Текст книги "Когда исчезли голуби"

Часть вторая

Наша основная задача – выявить попытки зарубежных фашистских группировок реабилитировать гитлеровских оккупантов и их приспешников.

Эстонское государство и народ в Великой Отечественной войне. Таллин, 1964

1963
Таллин
Эстонская ССР, Советский Союз

Потолок скрипел от шагов. Скрип доносился оттуда, где этажом выше стоял комод, от комода к окну, от окна к шкафу, от шкафа снова к комоду. Глаза товарища Партса бродили по потолку, напряженные от сухости, не моргая. Время от времени было слышно, как жена садилась на стул, ножка стула царапала пол, звук отражался на лбу Партса. Он сжимал пальцами влажные виски и стучащие под ними вены, но каблучки жены не останавливались, а продолжали шагать на месте, стук проникал сквозь деревянные половицы, въедался в толстую коричневую краску, множился в штукатурке потолка и разбегался по трещинам, образуя невыносимую какофонию, которая мешала Партсу приступить к работе.

Маятник часов пробил одиннадцать, пружины кровати в спальне заскрипели, это длилось с минуту. Потом тишина.

Товарищ Партс прислушался. Потолочное перекрытие больше не прогибалось, его край у стены над плинтусом оставался неподвижным, еле заметное дрожание люстры прекратилось.

Было по-прежнему тихо.

Этого момента Партс ждал весь день, ждал неистово, время от времени вздрагивая от нетерпения. К ожиданию примешивалось возбуждение, все внутри бушевало, такое с ним случалось теперь все реже и реже.

Пишущая машинка стояла в полной боеготовности. Свет люстры мягко отражался в ее металлических деталях, клавиши сверкали. Товарищ Партс поправил шерстяную кофту, расслабил запястья и округлил кисти, словно бы готовился дать концерт, за билеты на который шла драка. Книга станет шедевром, все образуется. И все же Партсу приходилось признать, что в момент, когда он садился за письменный стол, ворот рубашки всегда сдавливал шею, словно был на размер меньше, чем нужно.

В машинке лежал недописанный вчера лист с подложенной копиркой. Запястья уже поднялись, готовые опуститься на клавиатуру, но, подумав, он отвел руки и положил их на отутюженные штаны. Взгляд застыл на напечатанных на бумаге словах, Партс прочитал их несколько раз, проговаривая себе под нос, взвешивая и смакуя, и наконец одобрил. Повествование все еще казалось свежим, давление ворота на шею немного ослабло. Воодушевившись, он выхватил первую страницу рукописи, вышел на середину комнаты, вообразил себя стоящим перед публикой и медленно прочитал первый абзац:

На какие чудовищные злодеяния оказались способны эстонские приспешники оккупантов! На страницах этого исследования мы раскроем фашистские заговоры и расскажем о леденящих кровь убийствах. Здесь вы найдете доказательства зверских пыток, которые использовали гитлеровцы, прибегая к ним с удовольствием и без тени сомнения. Эта книга – воззвание к справедливости. Мы перевернули каждый камень, чтобы раскрыть преступления против советских граждан.

Товарищ Партс с трудом перевел дыхание, дойдя до конца абзаца. Дыхание перехватывало и от самого текста, и Партс счел это хорошим знаком. Начало – всегда самое важное, оно должно быть выразительным и захватывающим. Здесь было и то и другое, к тому же оно полностью соответствовало указаниям Конторы. Книга должна была заметно выделяться на фоне других произведений, затрагивающих тему гитлеровской оккупации. У него было три года – именно столько времени Контора выделила ему на проведение исследования и написание книги. Это был исключительный жест доверия, ему даже выделили новую “Оптиму”, которую он увез домой и поставил на письменный стол, правда, теперь уже речь шла не о контрпропагандистской брошюре и не о молодежных текстах о дружбе народов, даже не о поучительной сказке для детей, речь шла о произведении, которое перевернет мир: великую Родину и Запад. И его начало должно было быть решительным.

Мысль принадлежала товарищу Поркову, а товарищ Порков был практичным человеком, именно поэтому он любил книги и активно использовал их в работе. Он считал, что, покупая книгу, читатели оплачивают расходы на проведение операции. По той же самой причине Порков любил и кинематограф, но фильмы не относились к ведомству Поркова, тогда как художественное слово относилось, и надо признать, слова Поркова согревали Партса в моменты отчаяния, хотя он прекрасно знал, что Порков льстит ему, но именно капитан Порков порекомендовал Партса для выполнения задания, так как не знал никого, кто был бы более красноречив, чем Партс.

Сам момент объявления задания был исключительным. Во время одной из еженедельных встреч они сидели на конспиративной квартире и обсуждали корреспондентскую сеть Партса. Партс даже не догадывался, что Порков имеет на него совершенно иные планы. Что Москва уже рассмотрела личное дело Партса и одобрила выбор. Что через мгновение его приоритетом будет не обширная переписка с Западом, а нечто совсем иное. Неожиданно товарищ Порков сказал, что настал подходящий момент. Когда Партс в замешательстве попросил уточнить, что он имеет в виду, тот ответил:

– А то, что вы, товарищ Партс, станете писателем.

Он получит внушительный аванс, три тысячи рублей. Половина из них уйдет Поркову, так как он проделал часть работы и подобрал материал, на основе которого надо было написать книгу. Все эти документы лежали теперь под замком в шкафу у Партса: две сумки книг о гитлеровской оккупации, в том числе изданные на Западе и не предназначенные для глаз советских граждан. Партс бегло ознакомился с ними и сделал соответствующие выводы как о предоставленном материале, так и о рекомендациях к написанию. Будущая книга должна показать, что Советский Союз крайне заинтересован в расследовании гитлеровских преступлений, даже больше, чем западные страны. Так как упор делался именно на это, было очевидно, что в западных странах на дело смотрят иначе. Словосочетание “Советский Союз” следовало как можно чаще сопровождать эпитетами “справедливый” и “демократичный”, а на Западе этого не делали.

Еще один важный момент – эстонские эмигранты, большая часть материалов, переданных Партсу, принадлежала перу активных и влиятельных беженцев. Очевидно, Политбюро беспокоили их громогласные антисоветские высказывания и дискредитация родины. А поскольку Москва была обеспокоена, на местах приступили к действиям, пришло время симметричного контрудара. Даже сам Партс не придумал бы лучше – выставить эмигрантов в невыгодном свете, что подорвет доверие к ним западных стран. Как только фашистские настроения эстонских националистов будут озвучены, Советский Союз получит всех предателей обратно на блюдечке, ни одна западная страна не станет защищать гитлеровцев, преступники должны предстать перед судом. Никто больше не будет слушать призывы и высказывания эстонских эмигрантов, никто не будет публично поддерживать их, так как это означало бы поддержку фашизма, а Национальный комитет Эстонии признают тайным обществом фашистских приспешников. Доказательств даже не требуется, подозрений вполне достаточно. Только намек, только шепот.

– Конечно, ваш собственный опыт придаст книге дополнительную достоверность, – добавил Порков, объявив Партсу о его новом задании. Они никогда раньше не разговаривали о прошлом Партса, но Партс намек понял, не было смысла скрывать причины, по которым он оказался в лагере в Сибири. Теперь эти же причины обернулись заслугами – каждый миг, проведенный на острове Стаффан, был ему на пользу, свидетельствовал о его осведомленности. – Мы никогда не смогли бы так успешно уничтожить этих националистских выродков без вашей помощи. Такое не забывается, товарищ Партс, – сказал Порков.

Партс сглотнул. Хотя Порков тем самым дал понять, что с ним можно спокойно говорить на эти темы, Партсу не хотелось обсуждать этот этап своего прошлого, поскольку он его все-таки компрометировал. Поркову же хотелось продолжить, и Партсу пришлось растянуть губы в улыбке.

– Могу сказать по секрету, что Комитет государственной безопасности ни от кого не получал столь полных сведений, все эти связные, английские шпионы, лесные бандиты, адреса… Огромная работа, товарищ Партс. Без вас путь бегства фашиста Линнаса на Запад остался бы нераскрытым, не говоря уже обо всех тех предателях, что помогали эстонским эмигрантам. Вы помогли их выявить.

Партс чувствовал себя голым. Порков говорил все это для того, чтобы показать, как много он знает о Партсе. Конечно знает, Партс и не думал иначе, но проговаривание этого вслух было демонстрацией власти. Метод был ему знаком. Партс заставил свою руку спокойно лежать на месте, хотя ей хотелось подняться и проверить, на месте ли паспорт. Он заставил ноги не двигаться, смотрел прямо на Поркова и улыбался.

– В ходе работы на антифашистском фронте я близко познакомился с деятельностью эстонских националистов, могу сказать, что хорошо разбираюсь в ней. Я бы даже осмелился назвать себя специалистом в этом вопросе.

Книга должна выйти в издательстве “Ээсти Раамат”. Порков позаботится о том, чтобы все прошло гладко. Партс может уже готовиться к подписанию договора с издательством, торжественный момент, шампанское и торт “Наполеон”, и гвоздики для жены. А потом будут переводы, много. Премии. Огромные тиражи. Его будут приглашать на все антифашистские мероприятия.

Он сможет оставить работу охранником на фабрике “Норма”. Авансов и коричневых конвертов от Конторы вполне хватит на жизнь.

В его дом проведут газ.

Партс просто не мог поверить своему счастью.

Проблема заключалась только в условиях для работы, дома покоя не было. Товарищ Партс попытался намекнуть на отдельный кабинет, но вопрос пока не решился, а жене о характере работы рассказывать нельзя, даже в надежде на то, что это успокоит слегка ее нервы. Партс вернулся за рабочий стол и расстегнул пуговицы воротника. Пора было приниматься за работу, Порков уже ждал первых пробных глав, на кону стояло так много – вся оставшаяся жизнь.

1963
Таллин
Эстонская ССР, Советский Союз

Холод, гуляющий по подвалу дома на Пагари, охватывал уже на улице, за сотни метров до входной железной двери. Товарищ Партс помнил этот особый холод еще со времен своей молодости, советских лет, предшествовавших приходу немцев. Он приходил в этот дом на встречу со своим тогдашним коллегой по НКВД Эрвином Виксом. Викс вышел из двери, ведущей в подвал, в ту минуту, когда Партс остановился стряхнуть дождевую воду с пальто. На манжетах Викса виднелись капли крови, от ботинок на белом полу остались кровавые следы. О находящейся в подвале барокамере ходили в народе разные слухи. Партс считал, что холод – это самое страшное, из подземных помещений всегда несло холодом, и холод этот сдувал прочь храбрость, с которой он шагал по улице до прихода в дом на Пагари. Здание Комитета госбезопасности десятилетиями так действовало на людей. Такого холодного ветра не было больше нигде, он проникал в лифт и на верхние этажи, дул прямо сквозь паркет и лишал Партса столь тщательно выработанной уверенности, едва он переступал порог кабинета товарища Поркова. Партс чувствовал паркетины сквозь подошвы ботинок, ощущал каждое волокно. Словно на нем снова были ботинки его молодости, с металлическими носами и такой протертой подошвой, что песок щекотал пальцы.

Порков приветливо улыбался, сидя за столом под портретами руководителей партии и опираясь локтем о картонную папку, которую он перед этим нарочито медленно закрыл, так что Партс успел заметить свою фотографию, мелькнувшую внутри. Они вместе полюбовались восхитительным видом на улицу Лай, открывающимся из окна кабинета Поркова, даже море было видно, и башня церкви Святого Олафа, которая так нравилась Поркову. Партс прищурился: отсюда, с Пагари, провод, ведущий к башне церкви, был едва заметен. На какое-то мгновение он даже подумал, а что, если у него когда-нибудь тоже будет такой кабинет, свой отдел, проходя по коридорам которого чувствовалось бы, что идешь по коридорам власти, а из подвала веяло бы холодом уже на других, не на него. Он позволил бы сотрудникам ездить только на старом лифте для обслуживающего персонала, а сам бы всегда пользовался главным лифтом, у него были бы ключи от всех кабинетов, от центра информации, видеоархива и подвалов. Каждое полученное в ночи по стрекочущему телетайпу сообщение было бы для него. Жизни всех граждан. Каждый телефонный разговор. Каждое письмо. Каждое движение. Каждая связь. Каждая карьера. Каждая судьба.

Штанины его колыхались от сквозняка, Порков откашлялся. Партс выпрямился, расправил плечи. Приглашение в светлый кабинет Поркова было знаком особого уважения, следовало вести себя соответственно, сдержанно. Хрустальный графин блестел в последних лучах заходящего солнца. Порков налил водки в чешские стаканы, включил люстру молочного цвета и сказал, что он очень доволен. Партс сглотнул – с его первыми главами ознакомились, Порков был в хорошем настроении, мед его хвалебных речей ввел Партса в некое вязкое состояние, в котором он то молча краснел, то пытался пробормотать что-то в ответ.

Опрокинув стакан, Партс ущипнул себя за руку и опомнился, ему еще предстояло поговорить о деле. Он уже много раз по дороге домой как бы невзначай проходил мимо здания на Пярнуском шоссе 10, рассматривал окна верхних этажей и испытывал страстное желание войти внутрь, рассказать о рукописи работникам Главлита, чтобы они поняли всю важность проекта. Но это только мечты, на самом деле он никогда этого не сделает, никогда не увидит воочию работников Главлита, которых надлежит убедить. Вместо этого ему надо попасть на разговор в издательство, расположенное в том же здании, и хорошо бы побыстрее получить деньги, но всему свое время, и об авансе лучше поговорить позже. Прежде всего нужно, чтобы Порков был доволен, надо добиться доверия. Не стоит портить прекрасное расположение духа товарища капитана, иначе он может счесть неуместной просьбу о расширении архивных материалов исследования.

Порков был в ударе, полбутылки беленькой было уже выпито, он вновь наполнил стаканы, и разговор заструился куда оживленнее. Сначала Порков, казалось, не понял витиеватой просьбы Партса, во взгляде промелькнуло некое удивление, столь пронзительное, что Партс догадался: Порков преувеличивает свое опьянение, как и сам Партс. И все же на опьянение можно было списать некую развязность поведения, и, держа это в голове, Партс решил высказать свою просьбу напрямую. Одновременно он позволил выражению лица сломаться, стал бормотать, что наверняка найдет в архивах дополнительные сведения о фашистских выродках, сможет идентифицировать их. Порков засмеялся, шлепнул Партса по спине и сказал: посмотрим, выпьем еще по одной и посмотрим. Наливая водку в стаканы, Порков снова взглянул на него, и Партс потер глаза, расслабил спину до пьяной мягкости, сделал вид, будто, ставя стакан, чуть не промахнулся мимо стола, и усилием воли сдержал правую руку, которой чуть не смахнул с плеча перхоть.

– Но вам и так предоставлено много материала для работы над книгой, его должно хватить. У нас есть указания, товарищ Партс.

Партс поспешил поблагодарить за предоставленный материал и добавил:

– Но я уверен, что в Москве товарища капитана будут считать героем, если результат превзойдет ожидания.

Эти слова заставили Поркова остановиться перед Партсом.

– Конечно, вы можете обнаружить в документах нечто такое, что другие не заметили.

– Именно. Я сам был свидетелем преступлений, совершенных фашистскими выродками, и погиб бы, если бы советские войска не освободили лагерь Клоога. Я посвятил всю свою жизнь сохранению памяти о героических действиях Красной армии и выявлению преступлений гитлеровской чумы. Я мог бы опознать даже охранников. Многие из них были эстонскими националистами, а впоследствии стали бандитами.

Порков вновь рассмеялся, капли слюны брызнули на стакан Партса, и Партс присоединился к сдобренному выпивкой хохоту в знак взаимопонимания. Любой человек на месте товарища капитана желал бы более высокого положения, а дела у Поркова шли очень хорошо. Сможет ли он устоять перед выложенной золотом дорогой, ведущей в Москву? В последние годы появилось так много книг о фашистских преступлениях, так много их разошлось за границей, что Партс знал, насколько важна эта тема. По какой-то причине Политбюро делало упор именно на этой деятельности в Эстонии, что привело к появлению конкуренции.

Порков опять наполнил стаканы.

– Я устраиваю небольшой праздник у себя на даче. Приезжайте вместе с женой. Хочу познакомиться с ней. Нам стоит всерьез задуматься о вашем будущем. Эстонцы скрывают националистов, не понимают, насколько они опасны. Это нравственная проблема, надо поднять нравственные идеалы нации, и у вас явный талант к этому.

Живот товарища Партса скрутило уже в автобусе. Неприятное чувство было связано не с водкой, выпитой в кабинете, а с возвращением домой и неожиданным приглашением Поркова. Товарищ капитан отнесся благосклонно к просьбе Партса, но сохранит ли он свое хорошее расположение, если Партс откажется от визита? Из окон доносился вечерний звон посуды, ярко освещенные кухни навевали тоску. В третьем по счету доме по средам варили суп с фрикадельками, а по четвергам молочный с вермишелью для детей, а для мужчин жарили мясо. Варили варенье. Партса ждали дома ледяная плита и кастрюля с картошкой в холодной воде – все, что осталось от соусов и котлет первых лет семейной жизни после возвращения Партса из Сибири. Урожая ягод с кустов во дворе ждать не приходилось – жена ни разу не удобрила землю под ними золой.

Однако у ворот Партса поджидало удивительное зрелище: ветер теребил развешенные на веревке простыни. Залюбовавшись на поднимаемые холодным порывом белые волны, Партс на мгновение остановился, он уже давно не видел ничего подобного, хотя в столь позднее время белье стоило бы перенести в дом. Но жена занималась стиркой, дома! Его вдруг перестала раздражать странная привычка жены сушить нижнее белье под простынями и то, что утром ванна была пустой, а замачивание на несколько часов в “Ферменте” никак не могло гарантировать хорошего результата, и даже то, что скоро снова начнется нытье про стирку в прачечной, хотя Партс прекрасно знал, как они там стирают; простыни же были подшиты мамиными кружевами. Но это все мелочи, главное, что ситуация уже не столь безнадежна и, возможно, произошел поворот к лучшему. И может, они даже смогут принять приглашение Поркова.

Партс приблизился к входной двери. Ференц Лист струился с проигрывателя жены, проникал во двор, на крыльцо и перила и затрепетал, переходя в руку Партса, как только тот схватился за них, поднимаясь по ступенькам. Надежда и страх, что его ожидания не оправдаются, боролись в его голове, когда он достал из кармана ключи, открыл дверь и переступил через порог, не зажигая света в прихожей. Из гостиной доносился вой, сквозь стекло двери, ведущей в комнату, струился свет. Вой то стихал, то нарастал, время от времени к нему примешивались слова. Все это время Партс надеялся, что дверь гостиной отворится и навстречу ему выйдет жена всего лишь немного навеселе, но разочарование уже выползало наружу, словно гниль из луковицы; искра надежды, загоревшаяся в нем при виде белья во дворе, погасла в полной окурков пепельнице на телефонном столике. Партс поставил портфель из натуральной кожи около трюмо, повесил пальто на вешалку и переобулся в домашние тапочки; только после этого он осмелился приоткрыть дверь гостиной и вступить на территорию жены.

Жена бродила взад и вперед в свете оранжевой лампы, подол ее платья задрался до пояса, кружева нижней юбки испачкались, оплывшее лицо закрывали растрепанные волосы. Зажженная сигарета дымила в пепельнице красным глазом, “Белый аист” был наполовину выпит, под столом собралась целая гора мокрых полосатых мужских носовых платков. Партс тихо прикрыл дверь и прошел на кухню. Его шаги были тяжелы, простыням придется подождать на улице. Удачно прошедшая встреча в доме на улице Пагари ввела его в состояние идиотской обнадеженности. Он просто надеялся, очень сильно надеялся, что они могли бы пойти на вечер вместе, как муж и жена. Какой же он дурак!

Несколько лет назад все было иначе. В Сибири Партс получил письмо от матери, она писала, что невестка в порядке и под присмотром. Сообщение о здоровье жены не всколыхнуло в нем никаких чувств, хотя это было первое известие о ней за долгие годы. Он не знал, чем она занималась до отступления немцев. Сам он довольно скоро предстал перед судом и был отправлен в Сибирь, а там мысли о жене были далеко не главными; когда же он наконец отправился в обратный путь, в Эстонию, было приятно думать, что у него есть дом, куда он может вернуться. Мамы и Леониды уже не было на свете, так же как и его родной матери Альвийне, в доме Армов жили теперь чужие люди, никого больше не осталось. Жена нашлась в Валге, в маленькой, но уютной комнатке, воздух которой портила вонь из единственного на всю коммуналку клозета, расположенного за соседней дверью. Сама по себе комнатка была вполне приличной, жена – в здравом уме, опрятная, – медленно кивнула, когда он стал объяснять, что если кто-то спросит о сибирской ссылке мужа, то ей надо помнить, что его осудили за контрреволюционную деятельность и за доверие к третьей стороне – англичанам – и что он получил десять лет за то, что призывал эстонцев объединиться после ухода немцев, а также за школу разведчиков на острове Стаффан; жена могла бы рассказать об этом другим вернувшимся из Сибири и помнила бы о судьбе своего брата.

Жена ничего не спрашивала, пожалуй, она и сама хотела безопасно передвигаться после захода солнца, а потому поняла, что самое важное в данный момент – это то, что Парст эстонец. Времена были не самыми лучшими для тех, кто некогда выбрал или кого подозревали в выборе иных сторон, кроме эстонской, в Конторе же приверженцев Эстонии не любили. К счастью, лагеря изменили лицо Партса до неузнаваемости, хотя с прежними сослуживцами он вряд ли столкнется – все они давно ликвидированы. Начало новой жизни было совсем неплохим. Спальня никогда не была для них с женой ни местом общего отдыха, ни ареной страсти, они научились делить постель, их холодность позволяла простыням оставаться свежими даже в самые жаркие дни, они стали товарищами, если даже не друзьями. Партс не жаловался на новое место жительства, не спрашивал, почему жена переехала сюда из Талина. Вернувшемуся из Сибири не стоило даже мечтать о чем-то лучшем, разрешение на переезд в столицу ему все равно никогда не выдадут. Надо было тихо сидеть в сторонке, позволить времени еще больше состарить его щеки, дать образоваться ямочкам на носу от ношения очков, выстроить новую внешность. Ошибок больше не будет.

Партс уже прожил в Валге некоторое время, когда по дороге домой ему вдруг повстречался незнакомый мужчина. Партс сразу понял, в чем дело. Распоряжения были очень простыми: надо втереться в доверие к тем работникам комбината, которые вернулись из Сибири, и доложить органам о настроениях возвращенцев и их антисоветских высказываниях, оценить, способны ли они на организацию саботажа, и следить за реакциями на получение писем из-за границы. Он справился на отлично, и его сочли подходящей кандидатурой для ведения переписки от лица человека, который приходил к нему по вечерам. Партс догадался, что его талант подделывать почерки уже известен людям в Конторе. Позднее он узнал, что специалисты по графике и почерку из Комитета госбезопасности даже завидовали ему.

Благодаря своим способностям Партс продолжал работать с эмигрантами. Для пущей убедительности он сфабриковал фотографии, на которых добавил себе медаль Лайдонера и сочинил красивое описание того, как генерал Лайдонер собственноручно наградил его этой медалью. Контора была довольна языком и тщательно продуманными фразами Партса. Излишней остроты и проклятий в адрес советской системы Партс избегал, потому что лишь самые закоренелые западные придурки способны были поверить, что письма, полные угроз и критических оценок, могли попасть за границу без благословения Конторы и почтовой цензуры.

Буквально через две недели он получил ответ на письмо, составленное согласно рекомендациям и отправленное Виллему в Стокгольм. Они вместе учились в Тарту, и Виллем очень обрадовался весточке с родины. Контора завела на Виллема дело, отдел ПК ускорил отправку писем матери Виллема в Швецию, и спустя месяц Партс уже ехал по заданию отдела в Тарту, чтобы наладить контакт с матерью Виллема. В течение двух месяцев Партс собрал достаточно доказательств того, что Виллем входит в круг американской шпионской сети, и получил за это поощрение: ему разрешили переехать с женой в Таллин. Он устроился работать на фабрику “Норма”, жена получила место дежурной на вокзале, где у ее был собственный стул на перроне поездов дальнего следования. У них наконец-то появилось место для раскладного дивана, и жена каждый вечер раздвигала для него диван в гостиной. Разве можно после такого успеха привести жену на вечер к Поркову, чтобы она там напилась? Нельзя. Они не смогут туда пойти. Партс так и не попробует подаваемую на вечере у Поркова белугу.

Поворотным моментом в их прохладной, спокойной семейной жизни стал судебный процесс по делу Айна-Эрвина Мере, проходивший два года назад. Партс был приглашен в качестве свидетеля фашистских преступлений и отлично справился: старательно отучился на курсах для свидетелей, организованных на улице Манеези, искусно использовал на суде все приемы, которым там научился, обвинял подсудимого со знанием дела и в то же время был страшно рад, что Англия отказалась выдать Мере Советскому Союзу: личная встреча с майором была бы слишком мучительной. Свидетельство Партса транслировалось по радио, об очевидце страшных расправ в лагере Клоога писали все газеты, его даже пригласили выступить в детском саду, где засыпали цветами. Вспышки фотокамер то и дело щелкали, а в радиопередаче об этом визите воспитательницы плакали, а дети громко пели.

Контора была довольна, жена – нет. Перемены были радикальными: жена стала пропускать работу, перестала за собой следить, запах алкоголя впитался в обои, красота ее поблекла, кожа стала серой, как пепел бомбардировок на женских волосах. Партс слышал от людей, что от жены несет водкой даже на службе, что однажды она упала со своего стула на перроне. В иные дни она вставала и бодро принималась за домашние дела – например, сегодняшняя стирка, – но после первого стакана забывала закрыть кран или открыть печные вьюшки, и вода из ванны текла через край. Теперь Партс проверял вьюшки по нескольку раз на дню и все время принюхивался, не пахнет ли газом.

Приговоры Карлу Линнасу и Эрвину Виксу подлили масла в огонь, и случайные срывы стали обычным делом. Партс хорошо помнил, как застал жену за чтением книги Эрвина Мартинсона о судебном процессе над Линнасом и Виксом с дрожащими руками и темной от сигарет струйкой слюны в углу рта. Она горестно вздыхала, и каждый такой вздох делал без того напряженную атмосферу в доме еще тяжелее. Партс выхватил книгу и запер ее в шкафу в кабинете. Голос жены был полон ужаса: знает ли он, какое место он займет на следующем процессе, знает ли он, куда все это приведет, что с ними будет?

После суда над Мере жена обезумела, с Партсом же происходил обратный процесс. Судебное заседание в Доме офицеров стало началом нового периода в его жизни, и он ухватился за представившуюся возможность, провернув все с выгодой для себя. Карьера свидетеля, жертвы и живого очевидца гитлеровских убийств уже сама по себе гарантировала безопасное будущее. Скорее всего, его станут приглашать и на другие процессы, даже, может быть, за границу, он востребован. Почему жена не понимает этого?

Предложение написать книгу открывало новые горизонты, великолепные перспективы. Если повезет, он сможет получить доступ к сведениям, использование которых правильным образом станет гарантией беспечной жизни, отпусков на Черном море и пропуском в специализированные магазины.

За процессом над Линнасом и Виксом последует бесчисленное количество аналогичных представлений, в этом Партс был совершенно уверен. Они уже шли, и новые готовились в других регионах, в Латвии, Литве, на Украине, в Болгарии. Просчеты, давшие себя знать в ходе процесса над Линнасом и расцененные как трудности первых шагов, больше не повторятся. “Социалистическая Законность” объявила результаты суда на Линнасом и его товарищами уже в конце 1961-го, хотя сам суд начался только на следующий год. Партсу это казалось абсурдным, но он воздерживался от комментариев и усмешек, когда об этом заходил разговор в обществе. В целом продвижение Конторы в этом вопросе было вполне заметным, разрабатывались новые методики, технический отдел стремительно развивался, а сеть агентов расширялась. Людям нужны были новые книги на актуальную тему. Партс радовался, что так удачно вписался в один из самых интересных поворотов в деятельности Конторы.

Если ему удастся и в дальнейшем удовлетворять запросы Конторы, настроение которой менялось так же, как у его жены, кто знает, может, настанет тот день, когда товарищ Партс непринужденно зайдет в ближайшее фотоателье и попросит сделать фотографию для загранпаспорта, именно так, и произнесет это таким тоном, будто это вполне обычное дело, будто он всегда был “выездной”, примерный гражданин Советского Союза, у которого есть право выехать за рубеж. Некоторые коллеги и знакомые, которых он даже не помнил, будут просить его привезти журналы про секс или хотя бы игральные карты с изображением голых женщин. В глазах у Партса мелькнуло лицо круглощекой девушки-гида из “Интуриста”, у которой были контакты на Западе и через которую в страну регулярно попадали несколько плотно привязанных к животу журналов. Игра продолжалась уже довольно долго, но, несмотря на это, девушку никогда не обыскивали: Конторе тоже нужны были журналы.

Книга Партса не успеет выйти к юбилейным торжествам будущего года, когда все будут отмечать двадцатилетие освобождения Талина из лап немецко-фашистских захватчиков, но в ходе празднования товарищ Партс, писатель и свидетель нацистских преступлений, станет одним из героев, одариваемых цветами. Возможно, общество филателистов Талина будет любоваться его чертами на марках и конвертах. Ему больше не надо будет вести бесконечную переписку и поддерживать ненужные связи, не надо часами возиться с письмами, поддельными и настоящими, чтобы провести “профилактику”, дезинформировать, прозондировать. С вербовкой репатриированных эмигрантов будет покончено. Контора поймет его потребность в собственном кабинете, журнал Cross & Cockade и другие западные газеты будут умолять его написать статьи о советских пилотах. Переписку он продолжит только с теми, кто захочет обменяться мнениями с заслуженным советским писателем или поговорить о его особом интересе – советских летчиках. Работа на фабрике и настроения эстонских беженцев останутся в прошлом, хотя бы потому что в их глазах он уже будет скомпрометирован. Он станет новым человеком, у него начнется новая жизнь.