Текст книги "В поисках Одри"

ПАПА (за кадром):

Вечеринку? Ты это серьезно?

МАМА (за кадром):

Почему бы и нет? Будет весело. Мы же раньше классные праздники устраивали.

ПАПА (за кадром):

Когда ему ВОСЕМЬ лет было. Энн, ты хоть представляешь себе, как проходят вечеринки у подростков? А если они решат перерезать друг друга или заняться сексом на батуте?

МАМА (за кадром):

Не решат! Или?.. О господи…

Дверь немного прикрывается. Камера приближается, чтобы уловить звук.

МАМА (за кадром):

Крис, ты говорил с Фрэнком как мужчина с мужчиной?

ПАПА (за кадром):

Нет. А ты говорила с ним как женщина с мужчиной?

МАМА (за кадром):

Я купила ему книгу. С картинками. Ну, ты понял.

ПАПА (за кадром, заинтересованно):

Да? Что за картинки?

МАМА (за кадром):

Ну, ты понимаешь.

ПАПА (за кадром):

Нет.

МАМА (за кадром, раздраженно):

Понимаешь. Уж точно можешь себе представить.

ПАПА (за кадром):

Не хочу представлять. Хочу, чтобы ты мне их описала – очень медленно и с французским акцентом.

МАМА (за кадром, сердито хихикая):

Крис, прекрати!

ПАПА (за кадром):

А почему все самое интересное достается Фрэнку?

Открывается дверь, выходит ПАПА, мужчина приятной наружности, которому недавно перевалило за 40. На нем деловой костюм, а в руках – маска для подводного плавания. Заметив камеру, он подскакивает.

Одри! Что ты тут делаешь?

ОДРИ (за кадром):

Снимаю. У меня проект, помнишь?

ПАПА:

Да-да, точно.

(Предупредительно кричит.)

Дорогая, Одри снимает…

В дверях показывается мама в юбке и лифчике. Увидев камеру, она закрывает руками грудь и взвизгивает.

Как я и сказал, Одри снимает.

МАМА (взволнованно):

Ах, ну понятно.

Она хватает ночнушку с дверного крючка и заворачивается в нее.

Браво, милая. За твой великолепный фильм. Может, когда в следующий раз будешь снимать, предупредишь нас заранее?

(Смотрит на папу, откашливается.)

Мы там разговаривали о… это… о кризисе… в Сирии.

ПАПА (кивает):

В Сирии.

Родители неуверенно смотрят в камеру.

Ладно, предыстория. Вам, наверное, хочется знать. В предыдущих сериях жизни Одри Тернер…

Разве что, блин. Я не могу обо всем этом в очередной раз вспоминать. Извините, просто не могу. Сколько раз уже я сидела с учителями, врачами, адвокатами, выдавливая из себя все ту же самую историю теми же самыми словами, и мне уже начало казаться, что все это произошло с кем-то другим.

И все, кто принимал в этом участие, стали как будто нереальными. Все девочки из женской школы в Стоукленде, мисс Эмерсон, учительница, говорившая, что я брежу и что мне просто нужно внимание. (Внимание. Боги Иронии, вы это слышите?)

Никто так и не понял, почему это случилось. Ну, то есть как-то поняли, почему, но не почему.

Был большой скандал и так далее и тому подобное. Трех девочек исключили, а это рекорд. Мои родители сразу же забрали меня из этой школы. И с тех пор я дома. Ну, еще в больнице, но об этом не буду. Идея у них такая, чтобы я «начала все с чистого листа» где-нибудь в другом месте. Только чтобы «начать все с чистого листа», надо «выйти из дома», а с этим у меня проблемка.

Дело не в том, что я не могу выйти на улицу. Проблема не в деревьях, воздухе или небе. А в людях. Ну, не во всех. С вами, например, все пошло бы нормально. Есть люди, с которыми мне комфортно – с которыми я могу разговаривать, смеяться, с которыми мне спокойно. Но таких очень мало. По сравнению с населением всей земли это просто крошечная часть. Даже по сравнению со средним числом пассажиров в автобусе.

Я вообще никогда не выходила в мир, даже когда была нормальная. В толпе девчонок я стояла в сторонке, спрятав лицо за волосами. Я силилась поддержать разговор о лифчиках, хотя, блин, какие лифчики? Для этого же необходима женственная фигура. Меня терзала паранойя, будто все на меня смотрят и думают, какая я отстойная.

И в то же время меня демонстрировали любым посетителям: «Это Одри, наша талантливая художница». «Наша лучшая гимнастка Одри».

Если это читает кто-то из учителей (вероятно, таких нет), вот вам совет: постарайтесь не выставлять напоказ ребенка, который весь съеживается, когда на него кто-нибудь хотя бы просто смотрит. Потому что ему от этого лучше не становится. И не очень полезно говорить при всем классе: «Она в этой параллели самая талантливая, подает такие большие надежды».

Кто хочет, чтобы на него возлагали надежды? Кто хочет быть «самым талантливым»? Кто хочет, чтобы вся параллель на нее волком смотрела?

Ну, то есть я их не виню. Просто на заметку.

Итак. Потом произошло плохое. Я типа сорвалась. И вот я здесь. Застряла в ловушке своего тупого мозга.

Папа говорит, что все вполне объяснимо, я пережила травму и теперь похожа на младенца, который впадает в панику, когда его дают подержать незнакомому человеку. Я таких детей видела, они то нормальные, а через секунду начинают страшно выть. Но я не вою. То есть не совсем.

Но выть хочется.

МОЕ БЕЗМЯТЕЖНОЕ ЛЮБЯЩЕЕ СЕМЕЙСТВО – РАСШИФРОВКА ФИЛЬМА

ИНТЕРЬЕР. РОУЗВУД-КЛОУЗ, 5. ДЕНЬ

Камера обводит холл, фокусируется на плитке.

ОДРИ (за кадром):

Это старый викторианский кафель или типа того. Мама нашла тележку с этой плиткой и заставила нас тащить ее домой. Мы думали, НИКОГДА до дома не доберемся. У нас и так совершенно нормальный пол был, но она заладила: «Это же история!» Кто-то же ее выкинул. Она что, и не поняла?

МАМА:

Фрэнк!

МАМА выходит в коридор.

МАМА:

Фрэнк!

(К Одри.)

Где твой брат?

А, ты снимаешь.

Она поправляет волосы и втягивает живот.

МАМА:

Молодец, дорогая!

ФРЭНК лениво входит в коридор.

МАМА:

Фрэнк! Посмотри, что я нашла на домике Феликса.

Мама размахивает горстью бумажек от конфет.

МАМА:

Во-первых, я не хочу, чтобы ты сидел на домике, крыша не очень крепкая, ты подаешь плохой пример Феликсу. Во-вторых, ты хоть понимаешь, насколько сахар вреден? Ты это понимаешь?

Фрэнк не отвечает, лишь смотрит на нее сердито.

МАМА:

Сколько времени в неделю ты посвящаешь спорту?

ФРЭНК:

Много.

МАМА:

Ну, этого недостаточно. Завтра отправимся на пробежку.

ФРЭНК (в ярости):

На пробежку? Ты это серьезно? На пробежку?

МАМА:

Тебе надо побольше выходить из дома. Я в твоем возрасте буквально жила на улице! Постоянно каким-нибудь спортом занималась, отдыхала на природе, гуляла по лесу, дружила с внешним миром…

ФРЭНК:

На прошлой неделе ты утверждала, что в моем возрасте «постоянно читала книги».

МАМА:

Ну да. И то, и другое.

ОДРИ (из-за камеры):

А в прошлом году говорила, что в нашем возрасте постоянно ходила по музеям и на культурные мероприятия.

Мама выглядит так, словно ее застали врасплох.

МАМА (резко):

Всем этим я занималась. В любом случае завтра выходим на пробежку. Это не обсуждается.

(Фрэнк набирает воздуха в легкие.)

Не обсуждается. НЕ ОБСУЖДАЕТСЯ, ФРЭНК.

ФРЭНК:

Хорошо. Хорошо.

МАМА (нарочито небрежно):

Фрэнк, кстати. Хотела спросить. У вас в школе симпатичные девочки ведь есть? Есть кто-нибудь… ну, как это? На горизонте? Пригласил бы кого-нибудь куда-нибудь!

Фрэнк смотрит на нее испепеляющим взглядом. Звонят в дверь, и он с предупреждением смотрит в камеру.

ФРЭНК:

Слушай, это Линус, так что если хочешь… ну, это. Спрятаться.

ОДРИ (за кадром):

Спасибо.

Мама уходит на кухню. Фрэнк направляется к входной двери. Камера пятится, но дверь из вида не выпускает.

Фрэнк открывает дверь, и перед нами предстает ЛИНУС.

ФРЭНК:

Привет.

ЛИНУС:

Здорово.

Линус смотрит в камеру, и она поспешно удаляется.

Затем потихоньку издалека снова ловит лицо Линуса. Зуммирует.

Ну, я снимала его лишь потому, что он друг Фрэнка. Для этого, как его. Семейного контекста.

Да. К тому же у него приятное лицо.

Так что я пересмотрела несколько раз.

На следующий день мама спускается после завтрака в леггинсах, коротком розовом топике и кроссовках. На груди у нее прибор, измеряющий пульс, а в руке – бутылка с водой.

– Готов? – кричит она. – Фрэнк, выходим! Фрэнк! ФРЭНК!

Лет сто спустя появляется Фрэнк. На нем черные джинсы, черная футболка, привычные кроссовки и хмурое лицо.

– Так бегать нельзя, – немедленно реагирует мама.

– Можно.

– Нельзя. У тебя есть какие-нибудь спортивные шорты?

– Спортивные шорты?

Полный презрения взгляд брата просто ужасен, я фыркаю от смеха.

– Что плохого в спортивных шортах? – начинает обороняться мама. – Вот в чем основная проблема молодежи. Вы ограниченные. Вы полны предрассудков.

Молодежь. Это слово служит сигналом того, что мама сейчас начнет проповедь. Я смотрю на нее от двери гостиной и, разумеется, замечаю и другие признаки. Взгляд задумчивый – наверняка есть что сказать… дыхание участилось…

Бинго.

– Знаешь ли, Фрэнк, тело у тебя всего одно, – накидывается она на него. – И его надо беречь. Ухаживать за ним! Ты, похоже, о здоровье совсем не задумываешься, о фитнесе и представления не имеешь, есть склонен только гадость, и это меня беспокоит…

– Когда я доживу до твоих лет, любую часть тела уже можно будет заменить на механическую, – равнодушно отвечает он.

– Ты представляешь, как часто у детей твоего возраста уже бывает диабет? – не унимается мама. – Сколько сейчас подростков с ожирением? А о проблемах с сердцем лучше и не начинать.

– Да, лучше не начинай, – мягко соглашается брат, чем, похоже, злит ее еще больше.

– И знаешь, в чем тут дело? Виноваты во всем компьютеры. Некоторые дети в твоем возрасте даже с дивана подняться не могут!

– Сколько таких? – острит Фрэнк.

– Что? – Мама смотрит на него озадаченно.

– Сколько детей в моем возрасте даже с дивана подняться не может? А то мне кажется, что это бредни. Ты что, в «Дейли мейл» это вычитала?

Она гневно смотрит на Фрэнка.

– Значительное количество.

– Штуки три. И то из-за перелома.

Поскольку я не могу сдержаться и хихикаю, мама бросает сердитый взгляд и на меня.

– Можешь потешаться надо мной, сколько хочешь, – возвращается она к Фрэнку, – но я к своим родительским обязанностям отношусь серьезно и не позволю тебе стать домоседом. Не дам тебе вести сидячий образ жизни. Так что давай. На пробежку. Для начала разогреемся. За мной.

Она начинает маршировать, водя руками, словно робот. Такое движение я видела на ее видеодиске с «упражнениями от Давины». Фрэнк вскоре присоединяется к ней, размахивая руками по кругу и закатывая глаза, как клоун. Мне уже рот ладонью приходится закрывать, чтобы не рассмеяться.

– Движения должны идти изнутри, – говорит мама. – Тебе надо бы заняться пилатесом. Ты слышал об упражнении под названием «планка»?

– Отстань уже, – бурчит он.

– Теперь растяжка…

Они начинают тянуться, нагибаясь, и тут в холл влетает Феликс.

– Йога! – кричит он со свойственным ему жизнелюбием. – Я могу делать йогу. ОЧЕНЬ БЫСТРО.

Феликс ложится на спину и начинает брыкать ногами в воздухе.

– Классная йога, – комментирую я. – Очень скоростная.

– И СИЛЬНАЯ. – Феликс смотрит на меня с серьезным лицом. – Я самый сильный йог.

– Ты самый сильный йог, – соглашаюсь я.

– Ладно, – говорит мама, подняв голову. – Фрэнк, сегодня начнем с малого, всего лишь коротенькая пробежечка…

– А отжиматься? – перебивает он. – Разве отжиматься перед выходом не положено?

– Отжиматься? – Мама на миг мрачнеет.

Я видела, как она отжимается под диск с Давиной. Не очень приятное зрелище. Она ругается, потеет, примерно после пяти раз сдается.

– А, да. – Мама снова берет себя в руки. – Отличная идея, Фрэнк. Можно отжаться пару раз.

– Может, тридцать?

– Тридцать? – Она вся белеет.

– Я начинаю. – И он падает. И тут же, почти положив лицо на пол, начинает ритмично качаться вверх-вниз. У него отлично получается. Серьезно, просто отлично.

Мама смотрит на него так, будто ее сын превратился в слона.

– Ты присоединишься? – спрашивает он, практически не сбавляя темпа.

– Ага, – говорит мама и встает на четвереньки. Пару раз отжавшись, она останавливается.

– Ты чего отстаешь, – говорит Фрэнк, тяжело дыша. – Двадцать три… двадцать четыре…

Мама отжимается еще пару раз, после чего, пыхтя, останавливается. Явно ей не в кайф.

– Фрэнк, ты где так научился? – интересуется она, когда он заканчивает. Голос у нее при этом чуть не сердитый, словно он ее одурачил.

– В школе, – коротко отвечает он. – На физре. – Брат садится на колени и злорадно ухмыляется. – И бегать я тоже умею. Я, вообще-то, в команде по бегу по пересеченной местности.

– Что? – Мама бледнеет. – Ты мне не говорил.

– Так идем? – Фрэнк встает. – А то не хочу, чтобы у меня в подростковом возрасте началось ожирение или случился сердечный приступ. – Они идут к двери, и я слышу: – А ты в курсе, что большая часть женщин среднего возраста делает недостаточно отжиманий? В «Дейли мейл» писали.

Сорок минут спустя они, тяжело дыша, снова появляются в холле. «Тяжело дыша» – это я неудачно выразилась. Фрэнк едва вспотел, мама же вот-вот рухнет. Лицо у нее раскраснелось, волосы взмокли. Она хватается за перила, чтобы удержаться на ногах, и дышит, как двигатель у трактора.

– Как пробежка? – начинает папа, выходя в холл, но, увидев маму, встревоженно замолкает. – Энн, с тобой все в порядке?

– В полном, – еле выдавливает она. – Порядке. А Фрэнк вообще-то молодец.

– Фрэнк-то ладно, а ты? – Он все не сводит с нее глаз. – Энн, ты что, перенапряглась? Я-то думал, что ты в хорошей форме.

– В хорошей! – чуть не кричит она. – Он меня одурачил!

Фрэнк печально качает головой.

– Занятия кардио маме не помешают, – комментирует он. – Мам, у тебя всего лишь одно тело. Надо за ним ухаживать.

Подмигнув мне, он лениво уходит в нору.

По сути-то Фрэнк прав.

Но и мама права. Все по-своему правы.

После этой совместной пробежки Фрэнк просидел за играми десять часов. Без перерыва. Мама с папой ушли на весь день с Феликсом на какие-то дни рождения, а ему сказали делать домашку. Брат согласился, а потом включил комп, вот и все.

Сейчас утро воскресенья, мама ушла играть в теннис, папа чем-то занят в саду, я смотрю в норе телик, в дверях появляется Фрэнк.

– Привет.

– Привет. – Я уже в темных очках, голову в его сторону не поворачиваю.

– Одри, послушай. Линус будет проводить у нас много времени, и мне кажется, что тебе надо бы с ним познакомиться. Он со мной в одной команде «Завоевателей».

От слов «Линус» и «познакомиться» я уже немного напряглась.

– Зачем мне с ним знакомиться? – возмущаюсь я.

– Потому что ему ко мне теперь ходить стремно. Что там на днях произошло? Когда ты убежала? Он слегонца перепугался.

Я сердито смотрю на брата. Мне не нравится, когда мне об этом напоминают.

– Зря он переживает, – говорю я, подтягивая колени к груди.

– Но он все равно переживает. Думает, что чем-то тебя расстроил.

– Ну так расскажи ему. Сам понимаешь. Про…

– Рассказал.

– Ну так что еще.

Он молчит. Все еще недоволен.

– Если Линус не захочет ко мне приходить, он может сбежать в другую команду, – продолжает брат. – А он очень хорошо играет.

Я закатываю глаза, хоть они и скрыты очками. Я не понимаю, что они так на этой игре помешаны. Ну, я же пробовала. Нормальная, конечно. На час-другой.

– А кто еще в команде? – Я резко поворачиваюсь к брату.

– Еще два парня из школы. Ник и Рамин. Они играют по Сети. А мы с Линусом типа стратеги. Мы хотим попасть на мировой чемпионат, так что тренироваться надо очень много. Приз шесть лимонов.

– Что? – говорю я, уставившись на него.

– Серьезно.

– Можно выиграть шесть миллионов баксов? Просто за игру в «Завоевателей»?

– Не «просто» за игру, – возмущенно отвечает он, – это новый спорт для зрителей. – Тем не менее таким воодушевленным я его давно не видела. – Чемпионат проводится в Торонто, там построят огромный стадион, все слетятся прямо туда. Большие деньги. Мама с папой этого понять не могут. В наши дни на играх можно сделать карьеру.

– Ага, – с сомнением говорю я.

Я в школе была на ярмарке вакансий. Никого с табличкой «Компьютерные игры» не видела.

– Так что тебе надо постараться, чтобы Линусу тут было уютно, – заканчивает Фрэнк. – Я не могу допустить, чтобы он ушел из команды.

– А ты к нему пойти не можешь?

Брат качает головой.

– Пытались уже. У него там бабушка. А у нее типа деменция. Она от нас вообще не отстает. Ему даже домашку приходится всю в школе делать.

– Ясно. – Я пытаюсь это переварить. – Тогда… Скажи ему, что все нормально.

– Он у меня твой номер просил, но… – Фрэнк пожимает плечами.

– Ага.

У меня сейчас даже нет телефона. Я до кучи и их избегаю. Но это не фобия, просто они мне не нравятся.

Фрэнку этого, конечно, никогда не понять.

Он уходит, а я возвращаюсь к просмотру передачи с любительскими видеосъемками. Ко мне присоединяется Феликс, и мы уютно устраиваемся рядом на диване. Он у нас как игрушечный мишка, который умеет ходить и разговаривать. Такой мягкий, с ним приятно обниматься, а если нажать ему на живот, он всякий раз смеется. Его голова со светлыми кудрями похожа на одуванчик, а лицо такое открытое и полное надежд. И кажется, что у него всегда все будет только хорошо.

Наверное, мама с папой и про меня так думали.

– Феликс, как дела в саду? – интересуюсь я. – С Эйденом все еще дружишь?

– У него ветряпка, – сообщает братишка.

– Ветрянка?

– Ветряпка, – поправляет он, словно я дурочка. – Ветряпка.

– Ох. – Я киваю. – Надеюсь, ты не подцепишь.

– Я разрублю ветряпку мечом, – деловито говорит Феликс. – Я очень сильный боец.

Я снимаю темные очки и смотрю в его круглое открытое лицо. Феликс – единственный, на кого я могу смотреть, если с глазу на глаз. Родители – об этом вообще забудьте. В них столько беспокойства и страха, а также знаний. И как-то слишком много любви, если вам понятно. Когда на них смотришь, все лавиной возвращается обратно, смешиваясь с их гневом, довольно-таки праведным. Ясное дело, он направлен не на меня, но тем не менее. Он токсичен.

У Фрэнка всякий раз, когда он на меня смотрит, взгляд несколько испуганный. Типа «Помогите, моя сестра спятила, что делать?». Он сам этому не рад, но тем не менее. Ну разумеется. Когда сестра прячется в доме и ходит в темных очках, как ему еще себя чувствовать?

А голубые глаза Феликса такие ясные и прозрачные, как бальзам на душу. И он почти ничего не знает, за исключением того, что он Феликс.

– Ну, ты, – говорю я, и прижимаюсь щекой к его щеке.

– Ну, ты. – Он жмется ко мне еще сильнее. – Хочешь, сделаем снеговика?

Феликс прямо помешан на мультике «Холодное сердце», и я его за это не виню. Я и сама чувствую какое-то родство с королевой Эльзой. Только не уверена, что мой лед растает от какого-нибудь внезапного проявления любви. Скорее, мне придется его ледорубом скалывать.

– Одри, – послышался голос Фрэнка. – Линус пришел. Просил тебе передать.

Отстраняясь от Феликса, я снова надеваю очки. Фрэнк протягивает мне сложенный листок бумаги.

– О, – растерянно говорю я и беру листок. – Хорошо.

Когда он выходит из комнаты, я разворачиваю и смотрю на незнакомый почерк.

«Привет. Извини, что тогда так вышло. Не хотел тебя напугать. Линус».

О боже.

«О боже» на очень разных уровнях. Во-первых, он думает, что напугал меня. (Напугал, но это не потому, что он страшный.) Во-вторых, он считает нужным извиниться, и от этого мне нехорошо. В-третьих, что мне теперь делать?

Секунду подумав, я дописываю ниже:

«Нет, это ты меня извини. Это со мной что-то не так. А не с тобой. Одри».

– Феликс, – прошу я, – сходи отдай это Линусу. Линусу, – повторяю я, встретив его полный недоумения взгляд. – Другу Фрэнка. Линус! Большой мальчик!

Феликс берет листок и внимательно его осматривает. Затем сворачивает, кладет в карман и начинает играть с поездом.

– Феликс, иди, – подталкиваю его я, – отдай бумажку Линусу.

– Но она входит в карман, – возражает он. – Это будет моя карманная бумага.

– Она не твоя. Это записка.

– А мне нужна карманная бумага! – Братишка кривит лицо, собираясь разреветься.

Господи боже. В фильмах записки даже собакам на ошейник цепляют, и они послушно относят – без вот этого всего.

– Хорошо, Феликс, будет у тебя карманная бумага, – раздраженно говорю я, – что бы это ни значило. Вот. – Вырвав страницу из журнала, я засовываю его брату в карман. – А теперь отнеси ту бумажку Линусу. Он в игровой комнате.

Феликс наконец уходит, а я совсем не уверена, что записка достигнет своего адресата. Куда вероятнее, что братишка выбросит ее в мусорное ведро или засунет в дивиди-плеер, либо просто забудет о ее существовании. Я прибавляю громкости в телевизоре и стараюсь об этом забыть.

Но через две минуты снова появляется Феликс с запиской и восторженно требует:

– Читай! Читай карманную бумагу!

Я разворачиваю листок – Линус дописал еще одну строчку. Мы как будто с ним в «чепуху» играем.

«Фрэнк мне объяснил. Нелегко тебе, наверное».

Разгладив листок на коленке, я продолжаю:

«Все нормально. Хотя нет, ненормально. Но как есть. Надеюсь, вы выиграете».

Я снова отправляю записку со своим чудо-псом Феликсом и снова поворачиваюсь к экрану. Хотя передачу я уже вообще не смотрю. А просто жду. Ничего подобного со мной целую вечность не происходило. Я не общалась ни с кем за исключением родственников и доктора Сары уже… и не знаю сколько. Несколько недель. Месяцев. Феликс возвращается очень быстро, и я выхватываю у него листок.

«Мы танкуем. Фрэнк ругается, что я пишу. Одри, ты на меня дурно влияешь».

Я смотрю на написанное им мое имя. И чувствую некоторую близость. Как будто Линус чем-то во мне завладел. Я пытаюсь услышать его голос. Одри.

– Рисуй слова, – велит Феликс. Он целиком вжился в роль посредника. – Рисуй слова. – Он тычет пальцем в листок. – Слова!

Эту записку я уже не хочу отдавать Феликсу. Мне хочется ее свернуть и спрятать, чтобы можно было снова посмотреть на нее наедине с собой. Изучить его почерк. Подумать о том, как он с помощью ручки вывел мое имя. Одри.

Я беру новый листок формата А4 со столика, на котором валяются все мои школьные принадлежности, чтобы я могла «нагнать учебу» (ага, это целая отдельная история), и пишу.

«Ладно, рада была пообщаться или как это назвать. До встречи».

Снова отправляю записку с Феликсом, и через полминуты приходит ответ:

«До встречи».

А я все еще держу в руках первый листок, на котором мое имя. Подношу к лицу и вдыхаю. Кажется, мне удается уловить аромат его мыла, или шампуня, или что там у него.

Феликс тоже прижимается носом к другому листку и смотрит на меня поверх него своими огромными глазами.

– Твоя карманная бумага пахнет какашками, – объявляет он и разражается хохотом.

Да уж, четырехлетка всегда может испортить настроение.

– Спасибо, Феликс, – говорю я, взъерошив ему волосы. – Ты отличный гонец.

– Рисуй еще слова, – отвечает он, хлопая по бумаге. – Еще слова.

– Мы договорили, – объясняю я, но братишка все равно берет карандаш и подает его мне.

– Делай красный слова, – приказывает он. – Нарисуй «Феликс».

Я пишу его имя, и Феликс смотрит на него с любовью, а я снова прижимаю брата к себе, потому что это меня поддерживает.

Я как будто оживилась. И в то же время чувствую себя опустошенной. Может показаться, что я чрезмерно остро реагирую, но если до вас еще не дошло – я королева чрезмерно острых реакций.

Хотя на самом деле, если с новыми людьми вообще не знакомиться, то навык теряется. И когда вдруг приходится это делать, на это уходят все силы. Доктор Сара меня об этом предупреждала. Что даже крошечные незнакомые шаги или дела будут меня утомлять. И, хотите верьте вы, хотите нет, от этой короткой переписки я действительно устала.

Но было приятно.

МОЕ БЕЗМЯТЕЖНОЕ ЛЮБЯЩЕЕ СЕМЕЙСТВО – РАСШИФРОВКА ФИЛЬМА

ИНТЕРЬЕР. РОУЗВУД-КЛОУЗ, 5. ДЕНЬ

Камера наезжает на закрытую дверь.

ОДРИ (за кадром):

А это папин кабинет. Он там работает помимо своего офиса.

Какая-то рука открывает дверь. Мы видим ПАПУ: он лежит на столе и тихонько храпит. На экране машина «Альфа-Ромео».

ОДРИ (за кадром):

Пап! Ты спишь?

Папа подскакивает и поспешно закрывает монитор.

ПАПА:

Я не спал. Я думал. Ты подарок для мамы завернула?

ОДРИ (за кадром):

Я поэтому и пришла. У тебя есть оберточная бумага?

ПАПА:

Да.

Он достает рулон бумаги и отдает Одри.

ПАПА:

Посмотри, что у меня еще есть!

Он извлекает белую коробку из кондитерской, открывает, и в ней оказывается большой торт. На нем большие белые цифры «39». Повисает пауза.

ОДРИ (за кадром):

Пап, ты зачем написал «тридцать девять» на торте?

ПАПА:

Такой торт в любом возрасте можно сделать.

(Он подмигивает в камеру.)

Уж мне точно можно было бы.

ОДРИ (за кадром):

Но маме не тридцать девять.

ПАПА (озадаченно):

Тридцать девять.

ОДРИ (за кадром):

Нет.

ПАПА:

Да…

Папа ахает. Он охвачен ужасом. Он переводит взгляд на торт, затем снова в камеру.

ПАПА:

Боже мой. Она будет недовольна? Нет. Разумеется, она будет довольна. Всего какой-то год, не велика разница…

ОДРИ (за кадром):

Папа, она будет ОЧЕНЬ недовольна.

Папа в панике.

ПАПА:

Нужен новый торт. Сколько у нас времени?

Внизу хлопает дверь.

МАМА (за кадром):

Я вернулась!

Папа перепуган.

ПАПА:

Одри, что делать?

ОДРИ (за кадром):

Можно поправить. На тридцать восемь.

ПАПА:

Чем?

Он берется за «корректор».

ОДРИ (за кадром):

Нет!

Раздается стук в дверь, входит ФРЭНК.

ФРЭНК:

Мама пришла. Когда чай с тортом будем пить?

Папа снимает колпачок с маркера.

ПАПА:

Тогда так.

ОДРИ (за кадром):

Нет! Фрэнк, иди на кухню. Нам нужна какая-нибудь глазурь. Что-нибудь съедобное, чем можно писать. Но чтобы мама не узнала.

ФРЭНК (ошарашенно):

Съедобное, чем можно писать?

ПАПА:

Быстро!

Фрэнк исчезает. Камера фокусируется на торте.

ОДРИ (за кадром):

Как ты мог перепутать возраст? Как?

ПАПА (хватается за голову):

Не знаю. Я целый месяц писал финансовые прогнозы на следующий год. И уже настроился на него. Наверное, я где-то год потерял.

Фрэнк влетает в комнату с бутылкой кетчупа.

ОДРИ (за кадром):

Кетчуп? Ты что, серьезно?

ФРЭНК (обороняясь):

Я же не знал!

Папа хватает бутылку.

ПАПА:

Можно «9» переделать на «8» кетчупом?

ФРЭНК:

Я бы не стал ее так накалывать.

ОДРИ (за кадром):

Перепиши кетчупом всю цифру. Будет торт с кетчупом.

ФРЭНК:

А зачем вам кетчуп на торте?

ПАПА (поспешно рисуя кетчупом):

Мама его любит. Все нормально. Все просто отлично.

О’кей, вот вам жизненный урок. Не пытайтесь переделать торт с помощью кетчупа. Даже корректор был бы лучше.

Когда папа его вынес, у мамы отвисла челюсть. Не от радости. Если белый торт полить кетчупом, он начинает напоминать последствия резни бензопилой. Мы излишне громко запели хором «С днем рожденья тебя», и как только закончили и мама задула свечу (единственную), папа сказал:

– Отлично, давайте я теперь это сниму и разрежу…

– Погоди, – остановила его мама. – Что ЭТО такое? Не кетчуп ли?

– Это по рецепту Хестона Блументала[2]2
  Хестон Блументал – знаменитый лондонский шеф-повар, ведущий телешоу.


[Закрыть], – ответил папа и глазом не моргнув. – Он экспериментальный.

– Ага. – Мама все еще недоумевала. – Но… – И не успели мы ее остановить, как она начала соскребать кетчуп салфеткой. – Я так и знала! Под ним что-то написано.

– Ничего там нет, – поспешно сказал папа.

– Есть глазурь! – Она стерла кетчуп до конца, и все мы молча уставились на покрытый красными пятнами белый торт.

– Крис, – наконец каким-то неровным голосом, – почему тут написано 39?

– Нет! 38. Смотри. – Папа провел пальцем по остаткам кетчупа. – Восьмерка.

– Девять, – с уверенностью возразил Феликс. – Цифра девять.

– Феликс, восемь, – резко поправил папа. – Восемь!

Братишка в таком изумлении смотрел на торт, что мне стало его даже несколько жаль. Как он что-нибудь выучит с такими чокнутыми родителями?

– Девять, Феликс, – прошептала я ему на ухо. – Папа шутит.

– Ты что, думал, что мне 39 лет? – Мама уставилась на папу. – Я что, выгляжу на 39? Ты так считаешь? – Она обхватила собственное лицо руками, сурово глядя на него. – У меня лицо тридцатидевятилетней женщины? Ты это хотел мне сказать?

Кажется, лучше бы папа выбросил торт.

Поэтому в тот вечер он повел маму в ресторан по случаю дня рождения – это стало ясно по облаку парфюма, внезапно окутавшему лестницу. Когда они куда-нибудь выходят, мама не особенно скромничает. Как она сама постоянно говорит – ее выходы в свет из-за наличия троих детей практически свелись к нулю, так что когда это все же происходит, она компенсирует все упущенное, пуская в ход и духи, и подводку для глаз, и лак для волос, и высокие каблуки. Когда она на согнутых ногах спускается вниз, я замечаю у нее на ноге каплю автозагара, но молчу. Не скажу же я такое в ее день рождения.

– Дорогая, ты ведь справишься, да? – Она обнимает меня за плечи и обеспокоенно смотрит в глаза. – Номера наши у вас есть. Если что, сразу скажи Фрэнку, чтобы звонил.

Мама знает, что я с телефонами не особо лажу. Поэтому официальной няней назначен Фрэнк.

– Ничего не случится, мам.

– Разумеется, – соглашается она, но меня все не отпускает. – Не переживай, родная. Ложись спать пораньше.

– Хорошо, – обещаю я.

– Фрэнка это тоже касается. – Когда он выскакивает в холл, она поднимает на него взгляд. – Ты будешь заниматься только уроками. Потому что это я забираю с собой.

Она победоносно размахивает кабелем, у Фрэнка открывается рот.

– Ты что…

– Лишила компьютер питания? Именно так, молодой человек. Не хочу, чтобы ты включал его даже на наносекунду. Если сделаешь все уроки, можешь посмотреть телевизор или книжку почитать. Диккенса, например!

– Диккенса, – с презрением вторит брат.

– Да, Диккенса! Что ты имеешь против? Я в твоем возрасте…

– Знаю, – обрывает Фрэнк. – Ходила на его выступления. И это было так круто.

– Очень смешно, – отвечает мама, закатив глаза.

– Так! Где наша именинница? – Папа поспешно спускается по лестнице, а за ним – шлейф лосьона после бритья. И почему родителям хочется пахнуть так сильно? – Дети, у вас все в порядке? – Он смотрит на нас с Фрэнком. – Мы всего лишь за угол.

Они просто не могут уйти из дома. Маме надо в последний раз посмотреть на Феликса, а папа вспоминает, что не выключил поливальник на улице, затем мама идет проверять, точно ли запишется ее сериал «Жители Ист-Энда».

Мы со своими подшучиваниями наконец вынуждаем их уйти и переглядываемся.

– Вернутся уже через час, – предвещает Фрэнк и уходит в нору. Я за ним, потому что мне делать больше особо нечего, так что, может, почитаю его новый комикс про Скотта Пилигрима. Брат подходит к компьютеру, роется в школьном рюкзаке и извлекает из него кабель питания. Включает и запускает «Завоевателей».

– Ты что, знал, что мама унесет с собой провод? – Я под впечатлением.

– Она уже так делала. У меня их штук пять. – Взгляд у Фрэнка становится стеклянным, и я понимаю, что разговаривать с ним уже смысла нет. В поисках комикса я натыкаюсь на большую пустую упаковку от «Хула-Хупс», а потом устраиваюсь на диване и принимаюсь читать.

Секунду спустя я поднимаю взгляд и вижу в дверях маму на каблуках. Как это вышло?

– Мама? – Я удивленно хлопаю глазами. – Ты же вроде ушла?

– Вернулась за телефоном. – Голосок у нее сладкий и пугающий. – Фрэнк? Ты что делаешь?

Ой. Фрэнк. Фрэнк! Я в мрачном предчувствии резко поворачиваю голову. Он сидит в наушниках и все еще водит мышкой.