Текст книги "Приглашение в социологию эмоций"

• «Не забудь сказать «спасибо!»

• «Ты должен гордиться тем, что…»

• «И не стыдно тебе..?»

• «Бьюсь об заклад, что ты будешь волноваться, когда…»

• «Не будь таким мрачным!»

Другие выражения могут быть более неопределенными, но также указывать на культурно ожидаемые эмоциональные состояния:

• «У тебя дурной характер!»

• «Что с тобой (не так)?»

• «Успокойся – ничего страшного!»

• «Твой положительный настрой так мотивирует!»

• «Ты неисправимый оптимист!»

Так прямая и непрямая эмоциональная социализация происходит посредством позитивных и негативных подкреплений. Люди вознаграждаются за «позитивный» эмоциональный дисплей (например, посредством комплиментов) или наказываются за «негативный» (например, через критику).

Все негативные санкции, которые мы обсуждали ранее, включая вербальные замечания, сплетни, остракизм, физическое насилие и финансовое давление, могут способствовать согласию с эмоциональными нормами. Даже ребенок, который устраивает истерики, может получить шлепок или потерять расположение.

Непрямое усвоение эмоциональных норм в процессе социализации также является довольно распространенным механизмом. В детстве, когда я посещал католическую мессу в приходской церкви, то обращал внимание на серьезные лица вокруг и приглушенные голоса присутствующих. Молитвы произносились с тихой серьезностью, церковные гимны пелись торжественными голосами. После церемонии на ступенях церкви мои родители говорили со своими друзьями уже оживленными голосами, но во время мессы эмоциональный тон был сдержанным. Даже когда прихожане приглашались пожать руки или обнять друг друга во время мессы (т. е. к взаимодействию), сказав: «Мир да будет с вами», – я не припомню ни смеха, ни выражений радости. Если бы я тогда в церкви крикнул своему другу, находящемуся на двенадцать рядов дальше от меня: «Мир тебе, Даг!», – и весело помахал ему, то, естественно, меня одернули и осудили бы, хотя о том, что это неуместно, мне никто впрямую не рассказывал. Я мог только наблюдать, что громкие приветствия и приветствия на большом расстоянии друг от друга запрещены в церкви. Таким образом я узнал о неявных нормах, регулирующих мое поведение, включая эмоциональный дисплей (см. примеч. 1 в конце главы).

Подобным образом фанаты, находящиеся в бурлящей толпе на футбольном матче в колледже, могут определить правила чувствования (feeling rules[17]17
   Правила чувствования – один из важнейших терминов теории А.Р. Хокшилд, но автор не часто его упоминает, поскольку пишет об эмоциональных нормах в целом. Согласно Хокшилд, в каждом специфическом контексте взаимодействий существуют два основных типа норм: правила чувствования (или, точнее, правила переживания эмоций) и правила выражения чувств (display rules) [Hochschild, 1979, p. 556–557]. Первые определяют, какие эмоции и с какой интенсивностью следует переживать и чувствовать в данной ситуации, должны ли эмоции быть негативными или позитивными, какова должна быть их длительность. Вторые правила предписывают, когда и как нужно выражать эмоции. Помимо этого, Хокшилд указывает и на «фреймирующие правила» (framing rules), которые относятся к самому контексту взаимодействия, описывают его и в определенном смысле формируют правила для переживания и выражения чувств [Ibid.]. – Примеч. пер.


[Закрыть]), переняв их у окружающих – комментаторов, чирлидеров, «детей-талисманов»[18]18
   В оригинале – mascots; обычно дети, перед матчем сопровождающие футболиста при выходе на поле, часто одетые как персонажи, символизирующие различные коллективы и сообщества. – Примеч. пер.


[Закрыть] и других зрителей [Zurcher, 1982]. Насколько взволнованными должны быть болельщики? Насколько можно гордиться своей командой или испытывать к ней презрение за поражение в игре? Сколько уважения и неприязни следует выражать к команде-сопернику? Сколько сочувствия, страха, восторга следует выражать при опасной атаке или ранении игрока? Посредством слов, действий и даже посредством выбора одежды участники матча передают неформальные указания на ожидаемые эмоциональные реакции (см. также: [Peterson, 2014]). Иногда создается впечатление, что сдержанные эмоциональные реакции или их полное отсутствие наиболее уместны. Так, состязающиеся гребцы [Sinden, 2010], полицейские [Howard, Tuffin, Stevens, 2000], школьные администраторы [Coupland et al., 2008] и другие группы могут обучаться тому, какие эмоции следует подавлять или скрывать, чтобы выглядеть серьезными и компетентными.

Прямая и непрямая социализация происходит через опосредованные и непосредственные взаимодействия лицом к лицу. Телевизионные шоу и фильмы, книги и журналы, видеоигры и музыка могут передавать явные инструкции или неявные модели поведения [Peterson, 2006]. Каждая романтическая комедия и реалити-шоу, заканчивающиеся предложением руки и сердца, не только разряжают драматическое напряжение, но и транслируют возможный образец (или назидательную историю) выражения эмоций в ситуации, когда потенциальный жених задает вопрос [Bachen, Illouz, 1996; Schweingruber, Anahita, Berns, 2004]. Статьи о самопомощи в журналах, в которых даются советы о построении отношений, могут также способствовать распространению эмоциональных норм, согласно которым регулируются выражения гнева, ревности или любви [Clanton, 2006].

Эмоциональные нормы меняются со временем и различаются от группы к группе

Если бы эмоциональные нормы устанавливались по воле природы или по воле Бога, то можно было бы надеяться на то, что они останутся неизменными. Однако, поскольку мы – человеческие создания, представления о «приемлемых чувствах» меняются то быстро, то медленно [Doing Emotions History, 2014].

Легко представить, как могли бы измениться ожидания относительно подавления чувств в моем церковном приходе. Если добавить к этому появление нового священника и нового капельмейстера или появление новых требований в связи с демографическими изменениями в приходской общине, то, возможно, церковь могла бы постепенно сделать свои службы более радостными и эмоционально экспрессивными. Прихожане старшего возраста при этом будут нуждаться в мягкой ресоциализации – постепенных изменениях или объяснениях, почему новый подход «лучше», а юные прихожане будут расти и думать, что церковь была такой всегда.

Возвращаясь в сферу спорта, можно сказать, что некоторые комментаторы заметили изменения эмоционального дисплея у игроков в теннис (см. примеч. 2 в конце главы). За прошедшие десятилетия для спортсменов на корте стало характерным (приемлемо, привычно и широко распространено) громко говорить самим себе такие фразы, как «Вперед!» или «Давай!», их теперь можно постоянно слышать после хорошего или плохого удара. То есть изменились социальные ожидания относительно выражений энтузиазма или фрустрации. Другие правила, такие как запрет выкриков по поводу соперника, изменяются они или нет, остаются культурными по своему происхождению. Они выглядят моральными и естественными с точки зрения определенной перспективы, но и другие представления о них также возможны. (Хорошим аргументом здесь будет, что данный «словесный мусор» оживляет теннисные матчи.) Между тем в Национальной футбольной лиге (NFL) неоднократно предпринимались усилия, чтобы установить правила, запрещающие «кричалки» болельщиков, с целью упростить ожидания относительно приемлемого поведения болельщиков после успешной игры. Некоторые виды поведения (такие как прокалывание мяча, танцы, сальто назад) могут рассматриваться как провокационные или как «неподобающие спортсмену-мужчине», особенно если эти жесты направлены в сторону команды-соперника. Каждый раз, когда Национальная футбольная лига согласовывает правила для болельщиков, можно утверждать, что правила эмоционального поведения в данном контексте трансформировались или полностью изменились.

Таким образом, эмоциональные нормы не обязательно остаются постоянными или стабильными. В рамках культуры или субкультуры правила действительно со временем могут меняться – мы можем назвать это явление темпоральной, или исторической, вариативностью. Более того (как я уже намекал в данной главе), эмоции также изменяются от группы к группе – это мы можем назвать кросс-культурной вариативностью.

Обсудим нормы аффективного поведения (affection) между новобрачными. В США обычные ожидания относительно поведения людей, вступающих в брак, заключаются в публичном выражении любви друг к другу посредством объятий, поцелуев, прикосновений, обмена подарками и клятвами. Недостаточное количество таких выражений на свадебной церемонии и в течение последующих за ней месяцев дают повод для тревоги со стороны семьи и друзей. В некоторых культурах, однако, от молодоженов ожидается гораздо более сдержанное поведение. Представьте себе общества, где традиция диктует, чтобы невеста переехала в дом своего мужа и жила вместе с родителями мужа и его братьями (и их женами). Также вообразите, что члены этой семьи заинтересованы (по социальным и экономическим причинам), чтобы их большое домохозяйство не разбивалось на части, т. е. именно в том, против чего может протестовать находящаяся под властью свекрови молодая жена. В этих условиях могут существовать сильные эмоциональные нормы против страстного выражения чувств между молодоженами, чтобы не побуждать молодого мужа проявлять большую приверженность своему браку, чем своим родственным связям (см.: [Derné, 1994; Stockard, 2002]).

Нормы, регулирующие проявления горя, могут также различаться в разных группах [Lofland, 1985]. В некоторых культурах смерть считается поводом для празднования, когда близкий человек достиг завершения своего пути и перешел в рай, в других рассматривается как глубокая печаль, разбивающая сердце. В обществах, где половина рожденных детей могла умереть, не достигнув пятилетнего возраста, от родителей не ожидалось, что они будут долго горевать о смерти своего ребенка, в отличие от обществ с низкой детской смертностью (где умирает один на сто детей). Высокий уровень смертности может привести к тому, что смерть ребенка будет рассматриваться не как «трагедия, а как предсказуемая и относительно небольшая невзгода, которая будет принята хладнокровно, со смирением, как неизбежный факт человеческого существования» [Scheper-Hughes, 1992, p. 275]. Подобным образом и смерти супруга(и) не придается большого значения в тех культурах, где продолжение рода гораздо важнее частных семейных отношений [Stockard, 2002].

Эмоциональные нормы могут быть неоднозначными и противоречить друг другу даже в рамках одной культуры или в одинаковых условиях

Эмоциональные нормы, можно сказать, «управляют» тем, как мы чувствуем, почти в каждой ситуации. Вера в естественность или правильность наших культурных норм часто заставляет нас чувствовать себя обязанными подчиняться им и настаивать на их выполнении. Тем не менее важно осознавать, что эти правила отнюдь не являются нерушимыми, пространство для маневра при их выполнении также существует. Разногласия могут возникать даже между людьми, которые прошли социализацию в одной и той же или похожих социальных группах. Они могут происходить по причине двусмысленности или неопределенности самих норм, а также по причине личностно-индивидуальных различий, разных намерений или быть проявлением принадлежности к разнообразным субкультурам (см. также: [Kolb, 2014a]).

Например, после получения подарка в день рождения ожидается выражение благодарности. Но как много нужно выразить благодарности и в какой форме – словами, объятиями, благодарственными письмами или каким-то другим образом? В данном случае может и не быть точной формулы, но могут возникнуть различные мнения по поводу способа, которым выражается благодарность. Восторженные высказывания, такие как: «Ух ты! Какой классный подарок!», – могут быть восприняты как «достаточные» для благодарности, если даритель получает удовлетворение от этого и поскольку со стороны получателя подарка эта благодарность ожидается. С другой стороны, некоторые перфекционисты могут быть глубоко убеждены, что слово «спасибо» должно непременно прозвучать, причем более одного раза. В моей большой семье существуют разногласия относительно того, следует ли послать написанное от руки благодарственное письмо или будет достаточно письма по электронной почте или смс со словом «Спасибо!».

Разногласия не обязательно означают, что эмоциональные нормы иллюзорны, как не означают и того, что они непреложны и полностью ясны. Проведем аналогию с модными образцами. Два брата или сестры могут спорить о выборе одежды, оставаясь в поле общих культурных ожиданий. Они могут не соглашаться по поводу того, подходит ли рубашка к брюкам, и при этом разделять более общие представления относительно наготы (насколько должно быть закрыто тело), гендерных различий (какой стиль предпочесть – мужской или женский), цвета (не носить брюки серебряного цвета) и сочетаний (не совмещать одежду в полоску с вещами в горошек).

Саймон и его коллеги [Simon et al., 1992] в своем исследовании показали разногласия девочек из средней школы относительно нормы: «Следует испытывать романтические чувства только к одному мальчику в одно и то же время». Некоторые девочки поддерживали отношения с несколькими мальчиками и даже бахвалились этим: если мальчики не пересекаются в одном месте и не знают друг о друге, то кому это навредит?! Другие девочки, однако, не соглашались с этим и подвергали критике такое поведение. По мере взросления девочек, как обнаружили исследователи, рос также и уровень общего согласия и подчинения «моногамной» норме.

Возможно даже, что отсутствует индивидуальное согласие с принятым способом переживать чувства в определенной ситуации. Когда сосед по квартире в очередной раз оставляет беспорядок на кухне, то является ли это достаточной причиной для выражения легкого раздражения, или здесь уместно открытое возмущение (anger) как реакция на несправедливость, или это повод для веселья в ответ на смехотворность ситуации? Когда на вашей машине на парковке вдруг появляется «загадочная» вмятина, приемлемо ли в данном случае громко ругаться? Плакать? Смеяться? Поскольку сначала мы реагируем и затем ретроспективно обдумываем наши реакции, то мы можем быть совсем не уверены в приемлемости наших чувств. Иногда мы считаем себя ненадежными – способными ошибаться в наших изначальных реакциях на ситуации, что ведет нас к принятию конфликтующих интерпретаций наших эмоций, нашего Я и ситуаций, в которых мы оказываемся [Davis, 2012].

Двойственность в этом случае не обязательно является признаком диссоциативного расстройства личности или другой слабости. Жизнь сложна, а мы можем смотреть на нее продуктивно с разных точек зрения [Weigert, 1991]. Более того, многие ситуации подразумевают противоречивые требования, требуя от нас сбалансировать или гармонизировать конфликтующие эмоциональные нормы. От студента, который превосходит других на экзамене, ожидается понимание и сочувствие по отношению к хуже успевающим однокурсникам [Albas, Albas, 1988a]; как врачи, так и танцоры, исполняющие экзотические танцы, могут нуждаться в балансе между интимностью и бесстрастной манерой взаимодействия с клиентами [Emerson, 2001; Lerum, 2001]; жертвы преступления обязаны давать показания по возможности спокойно и «рационально», хотя в этой ситуации они сообщают о серьезном страдании или травме [Konradi, 1999]. Коротко говоря, люди в современных обществах подчиняются широкому ряду эмоциональных норм, которые часто неясны и противоречивы. Следовательно, люди могут не просто соблюдать правила, а советоваться по их поводу и творчески использовать эмоциональные нормы, поскольку они «интерпретируют, оценивают и подтверждают свои собственные чувства и чувства других, а также способы их выражения» [Thoits, 2004, p. 365; Loseke, 2009].

Эмоциональные нормы могут отражать и поддерживать социальное неравенство

Давайте вернемся к аналогии между законами и эмоциональными нормами и проведем сравнение на шаг дальше – в сфере политики. Многие заметили, что система законов не является «нейтральным судьей» на страже справедливости. Скорее, законы являются отражением политической борьбы и политических интересов и при их создании, и при их применении. Следует ли женщинам позволить голосовать? Могут ли заключать брак партнеры одного пола? Какое наказание (и нужно ли оно) должно последовать за хранение марихуаны или кокаина?

Законы не обязательно служат интересам каждого. Скорее, они отражают и воспроизводят отношения власти: доминирующие группы оказывают сравнительно большее влияние при создании, принятии и приведении в исполнение социетальных[19]19
   Здесь: общих для всех сфер общества. – Примеч. пер.


[Закрыть] правил [McNamee, Miller, 2014, p. 225–226]. Тот факт, что доход от заработка облагается налогом более высоким, чем доход от инвестиций, отражает политику, выгодную самым богатым американцам, и может быть выражен в ироническом варианте «золотого правила»: те, кто владеют золотом, задают и правила [Rigney, 2001, p. 88].

Также можно задуматься над вопросом о том, являются ли эмоциональные нормы просто культурными предпочтениями, которые варьируют в соответствии с особенностями различных групп, или создаются в соответствии с интересами властей предержащих [Moon, 2005]? Рассмотрим семейные отношения. Хотя родители и дети оказывают взаимное влияние друг на друга, проще утверждать, что дети обычно намного меньше могут сказать об эмоциональных нормах своей семьи. Безусловно, дети нуждаются в обучении манерам, чтобы уметь контролировать настроение, вести себя вежливо и проявлять эмпатию по отношению к другим. Родители могут усердно «цивилизовать» своих детей, передавая им свою эмоциональную компетентность – «управлять своими телами так, чтобы они могли приемлемым образом участвовать в социальном порядке и в рамках домашней жизни, и на более широких аренах взаимодействия» [Mayall, 1998, p. 150; Erickson, Cottingham, 2014]. С другой стороны, иногда родители эгоистически или тиранически требуют исполнения эмоциональных норм. «Не дерзи!» – т. е. нельзя неуважительно спорить с родителями – данная эмоциональная норма может быть использована с целью установить безусловное доминирование или ограничить демократическое начало в этих отношениях [Gubrium, 1992].

Предположение, что женщины более эмпатичны и заботливы «от природы», также может вести к поддержанию неравенства, несмотря на то что подчас это выглядит как комплимент или добродетель. Жены могут выполнять свои обязанности, подчиняясь правилам чувствования, требующим от них быть более доступными, чувствительными и заботливыми, чем их мужья, что, в свою очередь, ведет к неравному разделению труда в домашней сфере [Schrock, Knop, 2014]. Гендеризованная природа эмоциональных норм помогает объяснить, почему матери целуют оцарапанные коленки, утирают больше слез, более внимательно слушают и выполняют больше «межличностной» работы, сохраняющей близкие отношения в семье и делающей семьи более функциональными [Deutsch, 1999; Erickson, Cottingham, 2014].

Также эмоциональные нормы производят неравенства и вне дома. Обсудим такой контекст, как рабочее место (см. примеч. 3 в конце главы). Часто наименее оплачиваемые работники обязаны выполнять наиболее трудные задачи: к примеру, когда в сфере обслуживания нижестоящие работники принимают на себя всю тяжесть недовольства клиента и его неподобающего поведения. В сравнении с ними менеджеры среднего и высшего звена более защищены от негативных эмоций и «организационными щитами»[20]20
   Автор вслед за Хокшилд пользуется метафорой «статусный щит» ([Hochschild, 1983, p. 69, 163, 172, 174–181]). Хокшилд использует эту метафору и в отношении норм («нормативный щит»), и в отношении статуса («статусный щит»). «Социальный щит» указывает на привилегии, ресурсы, которые защищают обладателя определенной социальной позиции от бремени интенсивной эмоциональной работы. – Примеч. пер.


[Закрыть] (когда, например, административные помощники ограничивают свой контакт с публикой), и «статусными щитами» (властью и престижем, которые не дают другим выместить на них негативные чувства). Работодатели, таким образом, могут требовать от работников низшего звена, чтобы они строго придерживались определенных эмоциональных норм («Всегда улыбаться и никогда не отвечать на возмущение клиента»), что подчеркивает существующие неравенства по доходу и властным полномочиям. Эмоциональные нормы могут также акцентировать гендерное и расовое неравенство на рынке труда. Например, от женщин могут ожидать больших усилий в деле эмоциональной поддержки клиентов, пациентов или студентов [Bellas, 2001]. Чернокожие мужчины в сравнении с белыми мужчинами не могут также свободно выражать недовольство на рабочем месте из страха прослыть «разгневанными чернокожими мужчинами» [Wingfield, 2010][21]21
   В оригинале «an angry black man», этот термин автор заимствует из статьи А.Х. Вингфилд, профессора социологии университета Вашингтона в Сент-Луисе, США, указавшей на стереотипное представление о чернокожих мужчинах, согласно которому они легко выходят из себя. Поэтому там, где в силу расового неравенства доминируют белые люди, им приходится более жестко контролировать свои эмоции, а некоторые совсем не показывать. – Примеч. пер.


[Закрыть].

Эмоциональные нормы неочевидным образом содержатся даже в идеологиях, которые легитимируют классовое и политическое неравенство, охватывающее общество в целом. В феодальных обществах существенные экономические различия объяснялись благородным происхождением и «божественным правом королей»; рабство, в свою очередь, оправдывалось с помощью представлений о врожденной неполноценности рабов [McNamee, Miller, 2014]. Эти когнитивные системы верований обычно сопровождаются соответствующими эмоциональными нормами [Loseke, 2009]. Если неравенство обосновано, то подчиненные должны испытывать спокойное смирение или, возможно, стыд вследствие своей низкой позиции, но никак не враждебность или негодование (outrage). Сегодня многие американцы верят, что общество США представляет собой меритократию, где экономический успех является главным образом результатом таланта и усердной работы. В рамках этой идеологии успешные люди должны испытывать гордость за свои очевидные для всех умения и целеустремленность, а бедные должны чувствовать смущение или сожаление по поводу своего трудного положения. При этом многочисленные факторы, не связанные с меритократией и обусловливающие успех, преуменьшаются, например, происхождение из богатой семьи, финансовый доступ к качественному образованию и здравоохранению, получение образования во время экономического подъема, а не во время экономического кризиса, связи с людьми из высших кругов и проч. [McNamee, Miller, 2014]. Меритократический миф служит причиной самообвинений в экономической несостоятельности, а не побуждает к культивированию эмоций, которые могли бы привести к требованию реформ или бунту против существующих социальных условий [Schwalbe et al., 2000].

Актуальные исследования

Нормы ревности меняются с течением времени

Исследования Гордона Клэнтона [Clanton, 1989; 2006] содержат интересный и доступный для понимания пример социологического исследования эмоциональных норм. На основе «Руководства для читателей периодической литературы» (Readers Guide to Periodical Literature) Клэнтон изучил все научно-популярные журнальные статьи, написанные о ревности за 40 лет, с 1945 по 1985 г. Автор фокусируется особенно на тех статьях, где ревность рассматривается в брачных и романтических отношениях. При внимательном изучении статей (опубликованных в таких журналах, как «Redbook») Клэнтон заметил «осевой сдвиг» в предлагаемых советах и дискуссиях.

С 1945 г. и до конца 1960-х годов ревность в изученных статьях рассматривалась как «доказательство любви» к партнеру. Небольшая ревность считалась «хорошей вещью»: она была показателем того, что человек ценит отношения с партнером. Ревность была свидетельством, что каждый партнер – «живой человек», а также демонстрацией любви, способствующей близости. К патологической и навязчивой ревности относились неодобрительно, но главный акцент делался на рутинной разновидности этого эмоционального переживания, неизбежной, но позитивной.

Начиная с 1970-х годов журнальные статьи «переключаются» на новое понимание ревности как эмоции, которая укоренена в низкой самооценке или дефекте личности. Теперь она рассматривалась не как доказательство любви, а как знак незащищенности или неспособности доверять. Читателей настраивали на то, чтобы они подавляли или избавлялись от этой собственнической эмоции, разрушающей романтические отношения и ограничивающей дружеские контакты между мужчинами и женщинами. Для предотвращения появления ревности предлагали профессиональную терапию или техники самопомощи.

Клэнтон показывает, что новому взгляду на ревность способствовали общие изменения в культурных представлениях о романтических отношениях, которые произошли в США. «В 1950-х и начале 1960-х годов акцент делался на привязанности или “родстве душ” …По контрасту с этим, в конце 1960-х и начале 1970-х годов многие люди уже стремились в личной свободе в отношениях, часто ценой потери прошлых форм привязанности» [Clanton, 1989, p. 186–187]. В результате этого большого культурного сдвига новое представление о ревности вытеснило старое, однако не заменило его полностью. Сегодня сохраняются оба представления, которые могут обусловливать ожидания относительно переживания и выражения ревности.

Вы можете спросить себя, какого из этих верований вы придерживаетесь? Склонны ли вы наказывать себя и своих возлюбленных за слишком сильную ревность или за полное ее отсутствие?