Текст книги "Непокорный рыцарь"

Камилла

Когда я просыпаюсь на следующее утро, солнечные лучи просачиваются сквозь ротанговые жалюзи, заливая небольшую застекленную веранду, которую я зову своей комнатой. Яркий свет наполняет меня легкостью, будто он способен стереть кошмары прошлой ночи.

Затем реальность обрушивается на меня. Это были не кошмары. Меня совершенно точно остановил полицейский на Гете-стрит, и теперь у него в багажнике лежит рюкзак, полный улик.

Сейчас 7:22. Вик должен быть на работе к восьми.

Я врываюсь в комнату брата и стаскиваю с него одеяло.

– Эй… – бурчит он. От похмелья Вик не способен даже протестовать.

– Отправляйся в душ, – командую я.

Он пытается перевернуться и спрятать голову под подушку. Ее я тоже отбираю.

– Если ты сейчас же не встанешь, я вернусь с кувшином ледяной воды и вылью его тебе на голову, – предупреждаю я.

– Ладно, ладно…

Брат скатывается с кровати на пол, а затем, пошатываясь, вваливается в нашу единственную ванную.

Я отправляюсь на кухню, чтобы приготовить кофе.

В нашей малюсенькой квартирке всего две комнаты. Одна – моего отца, а другая, крохотная, без окон и собственного туалета, отдана брату. Скорее всего, она задумывалась как кабинет. Я же сплю на веранде. Отец пытался как-то обработать ее, чтобы сделать более устойчивой к погодным изменениям, но все равно летом здесь жарко, как в аду, а зимой холод пробирает до костей. Если идет дождь, моя одежда намокает, а книги разбухают от влажности.

И все же мне нравится моя комната. Мне нравится слушать, как дождь стучит по стеклу. В ясную ночь я могу поднять жалюзи и смотреть, как огни города окружают меня, сливаясь со звездным небом.

Я слышу, как оживает в ванной душ. Надеюсь, Вик действительно моется, а не пускает воду просто так, пока чистит зубы.

Кофеварка шипит, когда в кофейник начинает литься благословенный темно-коричневый пробуждающий нектар.

К тому времени, как взъерошенный и расхристанный Вик вваливается в кухню, на столе его уже ожидают поджаренный тост и яйцо пашот.

– Ешь давай, – говорю ему я.

– Что-то я сомневаюсь, что способен на это, – отвечает он, с отвращением глядя на еду.

– Съешь хотя бы тост.

Брат берет половину кусочка и пробует его безо всякого энтузиазма.

Он плюхается на стул и пробегает пятерней по густым спутанным волосам.

– Слушай, Милл, – говорит он, опустив взгляд, – мне очень жаль, что вчера все так вышло.

– Где ты взял эту дрянь? – требую я ответа.

Вик ерзает на стуле.

– У Ливая, – бормочет он.

Ливай Каргилл – это тот придурок-наркоторговец, в чьем доме мы вчера побывали. Он ходил со мной в одну школу. Как и большинство сволочей с той вечеринки.

– Ты работаешь на него? – гневно шепчу я, чтобы не разбудить отца, который все еще спит и не должен этого слышать.

– Иногда, – мямлит Вик.

– Ради чего? – яростно обрушиваюсь на него я. – Чтобы накупить себе дорогого дерьма вроде этих кроссовок и тусоваться с придурошным Энди? Это стоит того, чтобы спустить в унитаз свое будущее?

Брат даже не в силах смотреть мне в глаза. Несчастный и пристыженный, он не сводит взгляд с обшарпанного линолеума.

Он спустил в унитаз не свое будущее, а мое. Тот коп приедет сегодня за мной. И вряд ли я отделаюсь штрафом.

Несмотря на мою злость, я не жалею о своем поступке. Вик умен, хоть сейчас по нему этого и не скажешь. У него высшие баллы по биологии, химии, математике и физике. Если он возьмется за ум в этом году и не будет прогуливать уроки, сможет поступить в престижный универ. Возможно, даже получит стипендию.

Я люблю своего братишку больше всего на свете. Я скорее сяду за него в тюрьму, чем позволю ему угробить свою жизнь, даже не успев ее толком начать.

– Давай на работу, – велю я ему. – А потом никаких гулянок с Энди и Тито. Я хочу, чтобы ты вернулся прямиком домой и записался на дополнительные летние курсы, как и собирался.

Вик хмурится, но не смеет мне перечить. Он понимает, что еще легко отделался. Брат хватает вторую половину тоста и направляется к двери.

Я допиваю свой кофе и съедаю яйцо пашот, которое не захотел Вик. Оно оказалось вкрутую. Я так погрузилась в свои мысли, что не следила за таймером.

Отец все еще спит. Возможно, стоит сварить пару яиц и ему. Папа никогда раньше не спал так подолгу, но в последнее время проводит в кровати по десять-одиннадцать часов. Говорит, что стареет.

Я решаю дать ему поспать еще немного, беру свежевыстиранную спецовку и спускаюсь в мастерскую. Мне нужно закончить с той коробкой, а затем приступить к замене тормозных колодок на «Хонде-Аккорд» мистера Бриджера.

Папа присоединяется ко мне, когда на часах уже десять утра. Он выглядит бледным и уставшим, его тонкие волосы топорщатся над наполовину лысой головой.

– Доброе утро, mija, – говорит он.

– Привет, пап, – отвечаю я, вставляя в коробку передач новый уплотнитель. – Выпил кофе?

– Да, – говорит он, – спасибо.

Моему отцу всего сорок шесть, но он выглядит гораздо старше. Папа среднего роста. У него открытое дружелюбное лицо и крупные руки с толстыми пальцами, которые, кажется, не способны удержать и гаечный ключ и все же с легкостью управляются с мельчайшими деталями и болтами.

Когда отец был юным, то мог похвастаться густой черной шевелюрой и разъезжал по округе на мотоцикле. Все девчонки мечтали, чтобы он подвез их до школы на заднем сиденье своего «Нортона Коммандо». Так они с мамой и познакомились. Папа был старшекурсником, а мама еще училась в школе. Но уже через два месяца она забеременела.

Они так и не поженились, хоть и жили пару лет вместе на цокольном этаже в доме моей бабушки. Мой отец сходит по маме с ума. Она действительно была очень красива и умна. Папа велел ей продолжать учебу, а сам взялся работать механиком и приглядывать за мной по ночам.

Денег было в обрез. Мама с бабушкой не ладили. Папа часто злился из-за того, что у него больше не оставалось времени играть в футбол, и целыми днями питался теми же бутербродами с арахисовым маслом и куриными наггетсами, что и я.

Мама скучала по своим друзьям и беззаботным денькам. Она стала приходить домой все позже и позже, но не с учебы, а с вечеринок. В конце концов ее исключили, но чаще появляться дома мать не стала. Наоборот, порой мы не видели ее по несколько дней.

Я помню это время, совсем немного. Моя мама могла появиться раз в неделю или две, и я бежала со всех ног, чтобы увидеть эту красивую даму, от которой пахло дорогим парфюмом и которая носила яркие обтягивающие платья, прямо как мои куклы Барби. Она не брала меня на руки и не сажала к себе на колени. Стоило папе начать задавать слишком много вопросов, или бабушке – отпускать колкости, как мать снова уходила. А я стояла у окна и плакала, пока папа не брал меня на руки, а потом делал мороженое или отводил в гараж, чтобы показать что-нибудь на своем мотоцикле.

В конце концов папе удалось поднакопить достаточно, чтобы купить «Аксель-Авто». Мы переехали из бабушкиного дома в квартиру над мастерской. Моя мама никогда не навещала нас здесь. Я даже не была уверена, что она знает про это место.

Затем, однажды, когда мне было уже десять, посреди вечера раздался звонок в дверь. Поначалу мы его не услышали, потому что в окно барабанил дождь, а по телевизору шел сериал «Скорая помощь». Мы с отцом ели попкорн из гигантской миски, которая стояла на диване между нами.

Когда в дверь позвонили еще раз, я подпрыгнула, опрокинув миску. Папа задержался, чтобы все собрать, а я бросилась открывать. За дверью стояла женщина. На ней не было никакого плаща, волосы намокли – и блузка тоже. Мокрая одежда плотно облепила ее тело, выдавая худобу.

Мы не сразу узнали друг друга. Через какое-то время она сказала: «Камилла?»

Я уставилась на нее, разинув рот. Может, она подумала, что я злюсь. Может, услышала, как отец спросил: «Кто там?», направляясь к двери. Так или иначе, женщина развернулась и сбежала вниз по ступенькам. А Вик остался на пороге.

До этого он прятался за ее ногой. Это был двухлетний малыш, слишком маленький для своего возраста, с огромными темными глазами и совсем еще светлыми нестрижеными волосами. Из-за этих волос и пушистых ресниц я даже не сразу поняла, что передо мной мальчик. Вик сосал большой палец, а в другой руке держал того игрушечного Человека-паука.

Мы привели его в дом. Папа стал обзванивать друзей матери, которых знал, ее родителей и родных. Никто понятия не имел, где она. Он предложил привезти мальчика к ее родителям, но те пригрозили полицией. Они так и не простили мою мать за то, что она забеременела мной.

Так что Вик остался на время у нас. Но оказалось, что навсегда. Вообще, тогда мы даже не знали его имени, а сам малыш еще не мог нам ничего сказать. Я предложила имя Вик, потому что обожала сериал «Закон и порядок» и считала полицейские машины «Краун Вик»[12]12
  Американский седан Ford Crown Victoria.


[Закрыть] чертовски крутыми.

Уже позже, когда я училась в старших классах, мы слышали, что мама работает в «Экзотике». Я никогда не ходила туда, чтобы увидеть ее, но думаю, что папа ходил. Пытался выяснить, какого черта с ней происходит. Но вряд ли он получил ответы. Лишь сказал, что Вик остается с нами. К тому времени брату было уже семь. Он ходил во второй класс, играл в бейсбол и совершенно не помнил нашу мать.

С тех пор мы так тут и живем. Это мой дом, и я люблю его. Я люблю запах масла, бензина и очистителей в мастерской. Люблю свою поношенную спецовку и идеально разложенные инструменты, когда могу не глядя схватить нужный храповик.

Отец тоже надевает свою любимую спецовку. Когда-то она была темно-синей, но стиралась уже столько раз, что теперь этот цвет едва ли можно назвать серым. Костюм висит на нем как на вешалке – папа сильно похудел за последнее время.

– Ты что, на диете? – спрашиваю я, шутливо толкая его в бок.

– Нет, – говорит он, – просто забываю вовремя поесть. Неплохо выгляжу, да?

Он ухмыляется и встает в позу бодибилдера. Правда, у него нет ни грамма мышечной массы, так что рукава просто свисают с плеч.

Я слабо улыбаюсь в ответ.

– Да, пап, выглядишь отлично.

Отец помогает мне закончить с коробкой передач, и мы возвращаем ее на место. Вдвоем это делать гораздо проще. Папа работает так быстро и ловко, что я выкидываю из головы все неприятные мысли. Он точно не растерял хватку.

И все же я замечаю, что он дышит чуть тяжелее, чем обычно, и потеет от жары в мастерской.

– Включить вентилятор? – спрашиваю я.

– Не, – отвечает он. – Здесь же прям бесплатная сауна. Что хорошо скандинавам, хорошо и нам.

И все же я приношу газировку из холодильника.

Пока мы пьем, я слышу, как звякает колокольчик на двери в мастерскую. Новый клиент.

– Я посмотрю, – говорю я отцу.

Я спешу ко входу, оставляя газировку на приемной стойке. У нас нет администратора – стойка лишь создает видимость. А еще порой отец использует ее, чтобы разобрать все накопившиеся счета и квитанции, которые мы все время оставляем на потом.

Я вижу мужчину в обтягивающей белой футболке и кепке с эмблемой «Чикаго Кабс»[13]13
  Сhicago Сubs (англ.) – бейсбольный клуб Чикаго.


[Закрыть], просматривающего нашу стопку журналов о классических автомобилях.

Услышав меня, он поднимает голову. Я вижу квадратную челюсть, загорелое лицо и дружелюбную улыбку.

Черт.

Это офицер Шульц. Я отвлеклась на коробку передач со своим отцом и совершенно про него забыла.

– Камилла, – говорит он, – рад видеть тебя снова.

Жаль, не могу ответить тем же.

– Офицер Шульц.

– Зови меня Логан.

У меня нет особого желания так его звать, поэтому я просто киваю.

– Значит, вы с отцом владеете этой мастерской? – говорит он, оглядываясь.

– Ага.

Нашу приемную нельзя назвать симпатичной. Она крохотная, грязная и на редкость уныло украшенная – пара выцветших постеров и одинокий фикус, который мы вечно забываем поливать. И все же мне не нравится его снисходительный тон и вид, с которым Шульц явился сюда, словно желая пометить территорию в том единственном месте, которое принадлежит мне.

– Ты живешь в квартире на втором этаже?

– Да.

– И твой брат Вик тоже?

– Ага.

– Он ходит в школу в Окмонте?

– Да. Это его последний год.

– Я тоже там учился, – говорит Шульц и засовывает руки в карманы джинсов, отчего его грудные мышцы напрягаются под белой обтягивающей футболкой. Сегодня он не стал надевать свою форму. Возможно, чтобы притупить мой страх. Но это не поможет, как и светская беседа.

– И я, – отвечаю я.

– В каком году ты закончила?

– В 2013-м.

– Вот как. А я в 2008-м. Похоже, мы разминулись.

– Да, похоже на то.

Мой отец выглядывает из мастерской.

– Помощь нужна? – спрашивает он.

– Нет! – быстро отвечаю я. – У меня все под контролем.

– Хорошо. Зови, если что-то понадобится. – Папа дружелюбно кивает Шульцу, не догадываясь, что этот чувак здесь для того, чтобы хорошенько испоганить жизнь его детям. Полицейский салютует в ответ.

Я жду, пока папа уйдет, а затем без особой радости снова обращаю свое внимание на Шульца.

– Давайте ближе к делу, – говорю я.

– Разумеется, – непринужденно улыбаясь, соглашается он. – Давай. У тебя было обнаружено сто четырнадцать таблеток дури.

Черт.

– Я отметил в отчете, что остановил автомобиль для проверки и обнаружил рюкзак. Но полиция Чикаго может по-разному подходить к процессу задержания преступника.

– Что это значит?

Он пристально смотрит на меня своими ярко-голубыми глазами, продолжая приветливо улыбаться.

– Что ж, представь, что хранение наркотиков – это твоя задолженность. Ты должна штату Иллинойс четыре года. Но ты не принесешь никакой пользы обществу, если будешь сидеть в тюрьме. Наоборот, обойдешься налогоплательщикам в кругленькую сумму. Так что по отношению к добропорядочным гражданам этого штата будет справедливо, если ты отработаешь свой долг как-то иначе.

Мне не нравится, что он стоит так близко, глядя на меня сверху вниз.

– И как же мне это сделать? – спрашиваю я.

– Ну… ты слышала когда-нибудь о тайных осведомителях?

Да. Как я уже сказала, я посмотрела немало серий «Закона и порядка». Я знаю, кто такие тайные осведомители.

– Вы хотите, чтобы я доносила, – сухо констатирую я.

– Я предпочитаю называть это «оказание помощи полиции в задержании опасных преступников».

Опасных преступников, которые перережут мне горло, если узнают, что я общаюсь с копом.

– А вы слышали когда-нибудь выражение «доносчику – первый кнут»? – спрашиваю я.

Он наклоняет голову набок, оценивающе оглядывая меня с ног до головы, хотя видит перед собой лишь спецовку.

– Как насчет выражения «не роняй мыло»? – тихо и насмешливо спрашивает Шульц. – Вряд ли ты оценишь федеральную тюрьму, Камилла. Женщины там ничуть не лучше мужчин, а порой и хуже. Они любят, когда к ним попадают юные симпатичные девушки. Стекаются к ним, как рыба к наживке, даже не утруждают себя соблюдать очередность.

У меня по коже бегут мурашки. Ненавижу, когда мне угрожают. И особенно меня бесит, что это все из-за какого-то сраного пакетика клубных наркотиков. В этом городе люди пачками убивают друг друга на улицах. А он привязался ко мне, потому что кучке богатых детишек нравится ловить кайф и танцевать под дерьмовую музыку.

– И что я должна делать? – цежу я сквозь зубы. – Носить жучок и все такое? Я незнакома с настоящими преступниками. Только с кучкой идиотов, которые любят ловить кайф. И мы даже не друзья.

– Откуда взялась эта наркота?

– От Ливая Каргилла, – без колебания отвечаю я. Я не испытываю ни малейших угрызений совести, выдавая этого парня после того, как он завербовал моего брата толкать для него наркоту. – Он живет…

– Я знаю, где он живет, – прерывает меня Шульц.

– Если вы и так про него знаете, то для чего вам я?

– Чтобы подобраться к нему ближе, – отвечает полицейский. – Выяснить, где он достает товар. Разузнать имена всех продавцов и поставщиков. Доложить мне.

– Я, блин, не Пуаро! – кричу я. – Откуда мне все это знать?!

– Разберешься, – говорит Шульц без тени участия и вручает мне визитку. На обратной стороне написан его личный номер. – Запомни этот номер. Привыкай на него звонить. Теперь мы будем часто видеться.

Я подавляю стон. Я бы предпочла видеть его в последний раз. Да и Ливая тоже, раз уж на то пошло.

– А что, если я не смогу предоставить информацию? – спрашиваю я.

– Тогда ты попадешь в тюрьму, – холодно отвечает Шульц. – Как и твой брат. Не забывай, что у него в кармане тоже были таблетки. Он достаточно взрослый, чтобы его судили как совершеннолетнего.

Я сжимаю губы, чтобы не ляпнуть ничего лишнего. Я слишком зла – разумеется, мы с Виком всего лишь инструменты для офицера Шульца. Ему плевать, как это отразится на нас, главное, добавить еще одну строчку в свой отчет.

– Запомни этот номер, – повторяет Шульц.

– Я занесу его в телефонную книжку, – отвечаю я. Чтобы никогда не снимать трубку, увидев на экране твое имя.

– Отлично. У тебя найдется еще газировка? – спрашивает он, кивая головой в сторону полупустой бутылки на приемной стойке.

– Нет, – лгу я. – Закончилась.

Шульц усмехается. Он знает, что это неправда.

– Приятно было повидаться, Камилла, – говорит он. – Надо встречаться почаще.

Я стою, скрестив руки на груди, пока он не уходит.

Когда я возвращаюсь в мастерскую, папа спрашивает:

– Чего он хотел?

– Ничего, – отвечаю я. – Уточнял направление.

Папа качает головой:

– Туристы.

– Ага.

– Что ж, он хотя бы фанат «Чикаго Кабс».

– Это единственная причина, по которой я ему ответила.

Папа смеется, смех переходит в кашель, который никак не прекращается. Когда он наконец стихает, отец выглядит иссиня-бледным.

– Ты в порядке, пап? – спрашиваю я.

– Конечно, – отвечает он. – Правда, мне, пожалуй, надо немного прилечь. Если ты справишься сама с этими тормозами.

– Без проблем, – говорю я. – Я со всем разберусь.

– Спасибо, солнышко.

Он медленно поднимается по лестнице в квартиру.

Я провожаю его с тяжелым сердцем.

Неро

Когда я спускаюсь к завтраку, Грета уже напекла к кофе свежих бискотти и приготовила фритату с красным перцем, воспользовавшись железной сковородой, которая, пожалуй, даже старше ее самой.

Грета предлагает мне еду, но я хочу только кофе.

– Тогда мне больше достанется, – говорит Данте и накладывает себе вторую порцию фритаты.

Отец сидит на другом конце стола и читает газету. Должно быть, мы единственная семья, которая все еще выписывает прессу и единолично держит на плаву «Чикаго Трибюн» и «Дэйли Геральд».

– Я могу открыть их у тебя на планшете, – говорю я papa.

– Я не люблю планшеты, – упрямо отвечает он.

– Нет, любишь. Помнишь, как ты бесконечно играл в ту игру, где нужно расстреливать зомби горошком?

– Это другое, – бурчит papa. – Если ты не испачкал руки типографской краской, считай, газету ты не читал.

– Как хочешь, – отвечаю я.

Я отхлебываю кофе. Это настоящий кофе – темной обжарки, горьковато-сладкий, приготовленный в трехкамерной алюминиевой гейзерной кофеварке. Грета может сварить и капучино, и маккиато – стоит только попросить, – потому что она гребаный ангел.

На самом деле наша экономка не итальянка, но этого никогда не скажешь по тому, как она готовит отцовские любимые традиционные блюда. Грета появилась в этом доме даже раньше, чем papa женился на нашей матери. Она помогала нас всех растить. Особенно после того, как mama умерла.

Грета полновата, а в ее волосах еще остались рыжеватые пряди, напоминающие о ее безумной юности, про которую наша экономка может рассказывать бесконечно, стоит ей выпить немного лишнего. С тех пор как Аида съехала, Грета – единственная, кто вдыхает жизнь в этот дом.

Данте просто сидит за своим концом стола и поглощает завтрак, словно оголодавшая бессловесная скала. Papa не издает ни звука, если только не увидит в газете что-то шокирующее. Себастиан живет на территории университета и заглядывает домой только в выходные.

Никогда бы не подумал, что буду скучать по Аиде. Она всегда была как раздражающий мелкий щенок, тявкающий под ногами. Куда бы мы ни направлялись и что бы ни делали, она следовала за нами и влипала в неприятности.

Занятно, что Аида стала первой из нас, кто пошел под венец, учитывая, что она самая младшая. Не говоря уже о том, что она последняя девчонка, кого вообще можно представить в пышном свадебном платье.

Черт возьми, возможно, Аида так и останется единственным отпрыском Энцо Галло, вступившим в брачный союз. Хрена с два я свяжу себя такими обязательствами. Данте до сих пор не может забыть девушку, с которой когда-то встречался, – хотя брат никогда в этом не признается. А Себастиан… что ж, я теперь вообще не представляю, что он будет делать со своей жизнью.

Мой младший брат собирался играть в НБА[14]14
  НБА – Национальная баскетбольная ассоциация, профессиональная баскетбольная лига Северной Америки.


[Закрыть]. Затем Кэллам, муж Аиды, разнес его колено к хренам – тогда наши семьи еще не слишком ладили. Теперь Себ просто плывет по течению. Он продолжает терапию в надежде вернуться на площадку. Иногда присоединяется к нам с Данте, когда подворачивается дело. Этой зимой Себастиан застрелил польского гангстера. Думаю, это отразилось на нем. Одно дело – быть преступником, и совсем другое – убийцей… Когда переходишь эту черту, обратной дороги нет. Это меняет тебя навсегда.

Меня это изменило совершенно точно. Ты понимаешь, что человек может покинуть этот мир за считаные секунды. Умереть за время, достаточное, чтобы щелкнуть выключателем. Вот и все, а дальше только бесконечная пустота, как та, что предшествовала твоему появлению на свет. Вся твоя жизнь – лишь вспышка. Так какая разница, на что ее тратить? Добро, зло, милосердие, жестокость… это все – искра, которая гаснет без следа. Все существование человечества станет бессмысленным, как только Солнце расширится и сожжет планету дотла.

Я рано выучил этот урок.

Потому что я впервые убил человека, когда мне было десять.

Вот о чем я думаю, попивая свой кофе.

Papa заканчивает читать первую газету и берет следующую. Но прежде, чем начать просматривать первую полосу, он переводит взгляд на Данте.

– Какой будет наш следующий проект после того, как мы завершили строительство башни на Оук-стрит? – произносит он.

Данте накалывает на вилку последний кусок фритаты.

– Мост на Кларк-стрит нуждается в реновации, – говорит он. – Мы можем поучаствовать в тендере.

В последнее время «Галло Констракшн» берется за все более и более крупные проекты. Забавно, учитывая, что изначально итальянская мафия ударилась в строительство, только чтобы заручиться поддержкой профсоюзов. Все началось в Нью-Йорке. Десятилетиями все строительные проекты этого мегаполиса так или иначе контролировались бандитами. Мы подкупали профсоюзных лидеров, оказывали на них давление или даже ставили там своих людей. Когда тебе подвластен профсоюз, тебе подвластна вся индустрия. Можно заставить работников замедлить или остановить процесс, если тебя не устраивает размер «благотворительного взноса» от застройщика. К тому же тебе предоставляется доступ к огромным профсоюзным пенсионным фондам, которые практически не регулируются и отлично подходят для не облагаемого налогом отмывания денег или даже откровенного грабежа.

Ирония в том, что, запуская бизнес из грязных побуждений, порой ты начинаешь получать от него вполне легальный доход. Так случилось с теми донами мафии, которые переехали в Лас-Вегас: открыв казино, чтобы отмывать незаконную прибыль, они вдруг обнаружили, что игорные дома загребают больше денег, чем незаконный рэкет. Упс – ты теперь узаконенный бизнесмен.

Мало-помалу то же случилось и с «Галло Констракшн». Чикаго быстро застраивается – особенно наша часть города. «Магнифисент-Майл»[15]15
  The Magnificent Mile (англ.) – элитный коммерческий район Чикаго.


[Закрыть], Лейк-Шор-драйв[16]16
  Lake Shore Drive (англ.) – скоростная автомагистраль, проходящая вдоль береговой линии озера Мичиган и примыкающая к парковой зоне и пляжам Чикаго.


[Закрыть], торговые улицы Саут– и Вест-Сайда[17]17
  South Side, West Side (англ.) – районы Чикаго.


[Закрыть]… Только в этом году на коммерческое строительство потратят пять миллиардов.

И мы получаем с этого даже больше, чем нужно.

«Галло Констракшн» только что завершила строительство высотного здания под тысячу двести футов[18]18
  Примерно 365 м.


[Закрыть]. Papa хочет запланировать следующий проект. И у меня в кои-то веки появилась идея…

– Как насчет района Саут-Воркс? – говорю я.

– А что с ним? – спрашивает papa, глядя на меня из-под кустистых седых бровей. Его глаза темные, как у жука, и такие же проницательные, как и всегда.

– Это четыреста пятнадцать акров совершенно нетронутой земли. У него, должно быть, самый большой неиспользованный потенциал во всем этом чертовом городе.

– Ты когда-нибудь видел, как питон пытается заглотить аллигатора? – спрашивает Данте. – Даже если он сможет придушить рептилию, то подавится, пытаясь ее проглотить.

– У нас нет на это денег, – говорит отец.

– И людей, – добавляет брат.

Может, год назад дела так и обстояли, но с тех пор многое изменилось. Аида вышла замуж за Кэллама Гриффина, наследника ирландской мафии. Затем Кэллам стал олдерменом[19]19
  Член городского местного совета в США.


[Закрыть] самого богатого округа города. Ну а вишенкой на торте стало замужество младшей сестры Гриффина с главой польского «Братерства»[20]20
  Braterstwo (польск.) – братство.


[Закрыть]. Так что теперь у нас больше влияния и людей, чем когда-либо.

– Думаю, Кэла заинтересует моя идея, – говорю я.

Данте и отец обмениваются хмурыми взглядами.

Я знаю, о чем они думают. Весь наш мир перевернулся с ног на голову. Мы поколениями враждовали с Гриффинами, и вдруг, как гром среди ясного неба, случился этот союз. Пока все идет неплохо, но на свет до сих пор не появился младенец, который породнил бы наши семьи.

Данте и papa – консерваторы до мозга костей. Они и так уже сыты переменами по горло.

Так что я собираюсь сыграть на их соревновательном духе.

– Если вы не хотите этим заниматься – без проблем. Вероятно, Гриффины справятся и сами.

Данте издает вздох, больше напоминающий рокот. Словно в пещере проснулся дракон, разбуженный незваным гостем.

– Прибереги эти приемчики для девочек в баре, – рычит он. – Я понял, к чему ты ведешь.

– Четыреста пятнадцать акров, – повторяю я. – На самом берегу озера.

– По соседству с дерьмовым районом, – добавляет papa.

– Это неважно. Линкольн-парк тоже когда-то был дерьмовым районом. Теперь там живет Винс Вон[21]21
  Винс Вон – американский киноактер, сценарист и продюсер.


[Закрыть].

Papa размышляет. Я молчу, чтобы не прерывать его мысли. Не стоит мешать цемент, когда он уже затвердевает.

Наконец он кивает.

– Я назначу встречу с Гриффинами, и мы все обсудим.

Окрыленный успехом, я хватаю бискотти, макаю его в остатки кофе и направляюсь в подземный гараж.

Если бы я сравнивал себя с супергероем, я бы выбрал Бэтмена. Это моя бэт-пещера. Я мог бы проводить тут дни напролет и возиться с машинами, поднимаясь на поверхность лишь ночью, чтобы вляпаться в какую-нибудь неприятность.

Прямо сейчас я работаю над мотоциклом «Индиан-Скаут» 1930 года выпуска и автомобилями «Шелби-CSX» 1965 года и «Шевроле-Корвет» 1973 года. Еще у меня есть «Мустанг», на котором я сейчас езжу, – «Босс-302» 1970 года, золотой с черными гоночными полосами. Полностью оригинальный металл, восьмицилиндровый двигатель с механической коробкой передач, пробег всего сорок восемь тысяч миль. Виниловые сиденья я заменил на овечью кожу.

Ну и, наконец, моя любимица. У меня ушли годы, чтобы найти ее, – «Тальбо-Лаго-Гранд-Спорт». На эту малышку я потратил больше часов работы, чем на все прочие свои автомобили, вместе взятые. Это единственная моя истинная любовь. Машина, которую я не продам никогда.

Я сентиментален, только когда дело доходит до автомобилей. Лишь эти механизмы побуждают во мне желание окружить их заботой и лаской. Только с ними я могу быть спокойным и терпеливым. Когда я за рулем, я ощущаю полный покой. И даже немного счастья. Ветер обдувает мое лицо. Когда я прибавляю скорость, все кажется чистым и светлым. Я не замечаю мелкие детали – трещины, грязь и уродство. Но только до тех пор, пока не останавливаюсь.

Именно поэтому я больше всего люблю лето. Потому что могу колесить по городу весь день, не беспокоясь о том, что машину повредит снег, слякоть и соль на дороге.

Я даже не против поработать водителем Данте. Сегодня нам нужно заехать в кучу мест, чтобы выдать зарплату нашим строителям. Они все хотят наличку, потому что половина из них платит алименты и налоги, а ведь на что-то еще надо пить, делать ставки и снимать жилье. Кстати о ставках – нам нужно еще забрать рейк[22]22
  Рейк – плата, которую казино берет за игру в своем заведении.


[Закрыть] из нашего подпольного казино в отеле «Кингс-Армс».

Так что большая часть нашего дня – это нудная бизнес-рутина. Я скучаю по выбросу адреналина, который ощущаешь, выходя на настоящее дело.

Когда мне было пятнадцать, а Данте – двадцать один, мы вместе творили самую разную дичь. Грабили бронированные грузовики и пару раз даже банки. Затем ни с того ни с сего он подписал контракт на службу в армии и провел следующие семь лет в Ираке. Вернувшись, он стал совсем другим человеком. Он мало говорит. Не выносит шуток. И растерял весь свой дух авантюризма.

Закончив с делами, мы заезжаем на обед в «Коко-Раццо», а потом Данте отправляется на встречу с нашими прорабами. Меня это нисколько не интересует, так что я высаживаю его и намереваюсь отправиться домой и заняться своим «Мустангом». С тех пор как я усилил двигатель, он чертовски перегревается. Сегодняшняя жара под сто градусов по Фаренгейту[23]23
  100 °F – примерно 38 °C.


[Закрыть] и Данте, возвышающийся на пассажирском сиденье, как 250-фунтовый[24]24
  Примерно 113 кг.


[Закрыть] кусок гранита, тоже дают немалую нагрузку движку.

Даже несмотря на то, что я еду домой медленно, показатели поднимаются все выше и выше, и машина напрягается, даже чтобы подняться на крошечный холмик. Черт. Эдак я могу и не доехать.

Проезжая по Уэллс-стрит, я замечают потрепанную вывеску «Аксель-Авто». Поддавшись порыву, я кручу руль влево и сворачиваю за угол здания, чтобы подъехать к автосервису.

Я давненько здесь не бывал. Раньше я заказывал у Акселя Риверы запчасти для машин – до того, как в интернете стало можно купить что угодно. Еще он чинил машины моего отца, пока я не наловчился делать это сам.

Я ожидаю увидеть в мастерской Акселя, словно прошедших лет и не бывало.

Однако я вижу куда более стройную фигуру, склонившуюся над капотом «Аккорда». Камилла воюет с чем-то в двигателе. Поборовшись с неким предметом, она наконец выдергивает его и выпрямляется, после чего кладет кепку на ближайшую скамейку и вытирает потный лоб тыльной стороной ладони. Решив, по-видимому, что этого недостаточно, она снимает футболку и использует ее как полотенце, обтирая лицо, шею и грудь.

Теперь на ней лишь простой хлопковый лифчик, мокрый от пота. Я удивлен тому, какая спортивная у нее фигура: стройные и сильные руки, рельефный пресс. Да и выше природа ее не обделила, о чем я не догадывался: влажная ткань бюстгальтера обтягивает полные, мягкие груди. Ривера всегда одевается как пацан. Оказывается, под всеми этими грязными шмотками скрывается самая настоящая девушка.

Я прочищаю горло. Камилла подскакивает, как испуганная кошка. Увидев, кто перед ней, она бросает на меня сердитый взгляд и натягивает футболку обратно.

– Здесь тебе не пип-шоу[25]25
  Пип-шоу – представление, где посетитель опускает в автомат жетон, чтобы посмотреть из небольшого окошка в специальной кабине на раздетую женщину.


[Закрыть], – резко бросает она. – «Экзотика» в двенадцати кварталах отсюда.

– «Экзотика» сгорела, – сообщаю ей я.

Вообще-то это я сжег стрип-клуб, когда был на ножах с его хозяином. Это был мой первый опыт поджога, и я испытывал охренительное удовлетворение, глядя на то, как пламя, словно живое существо, словно демон, вызванный из ада, с ревом взмывает вверх. Я могу понять, почему людей это затягивает.