор звучал по-особому – это был звучный гиеньский диалект. В воздухе витал дух вина, чеснока и мяты. У пруда дети в широкополых соломенных шляпах пасли гусей, наигрывая на свирели. Они тоже были смуглые и темноглазые, их смех звенел в воздухе.

После размытых дорог Англии, где за каждым кустом подкарауливала опасность, где на каждом перекрестке щекотала обоняние трупная вонь, Филип с Анной оказались в ином мире. Здесь никто никого не боялся, путники не спешили убраться с дороги, едва завидев вооруженного всадника, а дозорные на башнях не торопились схватиться за оружие. Крестьяне в холщовых одеждах трудились на виноградниках, подрезая лозы, или шли по пашням за плугом, который тащили тучные белые волы. Пришедшие с кувшинами к придорожному источнику молодые поселянки при их приближении приветливо заулыбались, а близ выбеленных известью монастырских стен розовощекие монахи благословили путников, вовсе не торопясь захлопнуть ворота обители.

Анна пребывала в восторге.

– Поистине небо благоволит к этому краю!

– Здесь больше пятнадцати лет не знают войн, – заметил Майсгрейв.

– А разве в этом дело? Нет, мир стал бы скучен без звона оружия. Все зависит от Божьего благословения, ниспосланного на эту землю. Святая Дева, как глупы были Ланкастеры, упустив этот край!

– Вольно ж вам так говорить, миледи! Или вы забыли, что ваш отец держит руку Ланкастера?

– Я помню. И когда отец избавит Англию от Йорков, я уверена, он захочет вернуть короне золотую Аквитанию!

– Для начала ему придется схлестнуться с Йорками, – нахмурился Майсгрейв. – Они сильны, и Англия признала их.

– Так уж и признала, – язвительно заметила Анна. – А непокорные земли Уорвикшира и Оксфорда? Вспомните Лондонский мост, сэр. И зачем, казалось бы, Йоркам заигрывать с Уорвиком, посылая ему письмо? Не оттого ли, что трон их непрочен и они спешат переманить на свою сторону Делателя Королей?

– Что в этом письме, мне неизвестно, – сухо сказал Майсгрейв, и Анна невольно прикусила язык. – Но я уверен, что, если Йорки кинут в Англии боевой клич, найдется немало честных сердец, которые станут с оружием на сторону государя.

– Законный государь томится в Тауэре! – выпалила Анна.

– Куда, смею напомнить, его упрятал ваш отец, миледи, и о котором ни он, ни вы и не вспоминали, пока король не вступил в брак с Элизабет Грэй.

Оба рассерженно замолчали. Сумрачная тень войны Роз преследовала их и в этом благодатном крае. Они принадлежали к разным партиям и сейчас одновременно вспомнили, что судьба, так неожиданно соединившая их, скоро вновь предъявит свои права и разведет их по разные стороны крепостных стен. Им стало грустно.

В роще одиноко куковала кукушка. Над головой свешивались цветущие плети вьющихся растений. Они миновали оливковую рощу на холме, и впереди сверкнула величественная Гарона, в зеленых водах которой отражались шпили замков и тополя. Прямо перед ними, прекрасный, как мираж, среди тучных полей и виноградников предстал город Бордо – столица края.

Анна сразу же забыла о мимолетной размолвке и восхищенно присвистнула. Город отчетливо вырисовывался на фоне ясного неба, его башни, стройные шпили церквей и многочисленные строения полумесяцем разворачивались вдоль берега реки. Черепичные крыши в лучах закатного солнца казались охваченными пламенем. В воздухе плыл мелодичный звон множества колоколов и ощущался легкий запах печного дыма.

Когда расстояние до Бордо сократилось, стало ясно, что в городе праздник. Толпы хмельного народа весело шумели близ древнего крепостного вала. Тут же происходили петушиные бои, а украшенные цветами девушки, распевая, водили на лугу хороводы.

Филип и Анна подъехали к городским воротам, и подвыпившие стражники лишь дружелюбно помахали им. Одного из них Майсгрейв спросил, что означает все это веселье.

– Вы, сударь, видно, прибыли издалека, – ответил тот, – иначе, клянусь святым Андре – добрым покровителем преславного Бордо, вы бы знали, что сегодня в городе празднество в честь прибытия сюда нашего герцога Карла!

– Вашего герцога?

– Да-да! Мы жили и под англичанами, и под королем Людовиком, но теперь, когда его брат Карл Французский приобрел титул герцога Гиеньского и получил наши земли в удел… О, теперь у нас есть господин, который всегда будет с нами. Недаром отцы города устроили в его честь такой праздник! Вы прибыли слишком поздно и не видели, как встречал Бордо Карла Гиеньского!

Он начал было толковать о роскошной мистерии[79]79
  Мистерия – сценическое представление, обычно на библейские сюжеты, разыгрывавшееся в праздничные дни на площадях.


[Закрыть], в которой участвовало чуть не полгорода, о тысячах голубей, которые при въезде герцога в город были выпущены с колокольни собора Святого Андре, и еще о чем-то, ибо изрядно выпил и готов был болтать без умолку, но Филип не стал дальше слушать, и они въехали в город.

На улицах была толчея, и, хотя вечернее солнце освещало лишь коньки крыш, было светло, как днем, от многочисленных факелов, пестрых фонариков и костров на перекрестках и площадях, вокруг которых под звуки тамбуринов и кастаньет веселились толпы гуляк. Город еще не прибрали, и улицы были усыпаны увядающими цветами. Повсюду развевались знамена и вымпелы, расшитые гербами Бордо. С балконов и из окон свешивались гобелены и ковры. Отовсюду неслись мелодичные звуки лютни и скрипок, звон бубна, в темных дворах ржали кони.

Анна сразу же прониклась атмосферой веселья. Дух южного города, с его мельканием огней, улыбками, плясками прямо на улицах, винными парами, перемешанными с чадом жаровен, – все это как нельзя пришлось ей по душе, глаза ее разгорелись, и она почти приплясывала на крупе коня за спиной Майсгрейва.

Филип уверенно направлял скакуна по узким, похожим на кривые коридоры улочкам. Кумир испуганно косил глазом на множество огней, закидывал голову и фыркал. Анна хохотала.

Они выехали на широкую площадь, где высились величественный собор Святого Андре и городская ратуша. Разряженная толпа пела и плясала, тут же давали представление бродячие лицедеи. Здесь можно было видеть и знатных сеньоров в дорогих парчовых камзолах, предпочитавших, видимо, легкое городское веселье церемонному застолью в покоях герцога Карла и лихо отплясывавших в обнимку с простыми горожанками.

Несколько монахов из обители Святого Андре, уже изрядно захмелев, тоже пустились в пляс, не думая о строгой епитимье, которую наложит на них завтра настоятель. В центре площади находился фонтан, бивший вином, и простолюдины запросто черпали и пили из него. Воздух был пропитан запахом разгоряченной плоти и горящей смолы.

Филип услышал, как Анна что-то произнесла, но в шуме не разобрал слов. А уже в следующий миг она соскользнула с крупа коня и исчезла в толпе. Рыцарь забеспокоился.

– Миледи… О черт! Мастер Алан! Где вы?

Но Анна уже пробиралась к фонтану. Какой-то детина в капюшоне зачерпнул и поднес ей ковш вина. И она осушила его до дна, смеясь и блестя глазами. Филип, держа Кумира под уздцы, с трудом пробивался к ней. Какая-то пьяная девка с хохотом повисла на нем, и он еле от нее отделался. Мимо с визгом и смехом проносились, сцепившись руками в фарандоле, юноши и девушки. Анну едва не увлек этот поток разгоряченных тел, но рыцарь успел поймать ее за руку. Лицо его было рассерженным.

Девушка виновато взглянула на него снизу вверх.

– О сэр… Здесь так славно! Никогда не видела подобного веселья.

Она по-детски, во весь рот улыбалась. Филип оставался серьезен. Кивком велел ей сесть на коня и придержал стремя, пока она садилась.

«Прежде всего надо выбраться отсюда. В этом городе все словно обезумели, и Анне это определенно по вкусу».

Он слышал, как она звонко смеется сзади, как подпевает музыкантам. Оглянувшись, он увидел, что в руке у нее снова кружка, а на голове откуда-то появился помятый венок из нарциссов.

Филип против воли рассмеялся.

«Сейчас, с этими цветами, она похожа на фею… и одновременно на пьяного школяра. Святые угодники, это и есть графиня Уорвик, из-за которой едва не вспыхнула новая война Роз? Воздух Аквитании окончательно вскружил ей голову».

Он вздохнул облегченно, лишь когда они углубились в лабиринт улочек и шумная толпа осталась позади. Но и здесь чувствовался праздник. Мальчишки бегали с цветными фонариками, молодежь, собравшись группами, напевала и перешучивалась, слышался перезвон струн, звучал женский смех. Горожане явно не торопились расходиться по домам, обсуждая события праздничного дня.

– Мэтр Тибо, вам удалось отведать хоть крошку от тех сахарных зверей, что были выставлены для народа у ратуши?

– Нет, соседушка. Когда я туда добрался, там уже не на что было взглянуть. Зато я был у ворот Кайо, когда герцог въезжал в Бордо, и смог увидеть вблизи дары, которые отцы города преподнесли его светлости.

Старая женщина, высунувшись из окна лавочки, с сильным гасконским акцентом сообщала соседке напротив:

– Моя невестка, та, что служит кухаркой в аббатстве Святого Андре, ухитрилась одним глазком взглянуть на пир, который устроили в честь нашего герцога, благослови его Господь! Она говорит, что столы ломились от яств, блюда и сосуды сверкали драгоценными каменьями, а среди зарослей петрушки и салата на столе возвышались фигуры мифических животных, раскрашенные и позолоченные. Перед самым пиром окна затемнили, зверей подожгли, и они пылали, стреляя петардами, к великому удовольствию герцога и знати.

В этот миг небо над кровлями домов озарилось потешными огнями. Люди весело загалдели, выбегая на открытые места, а Филип наконец-то увидел внушительных размеров оштукатуренный дом с легкими башенками по углам. Возле него виднелся шест с привязанным к нему пучком сена, означавший, что здесь путников ждут отдых и ночлег.

Это была одна из лучших городских гостиниц «Белый олень», о чем свидетельствовала вывеска, изображавшая это благородное животное. У входа лежала плита, служившая подножкой для всадников. На нее и соскочила Анна, однако тут ее повело, она качнулась так, что венок слетел с головы, и, не поддержи ее рыцарь, она могла бы растянуться на мостовой. При свете потешных огней он увидел ее лицо. Глаза девушки возбужденно блестели, щеки разрумянились, от нее пахло вином. Филип понял, что, выпив вина почти натощак, после длительного пути, она изрядно захмелела.

– Эти южные вина, – предостерегающе сказал он, – легки и приятны на вкус, но на деле куда крепче, чем кажутся поначалу. Так что будь осторожна, малышка…

Он осекся, и Анна удивленно уставилась на него. Филип растерялся, досадуя на свою неожиданную фамильярность, но Анна только весело расхохоталась. Неожиданно засмеялся и Филип.

Подбежал слуга, принял у них Кумира, и они ступили в обширный гостиничный двор. В глубине его виднелись служебные постройки и конюшни. Доносился людской гомон, свидетельствующий о немалом числе постояльцев. Из дверей гостиницы лился свет и слышалось разухабистое пение. Хозяин, высокий крепкий мужчина с черными, подрезанными скобкой волосами, кланяясь, вышел навстречу вновь прибывшим.

– Добро пожаловать в лучшую гостиницу Бордо! Сегодня у нас полным-полно народу, но я уверен, что, если у вас в кошельке найдется несколько серебряных флоринов, вы не пожалеете, что остановились тут.

Поднявшись по ступеням, путники очутились в пропахшем соусами и вином обширном зале гостиницы. В те времена в Европе, а в особенности в Англии, гостиницы и постоялые дворы пользовались дурной славой, и порядочный человек без особой нужды туда не заглядывал. Лишь во Франции картина была иной. Здесь богатый горожанин не чурался посидеть в кабачке, а знатный дворянин – отобедать на постоялом дворе, посидеть с друзьями у камелька, смакуя вино и обмениваясь последними новостями.

Пол в помещении был вымощен черными и белыми плитами, камин облицован красным кирпичом, и над огнем шипело несколько вертелов с тушками цыплят, которые вращала бегавшая в колесе специально обученная собака. Другие кушанья и вино служанки в накрахмаленных передниках вносили на подносах из двери в глубине зала. Стены были выбелены, вдоль них тянулись полки, уставленные начищенными до блеска медными кувшинами и блюдами.

Анна поскорее заняла место за одним из длинных, тянувшихся через весь зал столов. Она слышала, как Филип втолковывал трактирщику:

– Нам нужны по меньшей мере две хорошие комнаты.

Хозяин мялся.

– Помилосердствуйте, сударь. В городе из-за праздника толпы приезжих, мое заведение переполнено. Я могу вам и вашему пажу предложить лишь одну комнату, зато самую лучшую, чистую и круглую, расположенную в одной из башен. Там есть большое окно и широкая удобная кровать с пологом. Даже знатные господа не брезговали переночевать там…

– Меня устроят только две комнаты, – сухо перебил Филип, подкрепив слова монетой.

Хозяин повертел ее в руках, и лицо его сделалось умоляющим.

– Сударь, у меня действительно осталась лишь одна незанятая комната. Даже чердак сдан. Конечно, вы можете уехать, но, уверяю вас, вы вряд ли сможете отыскать сейчас сразу две свободные комнаты.

Филип задумался. В словах трактирщика была правда. Они могут до ночи бродить по городу, но так и не снять жилья. Филип поглядел на сидевшую за столом девушку. Везти ее дальше, когда она голодна и устала… К тому же эта гостиница, с какой стороны ни посмотри, лучшая в городе.

– Хорошо, мы остаемся.

Он выложил щедрый задаток. Хозяин расплылся в улыбке, принял заказ, тотчас прибежала служанка и поставила перед ними два оловянных кубка и запотевший кувшин. Филип налил и себе, и Анне. Девушка не стала возражать. Отведав вина, она нашла его восхитительным. При каждом глотке по телу разливалось приятное тепло, и, когда подали еду, она набросилась на нее с жадностью. Приправленные пряностями цыплята таяли во рту, жареные пирожки аппетитно хрустели. Всевозможная зелень, гарнир из яблок и тыквы – что говорить, кухня в «Белом олене» была выше всяких похвал.

В зале было много важных господ, несколько офицеров, богатые горожане и торговцы. Вблизи от Анны с Филипом веселилась группа изрядно подвыпивших купцов в плоских бархатных шапочках и долгополых камзолах. На их поясах, по моде того времени, покачивались богато расшитые кошели. Недолго думая, они предложили Филипу и Анне выпить с ними за здоровье герцога. Девушка тут же подставила бокал, стараясь не замечать укоризненного взгляда Майсгрейва. Ей нравился этот напиток, и она не видела ничего плохого в том, чтобы поддержать веселый тост за здоровье Карла Валуа, герцога Гиеньского.

Анна ела, слушая возбужденную беседу соседей по столу, обсуждавших персону герцога.

– Я представлял его себе чуть ли не великаном из баллад! – воскликнул крепкий молодой купец с лицом скорее воина, нежели торговца. – А он оказался щуплым и малорослым. Да и красавцем его не назовешь. Глаза слезятся, щеки дряблые, а нос словно груша.

– Такой нос да при малом росте – вернейший признак того, что как мужчине ему цены нет, – хихикнул краснолицый малый в синем камзоле.

– Что верно, то верно, – согласился толстяк с сочными алыми губами. – Говорят, что, хотя наш герцог вовсе не красавец, баб у него без счету, а его братец – король Людовик – вовсю поощряет эту слабость брата.

– Зато это выводит из себя Карла Бургундского, – вмешался четвертый постоялец, типичный южанин с оливково-смуглой кожей. – Он давно переманил бы на свою сторону Валуа-младшего, женив его на своей наследнице Марии, да боится, что прелестной бургундской принцессе придется постоянно воевать с бесчисленными любовницами Карла.

– А поговаривают, что наш Карл уже неоднократно к ней сватался.

Смуглый южанин подался вперед.

– Клянусь Распятием, это правда! Я возил товары в Дижон, когда он в очередной раз прибыл туда, чтобы просить руки Марии Бургундской. Однако в его свите повсюду следует некая красавица монахиня, по слухам – потрясающе темпераментная особа. Говорят, наш Карл спаривается с ней прямо в присутствии приятелей, дабы те убедились, как сия святая сестрица изнывает под ним от сладострастия, отнюдь не стесняясь чужого присутствия. И говорят, даже…

Понизив голос, он стал сообщать такие немыслимые подробности, что глаза мужчин разгорелись, а щеки сидевшей среди них Анны стали алее розы. Впрочем, они принимали ее за пажа, зато в сторону Филипа девушка боялась даже глянуть.

– Монахиню называют Неистовой Матильдой, – играя глазами, продолжал рассказчик. – Она, бесспорно, красотка, однако стоит на нее глянуть, и, клянусь святым Андре, любому становится ясно, чего ей надобно. Видели бы вы этот не пропускающий ни одного мужчину пристальный взгляд, эти дрожащие, словно от долго сдерживаемой страсти, губы! Неудивительно, что герцог Бургундский поклялся не отдавать нашему Карлу дочь, пока подле него будет эта блудница. И что бы вы думали? Карл Валуа настолько увлекся этой расстриженной монахиней, что отложил свое сватовство до лучших времен.

– Да, бывают такие женщины! – мечтательно протянул торговец в синем камзоле. – Вот когда я ездил на ярмарку в Шампань, довелось мне там провести ночь на постоялом дворе в Провене. И мне там попалась красотка, горячая, как печка. За ночь она меня измотала вчистую. А когда я уставал, то знаете, как она меня распаляла?..

Далее рассказчик уже и вовсе не стеснялся в выражениях, подкрепляя свои слова жестами.

Филип коснулся плеча Анны:

– Не пора ли вам отдохнуть?

Девушка даже не оглянулась. Пользуясь тем, что ее принимают за паренька, она беспрепятственно слушала то, что не предназначалось для девичьих ушей.

Филип с досады налил себе полную кружку вина. Не мог же он тащить Анну силой! Но когда он вновь тронул ее за локоть и она повернулась… Слова застыли на губах рыцаря. Он увидел ее горящие глаза, побледневшее напряженное лицо, закушенную губу. Даже на расстоянии чувствовалось, как бурлит ее кровь. И Филип поспешил отвернуться. Его словно обдало исходившим от нее возбуждением. Придвинув кружку, он сделал большой глоток, словно его мучила жажда.

За стол подсели двое латников. Бравые вояки, узнав, о чем речь, приняли участие в беседе. По мере того как пустели кувшины и кубки, рассказы становились все непристойнее, а рассказчики все красноречивее.

Внезапно смуглый южанин, смеясь, указал на Анну:

– Взгляните только, как слушает мальчик! Пусть возьмет меня дьявол, но он сейчас изойдет и без женщины!

Все расхохотались. А один из латников спросил, перегнувшись через стол:

– Тебе уже ведомо, как это – исходить соками, малыш? Мессир рыцарь, ваш паж успел уже, наверно, поваляться на сеновале с пастушкой?

– Могу поручиться, что ничего подобного с ним не случалось, – с усмешкой отвечал Майсгрейв.

Анна боялась поднять глаза.

– А он у вас красавчик! – посмеиваясь, сказал южанин. – Смотрите, мессир, как бы какой-нибудь любитель мальчиков не похитил его у вас. Или вы и сами из тех, кто не прочь позабавиться с зеленоглазым ангелочком?

Вновь грянул смех. Филип не отвечал. Анна украдкой бросила на него быстрый взгляд. Майсгрейв сидел неподвижно, подперев щеку рукой и неотрывно глядя на нее. Анна никогда раньше не видела у него такого взгляда.

– Эй, а не отправиться ли нам к девкам, – внезапно предложил кто-то, и ответом ему были одобрительные возгласы.

– В самом деле, идем к шлюхам и испытаем все те удовольствия, о которых только что так живописали. А заодно и паренька научим кое-чему. Эй, малыш, ты куда?

Но Анна уже опрометью выскочила из-за стола и кинулась к лестнице. Там она спряталась за резную подпору и несколько минут стояла, пытаясь успокоиться. Внезапно она услышала, как постояльцы зовут с собой и ее рыцаря. Девушка вдруг не на шутку заволновалась и, метнувшись назад, схватила Филипа за рукав.

– Сэр Филип, неужели… Вы пойдете?

Филип склонился к ней и негромко сказал:

– Ступайте в комнату, миледи. Или вы настолько безрассудны, что последуете за нами в притон?

Лицо девушки исказилось. Казалось, еще миг, и она расплачется. Губы ее дрогнули.

– Не ходите, сэр… Я вас умоляю.

Филип покачал головой. Он видел, как взгляд Анны сверкнул презрением. Потом она стремительно повернулась и взбежала по лестнице.

Когда за ней захлопнулась дверь, Филип вышел во двор гостиницы. Остальная компания уже ушла вперед, его окликали. Какое-то время он шел следом, затем незаметно отстал и, свернув в какой-то переулок, отправился бродить по городу.

Окна домов были настежь открыты, и, поглядывая в них, Филип видел ужинающих бордосцев. Праздник кончился, но на улицах еще встречались прохожие. Кто-то брел, держась за стену и пьяно распевая, прошла небольшая процессия с факелами, донеслись смех и гудение рожков. На ступенях одного из домов сидела молодежь. При свете луны белые одеяния девушек, казалось, излучали сияние. Дрогнули струны, чистый юношеский голос запел:

 
Не в благости ль нежной любви благодать?
И ангелы любят друг друга…
Зачем же, скажи, от любви нам бежать,
Веленью сердец воспротивясь…
 

Филип прошел мимо.

«Веленью сердец воспротивясь…» А ведь они с Анной любят друг друга. Это ясно как Божий день. Что там поет этот малый? «Зачем же, скажи, от любви нам бежать…» Филипа терзала эта любовь, ибо против нее восставал долг. «Клянусь Всевышним – это невозможно: она принцесса, а я… Я так хочу ее!»

Он остановился, прислонившись к стене темного дома. Прохлада камня была приятна – рыцарь весь горел изнутри. Губы его пересохли, сердце рвалось из груди. Прикосновение ночного воздуха навевало мысль о неге, о страсти. Весь мир казался шепчущим, манящим, расплывающимся… У Филипа кружилась голова.

– Я выпил лишнего сегодня. Эти, черт их побери, южные вина… Эта южная ночь…

Он поднял голову. Над ним было поразительно красивое, искрящееся миллиардами звезд небо. Звезды словно касались своими лучами шпилей города, огромная луна лила вниз молочный свет. На мостовой сплетались кружевные тени от флюгеров и башенок. Благоухала сирень, в садах распевали соловьи.

Майсгрейв стоял едва дыша. Северянин из далекого сырого Нортумберленда, он оказался в плену южной ночи. Воин, знавший лишь слепую ярость схватки и кровь, сейчас готов был разрыдаться от окружавшей его красоты.

«Нет, все это со мной уже было, – тряхнув головой, подумал Филип. – Мне случалось любить, и я знаю, как больно бывает потом. Неужели все начинать сначала?»

Его сердце помнило Элизабет. Не ту надменную венценосную красавицу, а любящую слабую женщину, которая тайно искала встреч с ним, стонала от блаженства в его объятиях. Но это воспоминание прошло стороной, не взволновав его. Зато при одной мысли об Анне его душа как будто озарялась вспышкой молнии. Становилось трудно дышать от нежности и безумного влечения. Он вспомнил ее покорность, ее сияющие глаза, ее безудержную страстность во время гибельной бури. «Я люблю тебя, – сказала она тогда. – И хочу познать твою любовь…»

– Моя маленькая искусительница… И я хочу узнать твою любовь. Мой ангел… Мой сорванец… Моя сладостная фея…

Неподалеку он заметил целующуюся в глубине арки парочку. Стараясь не потревожить влюбленных, он осторожно прошел мимо, услышав, как женщина глубоко и страстно вздохнула. Донесся одинокий удар колокола. Надрывая сердце, заливались соловьи в садах.

«Этот город словно напоен любовью», – подумал рыцарь.

Побродив еще немного, он решил вернуться.

«Наверное, она уже спит. И, придя к ней, я положу между нами меч. Ибо, видит Бог, я не хочу, чтобы она возненавидела меня».

А ведь не так давно он мог спокойно заснуть рядом с ней при свете костра, и ничто не подсказывало ему, что рядом бьется трепетное женское сердце. Теперь же между ними должен лежать меч – древняя преграда, разделяющая мужчину и женщину, символ, стоящий на страже целомудрия.