Текст книги "Обрученная с Розой"

12. Линкольн

Анна проснулась, едва начало светать, но вставать еще не хотелось. В тесной келье монастыря, где они остановились на ночлег, было сыро и холодно, и девушка, свернувшись калачиком под тонким одеялом, наслаждалась блаженным теплом, которое удалось сберечь за ночь.

Было удивительно тихо. Вглядываясь в небольшое полукруглое окно, она вспоминала, как вчера они набрели на эту лесную обитель и попросили гостеприимства. Монахи отвели келью только для Майсгрейва, предложив остальным заночевать в сарае, однако Бен Симел почему-то уговорил настоятеля предоставить келью и молоденькому стрелку отряда. Может, кого-то из спутников и подивило такое поведение Симела, но они были утомлены и не расспрашивали. А Бен даже умудрился раздобыть где-то теплой воды, целый ушат которой и принес мнимому Деббичу.

Тут уж Анна не могла удержаться от вопроса:

– Вы жалеете мою юность, считаете неженкой или решили, что я заслужил награды?

По суровому лицу старого солдата скользнула едва заметная улыбка.

– И то, и другое, и третье… мастер Алан.

Пожалуй, Анне стоило поразмыслить над его странным поведением, однако она была так рада помыться и провести ночь в уединении, что решила отложить вопросы на потом.

За окном вразнобой орали петухи, Анна услышала, как в келье за стеной встал Майсгрейв и, кликнув Фрэнка, начал облачаться в дорогу. Полежав еще немного, она тоже поднялась и, продернув крючки в кольца, затянула шнуровку на рубахе. Затем сладко, до хруста в суставах, потянулась. После вчерашнего сытного ужина, после того как ей удалось наконец вымыться и спокойно провести ночь, она чувствовала себя бодрой и способной выдержать любую скачку.

Дверь скрипнула, и Анна рухнула в постель, накрывшись одеялом. На пороге возник Майсгрейв. Он был уже в доспехах.

– Ты проснулся? Поторапливайся, мы выступаем.

На востоке багровела полоса зари. Монах-конюх уже вывел лошадей во двор. Из широких дверей повалили ратники – они на ходу застегивали поножи, затягивали пояса, нахлобучивали шлемы. Монах-прислужник вынес им обычный монашеский завтрак – по кружке эля и ломтю хлеба.

Последним появился Майсгрейв. Рядом с ним семенил настоятель. Анна уже сидела в седле, успокаивая горячую лошадь, и слышала их разговор. Настоятель монастыря не мог оторвать глаз от поблескивавшего на груди рыцаря золотого ковчежца с реликвией.

– Вам не боязно, сын мой, возить с собой столь бесценное сокровище? Королевство раздроблено, ваш путь опасен. А сия реликвия…

У него не хватило слов, и он вновь взглянул, как ковчежец трется о грубую кожу куртки Филипа.

– Вы бы оставили ее в аббатстве на хранение, и наша братия всякий раз поминала бы вас в своих молитвах.

Филип усмехнулся уголками губ.

– А не кажется ли вам, преподобный отец, что эта реликвия и хранит нас в пути?

Аббат не нашелся что ответить, а Анна подумала: будь у Майсгрейва, как посланца короля Эдуарда, хоть какая-нибудь грамота, свидетельствующая о его миссии, то она охраняла бы их куда надежнее.

Похоже, настоятеля несколько обидел отказ рыцаря, потому что на предложение Филипа дать им проводника для переправы через реку Трент он ответил отказом. Сказал, что река вблизи аббатства широко разлилась в половодье, брода нет и им лучше всего добраться до дороги на Линкольн: переправа там надежно налажена, и им не составит труда перебраться на южный берег. По сути, это вынуждало отряд сделать огромный крюк, но, поразмыслив, Филип согласился.

– Так мы теряем день, – объяснил он своим людям, когда они уже ехали по заболоченной тропе вдоль заводей реки, – однако это наверняка собьет преследователей со следа и мы сможем дальше продвигаться спокойно.

Новый день только занимался, а небольшой отряд уже преодолел немалый путь. Теперь они ехали по землям богатого графства Линкольншир, благосостояние которого зиждилось на животноводстве. Руно линкольнширских овец настолько славилось, что почти все население здесь занималось овцеводством. На обширных болотах также добывали тростник, которым покрывали крыши в доброй половине графств Англии. Однако ехать по землям сырого и болотистого края, да еще в весеннюю пору, было совсем не просто.

Дорога была чудовищной. Вернее, ее не было вообще, а берега реки, вдоль которой они двигались, были затоплены разливом. Ивы стояли в воде, порой из ее глади выступали даже кровли хижин. Лошади вязли, преодолевая сплошные заросли камыша. Часто приходилось ехать в объезд, петляя в чащобах.

Путь оказался на редкость утомительным, однако светило солнце, дул теплый ветер, и у всадников было приподнятое настроение. Они болтали, обменивались шутками, пересмеивались.

У Анны тоже было легко на душе, хотя ветка кустарника больно оцарапала ей щеку, а когда они вброд переходили через разлившийся ручей, она набрала полный сапог воды. Однако она уже начала свыкаться с бесконечной ездой верхом, нывшие поначалу мышцы уже не беспокоили ее, но главное – рядом все время был Майсгрейв, они разговаривали, и рыцарь порой вынужден был ехать так близко, что колени их соприкасались. Анну всякий раз при этом бросало в дрожь, она замирала, боясь взглянуть на Филипа, но Майсгрейв, раздосадованный тем, что они теряют столько времени на блуждание среди болот и заводей, ничего не замечал. Лишь однажды, оглянувшись, он небрежно спросил:

– Чему ты все время улыбаешься?

Анна покраснела.

– Мне хорошо с вами, сэр Филип.

Но как раз в этот момент Кумир потерял подкову и захромал, а путь им преградила новая заводь, и рыцарь пропустил ее слова мимо ушей. Зато их услышал следовавший за Анной Бен. Обгоняя их на подъеме, он лишь мельком покосился в ее сторону и чему-то усмехнулся в бороду.

Анна опять задумалась о странном поведении этого солдата. Она не могла объяснить его внимание к себе, но чувствовала, что старый Бен иначе, чем остальные, относится к ней. Этот испытующий взгляд, эта трогательная забота…

В памяти всплыли всякие мелочи: вот он придержал ей стремя, когда она садилась в седло, в пути делился с ней едой, а главное – разве не он вчера увел ее в безопасное место во время кровавой схватки у придорожного креста? В чем же дело? Анна была уверена, что ничем себя не выдала, – об этом свидетельствовала та бесцеремонность, с какой вели себя с ней прочие ратники. Они даже нужду справляли при ней, не давая себе труда отойти в сторону, а следовательно, не сомневались в том, что она – парень. Но этот Бен… И Анна решила при первом же удобном случае поговорить с ним.

Наконец дорога стала выравниваться и они выехали на хорошо проложенный линкольнский тракт. Путники ускорили ход коней и к закату уже подъезжали к славному городу Линкольну.

Линкольн был четвертым по значению городом королевства. Он располагался на возвышенной местности, над которой на холме стоял замок. Вокруг раскинулись предместья и сам город – с легкими шпилями, рядами крыш, легким, словно сотканным из каменного кружева, главным собором. Улицы Линкольна круто поднимались вверх, так что у большинства городских строений одна сторона первого этажа возвышалась на несколько футов над поверхностью, а другая уходила под землю. Дома эти были полностью или частично из камня, что говорило о достатке горожан. Зачастую строения были увенчаны башенками, фасады рассечены узкими стрельчатыми окнами, с кровель спускались водосточные трубы, которые оканчивались скалящимися головами чудовищ. Улицы здесь были вымощены мелким круглым булыжником, подковы коней звонко цокали по нему, высекая искры.

И в то же время Линкольн был большой деревней. Из-под ног лошадей с кудахтаньем разбегались куры, на подворьях мычала скотина, жадно похрюкивали свиньи, бродившие повсюду в поисках отбросов. В просветах между домами виднелись капустные грядки и пасущиеся козы.

Но Анне город понравился. Она с любопытством разглядывала крытые галереи, под которыми они проезжали, глазела на шумную толпу. В воздухе смешивались запахи сена, навоза, горелого торфа, а порой и аромат сдобного печенья. Мимо пробегал мальчик-лоточник, и, не сходя с коня, Анна купила у него круглые вафли – они были еще теплые.

На повороте узкой улочки она нагнала Майсгрейва и, тронув стременем его стремя, спросила:

– Как долго мы пробудем здесь, сэр?

– Не знаю, сколько времени займет у нас отдых и перековка лошадей. Следует также купить провизии в дорогу, ибо мы потеряли сегодня немало времени, поэтому, думаю, завтра будем двигаться без остановок.

Дома наконец расступились, и путники выехали на главную площадь города. Здесь толпились лоточники, громко расхваливавшие свой товар, призывно голосили точильщики, сновали монахи в темных одеяниях, околачивались в поисках заказов писцы с чернильницами за поясом. Напротив городской ратуши собралась довольно большая толпа горожан, глазевших на представление бродячих артистов.

Майсгрейв хотел было уже свернуть в узкий проулок, где заметил вывеску постоялого двора, но что-то привлекло его внимание к бродячим фиглярам. За высокими женскими чепцами и войлочными шляпами зрителей виднелся бок пестро размалеванного фургона. Доносились звуки виолы и бубна, гул и аплодисменты. Раздвигая толпу конем, Филип подъехал к месту, где выступали бродяги. Трое фигляров жонглировали кольцами, на виоле играла прелестная черноволосая девушка, а между ними забавно кувыркался маленький медвежонок.

Гарри Баттс весело воскликнул:

– О сэр! Клянусь брюхом Господним, это те же самые фигляры, за которых вы так великодушно заплатили у переправы через Уз. А девчонка-то, черт побери, настоящая красотка! Взгляните, сэр, эта малютка с вас глаз не сводит!

Действительно, едва заметив рыцаря, девушка что-то сказала своим товарищам, и те заулыбались Майсгрейву, возвышавшемуся над толпой на коне.

Теперь пришла пора выступать девушке. Передав виолу одному из фигляров, она взяла пару кастаньет и стремительно закружилась. Ее цветастое, расшитое мишурой платье вспорхнуло, стали видны изящные, ловкие ножки. К протяжным звукам виолы и звону бубна присоединилось задорное щелканье кастаньет.

Девушка плясала, и ее округлые смуглые руки, как гибкие змеи, взлетали над головой, полная грудь соблазнительно двигалась за вырезом корсажа, бедра маняще покачивались. Зрители взирали с восхищением, в особенности их мужская половина. Ибо было в этой гибкой черноволосой девушке нечто, что горячило кровь и очаровывало. В ней не было и следа той чопорности и важности, которую предписывалось хранить добропорядочным горожанкам. Однако танцевала она явно для одного зрителя – для синеглазого рыцаря, который, облокотясь о луку седла, с улыбкой смотрел на нее.

Анна Невиль, оставаясь в стороне, кусала от досады губы. Она с полувзгляда узнала эту плясунью и теперь хмуро глядела, как Филип Майсгрейв улыбается той.

Наконец кастаньеты умолкли. Пестрая юбка опала мягкими складками до самой земли. Еще тяжело дыша и улыбаясь, плясунья во все глаза смотрела на Майсгрейва. Он поманил девушку пальцем, и она приблизилась.

Анна сквозь зубы процедила:

– Не годится рыцарю, носящему цепь и шпоры, якшаться с первой попавшейся девкой.

Возле нее на короткогривом вороном сидел Патрик Лейден. Скинув шлем, он тряхнул длинными, почти до лопаток, соломенными волосами.

– Ты не прав, Алан. Эти веселые податливые девицы словно созданы для того, чтобы скрашивать нашу жизнь. У меня, например, во владениях сэра Филипа есть прелестная возлюбленная – пухленькая молодая вдовушка. Я ночую у нее, когда свободен от службы, и даже прижил с ней дочь. Э-э, да что с тобой говорить, ты сам еще дитя…

И он наклонился, чтобы бросить монетку фигляру, обходившему зрителей со шляпой. Анна же, злясь на весь свет, с надменным видом отвернулась от актера.

Сэр Филип опустил в шляпу монету, продолжая о чем-то беседовать с танцовщицей. Вскоре и остальные актеры столпились вокруг них, весело болтая и подшучивая. Затем путники отправились на постоялый двор, и Анна обнаружила, что и бродячие актеры решили остановиться там же. Когда они вошли внутрь, Майсгрейв задержался, чтобы дождаться эту уличную плясунью.

В зале для гостей – довольно просторном помещении с низкими полукруглыми арками – было людно. В громадном очаге весело пылали толстые поленья, языки пламени лизали днище большого закопченного котла. Пахло рыбой, людским потом и свежей смолой от потрескивающих факелов. За длинными деревянными столами сидели за трапезой постояльцы. В глубине помещения две лестницы вели наверх, под самую крышу.

Рыцарь и его свита расселись за стоящим у окна столом. Возмущенная Анна увидела, что и актеры по приглашению Филипа присоединились к ним, а рыцарь заказал щедрое угощение и вдоволь эля. Он снял шлем и доспехи, на его кожаном жилете отпечатались следы панциря. Рядом с ним восседала смеющаяся плясунья, и рыцарь небрежно обнимал ее одной рукой.

– Наш господин сегодня весел, – лукаво подмигнув, заметил Гарри. – Видимо, и нам удастся передохнуть и повеселиться как следует.

И он ущипнул румяную служанку, водрузившую на стол большой кувшин с элем.

– И слава Богу! – вмешался Бен Симел, сидевший по правую руку от Анны. – Лишившись Элизабет Грэй, хозяин ходил словно в воду опущенный.

Достав из дорожной сумки небольшую свирель, он принялся негромко наигрывать.

Анна растерянно взглянула на него.

– Элизабет Грэй? Вы говорите о королеве?

Бен лишь покосился на нее, продолжая наигрывать нехитрый мотив. Кое-кто из ратников стал напевать:

 
Священник под вечер заехал в село,
Отведал перцовой и тминной
И к полночи еле забрался в седло
Спиной к голове лошадиной.
«Куда подевалась твоя голова?..
Чтоб черт подцепил тебя вилкой!..
И как без нее ты осталась жива,
Пока я сидел за бутылкой,
Которая булькает: буль, буль, буль,
Которая булькает: буль, буль, буль…»
 

Сидевший по другую сторону от Анны Патрик Лейден щедро плеснул ей в кружку эля.

– Ты что, малыш, ничего не слыхал о сэре Филипе и леди Грэй? Об этом же шумела вся Англия.

– Нет. Я ведь долго жил в монастыре, куда редко доходят вести из внешнего мира.

Патрик осушил кружку и вкратце изложил историю любви Филипа Майсгрейва и Элизабет.

– Пожалуй, мы как никто знаем, каково ему пришлось. Сэра Филипа и прежде нельзя было назвать весельчаком, а тут он и вовсе замкнулся. Грешным делом, мы осуждали его за то, что он, будто телок на привязи, кружит у трона.

– Неужели он так любил ее? – медленно спросила Анна. – Ну а супруга сэра Филипа?

Патрик допил вторую кружку и отер губы тыльной стороной ладони.

– Она ему как чужая. И нам не госпожа – всего один раз побывала в Нейуорте, да и то второпях, чтобы скорее вернуться назад в Йорк. Я очень ценю сэра Майсгрейва и как воина, и как господина, но стоит ли так изводить себя из-за женщины, даже такой прекрасной, как Элизабет Грэй! Поэтому хорошо, что ему глянулась эта милашка, пусть хоть она попробует утолить его тоску.

Анна молчала. Ей казалось непостижимым переплетение их судеб. Она утратила корону Англии из-за некоей Элизабет Грэй, которую внезапно полюбил король, а Филип потерял во все той же Элизабет возлюбленную. И вот теперь судьба свела их, отвергнутых…

Анна подняла глаза и едва не вскрикнула. Щеки ее зарделись от стыда и гнева. Она неотрывно смотрела, как Филип Майсгрейв, притянув к себе плясунью, властно и ласково оглаживал ее плечи, прикасался к груди. Та же не имела ничего против, льнула к рыцарю, смеялась, и глаза ее поблескивали.

Подали еду. В деревянные миски разлили рыбную похлебку. Посреди стола появились глубокое блюдо с горячей ячменной кашей, плошка тертого чеснока и теплые пироги в придачу.

И ратники, и фигляры набросились на еду с жадностью. Слышались лишь перестук деревянных ложек да дружное чавканье. Анна не сводила глаз с танцовщицы. Та ела, словно голодный зверек, хватая все подряд без разбору и запивая элем. По ее подбородку стекали темные струйки.

Анна выпрямила спину и стала жевать с изысканной, изящной медлительностью, хотя здесь, среди этих весело набивающих животы и балагурящих солдат, под закоптелым потолком харчевни, такая церемонность казалась совсем неуместной.

Утолив голод, никто не хотел расходиться. Смеялись, хором горланили под аккомпанемент свирели Бена песенку о пьяном монахе. Весельчак Гарри, сидя подле своего невозмутимого брата, сыпал шутками. Он усадил с собой двух разбитных служанок и, обняв, веселил их так, что сдобные груди девушек под холщовыми платьями прыгали, грозя прорвать застиранную ткань.

Одна Анна сидела с сумрачным лицом. Она смотрела на другой конец стола, видела, как сильная рука рыцаря, на которой блистал перстень с алмазом, покоилась на гладком плече плясуньи. Они не обращали внимания на стоящий вокруг гомон, всецело поглощенные друг другом.

«Я его ненавижу! – вдруг подумала Анна, не сводя глаз с Майсгрейва. – Если бы я знала, что так будет, я скорее бросилась бы в объятия горбуна Глостера».

Она не отдавала себе отчета в том, что сгорает от желания оказаться на месте актерки, чтобы Филип так же, как эту девушку, обнимал ее, чтобы его дыхание касалось ее щек. Но это было где-то в глубине. Впрочем, если бы ей сказали об этом, она совершенно искренне возмутилась бы, вспомнив о своем происхождении, о фамильной гордости Невилей. Однако сейчас Анна оставалась слабой, сгорающей от ревности девчонкой, которая еще не понимает, что влюблена по уши.

– Э-э, мастер Алан, ты что-то совсем скис!

Уже изрядно подвыпивший Патрик Лейден вновь налил ей полную кружку эля.

– Пей, малыш. Этот эль хорош, хотя и не так, как в погребах Нейуорта. А хочешь, я закажу тебе вина?

Анна сначала думала отказаться, но, еще раз взглянув в сторону увлеченного плясуньей рыцаря, согласно кивнула. Патрик тут же сделал заказ, и, когда вино принесли, Анна с каким-то вызовом взяла кружку обеими руками и выпила залпом почти всю. Едва не задохнулась, ставя кружку на стол.

– Да ты молодец! – вскричал Патрик. – Эй, Гарри, Бен, Джек! Вы только посмотрите на мастера Алана! Он и это умеет! А ну-ка, еще разок!

На коленях у Гарри Баттса уже примостилась одна из служанок. Другую у него переманил Патрик. Глядя, как Лейден наливает вино Алану, она хихикнула:

– Какой красивый мальчик! Ручки – как у девушки. По ним одним видать благородную кровь.

Анна метнула в ее сторону свирепый взгляд. Сейчас она ненавидела всех женщин, сколько бы их ни было на свете.

Неожиданно вмешался Бен:

– Хватит ему, Патрик.

– А я хочу! – упрямо сказала Анна, беря кружку. В отчаянии она была готова на любую выходку.

– Нет! – остановил ее руку Бен. И уже тише добавил: – Не стоит, мисс… или, простите, леди.

Анна, замерев, пристально посмотрела на него. Спорить было бессмысленно, она это сразу поняла. Видно, этот коротко остриженный солдат оказался самым проницательным. Но ведь он молчит и, видимо, никому еще не успел обмолвиться о том, что узнал.

– Когда вы догадались? – вполголоса спросила девушка.

– Не сразу. Вы хорошо держитесь, да и штаны носите так, словно вас никогда не хлестала по щиколоткам юбка.

Бен положил на стол свои крупные сильные руки.

– Помните постоялый двор тех людоедов? Когда мы туда только прибыли, вы были так утомлены, что, не притронувшись к ужину, повалились на солому. Я тогда пытался растормошить вас, но услышал в ответ: «Оставьте меня! Я устала». Вот я и заподозрил тогда… Потом стал приглядываться. Ну и понял, что вы – женщина, притом дама благородных кровей. Как сказала девка, что сидит возле Патрика, у вас слишком маленькие, нежные руки. Пореже снимайте перчатки. В остальном можете положиться на меня. Я не знаю, кто вы, могу лишь догадываться, но, клянусь Богоматерью, не многие люди вызывали у меня такое уважение, как вы, девушка.

Анна слушала его словно сквозь туман. Выпитое вино кружило ей голову. Внезапно, повернувшись в сторону, где сидел Майсгрейв, она с силой стукнула кулаком по столу. Танцовщица уже сидела на коленях у рыцаря, ее длинные смоляные волосы смешались с кудрями Филипа, они целовались, не обращая внимания на окружающих.

– Она же шлюха, шлюха! – почти простонала Анна.

Шепелявый Джек весело взглянул на нее.

– О, да мастер Алан уже пьян! Иди-ка сюда, паренек. Здесь медвежонок. Глянь-ка, какая занятная зверюга!

Вокруг царило лихорадочное веселье. По просьбе ратников актеры заиграли какую-то разудалую мелодию. Невесть откуда появилось с десяток бойких румяных девиц, и вскоре прямо между столами завертелись пары. Хохот, визг и стук деревянных подошв смешались со звуками свирели и виолы. На огне адски трещала сковорода с готовым вспыхнуть салом. Почти все ратники, за исключением Бена, оставшегося рядом с Анной, пустились в пляс.

От толпы отделились Гарри и одна из служанок. Анна слышала, как он упрашивал ее:

– Ну не упрямься, моя ягодка, пойдем же…

Девушка слегка упиралась:

– Да нет, нет, ничего не выйдет. Хозяин послал меня в погреб. Я должна нацедить вина.

– И прекрасно, земляничка. Я спущусь с тобой. Вот возьму и помогу бедной девушке.

– Но там же темно…

– Великолепно, вишенка, нечего больше и желать.

Анна пребывала в трансе. Она видела, как Майсгрейв поднялся и, увлекая за собой плясунью, направился куда-то наверх по лестнице. Анна вдруг выругалась по-солдатски, а затем, плеснув вина в огромную кружку, стала пить, пока не осушила ее до дна.

Ей хотелось уйти, забыться, утопить в вине обиду и боль. И вино – слава ему! – подействовало: вскоре в ушах зазвенели колокольчики, ей стало бездумно весело и все безразлично.

Потом Анна распевала песни, обняв одной рукой Малого Тома, а другой – Фрэнка Баттса. Она хохотала как сумасшедшая, весело отплясывала с какими-то девицами, даже полезла было драться с Шепелявым Джеком. А поскольку Джек тоже был изрядно навеселе, то и он начал засучивать рукава.

Вмешался Бен. Отправив Оливера успокоить Джека, он подхватил Анну на руки и, несмотря на ее отчаянное сопротивление, отнес девушку в отведенную им для ночлега комнату. Там она вдруг расплакалась, как дитя, и стала бранить Майсгрейва. Но едва только голова Анны коснулась подушки, она тут же провалилась в глубокий сон.

Именно в это время, когда первые звезды зажглись на небе, а на улицах стал смолкать шум, мимо гостиницы, бряцая железом, проехал довольно большой отряд всадников. Впереди на покрытом попоной в шахматную клетку коне ехал рыцарь в полном боевом вооружении. Это был их преследователь – Джон Дайтон.