Текст книги "Обрученная с Розой"

Его окликнула снизу Анна. Он оделся и спустился. Анна усадила его за стол, поставила перед ним тарелку с медовыми ячменными пирожками, зажаренными в масле.

– Я сама приготовила это для тебя!

Филип был растроган.

– Разве стоило утруждать себя, моя принцесса?

Анна скорчила гримаску.

– Припоминаю, что во времена, когда я была Аланом, меня заставляли и коня чистить, и караульную службу нести.

Она смотрела, как он ест, вся светясь, и Филип не знал, как снова заговорить с ней об отъезде. Однако решение его уже созрело, и, делая круг по городу, он намеренно повел ее к торговцу лошадьми. И Анна поняла. Сказала упавшим голосом:

– Мы уже уезжаем?

– Перед отцом ты должна предстать достойно. Поэтому выбери лошадь себе под стать.

Он знал, как она любит коней, и надеялся, что подарок вернет ей доброе расположение духа, однако девушка никак не отреагировала на его слова и оставалась молчалива и задумчива. Даже когда они пришли к торговцу, где в стойлах находилось множество прекрасных скакунов, она была все так же рассеянна.

– Ну как? Ты выбрала? – спросил Филип.

Анна, словно очнувшись, указала на ближайшую лошадь.

– Вот эта.

Перед ней стояла пегая кобыла, в белых и черных пятнах, рослая, сильная, с крепким костяком, длинной гривой и касающимся земли хвостом.

– Что ж, неплохой выбор, – проговорил Филип. – Но, признаюсь, я не любитель коней этой коровьей масти.

– Мне она нравится! – упрямо заявила Анна, и он уловил в ее словах вызов. «Она злится, – решил Филип, – и не стоит ей перечить». Немного поторговавшись, он купил лошадь.

Анна ждала его у входа и не проявила никакой радости, когда он с улыбкой протянул ей повод. Вернувшись домой, Филип попытался развеселить Анну, но, сославшись на недомогание, она легла поспать.

Сидя у окна, рыцарь смотрел на нее. Он не знал, спит ли Анна или просто затаилась, размышляя о близости расставания. И, разумеется, она страдает оттого, что он так настойчиво торопит с отъездом. Впереди только то, что разведет их навсегда. Но разве и его душа не разрывалась от мысли, что чудо больше не повторится? Однако поступить иначе он не мог. Осознание неисполненного долга терзало его, как тяжелая болезнь.

Филип достал со дна сундука завернутый в пожелтевший лоскут парусины плоский футляр. Открыв его, он извлек послание. Оно помялось и истерлось по краям свитка, на нем виднелись пятна от соленой воды и даже следы крови. Печать кое-где раскрошилась. Он присмотрелся к ней – и замер, пораженный.

Печать подсекал легкий, едва различимый надрез, словно письмо уже вскрывали. Надрез был таким тонким, что заметить его можно было, лишь пристально вглядевшись. На лбу Филипа выступила испарина. Вверенное ему, тайному гонцу, послание было кем-то прочитано. Но кем? И когда? Он никогда не расставался с ним, если не считать… Майсгрейв вспомнил события в большом зале Уорвик-Кастла, когда передал футляр Анне. Маркиз Монтегю тогда так жаждал узнать, что содержится в письме… Неужели Анна могла уступить ему? Это исключено. Тогда кто же? Она сама? Женское любопытство…

Он растормошил Анну, взял ее за плечи и повернул лицом к себе.

– Анна, мне необходимо это знать. Письмо короля попало к тебе в Уорвик-Кастле. Ты вскрывала его?

– Оставь меня. Что за чушь? Я хочу спать.

– Нет, ответь, неужели ты осмелилась прочесть тайное послание короля Англии?

В его голосе зазвучал металл. Такой поступок не имел оправдания. Филип почувствовал, как в нем закипает гнев. Эта девушка слишком легкомысленна и своенравна, она готова ради каприза преступить закон и честь! Он с силой тряхнул ее за плечи.

– Говори же!

Анна уперлась ему в грудь, пытаясь оттолкнуть, но он лишь сильнее сжал ее плечи. Девушка вскрикнула.

– Мне больно!

Он сразу отпустил ее.

– Прости, родная… Но скажи…

– Оставь меня в покое. Ничего я не вскрывала!

Он сразу поверил. Он хотел верить. Ведь и в самом деле – на их пути было столько передряг, и мало ли как могла образоваться эта волосяная трещинка на печати.

– А теперь уходи, – глухо проговорила Анна.

Он чувствовал себя виноватым и поэтому молча покорился.

Когда Филип ушел, Анна зарылась лицом в подушку, содрогаясь от плача.

«Он был готов убить меня из-за этого письма! А я даже не могла сказать, что в нем едва ли не его смертный приговор. Отец зарубил бы его в приступе гнева. И, вскрыв печать, я спасла его от участи, уготованной ему королем, которому он так предан!»

Она задыхалась от горечи, от обиды, оттого, что он остается так верен своей вассальной клятве, что даже любовь не в состоянии заставить его поколебать ее.

Когда девушка наконец спустилась вниз, то застала Филипа сидящим на крыльце под деревом айвы. На коленях у него спал белый кот хозяйки. Рыцарь поднялся навстречу Анне.

– Какой красавец, не правда ли? – Он улыбался ей и ласково почесывал кота за ухом.

Она только вздохнула и, задумчиво прикоснувшись к пушистой спине животного, печально сказала:

– Давай прогуляемся. Я хочу проститься с Бордо.

Звонили к вечерне. На оранжевом полотне заката шпили собора Святого Андре казались черными. Навстречу по улице поднимался водовоз с осликом, обвешанным кувшинами.

– Купите воды, судари, всего два су! А какая вода! Легкая, сладкая. Я беру ее в источнике святого Дени, и равной ей вы не найдете во всей Гиени.

Филип и Анна пили, улыбаясь друг другу. Воздух Бордо, чудесная вода пьянили, как вино. Они позабыли свои невзгоды, отбросили мысли о скорой разлуке и в сумраке ближайшей арки обменялись таким поцелуем, что у обоих захватило дух.

Бордосцы еще не завершили дневных дел и торопливо пробегали мимо или, стоя у порогов домов, переговаривались через улицу. По реке скользили длинные лодки, освещенные фонарями, в них сидели красавицы в шелковых платьях и кавалеры с лютнями в руках. Из таверн, расположенных вдоль набережной, доносились гудение рожков и звон тамбуринов.

У развалин римского амфитеатра они долго слушали бродячего певца, потом, держась за руки, брели по узким затемненным улочкам. За решетками, где стояли статуи святых, горели факелы, освещая грубую мостовую, кучи рыбьих костей и мусора. Анна споткнулась. Филип бережно подхватил ее на руки и нес до самого дома.

– Ты не устал? – улыбаясь, спросила она.

– Я бы и не опускал тебя на землю.

– Лжец…

Она хотела еще что-то добавить, но он остановил ее долгим поцелуем. Не стоило говорить о печальном.

Дома Анна долго стояла у распахнутого окна, вглядываясь в мерцающее над крышами домов небо. Она слышала, как Филип раздевается, потом скрипнула кровать. В клетке сонно пискнула птица. Анна вздохнула.

– Я никогда не забуду Бордо. Наверное, на всей земле нет лучшего места…

Филип молчал. Она повернулась. Он смотрел на нее, подперев рукой голову. И тогда Анна решилась.

– Фил… – Она села совсем близко. Глаза ее светились в темноте, как у кошки. – Давай не расставаться.

Он хотел что-то сказать, но она сделала протестующий жест.

– Я очень люблю тебя, мой Филип. Ты знаешь это, однако и ты не можешь представить всей глубины моего чувства. Когда я думаю, что впереди у нас разлука, мне хочется одного – умереть. Без тебя я лишусь всего, с тобой же получу целый мир. Имя, титул, положение – чего они стоят без твоей любви? Отвези это письмо, Фил, если иначе не можешь, если честь требует довести начатое до конца, но потом возвращайся. Я буду ждать тебя здесь, у тетушки Клодины. Никто не узнает, что я тут. Наши пути могли разойтись еще в Англии, и тебя никто не упрекнет. Зато потом мы сможем быть вместе всегда. Мир так велик, Филип! Разве не найдется в нем места для нас? Зачем же в таком случае судьба сберегла нас двоих среди стольких смертей, забросила в такую даль? Нашу любовь благословило само Небо. Когда мы были в замке Эрингтон, Джудит Селден сказала, что наступит момент, когда мне придется сделать свой выбор. Видит Бог, время пришло. Больше всего на свете я хочу быть с тобой. Поэтому, Фил, заклинаю тебя – давай уедем туда, где нас никто не разыщет. В мире достаточно королевств и княжеств, где можно поселиться, чтобы жить друг для друга. Ты воин, ты поступишь на службу к новому сюзерену, и мы не будем знать нужды, я же сменю имя и стану твоей женой, у нас будут дети. Много детей, Филип!..

Лицо ее озарилось, словно она наяву видела картину грядущего счастья. Майсгрейв, приподнявшись на ложе, неотрывно глядел на нее. Поначалу, когда она заговорила, он испытал легкий укол раздражения. Что за странная непонятливость и упрямство! Но по мере того как она продолжала, в его груди закипали, смешиваясь, счастье и боль.

Он был потрясен. Анна была безрассудна и мудра одновременно. В ней жило неистовство первых людей, отвергших рай ради земной любви. Он чувствовал себя несказанно гордым и счастливым, что его полюбила такая девушка, и вместе с тем его душило отчаяние от несбыточности того, что она предлагала. Его жизнь была полна разочарований и бед, а душа не так легко окрылялась.

– Бедная моя девочка…

Анна вздрогнула и взглянула на него. Ей показалось, что у Филипа в глазах блестят слезы.

Он порывисто сел и взял ее лицо в ладони.

– Я очень люблю тебя, моя сладостная фея, я буду любить тебя всегда, даже если среди блеска и славы ты забудешь того, кто первым ласкал тебя. То, что ты сказала сейчас, я сохраню в глубине сердца.

– Не надо так, Фил! Все еще можно исправить…

– Увы! Ты очень молода и не в состоянии всего понять. В твоих словах смешались грех и безрассудство. И все же я благословляю тебя за это. Однако мир держится на устоях, на которые нельзя посягать. И горе безумцу, который отважится на это. Еще не раз все переменится вокруг тебя, изменишься и ты сама. Если же мы поступим так, как ты предлагаешь, ты никогда не сможешь избавиться от угрызений совести, которые рано или поздно начнут мучить тебя. Со временем хмель любви пройдет, заговорит кровь, ты вспомнишь, кто ты и для какой участи рождена. Я никогда не смогу тебе этого дать, даже если посвящу тебе жизнь и отдам всю кровь. Я ведь видел, как ты смотрела на дам из свиты герцога Карла. Ведь тебе хотелось оказаться среди них?

– Нет. Я научусь смирению. Леди Джудит Селден ровня мне, но счастлива с простым рыцарем.

– Но ты не Джудит Селден. Ты совсем другая.

– Я буду любить тебя всегда. Тебя одного.

Он вздрогнул. Когда-то эти же слова говорила и Элизабет Вудвиль. И она любила… пока блеск славы и золота не убил ее любовь. Теперь Анна…

И тогда он впервые заговорил с ней об Элизабет, поведав историю их любви. Ему стоило немалых усилий, обуздав гордость, говорить об этом. Молчаливый по натуре, он заставил себя быть красноречивым, иногда с трудом подыскивая нужные слова. Ему было необходимо убедить Анну в том, что речь идет не только о любви, но и о долге перед отцом, перед людьми, с которыми она связана. Он взывал к ней, твердя, что чистота крови, которая течет в ее жилах, важнее любых сердечных привязанностей.

Анна сидела отвернувшись от него, глядя в окно. Ее лицо было неподвижно, словно изваяно из мрамора. Из широко распахнутых глаз медленно струились тяжелые слезы. И столько горечи было в безвольном изломе ее губ, в пустом, отрешенном взгляде, что у Филипа все оборвалось внутри.

– У нас есть любовь, Фил. С ней мы сильны.

Ему не удалось разубедить ее, но голос Анны был слаб. Она поняла, что не в ее власти изменить его решение. Едва шевеля губами, она шепнула, почти выдохнула:

– Решайся, Фил. Умоляю тебя…

– Нет, моя сладостная фея… Вспомни, что ты одна из Невилей, а они никогда ни о чем не просят.

Тень скользнула по лицу Анны. Губы плотно сжались, слезы высохли.

– Вспомни о том, что я обязан вернуться в Нейуорт, потому что отвечаю за землю своих предков. Более того, я женат и не могу, не совершив смертного греха, вступить в новый брак. Я оставил Меган на сносях, и наш с ней ребенок уже должен был появиться на свет.

Анна облизнула губы и хрипло сказала:

– Ах да… Меган Перси. Я и забыла о ней.

Она тряхнула головой, словно отгоняя все прочь, словно смиряясь. Но смиряясь строптиво. Отросшие волосы упали ей на глаза. Она движением головы откинула их, затем сладко потянулась и уже в следующий миг прильнула к Филипу, ловя его губы.

Этой ночью она была особенно страстной, будто изнутри ее жег огонь. Раскованная, нежная и податливая, она трепетала в его руках – то бурная, как море, то как ослабевшая волна. Но силы вновь и вновь возвращались к Анне, она тянулась к нему, глаза ее лихорадочно блестели, по телу пробегала дрожь нетерпения, горячие руки обвивали его шею, скользили по спине.

– Люби меня, люби! – не то молила, не то приказывала она.

Голова кружилась от этого страстного шепота. Ее ничто не пугало, не смущало, она жаждала наслаждаться и дарить наслаждение. Филип и сам не мог остановить рвущийся горлом стон, когда, подхваченные любовным вихрем, они забывали обо всем на свете. Они были не в силах оторваться друг от друга.

Филип заснул лишь на рассвете. Сквозь дремоту он слышал, как она что-то ласково шепчет ему, перебирая его кудри, прижимается щекой к его ладони… Потом он погрузился в сон, но и во сне его руки искали ее.

…Он резко вскочил. Место рядом с ним пустовало. Подушка была холодной – видимо, Анна поднялась уже давно. Филип окликнул ее и стал торопливо одеваться. В нем нарастала тревога, но он гнал ее прочь. Сейчас он спустится вниз, увидит, как она шепчется с мадам Клодиной или играет с ее котом.

Когда он натягивал рубаху, взгляд его упал на ларь у окна. Там лежала аккуратно сложенная стопкой женская одежда Анны. Два узких малиновых башмачка сиротливо стояли на полу.

Это еще ничего не значит! Мало ли для чего ей понадобилось вырядиться мальчишкой!

Он торопливо сбежал по ступеням. Хозяйка возилась у очага. Заслышав его шаги, мадам Клодина обернулась.

– Где она? – вскричал Майсгрейв.

Клодина Сигоне неспешно отведала из котелка.

– Уехала еще на рассвете. Велела передать, что вынуждена взять с собой немного денег.

– Куда?.. Куда она направилась? Ради самого неба, отвечайте!..

Женщина глядела на него с интересом. Сегодня утром, когда юная англичанка предстала перед ней в одежде мальчишки, она было решила, что это очередная шутка. Девушка держалась удивительно непринужденно, хотя и была бледна. Выпила чашку бульона, натянула перчатки, прихватила хлыст. Однако постоялец, слушая мадам Клодину, менялся на глазах.

– Что с вами, сударь? Крест честной! Не ограбила ли вас ваша подружка?

Филип присел на ступеньку и провел ладонью по лицу. Все было кончено. Этой ночью Анна простилась с ним. Ее гордость не могла позволить, чтобы после его отказа все оставалось по-прежнему. В глубине души он понимал ее, однако пронзившая его боль была нестерпимой.

Не видеть ее, не слышать ее смеха, не касаться ее… Боль давила, росла, заполняя весь мир. Он глухо застонал. Когда он думал о том, что пути их разойдутся, то полагал, что это произойдет гораздо позже и у них еще будет достаточно времени друг для друга. Перед ними расстилался путь через всю Францию. Они могли бы еще долго быть вместе, скакать рядом, ночевать в придорожных гостиницах… Но гордая душа Анны Невиль не вынесла поражения. Ей не нужны были крохи, не нужна его снисходительность. Ей нужно было все – или ничего…

Нет, он не может позволить, чтобы в один миг развеялось, словно наваждение, их счастье! Как жить без Анны? Он догонит ее, он скажет… Что, впрочем, он скажет? Да не все ли равно! Главное – вновь обрести ее, прижать к сердцу, ощутить ее податливую хрупкость.

Он вскочил, расплатился с хозяйкой и без промедления отправился в путь.

В Бордо было шестнадцать ворот. Филип объехал половину, расспрашивая стражников, чтобы выяснить, какую дорогу выбрала Анна. Разумеется, она выехала гораздо раньше, но вскоре обязательно сделает остановку. Главное – догнать. Он догадывался, какая дорога привлекала Анну больше других – в Анжу, туда, где сейчас находятся Уорвик с королевой Маргаритой.

Ему не сразу удалось напасть на след. Наконец он наткнулся на стражников, указавших, что действительно паренек на пегой кобыле, как только они отворили ворота, покинул Бордо. Не мешкая, Майсгрейв пустился в путь. Он торопился, беспрестанно подгоняя Кумира и продолжая расспросы на всех заставах. В его душе шевельнулась надежда. Что ж, видимо, она на самом деле движется в сторону Анжу и он сможет ее нагнать.

Однако близ Ангулема след Анны затерялся. Филип заглядывал во все постоялые дворы, допытывался в замках, монастырях, обшаривал даже придорожные хижины. Зеленоглазого паренька на пегой кобыле никто не видел. Тогда, отчаявшись, он решил скакать в Анжуйское графство, куда рано или поздно должна была прибыть Анна.

Он ехал до сумерек и в последующие два дня не прекращал гонку. Теперь вокруг тянулись болотистые леса Пуату. Всадника окружали могучие дубы и вязы, невольно напоминая об Англии. Вдобавок заморосил дождь. Местность была пустынная, и однажды Майсгрейву пришлось вступить в настоящую схватку с разбойниками. Но даже получив ранение, он продолжал путь.

Анна! Хрупкая, в мужской одежде, беззащитная, в полном одиночестве, с одним кинжалом у пояса. О, хоть бы в дороге она прибилась к купеческому обозу!..

Когда он прибыл в графство Анжу, его как громом поразило известие: ни королевы Маргариты, ни Уорвика там не было. Сиятельные особы отбыли в Париж на праздник по случаю рождения наследника престола.

Едва успев отдышаться, Майсгрейв снова пустился в путь по размытым дождем дорогам. Но странная слабость стала одолевать его. Все больше беспокоила полученная в дороге пустячная рана. Он старался не придавать ей значения, пока не вынужден был попросить помощи в монастыре близ Тура. Филип почти свалился с коня на руки монахов, хотя твердил, что завтра опять тронется в путь. У него началась лихорадка. Брат-лекарь, осмотревший порез на его руке, только покачал головой. Позже он пошел к своему настоятелю и сказал:

– Отче, этот рыцарь серьезно болен. Если мы не окажем ему помощи, то возьмем на душу грех и рыцарь погибнет.

30. Париж

Людовик XI Французский был поразительно скуп. Его скупость вошла в поговорку. Однако даже Карл Бургундский и Франциск Бретонский, известные тем, что разбрасывали золото направо и налево, опешили, узнав, что Людовик Валуа сразу после шумных торжеств по случаю рождения наследного принца Карла готовится пышно отпраздновать бракосочетание своей сестры Боны и герцога Жана Бурбонского.

Больше всего разговоров об этом событии шло среди парижских буржуа. Мало того, что им пришлось раскошелиться на празднества по поводу рождения принца, на подарки к крестинам королевского отпрыска да на пиры, устроенные королем в честь появления на свет долгожданного наследника, – теперь как снег на голову свалилась эта скоропалительная свадьба.

Одна лишь чернь ликовала, солидные же люди знай себе развязывали кошели. Это было непохоже на Людовика – короля, который так печется о подданных, что дал торговцам и ремесленным цехам особые привилегии, чтобы они беспрепятственно богатели, а с ними богатела и Франция.

Впрочем, вся эта оргия расточительности была частью заранее продуманного плана. В стране все сильнее ощущалось противостояние Франции и Бургундии, и Людовик стремился заручиться поддержкой наиболее влиятельных сеньоров. Сиятельный жених принцессы Боны был одним из таковых. На устроенные в Париже празднества стеклось великое множество знати, и король со своими советниками не покладая рук плели сети интриг, расставляли ловушки и вербовали все новых и новых приверженцев. Говорят, именно тогда Людовику и удалось подкупить Кампобассо[80]80
  Кампобассо Никола – итальянский кондотьер XV в., служивший Карлу Бургундскому. В битве со швейцарцами у Нанси (1477) покинул Карла, что привело к поражению его войск и гибели самого герцога.


[Закрыть].

А пока в Париже шли приготовления к свадьбе. Улицы украсились пестрыми гербами знати, наводнившей столицу. Накануне свадьбы по улицам Парижа проехали герольды, громко возвещая о том, что завтра в соборе Нотр-Дам состоится венчание принцессы Боны и герцога Жана Бурбона, а затем пройдут торжественная месса, мистерии и празднества, и так несколько дней кряду без остановки: пиры, маскарады, карусели. Завершится же все грандиозным турниром.

В Париже моросил мелкий дождь, размывая краску на полотнищах, но улицы были полны народу, понаехавшего ради праздника из ближних провинций. Было здесь без счета мелкопоместных дворян, явившихся со своими чадами и домочадцами, немало духовенства, от тучных аббатов в подбитых куницей сутанах до шлепавших босиком по грязи нищенствующих монахов – торговцев индульгенциями. Во все парижские ворота текли сотни лоточников, бродячих артистов, поводырей медведей, нищих, продажных девок и просто бродяг. У каждой заставы скапливались толпы, и поэтому, когда Филип Майсгрейв оказался у ворот Сен-Жак, ему пришлось терпеливо дожидаться своей очереди, прежде чем попасть в город.

Сеявший все время дождь наконец затих, но прямо посреди улицы текли мутные ручейки жидкой грязи. Воздух был тяжелым и влажным, порывы ветра раскачивали вывески над лавками. Под ногами людей и под копытами животных хлюпала жижа.

Филип проехал возвышавшееся на холме аббатство Святой Женевьевы и по улице Сен-Жак спустился к набережной Сены. Вокруг теснились каменные строения с островерхими крышами, украшенными резными коньками. Верхние этажи нависали над нижними, водостоки завершались мордами ухмыляющихся химер. Вокруг кипела причудливая жизнь: расхваливали свой товар лавочники, фигляры на перекрестках давали представления, предлагали свои услуги бродячие писцы с чернильницами за поясом, тузили друг друга неугомонные студенты, для которых квартал Университета был родным домом.

Трое таких школяров, обнявшись, шли по мостовой, перегораживая улицу, и распевали во всю глотку:

 
От монарха самого
До бездомной голи –
Люди мы, и оттого
Все достойны воли!..
 

Филип, усмехнувшись, подумал, что вот уже второй раз попадает ad limine[81]81
  C порога (лат.).


[Закрыть] на пир. Правда, по его мнению, здесь не было той легкой и ликующей атмосферы, как в праздничном Бордо. И дело тут было не только в сером сумраке, грязи на улицах и снующих повсюду в великом множестве нищих, но и в том, что творилось в душе рыцаря.

Он ехал, угрюмо озираясь по сторонам. Так он миновал квартал Университета, Малый мост через Сену и выехал на остров Ситэ – древнейшую часть Парижа, помнящую еще правление Меровингов[82]82
  Меровинги – древняя династия французских королей (V в. – 751).


[Закрыть] и даже римское владычество.

Здесь ему наконец-то удалось определиться на постой. Хозяин велел отвести коня рыцаря в конюшню, а сам Филип прошел в просторный зал гостиницы, где мальчик-слуга крутил над очагом вертел с аппетитно подрумянившимися куропатками; пахло вином и дымом буковых дров.

Филип занял стол в дальнем углу и не спеша принялся за жаркое. Покончив с ним, он долго сидел перед оловянной кружкой с вином, облокотившись о стол и глядя на огонь застывшим взглядом.

«Завтра первым делом я отправлюсь к графу Уорвику, и да поможет мне святой Георгий, ибо сейчас, когда вся знать занята празднествами, увидеться с ним будет не так-то просто. По-видимому, Анна где-нибудь рядом с ним».

При мысли об Анне заныло сердце. Он знал, что она умеет настоять на своем, и поэтому, когда несколько дней назад прослышал, что к английскому графу Уорвику прибыла в Париж его дочь, только удовлетворенно кивнул. Девять дней, которые он провалялся, трясясь в лихорадке в Турском монастыре, изрядно задержали его в пути, лишив последней надежды догнать Анну. Может, в этом и был перст Божий, разводящий его с той, что уже не предназначалась ему? Теперь ему оставалось одно: выполнить свой долг и довезти Делателю Королей письмо. И возможно, тогда он еще сумеет увидеться с Анной. Хотя бы только увидеться…

Филип отпил из кружки – вино было тягучим и сладким. Внезапно он услышал, как рядом прозвучало имя Анны Невиль. Филип напряг слух.

Трое зажиточных буржуа, по-видимому цеховые старшины, сидели у камина и негромко беседовали, коротая вечер.

– А правда ли, мэтр Гийом, что дочь английского графа явилась к нему переодетая в костюм пажа?

Тучный мужчина в камзоле с бобровым воротником вальяжно кивнул:

– Истинный крест! Я видел это собственными глазами. Граф Уорвик с принцем Уэльским остановились у моей оружейной лавки, перебирая шпоры, налокотники и клинки. Мимо как раз проносились королевские курьеры. И что вижу я? Один из них осаживает свою лошадь так, что она приседает на задние ноги, спрыгивает с нее едва ли не на плечи графу и кричит во весь голос: «Отец! Отец!» Тот поначалу опешил, а потом сорвал с верхового шапку и, признав дочь, схватил ее в объятия так, что у бедняжки наверняка косточки затрещали. На улице сразу собрались горожане, стоят, разинув рты, улыбаются. А уж как на девушку принц Эдуард уставился! Даже забыл клинок, за который уже было уплачено.

Длинноносый мужчина в плоском бархатном берете весело хмыкнул:

– Я тоже слышал, что юный Эдуард чуть не с первого взгляда голову от нее потерял. А ведь поговаривали, что он за принцессой Боной увивался, и она даже отвечала английскому изгнаннику взаимностью.

– Воистину так, – поддержал разговор третий буржуа. – Ведь принцесса Бона как будто была даже помолвлена с Эдуардом Ланкастером. И наш Людовик не зря так старался примирить Уорвика и Маргариту, чтобы с их помощью получить трон Англии для своей родственницы. Но как все еще сложится у Ланкастеров – неизвестно, а Жан Бурбон не последний козырь в игре Людовика. Вот наш монарх и предпочел отдать Бону Французскую ему, а не наследнику Ланкастеров. И вот тут словно само небо прислало во Францию дочку коронатора Уорвика. Ее помолвка с Эдуардом Уэльским пришлась по душе всем: и королю, поскольку теперь Бона не станет ему пенять за то, что расторгнут ее союз с красивым англичанином, и этой злючке Маргарите Анжуйской, ибо отныне она может быть уверена в верности Уорвика. Да и сам Делатель Королей, когда Анна Невиль пойдет под венец с наследником Ланкастеров, сделает все, чтобы вернуть им престол. Я не говорю уже о самих молодых людях, которые буквально неразлучны, настолько они пришлись по сердцу друг другу. Все эти англичане сейчас обосновались в старом Нельском особняке, и поговаривают, что там ныне весьма весело, так как молодая пара любит увеселения и в особняке всегда звучит музыка, постоянно танцуют.

Длинноносый торговец весело заметил:

– Говорят, эта Анна Невиль так очаровала двор, что знатнейшие вельможи добиваются ее благосклонности, а придворные красавицы стремятся ей во всем подражать. Она ввела моду на зеленый шелк, который очень идет к ее глазам, и многие дамы, подобно мадемуазель Невиль, стали носить шлейф перекинув через руку, что и изящнее, и удобнее, и избавляет от необходимости постоянно держать при себе пажа-шлейфоносца.

Тучный оружейник иронически хмыкнул:

– Об этой англичанке ходит слишком много толков, а о ее бегстве из Англии рассказывают невероятные вещи. Однако я видел, как она приехала. Может, если небу будет угодно, она и станет королевой, но, клянусь добрым клинком из Толедо, не хотел бы я, чтобы моя государыня разгуливала в столь узких штанах и любой проходимец мог видеть ее бедра и задок.

Сидевший за соседним столом воин вдруг так грохнул кружкой о столешницу, что буржуа разом оглянулись. Умолкли, заметив его полный бешенства взгляд. Но Майсгрейв все же сдержался, вышел, хлопнув дверью.

Он как неприкаянный бродил по подворотням Ситэ. Уже отзвонили к вечерне, прихожане торопливо расходились по домам. Служилый люд, селившийся вокруг Дворца Правосудия, ремесленники и их подмастерья, окончив дела, спешили кто в кабачок, кто под родной кров, лавочники закрывали ставни. Проехал дозор конной стражи.

Вскоре рыцарь оказался на набережной. На противоположном берегу реки виднелась стройная колокольня Сен-Жермен л’Оксерруа, а далее – Луврский замок, построенный еще во времена Филиппа Августа. Он представлял собой величественное, но беспорядочное нагромождение тяжелых башен с узкими окнами, могучими контрфорсами и решетками. Обычно двор размещался в более изысканном и просторном дворце Сен-Поль, но сам Людовик, которому вечно мерещились заговоры и предательства, предпочитал укрепленный Лувр, подъемные мосты которого гарантировали безопасность.

Майсгрейв двинулся вдоль Сены, где еще слышался гвалт прачек и раздавался перестук вальков. По реке сновали легкие лодки и баржи. Вели на водопой коней, и те громко фыркали и ржали от удовольствия. Рыцарь обошел остров Ситэ, бросив беглый взгляд на крохотный островок Коровий Перевоз, где светился костер. На левом берегу Сены, напротив Луврского замка, темнела громада еще какого-то особняка, за зубчатыми стенами которого начинался городской ров и любимые парижскими студентами зеленые лужайки Пре-о-Клер. У самой воды стояла круглая старинная башня, закрывавшая своими мощными очертаниями изящные внутренние постройки, украшенные многочисленными флюгерами и башенками. В высоких стрельчатых окнах горел теплый свет, падающий на кудрявые кущи сада.

Филип, погруженный в собственные мысли, лишь мельком взглянул на этот особняк. Лодочник, сидевший в своем ялике у песчаной отмели, окликнул его:

– Не желаете ли, сударь, прокатиться? Всего несколько су, и я вмиг домчу вас к Нельскому отелю, или к Лувру, или к башне Турнель.

– Нельский отель? – переспросил рыцарь.

– Да, – лодочник кивнул на особняк с башней на левом берегу Сены. – Так едем, сударь?

Майсгрейв не отвечал. Как зачарованный, он глядел на высокие кровли Нельской резиденции, на ее старинную башню.

Лодочник, не дождавшись ответа, отчалил, а Майсгрейв опустился на песчаный береговой откос и долго сидел, созерцая Нельский отель.

«Итак, все вернулось на круги своя. Так и должно было случиться, но отчего такая тоска грызет сердце? Неужели безумные слова о том, что ты готова отказаться от всего этого ради меня, так глубоко проникли в мое сердце? Но ведь я никогда в это не верил… Или верил?»

Мысль о том, что Анна теперь невеста Эдуарда Ланкастера, причиняла ему боль.

«Они сказали, что Анна помолвлена с Ланкастером. Отчего бы и нет? Разве это не выгодный союз для ее отца, да и для нее самой? Она уже забыла меня. Я был прав: Анна легкомысленная девчонка и готова влюбиться в первого же, кто окажется рядом… Нет-нет, надо опомниться и взять себя в руки, иначе останется только презирать себя, как в ту пору, когда я, будто на привязи, кружил у трона Элизабет. Что ж, любовь потеряна, попытаемся сохранить достоинство».

Спустилась ночь, и величественный город замер. У ног рыцаря тихо плескалась Сена, из-за реки долетал лай собак. С башен города подали сигнал тушить огни, и Филип видел, как одно за другим гасли окна в Нельском отеле. И лишь в старой башне у реки в узком оконце осталась полоска света. Бог весть почему Филип решил, что именно там покои его Анны. Нет, уже не его, а Анны – невесты наследника трона со стороны Ланкастеров, Анны, высокое положение которой делает эту свободную девушку уязвимой для толков и обвинений.