Текст книги "Красная верёвка. Рассказы"

Мизантропия

Я – интеллектуал. Можно даже сказать, Личность, стоящая на очень высокой ступени духовного развития. Вот почему, приходя обедать в нашу тесную, чистенькую, но не слишком уютную столовую, я стараюсь сесть таким образом, чтобы как можно меньше народу могло видеть моё лицо.

Нет, дело даже не в том, что я боюсь, что кто-то из знакомых поспешит составить мне компанию, полагая – по привычкам менее развитых, – что совершает величайшее для меня благодеяние. А я терпеть не могу, когда кто-то нарушает интимность моего уединения «Я и Еда». А уж если он при этом ещё и трындит… Нет, это ещё не самое страшное, хотя и это тоже. Недавно вот подсели ко мне двое: «Ой, здрасьте-здрасьте! Ну, как вы там?..» Да замечательно. «Не скучаете без нас?..» Нет, вашу так-то, не скучаю. За десять лет столько вас прошло перед моими глазами, что вы все для меня – на одно лицо. А если уж совсем честно, то сейчас я не сразу и сообразил, кто вы, собственно, такие-то.

Ну, вслух, конечно, я всего этого не сказал. Всё-таки я – высокоразвитая Личность, интеллектуал и т. д. Ответил в таком духе: ну, вы понимаааааете… За годы и годы я привык относиться к этой текучести по-филосооооофски… А поначалу-то, конечно, переживаааал… Так я им исповедался и все остались довольны. Хе-хе.

Но это ещё не худший вариант. Незнакомых соседей по столу я терплю ещё меньше. Притом тут такое дело… Недавно я обнаружил за собой штуку. Чёрт-те знает с каких пор я начал оценивать людей по их внешним данным! Даже не то что оценивать, а относиться к ним исходя из этого… Главное, сам я вовсе не хочу, чтобы со мной так поступали! – но поделать ничего не могу.

Нет, конечно, если кто-то вдруг цепляет меня своими достижениями в области ума, таланта или доброты, то да. Но их так мало… А при прочих равных… Помню, как-то пришёл на работу невыспавшийся, злой, да ещё плюс чисто физический дискомфорт, присущий моей профессии. Смотрю на людей и думаю: блин… Что ж такое-то… Мало того, что вы все такие скучные, неинтересные, двух слов связать не можете – так ещё и уроды… Не радуете мозг, так порадуйте хоть глаз… Нет… не радуют… Так я сидел и накручивал себя, и не знаю, чем бы это всё закончилось – заболел бы, наверное, – если бы не открылась дверь и в помещение не вошла симпатичная блондинка в коротком платьице – Даша. Это немного примирило меня с миром. Отлегло немного.

Так вот, о чём бишь я… Да. Столовая. В ней всё работает с точностью до наоборот. Некрасивые, закомплексованные, материально необеспеченные соратники по поглощению пищи действуют на мой аппетит куда благотворнее своих припонтованных товарищей. Это легко объяснимо: такие обычно знают своё место и не занимают больше пространства, чем это полагается подсевшему за мой столик, и даже могут создать относительный комфорт.

Ну, хотя бы одно качество тут обязательно: или некрасивая или бедная. Девушка. Ибо мужчина – скупое немногословное, тупо работающее жвалами существо, приходящее в столовую чисто набить утробу, – для нашего заведения вообще редкостная и почти непозволительная роскошь. Поэтому я даже не беру её в расчёт.

Недавно вот сижу, трапезую, как всегда молясь про себя, чтоб никто не вторгся, не испортил аппетит… Как бы не так. Не успел я перейти от мясного к гарниру, как подсаживаются напротив две, как мне с досады показалось, лахудры с комплексными обедами. Всё, думаю, насладился комфортом. Но, пока я скрежетал зубами, они продолжили начатый где-то вне столовой диалог и одна пожаловалась другой:

– Что-то мне все говорят, что я сутулюсь. Это правда? Сильно сутулюсь, да?

Хоть спрашивали и не меня, я невольно поднял глаза от тарелки, чтобы вынести самостоятельный вердикт. Но не смог – девушка откинулась на спинку стула и оценить степень её сутулости не представлялось возможным. Зато я увидел главное: обе оккупантки (которых я до того видел лишь периферическим зрением) в высшей степени нескладны, долговязы, нелепо одеты и накрашены, с нечистой кожей топорно сляпанных лиц.

Настроение моё, было испорченное, воспряло в один миг! Я уже не был тем бедным (но гордым!) приживалом, каким чувствовал себя ещё мгновение назад, полагая, что подвергся нашествию парочки развязных красоток. Я вновь стал хозяином столика, снисходительно позволяющим нелепым, но славным гостьям расположиться на моей территории – и даже не без удовольствия слушающим их милую болтовню.

Увы – бедных, работящих студенточек у нас куда меньше, чем так называемой «золотой молодёжи». И хоть, конечно, далеко не все её представители красивы и стройны, сносное материальное положение почти всегда заставляет их забыть себя. И куда чаще мне приходится чувствовать себя хамом, с демонстративной брезгливостью отодвигаясь от них, по-гроссмейстерски переставляя тарелки и удерживая на лице холодно-изучающую гримасу, пока они, по три часа посасывая свой чаёк, весьма подвижно и наперебой делятся друг с дружкой – а, стало быть, и со мной – такими подробностями своего отвратительного бытия, каких мне и в голову не пришло бы у них выспрашивать:

– Просто я не тренирую мышцы спины. Они у меня очень слабые, вот позвоночник их и не держит. Надо делать упражнения…

Ужасно. Но я опять отвлёкся. И далеко отошёл от того, что хотел сказать. Всё вышеописанное, конечно, неприятно, но, повторяю, вовсе не оно заставляет меня выбирать для своих обедов дальний столик в углу.

Вернусь к началу. Итак, как я уже сказал, Личность я высокодуховная и очень развитая творчески и интеллектуально. И вот…

Нет, лучше с другого. Из-за тесноты и прочего я вообще-то не очень-то люблю нашу столовку и стараюсь лишний раз в неё не ходить. Проще перетерпеть на чае и кусках. Хотя готовят там хорошо. Очень даже. И часто в конце рабочего дня я не выдерживаю соблазна. Это бывает, когда я становлюсь голоден. Очень голоден. Настолько, что чувствую себя не в силах добраться до дома и решать эту проблему там. И тогда я спускаюсь в наши подвальные катакомбы, выбираю что-нибудь вкусненькое с гарнирчиком и, усевшись за столик, приступаю к трапезе.

И вот… Незаметно даже для меня самого… наступает момент, когда лихорадочная трясучка успокаивается и голод, сиречь паника плоти, сменяется блаженным расслаблением, тихой радостью всего организма, наконец, ощутившего себя в безопасности. В ушах – слабый шум, на глазах пелена, внешний мир отодвигается куда-то далеко, я почти ничего не вижу и не слышу, только с благодарностью ощущаю, как каждая клеточка моего тела, насыщенного микроэлементами, поёт свою ликующую песню. И вот в этот-то момент… я и перестаю контролировать своё лицо.

То есть я полностью осознаю, как оно сейчас выглядит, что на нём написано (полубессмысленное сытое довольство), но управлять им уже не могу, как бы ни пытался. Да я и не пытаюсь. В такие моменты мне трудно даже просто пожелать чего-то большего, чем то, что со мной происходит.

Но… Моего сознания – точнее, той части его, куда ещё не добралась сладостная волна умиротворения – хватает всё же на то, чтобы напоследок слегка испугаться. Полно, да действительно ли я – то, что о себе думаю? То, что всегда о себе знал? Ибо в эти минуты я не испытываю ни малейшей потребности не то что в каких-то там высоких, «духовных», интеллектуальных материях – но даже просто в любых, каких бы то ни было размышлениях, эмоциях и чувствах! Мне не до них. Я вовсе не хочу отвлекаться от того, что происходит внутри меня, нет, не «в душе», а именно внутри, в прямом смысле. Не то что сознательно не хочу, у меня просто нет силы воли и духа для этого. Но раз так, то… духовен ли я на самом деле? Точно ли высокоразвит?!

И страшным рывком разума – в последнюю долю мига перед наступлением полного насыщения – я ещё успеваю спросить себя: уж не было ли всё это и прежде всего лишь иллюзией, верхним слоем, простынёй, которую я натянул на себя для самомаскировки? И не есть ли моё подлинное лицо – именно это, теперешнее, с бессмысленными остановившимися глазами и пищеварительной улыбкой на неотёртых салфеткой губах?..

Мигом позже все эти вопросы отпадают, так и оставшись без ответа. Они попросту перестают меня волновать. Ибо, говоря уж совсем откровенно, сам себя я вполне устраиваю и таким. Какой есть. Но вот другим людям – особенно тем, кто меня знают, и крайне особенно тем, кто знает меня как Личность, достигшую одной из самых высоких степеней духовного развития, как тонкого интеллектуала, – не стоит, пожалуй, видеть этого моего – подлинного – лица, лица почти неодушевлённой плоти. И вот это и есть она – истинная причина того, почему я, приходя пообедать в нашу столовую, стараюсь сесть лицом к стене, выбрав самый тёмный, глубокий, скрытый от посторонних глаз уголок.

2011

Триумф Жанны

1

Жаннету разбудил громкий стук в дверь: это старый слуга, по обыкновению, напоминал, что пора поторапливаться.

По обыкновению? Нет, сегодня у нашей Жанны был необычный день! Её ждал первый бал, первый настоящий выход в свет, на котором она просто обязана была блеснуть всеми своими достоинствами!

Когда она, вскочив и набросив шелковый пеньюар, отворила, старикан уже приплясывал от нетерпения. Он так и предвкушал, как нынче вечером его юная госпожа поразит высший свет Гранд-Эйфелии экстравагантностью туалета, который они вместе с матушкой Клише – его доброй подругой и партнёршей по преферансу – изобретали всю ночь. Добряк подмигивал крошке Жаннет и хихикал, держа руки за спиной:

– А ну-ка, ну-ка! Хи-хи! А что это я своей Жужунетте принес? Хи-хи!

– Покажи, дедушка Эркюль!

– Хи-хи! Ну-ка, ну-ка, – и старый верный Эркюль, заскочив, наконец, в спальню, торжественно развернул перед Жанной свой сюрприз.

И точно – платье было удивительное. На колючую мешковину, подбитую изнутри шелком и ватой, были то там, то здесь нашиты пиковые дамы (испорченные колоды отдали конюшим: пусть себе развлекается простонародье). До предела декольтированное, поверху оно было оторочено остистым волчьим мехом, по подолу – морским канатом, а талию обвивали тяжелые железные цепи.

– А вот и аксессуары, – и торжествующий Эркюль, заставив Жанну пригнуть хорошенькую головку, повесил ей на шею ржавый ключ на шнурке, а затем, вытащив из кармана бренчащие золотые браслеты, выполненные модным ювелиром Бланше в виде наручников с бриллиантовыми клепками, ловким движением пристегнул их к нежной ручке Жаннет.

– Ой!..

Тут за дверью раздались стремительные шаги и в покои ворвалась взволнованная монахиня; увидев Жаннету, она отшатнулась и всплеснула руками:

– Ай, Эркюль, до чего ж экстравагантно! Недаром мы старались! Ох, и поэпатируем мы сегодня светскую публику нашей Жанной!..

Восхищенные, они суетливо приплясывали вокруг смущенной, счастливой Жанны и то и дело всплескивали руками.

Затем занялись куафюрой. Старина Эркюль поминутно отбегал нагревать в пылающем камине железные щипцы, которыми ловкая матушка Клише наворачивала на изящной головке своей любимицы локон за локоном. Быстро, в четыре руки они навтыкали туда часовых и минутных стрелок – насобирали у старьёвщиков; наконец, Эркюль вонзил в каштановые волосы госпожи позаимствованную с кухни лавровую ветвь и помчался распорядиться, чтобы подавали лошадей. Жанна была полностью готова к предстоящему испытанию.

2

Как должно быть известно читателям, каждую весну в обветшалом, но ещё крепком родовом замке герцога N (известного гранд-эйфельского светского льва и законодателя мод) проходит шумный бал в честь его дня рождения. Вся местная знать считает своим долгом отметиться на этом шикарном мероприятии. Вот и теперь просторная бальная зала чуть ли не с самого утра была под завязочку полна пышно и дорого разодетыми гостями всех полов и возрастов.

Уже к середине дня бал был в самом разгаре. Громко играла музыка, молодёжь танцевала, пожилые тузы в соседней зале гоняли шары, а почтенные матроны, собравшись в уголке, обсуждали поведение и наряды присутствующих. Как всегда, было очень весело.

Герцог N как раз загнал в лузу последний (чёрный) шар, а лакеи начали разносить мороженое, когда парадные двери бальной залы начали будто бы сами собой медленно-медленно отворяться. Это выглядело очень странно и необычно; постепенно все гости затихли. Музыка тоже смолкла. Все с любопытством и страхом смотрели на движущиеся двери, ожидая, чем всё закончится. Створки полностью распахнулись, но никто не входил; пауза становилась томительной.

Наконец, один из гостей, маркиз Н., решительно шагнул к дверям, намереваясь выяснить причину задержки, но вдруг застыл на месте, как вкопанный. На пороге залы, дерзко вздернув подбородок, стояла юная барышня в непристойно декольтированном платье, с кошмарной, перешагивающей все самые смелые представления завзятых гранд-эйфельских модников причёской. А уж аксессуары!.. Маркиз в ужасе отпрянул.

Раздался общий вздох; шокированные дамы одна за другой падали в обморок.

А Жанна (вы, конечно, уже поняли, что это была она), торжествующе и победительно оглядев присутствующих, спокойно, с достоинством прошествовала прямо к стоявшему на небольшом возвышении бутафорскому трону (он был предназначен для королевы бала, которую кавалеры собирались выбрать после десерта) и, неторопливо поднявшись по скрипучим деревянным ступенькам, воссела на него. Так научила её матушка Клише, в далёком прошлом – крайне развратная и жестокая светская львица.

Как она и предрекала, никто из гостей не осмелился протестовать.

3

… – Поль, Поль, где же ты?..

– Жан! Жанно! Ты не допел мне лэ о любви ко мне, вернись!..

– Готье! Готье!..

Так кричали молодые дамы, в отчаянии бегая по зале, но никто не отзывался. Тщетно они пытались привлечь внимание своих былых кавалеров, которые ещё пять минут назад танцевали с ними и нашёптывали в розовые ушки всякие нежности. Увы, теперь мужчин интересовало совсем другое. Все они, как один, раболепно прилипли к изножью Жанниного трона и лишь украдкой, исподтишка, бросали друг на друга злобные, ревнивые, воинственные взгляды; время от времени кто-нибудь из них вытягивал морщинистую, волосатую или кадыкастую шею и, устремив на королеву бала робкие преданные глаза, подобострастно улыбался.

А что же наша малютка Жаннет? Та – ноль внимания!..

Милые дамы плакали и одна за другой падали в обморок.

А тем временем старые, почтенные матроны, шокированные поведением новоприбывшей, чинно сходились на несанкционированное совещание.

4

Жанна вздрогнула.

Сияющая победоносная улыбка медленно и тяжело сползла с ее хорошенького личика.

Её сменила растерянность.

Мужчины очнулись и, хлопая глазами, недоуменно озирались, как бы спрашивая: «Что?.. Где?.. Когда?..»

…Десятки пар холодных, осуждающих дамских глаз сверлили Жаннету, ни на секунду не отрываясь от своей жертвы. В зале стояла суровая, холодная, осуждающая тишина.

Не всякая даже самая опытная светская львица смогла бы с достоинством выдержать такое! Что уж говорить о нашей малютке Жаннет, для которой это был первый бал!

Заметив замешательство Жанны, дамы стали постепенно изменяться в положительную сторону. Выражение холодной враждебности на их лицах, только что казавшееся застывшим на веки веков, теперь медленно, но верно трансформировалось в слащавую, лицемерную улыбку. Еще чуть-чуть – и жестокий свет одержал бы победу над нашею Жанной…

И вдруг среди постных лиц матрон она углядела озорную, лукаво улыбающуюся, хитро подмигивающую физиономию матушки Клише!..

Жанна тут же вспомнила все матушкины ценные указания. Улыбка на её лице стала еще более сияющей и дерзкой. Она выпрямила спину и вздёрнула подбородок. Кавалеры, было воспрянувшие духом и начавшие искать глазами своих прежних пассий, как по команде вжали головы обратно в плечи и ещё более робко, подобострастно заулыбались. Это был триумф!

5

Наконец, Жанна снизошла до распластавшихся у её ног кавалеров и задумчиво их оглядела. Пора было использовать добычу по назначению.

Ей приглянулся один, с вьющимися чёрными волосами и жгучими глазами. «Пиковый валет!» – умилилась Жанна и ласково улыбнулась избраннику.

Тот вздрогнул, страшно осклабился и принялся медленно, сантиметр за сантиметром всползать по низким деревянным ступеням, не сводя тяжёлого, страстного, требовательного взгляда с шаловливого Жанниного лица.

Из толпы дам послышался истошный вопль.

Прелестная юная блондинка с длинными распущенными локонами и залитым слезами лицом подлетела к трону и, заламывая руки, упала на колени подле своего возлюбленного:

– О, Дюшес, Дюшес, – молила она, – не покидай меня! Вспомни нашу любовь!..

Но очарованный Дюшес всё полз и полз кверху, как кролик в пасть удаву, не спуская горящего взора с нашей крошки Жаннет.

Из-за трона выглянуло озорное лицо монахини, которая усиленно подмигивала «пиковому валету», пытаясь подбодрить его.

Блондинка, обезумев от горя, орошала мраморный пол слезами и вытирала его своими чудесными волосами, но всё было тщетно.

Бедняжка Мадлон! Поняв, что всё погибло, она вскочила и, возведя к высокому сводчатому потолку заплаканные, чуть покрасневшие, но всё-таки прекрасные глаза, тонким, но громким и пронзительным голосом запела «Эйфельезу». Вскоре несколько дрожащих голосков присоединились к ней, а спустя секунду и всё дамское общество подхватило революционный напев. И вот бушующая «Эйфельеза» затопила собою залу. Мадлон гордо воздела руку вверх и медленно двинулась прочь, увлекая возмущённых дам за собой. Но долго ещё звуки пылающей «Эйфельезы» наполняли замок, грозным эхом отдаваясь в самых потаенных его углах.

С этой минуты Жанне была объявлена война.

Чем она закончится?..

6

…Запятнать? Оклеветать?..

Нет, это не годится. Такая мера только добавит популярности этой сквернавке Жаннет.

Собравшись в оранжерее, дамы напряженно думали. В безмолвных размышлениях текли минуты, часы. Внезапно тишину прорезал душераздирающий вопль:

– Эврика!!!

То была почтенная матрона, тетушка Бобон.

– Элементарно, дамы! Через неделю в этом замке – очередной бал! Тут-то мы и возьмём своё!

– Но как? – нахмурилась её подруга, носатая вдова Карамболь.

– А вот так! Наша милая Мадлон сразится с негодяйкой ее же орудием. Мы изобретём ей платье в тысячу раз круче! Ещё непристойнее, шокирующее и эпатирующее!

Дамы снова задумались.

Откуда-то из дальнего угла раздался тихий голосок: – А кого шокировать, кого эпатировать? Общество-то – это мы и есть!

– А мы пошокируем, поэпатируем наших – хи-хи! – милых – хи-хи! —

– Ка-ва-ле-ров!!! – проскандировали дамы, до которых, наконец, начал доходить смысл остроумной затеи тётушки Бобон.

– И эту сквернавку заодно!

И милые дамы начали, перекрикивая и пихая друг друга локтями, разрабатывать эскиз нового наряда Мадлон.

7

И вот – снова бал!!!

На сей раз в честь именин герцогини N, возлюбленной супруги герцога N.

Все собрались, только нет ещё Мадлон и Жаннеты. Играет музыка, но никто не танцует: злокозненный свет, ни на минуту не забывающий о конфликте, с нетерпением ждёт развязки.

Вдруг парадные двери распахнулись, и…

Дамы и господа! Не берусь описывать, что это было, скажу лишь, что никогда, никогда – never! – никто из вас не видел и не увидит ничего более шокирующего, эпатирующего и экстравагантного.

То была Мадлон.

Раздался общий вздох; шокированные делом своих же рук милые дамы одна за другой падали в обморок.

Кавалеры потрясённо умолкли; музыка стихла; в зале воцарилась абсолютная, полная, ничем не нарушаемая тишина.

И в этой тишине вдруг послышался тихий скрип маленькой дверцы, что напротив. И оттуда вышла Жанна – в белом монашеском одеянии, с терновым венцом на лбу и опущенными долу глазами.

О, тихая, скромная, добродетельная Жанна!

После нескольких секунд напряженного молчания изо всех углов послышалось бормотание кавалеров: «Слава тебе господи… Надоела уже эта экстравагантность… Ну, один разок и хватит, а то… Скоро все будут нас шокировать и эпатировать. Как мы истосковались по скромности, естественности и добродетели!»

И залу вдруг наполнило пение ангелов. Сияние наполнило залу. И Жаннета, несомая руками кавалеров, вознеслась на высокий трон – трон королевы бала, пред которым мужчины преклонили колена.

1994

Миниатюры

Пробка

Мы вглухую стояли уже пятый час, а просвета всё не было. Чего только мы за это время не предприняли! Читали стихи. Отгадали два кроссворда. Пели старые советские песни. Рассказывали забавные случаи из детства и ранней юности – открылось много нового, неожиданного и неприятного. (Кстати, чуть позже оба заметили, что стали как-то ближе друг другу).

Играли в шарады – проигравший должен был проковылять туда-сюда между машинами, с идиотским лицом стучась в окна и прося подаяния. Боже, как хохотал выигравший!..

Насобирали почти две тысячи. Ласкались. Растирали друг другу плечи, спины, руки, ноги. Курили – извели целую пачку. Ставили другу другу на шее засосы. Красили ногти. Слушали попсовое радио. Обсуждали политиков и сериалы. Просто сидели молча, жевали жевачки и думали.

Пошёл шестой час, а страшный, помпезный Дом Музыки по-прежнему маячил где-то пообок, невозможный и неодолимый, словно бредовое видение. У обоих раскалывалась и слегка кружилась голова. Ломило всё тело, где приятно, где неприятно. Подташнивало. Не хватало воздуху. Немного хотелось в туалет, и сильно – пить и есть. На приборной доске горел красный огонёчек – уровень бензина приближался к нулевой отметке.

Тут кому-то из нас пришло в голову, что, если не ждать у моря погоды, а попытаться поманеврировать, то можно потихоньку свернуть на набережную, которая наверняка хоть чуть-чуть да движется, оттуда – на мост, а там уж, если повезёт, огородами добраться и до заправки.

Так и вышло. Где-то через час мы уже полным ходом ехали по тёмной пустой Фрунзенской, с удовольствием вдыхая чуть влажный воздух и видя впереди себя всего несколько чужих огоньков. Было свежо, радостно и немного досадно. Почему мы раньше не сообразили так сделать?.. Это наша общая черта – мы оба слегка тугодумы. Может быть, поэтому мы до сих пор и любим друг друга, такие разные и непохожие.