Текст книги "Лазарит"

От этих мыслей в ее душе снова образовалась сосущая пустота. Джоанна попыталась улечься поудобнее на своей жесткой постели, состоявшей из двух попон и ее собственного плаща, когда позади послышалось ворчание камеристки Годит. Та, сетуя, что приходится трястись в седле ночь напролет, а затем пытаться заснуть под палящим солнцем, укладывалась рядом с госпожой.

Неожиданно Годит проговорила:

– А заметили ли вы, миледи, что рыцарь Мартин д’Анэ, наш спаситель, не сводит с вас глаз?

– Ты и прежде говорила, что его взгляд не таков, как у рыцаря-монаха, принесшего святые обеты. Должно быть, его очаровывает вид измученной дамы в покрытом пылью платье и с много дней немытым лицом.

Годит пропустила насмешку мимо ушей.

– А ведь он, скажу я вам, миледи, дивно хорош собой. Госпитальер! А как по мне – просто привлекательный мужчина. Сколько ни живу, а такого еще не видывала – да простит мне Господь эти греховные речи! Ваш братец Генри тоже хоть куда, но он и вполовину не так хорош, как сэр Мартин. Что скажете, миледи?

– К чему этот вопрос, Годит?

Приподнявшись, служанка по-матерински провела ладонью по волосам своей госпожи.

– Да к тому, что сколько бы ни вилось вокруг вас пригожих молодых рыцарей, сколько бы слухов ни распространяла молва, вы всегда оставались верны вашему капризному супругу. Вы добродетельны, миледи, да только сэр Обри давно заслуживает того, чтобы ему наставили рога.

– Прекрати, Годит! Что бы сказала моя матушка, услышав такие речи?

– Ваша матушка приставила меня к вам, когда вы были еще совсем дитя. Несмотря на то, что мой дед Хорса всегда враждовал с лордами из Гронвуда. И уж если леди Милдрэд поручила мне сопровождать вас в дальние края – значит, она верит мне и знает, что, каковы бы ни были мои советы, они не к худу.

Джоанна промолчала. Ей приходилось слышать немало подобных речей, когда стало ясно, и не ей одной, что с их браком с Обри не все ладно. Минуло семь лет, а она так и не смогла зачать и родить ребенка…

Леди Незерби никогда и никому не говорила о том, как редко и неохотно исполняет свой супружеский долг Обри. У него всегда находились причины избегнуть этой обязанности: усталость, дни поста, церковные праздники, да мало ли что еще… Он всегда был строг и сдержан, и она считала, что должна уважать его целомудрие.

Она же… Ей приходилось гасить в себе греховные плотские порывы, а в минуты их редких и кратких соитий Джоанна всячески обуздывала себя, чтобы не поддаться той неистовой силе, которая кипела в ее крови. Со временем она привыкла просто засыпать бок о бок с супругом, без ласк и поцелуев, которых так жаждала поначалу. Это тоже было приятно, а в зимние ночи тепло его большого тела согревало ее.

Лишь в одном Джоанна чувствовала себя обойденной: она, единственная из рода де Шамперов, оставалась бесплодной. Больший позор и вообразить трудно!

Однажды мать попыталась заговорить с ней об этом, но Джоанна вспыхнула, рассердилась, и леди Милдрэд больше не касалась отношений дочери с мужем. Баронесса хотела одного – чтобы ее дитя было счастливо, и ради этого была готова на все. Даже тогда, когда и сам лорд Артур начал разочаровываться в зяте, а их отношения стали натянутыми.

Но Джоанна не теряла надежды, что рано или поздно Господь пошлет им дитя и она тоже познает семейное счастье. Она смирилась со скупостью мужа, с его вздорным и мелочным нравом, с его буйной вспыльчивостью. Ведь она сама сделала свой выбор, что же теперь роптать и гневить небеса? Бывали у них с Обри и хорошие дни: оба любили лошадей, их конюшня считалась одной из лучших в Восточной Англии, они вместе занимались выездкой своих питомцев, сводили жеребцов с матками, следили за приплодом, выставляли двухлеток и трехлеток на торги.

Но и здесь завелась червоточина: Джоанну глубоко огорчил отказ мужа последовать примеру лорда Артура и ежегодно предоставлять часть незербийских скакунов для нужд ордена Храма.

– Эти храмовники и без того присосались, как пиявки, повсюду! Их богатства растут год от года, и я им в этом не помощник, – заявил сэр Обри жене.

– Но ведь они оберегают Святую землю от неверных! – возразила Джоанна. – И мой брат сражается в их рядах. Помогая ордену и Иерусалимскому королевству, мы служим святому делу!

– Иерусалимское королевство слишком далеко, – отмахивался Обри. – А мои родичи сражаются на границе с шотландцами. Уж лучше я еще раз пошлю им долю с выручки от будущих торгов!

Как покорная супруга, Джоанна не возражала. Но в глубине ее души росло возмущение. Она стала все чаще раздражаться, они ссорились, и ей снова и снова приходилось просить прощения. Благо Обри был незлопамятен и отходчив. Да и не осмелился бы он наказать жену в замке, где вся челядь и стража были на ее стороне. Она была урожденной де Шампер, членом одной из самых могущественных семей Восточной Англии, с ней считались, и Джоанне все чаще приходилось вступаться за супруга, когда того попрекали скупостью. Щедрость была одной из главных рыцарских добродетелей, а скупость и стяжательство – свойством торгашеского сословия. Обри не желал жертвовать церкви, не раздавал милостыню неимущим, не жаловал гостей, и стол его был постоянно скуден, словно у монаха-постника.

В конце концов соседи начали объезжать Незерби стороной, да и Джоанну с Обри больше не звали на пиры и празднества. Они жили замкнуто и скромно, выбираясь из своего поместья только на Рождество и Пасху к старшим де Шамперам. Но и там Обри не был желанным гостем, и, осознав это, он отказался даже от этих редких визитов. Запретить поездки жене он не мог, не рискуя окончательно разорвать отношения со знатной родней.

В один из дней, когда Джоанна гостила в замке у родителей, отец спросил ее, счастлива ли она в браке.

– О да! – с гордостью ответила она. – Я люблю своего мужа.

– Но один из куртуазных законов гласит: «В саду скупости цветок любви вянет».

– Ох уж эти мне куртуазные законы! – беспечно рассмеялась дочь лорда Артура. – Я так давно не бывала при дворах, где они в ходу, что даже не помышляю о подобных пустяках.

– Да, ты живешь, словно в заточении, дитя мое, – вздохнул отец. – Но, полагаю, вы с Обри не откажетесь присутствовать на коронации нашего нового государя Ричарда в Лондоне?

Пропустить такое событие было невозможно – к этому сэра Обри обязывал долг вассала. Больше того – супруг Джоанны был счастлив перспективой быть представленным новому королю и даже раскошелился на обновки ради такого случая. Но именно в Лондоне произошла первая серьезная размолвка Джоанны с мужем.

Во время их пребывания в столице в дом, который они наняли на время коронационных торжеств, явился какой-то бедолага-оборванец, представившийся родным братом Обри. Однако лорд его не признал и велел слугам гнать прочь. Джоанна же, вопреки его воле, велела вернуть незнакомца и, втайне от мужа, накормила и подробно расспросила.

Зачем она это сделала, нарушив волю Обри? Невозможно было не заметить, как незнакомец похож на ее супруга: те же черты лица, те же светлые прямые волосы, тот же нортумберлендский говор, от которого и сам Обри не сумел избавиться за годы, проведенные в Восточной Англии.

Ее последние сомнения рассеяла беседа с чужаком. Нортумберлендец знал множество подробностей о жизни ее мужа, а под конец поведал, как тот покинул их старое родовое поместье, после чего семья не имела о нем никаких вестей.

Джоанну это поразило до глубины души. Выходит, семья Обри не получала от него помощи? Как же так, ведь муж постоянно отправлял им и деньги, и товары, перегонял на север лучших лошадей. На это брат Обри только развел руками. Мало ли что могло статься? Может, виной всему разбойники – на дорогах по-прежнему неспокойно, а может, леди неверно истолковала слова супруга. Хотя, надо признать, Обри всегда был прижимист…

Это было низко! Джоанну впервые охватило отвращение к мужу. Но когда она потребовала от него ответа, Обри пришел в неописуемую ярость и заявил, что не желает давать ей отчета ни в чем, если она верит какому-то проходимцу, а не ему. Им решительно не о чем говорить, коль скоро она без всяких оснований подозревает его во лжи!

Джоанне пришлось сделать вид, что слова мужа вполне ее убедили. К тому же она еще не была готова признать, что ошиблась в человеке, которого выбрала себе в мужья.

Между тем во время торжеств по случаю коронации Ричарда Обри вновь отличился на турнире в конно-копейных сшибках. Король поздравил его с победой и осведомился, намерен ли столь выдающийся боец принять участие в войне за Святую землю. Обри, рассыпавшись в почтительных извинениях, заявил, что у них с супругой иные планы: за шесть лет брака небо не послало им наследника, и теперь они намерены совершить паломничество по святым местам. Они уже побывали в Уолсингеме, посетили гробницу Святого Томаса в Кентербери и уже готовы отправиться в Саньтьяго-де-Компостела в Испании.

– Но что может быть более угодным Всевышнему, чем война с неверными? – искренне удивился Ричард.

Обри, однако, стоял на своем. Правда, узнав, что в таком случае ему, как и всем прочим, кто отказался от участия в походе, придется выплачивать в казну «Саладинову десятину», лорд призадумался. Но нашел-таки способ избежать поборов, объявив во всеуслышание, что они с супругой отправятся молиться о рождении наследника в те монастыри, что лежат на пути крестоносного воинства. И если их молитвы не возымеют действия, он также возьмет крест и примкнет к воинству короля Ричарда.

Это была всего лишь уловка. Так Обри мог уклониться от обременительного налога, не беря на себя никаких обязательств. Но избежать паломничества теперь было невозможно, благо родня Джоанны решила поддержать намерение супругов: лорд Артур предоставил им средства на дорожные расходы в виде векселей ордена Храма, которые можно было обратить в звонкую монету в любом из Орденских домов, а также надежную охрану в пути.

Все это привело Обри в восторг. Его необдуманные слова каким-то чудом воплощались в реальность. Ведь самому ему ни за что не удалось бы осуществить столь продолжительное и дорогостоящее путешествие, – уверял он де Шамперов.

Джоанна же помышляла лишь о том, что наконец-то увидит иные края, другие страны. В ней, как и во всех де Шамперах, жила страсть к перемене мест. Ее родители немало разъезжали, но эти поездки были связаны с делами в их замках и имениях на восточном побережье и в Уилтшире, в Уэльсе и Нормандии. В раннем возрасте Джоанне не раз приходилось сопровождать владетельную чету, и всякая поездка радовала ее и наполняла новыми впечатлениями. А теперь перед ней открывался огромный неизведанный мир!

Джоанна знала, что и ее родители вскоре после свадьбы совершили паломничество в Святую землю. Леди Милдрэд, прибывшая в Незерби, чтобы проститься с младшей дочерью, сказала с улыбкой:

– Знаешь, девочка, когда мы с твоим отцом уезжали, наши отношения были далеко не простыми. Мы очень любили друг друга, это так, но было нечто, не позволявшее мне испытывать полное счастье. Потом это прошло. Мы были вместе, вдали от всего света, наши беды остались в прошлом, нас никто не знал. Почти два года мы прожили в Иерусалиме, нас принимали при дворе короля Бодуэна III, а твой отец сражался в рядах его войска при взятии Аскалона. Я ждала его и молилась, и только там поняла, как глубоко мое чувство к нему. И он вернулся с победой! О, как же мы стали близки и необходимы друг другу…

Оборвав себя на полуслове, леди Милдрэд притянула к себе дочь и нежно коснулась губами ее лба.

– Надеюсь, и вы с Обри на чужбине по-новому оцените ваш союз, а все недоразумения уйдут в прошлое.

Джоанна тоже надеялась на перемены. Покидая Англию, она улыбалась, как дитя, предвкушающее рождественские подарки, и Обри отвечал на эту ее улыбку теплом и нежностью.

Поначалу было решено, что супруги де Ринель большую часть пути проделают на судне, принадлежащем ордену тамплиеров. Но в первую же ночь разразился шторм, и когда они высадились в одной из бухт на побережье Нормандии, Обри объявил, что отказывается следовать дальше морем. Иначе его ждет неминуемая кончина от морской болезни. Нет, только сухим путем, останавливаясь в Орденских домах, где им обязаны предоставлять кров и пропитание! Как же иначе, ведь его супруга – родная сестра маршала ордена Храма Уильяма де Шампера!..

Утомленная воспоминаниями, Джоанна все же уснула.

А проснувшись, обнаружила, что на вертеле над костром аппетитно шипит и брызжет мясным соком тушка молодой газели, а рыжий Эйрик раздает сухие лепешки, успевая при этом ласково улыбаться ее горничной. Великан был по-прежнему нежен с Саннивой, несмотря на то что разбойники подвергли девушку насилию, и во всеуслышание клялся жениться на ней.

Саннива, несмотря на пережитое, казалась счастливой.

– Ах, госпожа, если бы не Эйрик, не его забота и доброта, просто не ведаю, как бы я жила дальше, – приговаривала служанка, пытаясь привести в порядок спутанные волосы леди Джоанны.

Бесплодные усилия! Джоанна чувствовала себя грязной и неприглядной, а взгляды, которые время от времени бросал на нее рыцарь-госпитальер, ее только раздражали. При этом сам Мартин д’Анэ даже здесь умудрялся выглядеть подтянутым и ухоженным: кожаная одежда сидела на нем как влитая, волосы были гладко расчесаны, а лоб обхватывала темная полоса ткани на манер чалмы, и это ему очень шло. Манеры его были безупречны, и он спас им жизнь…

Отчего же она, никогда прежде не робевшая в присутствии мужчин, так дичится? Возможно, все дело в том, что в иных обстоятельствах она была уверена в своей привлекательности, а теперь…

– Оставь! – она отвела руку служанки с гребнем. – Все равно ничего не выйдет. Это не волосы, а какой-то войлок, и кончится тем, что мне придется отрезать косы, как какой-то монашке…

– И что на это скажет ваш братец Уильям, когда вы явитесь к нему? – сурово заметила Годит. – Терпите, миледи. Не уподобляйтесь вашему супругу. Хотя, надо сказать, ныне он ведет себя вполне достойно и даже прекратил обижать этого славного молодого еврея…

Годит переменила свое отношение к Иосифу после того, как тот взялся врачевать рану капитана Дрого. Вот и сейчас он внимательно осматривает его повязку, обещая сменить ее при первой же возможности. Но когда появится эта возможность? Когда окончатся их опасные странствия по чужим землям и они снова окажутся во владениях христиан?

Но пока им приходилось ждать, когда Сабир окончит вечерний намаз. Сарацин молился в стороне от всех, опустившись на колени лицом к Мекке. Время от времени он отвешивал глубокие поклоны, сопровождая их странными жестами.

О том, что означают эти жесты неверного, Джоанна спросила Мартина д’Анэ, когда отряд уже выступил в путь и рыцарь оказался неподалеку от нее. Уже смеркалось, и в полумраке госпитальер не мог видеть – по крайней мере так думала Джоанна, – насколько непригляден ее облик.

– Сабир правоверный мусульманин, мадам, – отозвался рыцарь, – и совершает обязательную молитву – намаз – пять раз в день. Перед намазом полагается омовение, но ислам позволяет отступления от этого правила в затруднительных обстоятельствах – например, когда под рукой нет воды. Поэтому движения его рук – не что иное, как символическое омовение. Аллаху довольно и этого.

– Вы хорошо знаете обычаи язычников, сэр, однако я ни разу не видела, чтобы вы сами молились. Ехавшие с нами в составе каравана тамплиеры преклоняли колени перед крестообразными рукоятями своих мечей всякий раз, когда им представлялась такая возможность. Разве в ордене Святого Иоанна иной устав?

Мартин, усмехнувшись про себя, ответил – дескать, благородная дама слишком крепко спала, чтобы видеть его за молитвой. Да и не время сейчас то и дело преклонять колени – довольно молчаливой молитвы в душе. Его задача – вывести отряд из опасных мест. Если небеса будут к ним милостивы, уже к исходу этой ночи враждебные земли останутся позади. Вот тогда наступит время возблагодарить Господа. И, возможно, – при этих словах он слегка склонился в седле к своей спутнице, – прекрасная Джоанна де Ринель не будет столь сурова к нему, как прежде.

Они продолжали путь, делая лишь краткие остановки у редких источников. К ним лепились крохотные селения с саманными лачугами и загонами, в которых жители укрывали на ночь своих коз и овец. По ночам никто не рисковал выходить из хижин, пока топот конских копыт не затихал вдали и силуэты вооруженных всадников не растворялись во мраке.

Луна стояла почти в зените, и каменистая дорога была хорошо видна. И в какое-то мгновение леди Джоанна поймала себя на том, что любуется Мартином д’Анэ, скакавшим во главе отряда. Горделивая посадка, могучие плечи, стройный стан. Лица госпитальера она не могла видеть, но знала, насколько соразмерны и приятны его черты…

Внезапно рыцарь, словно почувствовав ее взгляд, обернулся и посмотрел прямо на нее. Луч луны озарил его лицо своим таинственным светом, и Джоанне почудилось, что Мартин улыбается ей – насмешливо и в то же время нежно.

Ей захотелось улыбнуться в ответ, но вместо этого Джоанна отвернулась.

Нет! Больше никогда она не поддастся на подобные уловки! Однажды она уже позволила себе подобную слабость – и что из этого вышло?

Джоанна не хотела думать об этом, но память упрямо возвращала ее в прошлое, к событиям, которые она стремилась забыть навсегда.

Перед ее мысленным взором возникло множество воинов. Это была Бургундия, город Везле, место сбора обеих крестоносных ратей – английской и французской. Все эти паладины – конные рыцари, пехотинцы, священнослужители и вельможи – с восторгом смотрели на нее, когда она, стоя на возвышении, пела по просьбе короля Ричарда воинственную песнь крестоносцев. Он и сам обладал великолепным голосом, но все-таки обратился к Джоанне, полагая, что боевой гимн в устах женщины, прекрасной, как Пресвятая Дева, наполнит сердца воинов большим воодушевлением.

Она пела:

 
Когда трубач трубит поход,
Не время для утех.
Иерусалим нас всех зовет!
Наденем же доспех!
 
 
Возьмем мы верные мечи,
Крестом прикроем грудь.
Святой Отец благословит,
Господь укажет путь!
 
 
Идем с мольбой мы за тобой.
Наш крест и меч едины!
Веди с собой нас в бой, герой,
В пределы Палестины!
 

Восхищенные крестоносцы дружно подхватывали припев. А Джоанна, заметив, как глядит на нее в этот миг король Филипп Французский, едва не сбилась. Он не был красавцем, в его лице было нечто капризное и жестокое, да и ранние залысины отнюдь не красили Капетинга, но ведь это был могущественный повелитель!

Джоанне польстило его внимание. Поэтому она и не отвела взгляда, когда Филипп послал ей воздушный поцелуй.

Так это началось. Затем последовала возвышенная куртуазная игра в рыцаря и прекрасную даму, которой оба чрезмерно увлеклись. Цветы от Филиппа, подарки от Филиппа, полные изысканных комплиментов речи. Пока Ричард и другие военные вожди обсуждали планы дальнейших действий, король Франции был занят одной Джоанной. Казалось, еще немного – и он попросит у английской дамы перчатку или шарф, как рыцарь на турнире, хоть сам он еще носил траур по недавно скончавшейся супруге.

Со стороны могло показаться, что Филипп окончательно потерял голову от кузины Ричарда Плантагенета. Да и сама она упивалась знаками его внимания. Даже Обри помалкивал, впрочем, намекнув, что Джоанне не составило бы труда попросить короля Филиппа предоставить им лучший шатер в лагере при Везле или же оплатить их расходы по постою в гостинице. Как всегда, Обри искал выгоду, да и пребывание в небольшом городе, битком набитом воинами, было связано с массой неудобств. На это Джоанна резко ответила, что она не шлюха, торгующая своей благосклонностью, а благородная дама, которой приличествует с достоинством принимать поклонение венценосного рыцаря. И Обри проглотил это молча.

Ричард также не преминул отметить, что Филипп с большей охотой проводит время в обществе его кузины, чем в кругу военачальников. Однажды он сказал ей:

– Чем любезнее ты будешь с Филиппом Капетингом, тем меньше он будет ныть и жаловаться, ссылаясь на то, что важнейшие дела требуют его присутствия во Франции. Он не посмеет проявить малодушие перед дамой, ратующей за наше святое дело. Вместе с тем… Кузина, я надеюсь, что ты достаточно разумна, чтобы не довести дело до скандала. Ведь речь идет и о моей чести!

О, это она понимала! И все было весьма благопристойно возвышенно до тех пор, пока Филипп не назначил ей свидание в безлюдной галерее аббатства бенедиктинцев. Она не посмела отказать – то были древние, славящиеся своей святостью стены; здесь всего несколько десятилетий назад призывал ко Второму крестовому походу сам святой Бернард из Клерво. Свидание в аббатстве – не больше, чем галантная встреча.

Однако Филипп, едва появившись из-за колонны в галерее, набросился на нее, как хищник. Джоанна поначалу решила, что это не более чем продолжение их куртуазной игры… Когда же Филипп страстно впился в ее шею, а его горячие ладони заскользили по ее обтянутой шелком груди, она испугалась. Он задыхался и молил ее о любви… В какое-то мгновение она ослабела и едва не сдалась. В ее сердце вновь родилось то горячее и пьянящее чувство, которое ее муж называл бесстыдством. И король Франции мгновенно уловил это.

– Моя, – шептал он, прижимая Джоанну к стене за колонной, – моя, вся моя…

Сейчас она стыдилась вспоминать, как чуть было не уступила ему. Ее лишило воли сознание того, что ее возжелал не кто-нибудь, а король великой державы. И если бы ласки Филиппа не были столь грубыми и беспорядочными, если бы он в пылу не причинил ей острую боль, словно тисками сдавив грудь, все могло бы пойти иначе. Джоанна охнула, отпрянула и стала вырываться из королевских объятий, однако Филипп крепко держал ее. Тогда она стала упрашивать его отпустить ее. Но король уже не владел собой: треск рвущегося шелка только раззадорил его. Он рывком вздернул край ее платья, и его колено оказалось между ее отчаянно стиснутых ног…

Даже когда в полумраке галереи на них упал сноп света, Филипп все еще не прекращал своих попыток овладеть ею. Лишь гневный голос аббата, приказывавший благородному господину и даме прекратить бесстыдство, заставил короля ослабить хватку. Джоанна тут же вырвалась и убежала.

Но в Везле, как уже сказано, было слишком много мужчин, и вид стремительно пересекавшей двор аббатства женщины в изорванном светлом платье породил немало слухов. Филипп же повел себя далеко не рыцарственно: при встрече с Ричардом, когда у них вышла размолвка по какому-то незначительному вопросу, француз заявил, что ему жилось бы куда легче, если бы все Плантагенеты были столь же уступчивы, как их дамы. И хотя Джоанна не принадлежала по прямой линии к Плантагенетам, несложно было догадаться, кого он имеет в виду.

Вот тогда-то Ричард и призвал ее к себе и долго, с угрюмым видом, слушал, как она, рыдая и заламывая руки, клянется в том, что между нею и Филиппом не было близости и что Капетинг вел себя с нею не как рыцарь, а как последний поселянин с площадной девкой.

– Тебе надо уехать отсюда, – наконец произнес король. – Дама, которую мои воины почитали чуть ли не как небесную покровительницу, не может служить поводом для грязных сплетен.

И Ричард отправил их с Обри с миссией в Венгрию. Все обошлось и внешне выглядело почти благопристойно, но Джоанна стыдилась себя и порой задавалась вопросом: а что, если бы в ту минуту не появился аббат, привлеченный шумом борьбы, и Филипп не отпустил ее? Уступила бы она?

Она ненавидела себя за слабость, за томительный телесный голод, временами охватывавший все ее существо, и в такие минуты была особенно нежна и покладиста с мужем. Ричард позаботился о том, чтобы ее супруг ничего не заподозрил. Обри же тотчас воспользовался переменой в ее настроении, чтобы завладеть деньгами, которые они получали по векселям храмовников. Но и это не умерило его скупости: порой они даже ночевали на открытом воздухе в холода, когда рядом находились заезжие дворы, которые Обри находил излишне дорогими.

Джоанна не перечила ему ни в чем и предоставляла супругу свой кошелек по первому требованию. Лишь в одном Обри де Ринель не скупился и вел себя почти расточительно: когда дело касалось его самого. Так, он внезапно ни с того ни с сего приобрел у проезжего торговца плащ, подбитый драгоценными соболями, истратив на него кучу денег. Джоанна и тогда смолчала, но в дело вмешался Дрого и потребовал, чтобы средства, отпущенные на их поездку королем Ричардом, были вверены ему, ибо именно он ведет все расчеты за продовольствие, корма для лошадей и прочее, без чего не обойтись в пути.

Сэр Обри впал в ярость, схватился за меч, и они едва не сцепились. Но сторону Дрого приняли все их люди, и лорду в конце концов пришлось смириться. Вскоре они прибыли ко двору короля Белы Венгерского, где им отвели превосходные покои и назначили достойное содержание, что привело ее супруга в полный восторг.

В Венгрии они провели большую часть зимы. Джоанна не ожидала, что эта страна так богата и что венгерская знать окружает себя чуть ли не ромейской роскошью. Тон в придворных нравах задавала супруга короля Белы – Маргарита Французская, и после утомительных странствий Джоанна вновь оказалась в своей стихии. Она пела и наслаждалась музыкой и танцами, посещала турниры, кружила головы венгерским рыцарям, и те сражались в ее честь, а она награждала победителей.

Обри, казалось, был польщен тем впечатлением, какое она произвела при дворе. Лишь позднее она узнала, что ее супруг за право прогуляться с нею верхом, повести в танце или занять место рядом на пиру требовал от ее поклонников подарков. В конце концов среди придворных пополз слух, что за изрядный куш лорд готов даже уступить свое место на ложе. Именно тогда королева Маргарита деликатно намекнула, что им обоим следовало бы покинуть королевскую резиденцию в Эстергоме.

Обри возложил всю вину на Джоанну: она-де так вольно вела себя при дворе, что им не удалось исполнить поручение Ричарда: склонить короля Белу к участию в крестовом походе. Венгерский государь, формально дав согласие, так и не предпринял ничего, чтобы присоединиться к воинству паладинов.

По прибытии в Константинополь вдовствующая императрица Агнесса пригласила сэра Обри и леди Джоанну – кузину короля Ричарда – воспользоваться ее гостеприимством. Но продлилось это недолго, хоть Обри явно не спешил в Святую землю. Однако ее супруг так докучал императрице, выклянчивая подношения, что Джоанна вздохнула с облегчением, когда по приказу императора им пришлось покинуть столицу.

Именно тогда Обри неожиданно принес обет целомудрия и воздержания. Из-за этого отношения супругов стали еще более напряженными. Все усилия Джоанны быть хорошей женой таяли, как лед под лучами солнца. Только тогда она с горечью осознала, что совместное путешествие не сблизило их, а породило еще более глубокое отчуждение. Вокруг было столько молодых мужчин, восхищавшихся ее красотой, и порой даже Годит ворчала, что не стоило бы ее госпоже тратить лучшие годы на человека, подобного Обри.

Джоанна одергивала камеристку – не ей судить поступки госпожи. В конце концов, она из рода де Шамперов, а это обязывает во всем хранить достоинство. Тем временем пустота и одиночество захлестывали ее душу, как бурные волны терпящий бедствие корабль…

Отряд внезапно остановился, и Джоанна, отвлекшись от своих мыслей, заметила, что их проводники чем-то обеспокоены.

Уже светало, за ночь они проделали немалый путь. Но внезапно Сабир, по-прежнему ехавший далеко впереди, во весь опор прискакал обратно и принялся о чем-то советоваться с рыцарем-госпитальером и рыжим верзилой Эйриком.

Джоанна бросила взгляд на безучастно ожидавшего Обри. Если отряду что-то угрожает, ему бы первым делом следовало принять участие в обсуждении плана дальнейших действий. Муж, словно прочитав упрек в ее взгляде, приблизился к рыцарю. Там уже находились Иосиф со своими охранниками и капитан Дрого с четверкой уцелевших воинов-саксов.

Затем рыцарь д’Анэ повернул коня и направился к ней.

– Очень ли утомлена ваша лошадь, мадам?

Джоанна огладила холку своей гнедой.

– Вспотела, но дышит ровно. Думаю, сможет проделать еще немалый путь.

– А в карьер?

– Есть необходимость так торопиться?

Рыцарь указал вдаль.

– Как только рассвело, Сабир заметил облако пыли за той возвышенностью с плоской вершиной. Столько пыли могло поднять только внушительное количество всадников, однако в этих местах нет никаких дорог. А без дорог в этих краях передвигаются только отряды газизов. Затаиться, положившись на милость небес, здесь негде – вокруг ни зарослей кустарника, ни глубоких ложбин. С другой стороны, отряды газизов обычно довольно многочисленны, и все они отменные воины, владеющие конем и оружием чуть ли не с детских лет.

– А что предлагает мой супруг? – спросила Джоанна.

Внешне она оставалась спокойной, но при мысли о том, что ей довелось пережить, оказавшись в руках у разбойников, сердце женщины сжалось.

– Ваш муж храбрый воин. Он предлагает принять бой.

Губы Джоанны невольно сложились в презрительную усмешку. О, она хорошо помнила, как прославленный победитель турниров растерялся, словно мальчишка, когда вооруженные до зубов люди в чалмах принялись осыпать стрелами сопровождавших их воинов, укрываясь за корявыми стволами маслин.

– Сэр Мартин, вы опытны и знаете местность и обычаи здешних людей. Поэтому я готова выслушать вас.

– А я бы, в свою очередь, положился на моего Сабира. Он уверяет, что достаточно часа хорошей скачки, и мы окажемся в безопасности.

– Если вы доверяете этому сарацину – я последую его совету. И не тревожьтесь за меня и других женщин: выбирая спутниц, я отдавала предпочтение тем, кто хорошо держится в седле.

Мартин молча отвесил полупоклон. Могучий саврасый конь рыцаря легко вынес его во главу отряда. Он скакал за Сабиром, время от времени оборачиваясь, чтобы убедиться, что со спутниками все в порядке.

Действительно: англичанка и обе ее служанки держались неплохо. Их лошади шли машисто, не сбиваясь с ровного галопа, и было видно, что всадницы правят ими умело, несмотря на бездорожье. Хуже обстояло с вьючными животными, которых пришлось тащить в поводу. Особенно отставал навьюченный поклажей верблюд. Иосиф ехал не слишком уверенно, но рядом с ним был Эйрик, которому Мартин велел приглядывать за сыном Ашера.

Солнце поднималось все выше, несущийся галопом небольшой отряд вздымал тучи пыли, которую могли заметить и те, кого они опасались. Сабир считал, что им надо двигаться прямо на юго-запад. Тогда вскоре появятся зелень, заросли кустарника и небольшие рощицы. Где-то там находится небольшая пограничная крепость, в которой расположен довольно многочисленный ромейский гарнизон.