Текст книги "Единственный ребенок"

8

Выйдя из операционной, Джесон поспешно переоделся и направился прямиком в свой кабинет.

Осторожно приоткрыл дверь, чтобы не разбудить Хаён, но внутри никого не оказалось. Перед тем как отправиться оперировать, он на всякий случай еще раз проверил – его дочь была там, спала на диване. Но теперь диван был пуст. Лишь картонка из-под молока подтверждала, что Хаён вообще была здесь.

Еще раз оглядев кабинет, Джесон вышел в коридор.

Перед тем как уйти в операционную, он заранее предупредил старшую медсестру – если Хаён проснулась и вышла в коридор, кто-то из сестер за дежурной стойкой должен был обязательно это заметить.

За стойкой сидела лишь сестра Ким.

Заслышав звук шагов, она подняла голову и, узнав Джесона, быстро показала в сторону ординаторской. Вход в нее располагался прямо за стойкой, сразу за пространством, уставленным всяким медицинским оборудованием.

Посмотрев туда, он увидел Хаён в компании старшей медсестры, протягивавшей девочке шоколадный батончик. Хаён, которая в ответ лишь мотала головой, при виде Джесона вскочила и бросилась к нему. Он понял, что она места себе не находила, не зная, куда он пропал.

Заключив ее в объятия, опять ощутил запашок гари. Подумалось, что нужно немедленно ехать домой и отправить ее в ванну.

Отправляясь к месту пожара, Джесон так и собирался поступить, но уже за рулем передумал. Возникло ощущение, что так вот с бухты-барахты к жене заявляться с ребенком не стоит, когда она и понятия не имеет, что произошло. Требовалось время все хорошенько обдумать.

Изрядно поломав голову, он все-таки решил везти Хаён к себе в больницу. Провел ее в приемный покой, сделал укол успокоительного, осмотрел, нет ли ожогов или еще каких-нибудь повреждений. Почти сразу же Хаён начал морить сон, с нее стало спадать напряжение. Показалось, что лучше дать ей поспать, но стоило дочери заслышать его удаляющиеся шаги, как она немедленно открывала глаза и смотрела на него, словно боялась, что он вдруг бесследно исчезнет. В конце концов Джесон остался сидеть с ней, держа ее за руку, пока она лежала под капельницей. Отправился к себе в кабинет, только когда наступило время утреннего обхода, прихватив с собой Хаён.

Усевшись на диван, девочка нацелила на него глаза, полные страха. Похоже, до сих пор нервничала, не могла встретиться с ним взглядом, когда он молча посмотрел на нее. Пауза затянулась. Хаён едва скрывала тревогу, крепко прижимая к себе своего плюшевого медведя.

Глядя на ребенка, Джесон абсолютно не представлял, что делать. Он уже не раз думал, что надо как-нибудь сказать жене и привести девочку домой. Но неожиданный поворот событий оставил у него чувство растерянности и беспомощности. Утреннее известие оказалось серьезным ударом, но он еще и волновался, как все это воспримет жена.

– Папа… ты сердишься? – тихонько спросила Хаён, опасливо поглядывая на него.

Наконец выйдя из задумчивости, Джесон помотал головой. Хаён, похоже, неверно истолковала его молчание.

– Да нет же, с чего мне сердиться? – ответил он.

– Ты… ты сказал тебя не звать.

– Ну… это потому, что у меня тут полно работы.

Произнеся эти слова, Джесон секунду внимательно смотрел на нее, а потом распахнул объятия. Хаён, однако, не стала с готовностью в них падать. Все медлила. Ему стало грустно – как же все-таки они отдалились друг от друга! Он опять раскинул руки, и Хаён, которая просто смотрела на него, наконец отложила своего плюшевого медведя и бросилась к нему.

Она вся дрожала. Наверное, до сих пор сказывался шок – досталось ей почище, чем всем остальным. Ей пришлось пройти через то, с чем и взрослым-то нелегко справиться. Ничто не указывало на то, какая буря бушует у нее в сердце. Джесона переполняло сожаление, что он никогда должным образом не реагировал на нужды своего ребенка, слишком уж занятый своими собственными заботами.

– Тебе страшно? – спросил он.

В ответ послышались лишь судорожные всхлипывания.

– Все нормально. Я здесь. Теперь тебе не о чем волноваться.

Услышав эти слова, Хаён стала горько подвывать. Как сильно, видать, она испугалась, оказавшись среди языков пламени, среди стольких незнакомых людей! Все эмоции, до поры запертые шоком и растерянностью, словно взорвались в ней при этих его словах. Он еще ближе прижал к себе ее хрупкое тельце, похлопал ее по спинке. Ему хотелось стереть всю горечь, завладевшую ее сердцем.

Оторвалась она от Джесона только тогда, когда от плача ее прошиб холодный пот.

– Разве нельзя мне жить с тобой? – спросила она.

Он не мог ответить ей прямо сейчас. Решение было не только за ним.

Заметив его секундное замешательство, Хаён вытерла кулачком оставшиеся на щеках слезы и, словно вообще не плакала, вернулась к дивану и села. Джесон смотрел на нее, не в силах вымолвить ни слова. Хаён, с опущенной головой немного подождав его ответа, опять улеглась на бок и объявила, что ей хочется спать.

Джесон быстро вытащил из ящика письменного стола маленькое одеяльце и укутал ее. Посмотрел на нее, лежащую там с плотно зажмуренными глазами, прижимающую к себе плюшевого медведя, и откинул прядки волос, упавшие ей на шею. Насмерть перепуганного ребенка, который какие-то секунды назад всхлипывал и цеплялся за него, теперь не было и в помине – Хаён бесшумно спала, повернувшись к нему спиной.

Послышался стук в дверь. Наступало время утренней суеты.

Джесон еще некоторое время смотрел на нее, лежащую спиной к нему, а потом поднялся.

– Мне нужно в операционную. Это ненадолго, так что попробуй поспать еще немножко, хорошо? – произнес он.

Девочка даже не пошевелилась. Его сердце налилось тяжестью, но Джесон решил, что обдумает свои дальнейшие действия, когда справится с утренней текучкой.

Все эти два часа в операционной он представлял себе Хаён, обиженно отвернувшуюся от него.

«Разве нельзя мне жить с тобой?»

Ее голос так и продолжал звучать у него в голове. Но этот вопрос повис в воздухе, словно эхо в пустом кувшине. Не ему одному давать на него ответ…

Джесона не было рядом каких-то два часа, но теперь Хаён обхватывала его со всей силы, словно желая сказать, что больше не расстанется с ним ни на секунду. Старшая медсестра жалостливо посмотрела на нее.

– Я слышала, что в вашем доме был пожар, – сказала она. – Представляю, как бедняжке досталось!

Из приемного покоя слухи о пожаре успели расползтись по всей больнице. Даже интерны в ординаторской успели выразить свои соболезнования. Поскольку Хаён находилась в кабинете Джесона, они просто не могли не знать. Но ему не хотелось еще хоть сколько-нибудь больше приоткрывать завесу над своей личной жизнью.

– Спасибо, – поблагодарил он старшую медсестру, чтобы избежать дальнейшего обсуждения этой темы. Схватил Хаён за руку и поспешно вышел в коридор. По палатам уже развозили еду на тележках. Сам он еще не завтракал, и это только сейчас пришло ему в голову.

– Не стоит ли нам что-нибудь съесть? – предложил Джесон, и Хаён молча кивнула. – Чего больше хочется? Лапшу? Свиную котлетку?

Девочка ничего не ответила.

– Хаён?

– Да все равно… Что хочешь… – мрачно пробубнила она, избегая встречаться с ним взглядом и наверняка все еще дуясь на то, что он сразу не ответил на ее вопрос. Хорошо еще, хоть руку у него из пальцев не выдернула.

Выйдя из больницы, Джесон повел Хаён к итальянскому ресторану через дорогу.

Там оба устроились на белых деревянных стульях с облупившейся краской, накрытых цветастыми подушками. Усевшись напротив него, Хаён по-прежнему старательно избегала его взгляда, обводя пальчиком цветочки на скатерти. Наблюдая за ней, сидящей на фоне розовых занавесок, Джесон только сейчас осознал, сколько ей уже лет – до сих пор он об этом как-то не задумывался. В этом году Хаён исполнилось одиннадцать. Они жили по отдельности уже три года. За те несколько месяцев, что он не видел ее, дочка заметно подросла.

– Со сметанным соусом, так? Любишь сметанный соус? – спросил он.

Хаён опять не ответила.

Джесон подозвал официанта, сделал заказ и налил Хаён воды в чашку.

– Ну что, так и не будешь со мной разговаривать? – спросил он.

Дочка упорно хранила молчание.

– Тогда и я ничего не буду говорить.

Хаён, которая только что таращилась в стол, подняла глаза. В ее глазах опять промелькнула тревога. Джесон пожалел о своих словах. Попытался утешить ее, говоря мягко и ласково:

– Не стоит ведь дуться, когда мы так долго не виделись?

Хаён помотала головой, но было ясно, что она делает это через силу. Даже когда они приступили к еде, отделывалась односложными ответами.

Джесон чувствовал себя паршиво, хотя, сказать по правде, дочь отнюдь не занимала все его мысли эти последние месяцы. И все не слишком-то отличалось от того, как было, когда они жили вместе. Не то чтобы он не любил ее… Джесон просто так урабатывался в госпитале, что, приходя домой, чаще всего валился в постель, даже не заглянув к ней. И хотя они жили в одном доме, он видел ее от силы раз в пару дней, а играл с ней и того реже – может, всего раз в пару недель.

Когда он последний раз мог как следует рассмотреть ее лицо? Пока она заталкивала в рот спагетти, сидя напротив него, Джесон сидел, не сводя с нее глаз.

Ее большие чистые глаза и густые брови – в точности как у ее матери. Личико все еще по-детски пухлое, но когда она чуть подрастет и черты ее лица станут более ярко выраженными, Хаён будет еще больше похожа на мать. Джесон осознал, что похолодел, усмотрев в лице дочери даже какие-то намеки на нее.

Ему не хотелось признаваться даже самому себе, что в душе до сих пор оставались раны и чувства, имеющие отношение к его покойной жене. Он поспешно отвел глаза от ребенка и быстро прикончил еду на своей тарелке.

– Это… это из-за той женщины? – спросила вдруг Хаён.

– А?

Дочка, которая до сих пор тихо ела, отложила вилку и произнесла:

– В смысле, из-за той женщины, которая теперь живет с тобой… – Она не договорила, особо не зная, что сказать.

Хаён всегда была сообразительной и восприимчивой. И прекрасно знала, почему он не может взять ее к себе.

– Ну ладно… Я могу поехать к дедушке, в Америку.

Судя по всему, она уже смирилась с реальностью ситуации и решила, что ей лучше уехать. Но план, сложившийся в ее маленькой головушке, тоже был не особо легковыполним.

Отец Джесона перебрался на постоянное место жительства в Сиэтл, где жили два брата Джесона, когда Хаён было всего два годика; но в прошлом году у него началась болезнь Альцгеймера, и старик находился на полном попечении матери Джесона. Тот просто не мог обременить ее дополнительными хлопотами, поскольку уход за отцом занимал практически все ее свободное время, – равно как не мог попросить приютить Хаён и кого-то из братьев, связанных по рукам и ногами работой в собственном ресторане. Да и просить было бы как-то не с руки. Родственники, с которыми не видишься даже раз в год, с которыми и созваниваешься-то раз в несколько месяцев, – это, считай, и не родственники вообще.

А потом, Джесону была невыносима сама мысль отправить маленькую девочку в такую даль, при живом-то отце.

Ответ был ясен, и неважно, как он сам на все это смотрел. Оставалось лишь придумать, как все это осуществить.

– Что я тебе уже раньше говорил? – спросил он у Хаён.

Та лишь посмотрела на него, не произнеся ни слова.

– Я говорил тебе не волноваться. Я все устрою, – заверил он ее.

– Выходит… выходит, мне можно будет жить с тобой?

Джесон кивнул, и девочка наконец улыбнулась с явным облегчением. При виде улыбки у нее на лице Джесон дал себе зарок решить проблему прямо сейчас, ни секунды не откладывая.

Прошел уже год, как они стали жить с Сонгён – он уже хорошо знал, что она за человек. Она не из тех, кто холодно отвергнет маленького ребенка в такой ситуации. Может еще немного поколебаться, но в конце концов обязательно примет Хаён. Но даже если и так, имелась и еще одна причина, по которой он пребывал в нерешительности – почему не мог прямо сейчас взять дочь за руку и отвести к себе домой.

Ему крайне не хотелось рассказывать Сонгён о том, что произошло между ним и его бывшей женой. Сонгён не из тех, кто любит ворошить прошлое, так что он никогда и не упоминал перед ней об этом.

Если Хаён будет жить с ними в одном доме, ему придется рассказать Сонгён много чего из прошлого, чего совсем не хочется рассказывать и чего ей явно не стоит знать. В последующие дни Хаён будет проводить гораздо больше времени с ней, чем с ним. И совершенно непонятно, к чему это может привести и о чем Хаён может обмолвиться, когда обе будут оставаться наедине. Это беспокоило его больше всего.

Но в данный момент другой альтернативы не имелось. Может, в итоге придется внимательно наблюдать за ними, каждый божий день ходить словно по минному полю. Но наконец он твердо решил: ребенка нужно забрать к себе домой.

Интересно, подумал Джесон, сколько Хаён вообще знает из того, что произошло той ночью. Но это было не то, о чем легко говорить или о чем можно просто спросить. Он немного понаблюдал за ней, полностью сосредоточившейся на еде и опустившей голову к тарелке, а потом подхватил свою чашку и залпом допил остатки воды.

Показалось, будто что-то холодное и твердое вонзилось ему прямо в горло.

9

Он был в синей арестантской робе и в наручниках, но вид у него был самый что ни на есть благодушный.

Знакомое по фотографии правильное лицо было таким бледным, достаточно долго не видя солнца, что из-под кожи просвечивали голубоватые капилляры – довольно симпатичное лицо с четко очерченными бровями и мягкими губами. Глаза с опущенными вниз уголками придавали ему еще более умильный вид. Прозвище «Давид» вполне ему подходило. Из-за короткой тюремной стрижки все эти особенности лица вошедшего еще более бросались в глаза.

Вряд ли бы кто подумал, что это лицо хладнокровного убийцы, совершившего множество гнусных преступлений.

Стоя на пороге, Ли Бёндо медленно оглядел Сонгён с ног до головы. Когда его взгляд скользнул с лица ей на грудь, Сонгён почувствовала, как сердце забилось чаще. Его взгляд немного побродил по воздуху, а потом опять вернулся на ее лицо. Когда его глаза встретились с ее взглядом, вокруг них собрались морщинки, и он едва заметно улыбнулся. Если б они случайно встретились в каком-то другом месте, ее сердце затрепетало бы от этой улыбки.

Когда тюремный охранник подтолкнул его под локоть, Ли Бёндо словно очнулся и шагнул вперед.

Усевшись напротив Сонгён, он некоторое время просто смотрел на нее, пока охранник прикреплял его руки наручниками к стулу. В глазах приговоренного к смерти преступника определенно плескалась радость, словно он встретил давно знакомого человека.

Закончив возиться с наручниками, охранник встал рядом с ним. Ли Бёндо перевел взгляд на него и спросил:

– А вы… вы так и будете стоять здесь?

– Таковы правила, – последовал ответ.

– Но я хочу поговорить только с ней, с глазу на глаз!

Ходили слухи, что он чувствовал себя хозяином и делал что хотел даже в тюремном изоляторе, – и, похоже, эти слухи вполне соответствовали действительности.

– При таком положении дел я не могу сказать вам то, что мне нужно сказать, вы согласны, госпожа Ли? – произнес Бёндо, поворачиваясь к Сонгён. И хотя техника безопасности есть техника безопасности, она тоже предпочла бы общаться в той обстановке, в которой он смог бы говорить прямо и искренне.

– Вам нельзя общаться с ним без присутствия кого-то из охраны, – твердо объявил ей охранник, прежде чем Сонгён успела открыть рот.

Она ясно ощущала, что и начальник охраны, с которым она только что познакомилась, и этот надзиратель одинаково недовольны ее визитом, какие бы цели тот ни преследовал. Охранник явно не мог нарушить правила из-за каприза заключенного. В конце концов Сонгён предложила компромисс:

– Ну что ж, правила есть правила. Если вы не против, может, присядете вон там, у двери? Все это займет какое-то время.

Переведя взгляд с Ли Бёндо на Сонгён, охранник неохотно сдался. Поскольку он остается в комнате, то может слышать их разговор, но при этом не будет раздражать Ли Бёндо, дыша ему прямо в затылок. Расстояние позволит тому расслабиться, что тоже было на руку Сонгён. Все довольны, никакие правила не нарушены. Если все проявят нужную гибкость, им можно оставаться на своих местах.

Ли Бёндо убедился, что охранник уселся у двери, а потом направил свой взгляд на Сонгён. Похоже, что достигнутое соглашение заметно прибавило ему настроения. Мягко улыбнувшись, он посмотрел на нее и не спеша заговорил:

– Вы ведь сгораете от любопытства, не так ли?

Сонгён лишь просто посмотрела на него, недоумевая, о чем это он.

– Мол, откуда этот тип про меня знает? Почему именно я? Вы ведь задавали себе эти вопросы, я прав?

Его глаза, направленные прямо на Сонгён, откровенно смеялись. Она немного сконфузилась, чувствуя себя так, будто он видит ее насквозь. Но и не стала делать вид, будто он неправ. Она чувствовала, что надо быть открытой с ним, чтобы беседа прошла гладко. Тоже посмотрев ему прямо в лицо, увидела странный холодок в его на первый взгляд добродушных глазах. Даже его улыбка не могла скрыть этот холодок.

– Да, было дело. Несколько дней голову ломала. Так может, дадите мне ответ?

Однако вместо того чтобы ответить, он уставился на нее, а потом расслабленно откинулся на спинку стула. Похоже, был доволен тем, что контролирует ситуацию. Задал следующий вопрос:

– Какое самое старое воспоминание сохранилось у вас в памяти?

– Что?

Вопрос застал ее врасплох. «Самое старое воспоминание? В смысле, самое раннее? Он намекает, что знает какие-то факты из моего детства, или просто хочет разузнать обо мне побольше?» – подумала Сонгён, ощутив полное замешательство, словно всю ночь готовилась к экзамену, только чтобы обнаружить, что придется отвечать не на тот билет, вопросы по которому выучила.

Правый уголок его рта слегка приподнялся. Наблюдая, как с блеском в глазах он ждет ответа, Сонгён решила, что больше не даст ему тут командовать.

Хохотнула и безмятежно открыла свой блокнот со словами:

– Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

На ее первый вопрос Ли Бёндо не ответил. Так что нет причин и ей ему отвечать. Как он отреагирует на этот раз?

– Почему вы так избегаете этой темы? Плохих воспоминаний? – спросил он.

– Я здесь не для того, чтобы что-то рассказывать. Я здесь, чтобы слушать.

– И только в этом дело? Почему-то мне кажется, что есть что-то, о чем вам очень не хотелось бы вспоминать.

У Сонгён ничего не нашлось сказать в ответ.

– Точно так же, как вы хотите услышать мою историю, я тоже хочу услышать вашу. Тут так скучно, тут такая тоска!

Чистое дежавю… Вроде как она уже это где-то слышала. Ах да. Чертова Кларисса Старлинг. Ганнибал Лектер говорил примерно то же самое в «Молчании ягнят».

– В общем, если хотите услышать мою историю, то должны рассказать свою, – заключил Ли Бёндо.

– Хотите разыграть сценку из фильма?

Фыркнув, он произнес:

– Не пойму, о чем вы говорите, но это обычная сделка, о которой даже малым детям известно. Ты мне, я тебе. Все по-честному.

И этот тип, убивший как минимум тринадцать женщин, еще толкует о честности! Сонгён очень захотелось спросить, что он каждый раз давал, забирая чью-то жизнь.

– Ну не знаю, никогда об этом не задумывалась, – ответила она.

– А вы подумайте. Мы никуда не спешим.

Сонгён отложила ручку и посмотрела на него. Как и ожидалось, Ли Бёндо не хотел оказаться в роли проигравшего. Она решила кинуть ему какую-то кость, только чтобы он открылся. Ненадолго опустила взгляд и погрузилась в размышления, после чего произнесла:

– Красные туфельки. Красные туфельки, которые купила мне мама. Вот мое самое раннее воспоминание.

Прищурившись, Ли Бёндо посмотрел на Сонгён. Наверняка пытался определить, насколько она правдива в ответе. Через секунду сокрушенно покачал головой.

– Я очень разочарован. Я-то думал, что услышу что-нибудь пооригинальней, – промолвил он с явной подковыркой.

Сонгён пожала плечами и опять подхватила ручку.

– А какое у вас самое раннее воспоминание?

– У меня-то? Самое раннее? Как я плаваю в околоплодной жидкости в животе у своей мамочки, – произнес он с совершенно бесстрастным лицом. Глаза его, однако, поблескивали, ожидая ее реакции. Сонгён, которая уже собиралась записать ответ, перехватила его взгляд и поняла, что он просто издевается над ней.

– Ну и каково там было? – столь же невозмутимо спросила она.

– Как будто я вот-вот захлебнусь. И вода была грязная.

Судя по всему, ничего хорошего о своей матери он не помнит. Ей показалось, или на лице у него и впрямь промелькнула ненависть?

Сонгён пришло в голову, что у большинства людей самые ранние воспоминания наверняка каким-то образом связаны с матерью. Она, конечно, не верила, будто кто-то способен помнить собственное пребывание в материнской утробе, но с матерью у Ли Бёндо явно не все так просто. Есть какие-то сильные чувства. Сонгён попыталась припомнить, что читала прошлой ночью у себя в кабинете про его семью. Там было написано, что Бёндо, который в детстве жил только лишь с матерью, в семнадцатилетнем возрасте остался в полном одиночестве, когда она ушла из дому.

– А давайте поговорим о вашей маме, хорошо? – предложила Сонгён.

При этих словах Ли Бёндо откинулся назад на стуле, глядя на нее вприщур, словно пытаясь понять, с какой целью задан этот вопрос.

И тут вдруг негромко загудел себе под нос: «Бам-бам, молоточек Максвелла…»

Столь странное поведение вынудило Сонгён оторваться от блокнота и поднять голову.

Он совершенно искренне улыбался. Глаза лукаво горели. Ли Бёндо словно бросил камешек, чтобы пробудить ее любопытство. Вопрос только в том, значит ли этот камешек хоть что-нибудь?

Так, песенка – это «Серебряный молоточек Максвелла»…

Насколько Сонгён помнила, впервые прозвучала она еще где-то в далеких шестидесятых. Если б не профессор Клен, ее научный руководитель по психологии, она бы про эту песенку и знать не знала.

Профессор Клен, большой фанат «Битлз», частенько устраивал барбекю для студентов у себя на заднем дворе. И фоном на таких вечеринках всегда звучала музыка «Битлз». На того, кто имел неосторожность спросить, что за песня сейчас играет, моментально обрушивался шквал всякой нужной и ненужной информации – профессор, фанатично сверкая глазами, в мельчайших подробностях припоминал тот день, когда купил свой первый в жизни альбом «Битлз», рассказывал истории создания каждой из песен, включая малоизвестные закулисные подробности… Все эти истории всегда заканчивались торжественным объявлением о том, что «Битлз» умерли у него в сердце аккурат в тот день, когда он сподобился посетить могилу Джона Леннона.

Сонгён несколько удивило, что Ли Бёндо знает эту композицию. Ни он, ни сама Сонгён не относились к тому поколению, которое могло слышать ее из каждого утюга. Может, в его окружении тоже имелся фанат «битлов» вроде профессора Клена?

– Насколько я помню, это песня «Битлз», – произнесла она. – Это и есть ваше самое раннее воспоминание?

Его глаза вдруг широко раскрылись. Он уставился на Сонгён, после чего расхохотался.

– Вау, классно встретить человека, который знает эту песню! – воскликнул он, повысив голос. Похоже, это подняло ему настроение. Обрадовало, что Сонгён знает его любимое произведение. Ага, общая тема для разговора, пусть даже совсем незначительная, может заметно облегчить общение. Сонгён в душе от всего сердца поблагодарила профессора Клена и посмотрела на Ли Бёндо.

– Эта песня имеет для вас какое-то особое значение? – поинтересовалась она.

Этот небрежно брошенный вопрос заставил его еще ближе податься вперед. Неотрывно уставившись Сонгён прямо в глаза, он практически зашептал – так, что даже навострив уши, она едва могла его разобрать.

– Все женщины, которым я пел эту песенку… погибли от моих рук.

Сонгён показалось, что по спине у нее съехал кусок льда. И вновь этот странный холодок в глазах… Его лицо, вроде бы мягкое, добродушное и полное озорства, словно спряталось за этими холодными и пустыми глазами. Какая из этих ипостасей Ли Бёндо истинная?

Сонгён никак не удавалось избежать его взгляда, нацеленного прямо на нее. Судя по выражению его лица, он говорил правду.

Гудел он этот мотивчик вовсе не потому, что некогда услышал и просто полюбил. Если каждый раз им сопровождалось убийство женщины, это наверняка некий символ. Песенка что-то значит для него, и только для него. Сонгён осознала, что «камешки», которые он в нее бросал, – это те самые детальки пазла, которые приведут к пониманию того, что он из себя представляет.

Ли Бёндо с довольным видом наблюдал за шоком в глазах у Сонгён, и лоб у него даже собрался в морщинки, словно он не хотел упустить ни единого из тех эффектов, которые его слова произвели на нее. Будто швырнул камень в озеро и теперь смотрел, как по воде расходятся круги.

Все еще не сводя глаз с Сонгён, убийца облизнул губы, которые влажно блеснули. Сонгён следила за его движениями, как загипнотизированная. Удовлетворенно улыбнувшись, Ли Бёндо наконец отвел от нее взгляд. И громким голосом, совершенно не таким, какой она слышала буквально минуту назад, крикнул охраннику:

– Беседа закончена!

Не прошло и десяти минут! Совершенно озадаченная столь неожиданной сменой настроения, Сонгён неловко выбралась из-за стола.

Охранник, похоже, уже привык к подобным заскокам Бёндо. Все это время спокойно сидел у двери, но сейчас быстро вскочил, отстегнул наручники, удерживающие того на стуле. Потом свел руки Бёндо вместе, опять сковал их и поднял его на ноги.

Ли Бёндо не спеша двинулся к двери, даже ни разу не обернувшись. Сонгён быстро заступила ему дорогу.

– Эй, погодите… Мы вообще-то даже толком и не начали! – возмутилась она.

– А по-моему, для первой встречи не так уж и плохо, как думаете? – последовал ответ.

Сонгён просто потеряла дар речи.

Этот гад как хамелеон – постоянно меняет окраску.

Совсем недавно Бёндо был буквально счастлив увидеть ее, но теперь сменил цвет – полностью охладел, словно больше вообще не желал иметь с ней дела. Обошел ее и остановился у порога. Охранник обернулся и бросил взгляд на Сонгён, а потом открыл дверь и вывел Ли Бёндо из комнаты.

Пораженная Сонгён постояла пару секунд, а потом опомнилась и бросилась за ним.

Она ехала сюда из Сеула не меньше часа! Что, теперь так вот все бросить и уйти, несолоно хлебавши?

– Так вы что, больше не хотите общаться? – крикнула Сонгён в спину Ли Бёндо, который успел удалиться на порядочное расстояние.

При этих ее словах он замедлил шаг и остановился. Постоял пару секунд, а потом повернул голову и посмотрел на нее.

– На сегодня хватит. Давайте встретимся опять через два дня. В это же время. Ах да – теперь всякий раз, когда будете приходить сюда, приносите мне яблоко. Большое, свеженькое и такое, чтобы сразу запустить зубы хотелось.

На этих словах он отвернулся, оставив Сонгён кусать губы от злости. В свою камеру Бёндо вступил с величием владыки, сопровождаемого почтительным слугой.

Сонгён пребывала в полном ошеломлении. Чувствовала себя униженной. Злобно топнула ногой, когда в глубине коридора показался начальник охраны.

– Ну, разве я вам не говорил? Что лучше вообще с ним не встречаться? – обратился он к ней.

Ну да, здесь же везде камеры видеонаблюдения…

– Он тут уже как-то раз дал согласие пообщаться с продюсером одной телекомпании. Тот решил, что ему жутко повезло, и весь такой радостный явился в назначенный день с видеокамерой. И знаете, чем дело кончилось?

Сонгён уже могла себе представить.

– Бёндо заставил его прождать три часа, а под конец категорически отказался с ним встречаться. Тот продюсер, видно, потом крыл его всеми словами, какие только знал.

Следовало ли Сонгён радоваться, что, по крайней мере, с ней обошлись чуток получше, чем с кем-то еще? Она невольно рассмеялась. Ведь предчувствовала, что это будет непросто… Но и помыслить не могла, что не получит даже минимум времени, необходимого для нормальной беседы. Ей так и не выпал шанс задать заранее заготовленные вопросы.

– Все равно толку никакого не было бы… Только представьте, как ему тут скучно – сидеть день за днем в одиночке, когда никто его не навещает. Так что иногда ему хочется, чтобы кто-нибудь с ним немного поиграл. На вашем месте я на этом и остановился бы. Это пустая трата времени. Вам так уж хочется быть его игрушкой?

Вообще-то саркастическая ремарка начальника даже прибавила ей настроения.

Вполуха прислушиваясь к его словам, Сонгён опять проиграла в голове свою короткую встречу с Ли Бёндо и осознала, что та оказалась не совсем уж бесплодной.

Его поведение, его жесты, его взгляд, когда он смотрел на нее, его реакции, его вопросы, и даже эта дурацкая песенка «Битлз» – все это было информацией, которую никак не добудешь из трех энциклопедически увесистых томов уголовного дела. Получив даже такие крохи, не стоит вешать нос. Ее охватило возбуждение. Сонгён постаралась одарить начальника улыбкой пообаятельней.

– Через два дня увидимся! – бросила она на прощание.

Заметив, что лицо начальника начинает кривиться, Сонгён направилась в импровизированную переговорную, чтобы забрать оставленную там сумку. Опять услышала за спиной голос начальника охраны. Тот что-то бормотал как бы про себя, но ей было все прекрасно слышно.

– Какой смысл вообще связываться с этой сволочью? Вы еще об этом горько пожалеете…