Текст книги "Лесная быль. Рассказы и повести"
Автор книги: Софья Радзиевская
Жанр: Книги для детей: прочее, Детские книги
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Лесник встал, осторожно поднял голову лосихи, дунул в глаза.
– Готова, – горько проговорил он. Голова мягко упала на землю.
– Красу какую загубил! – продолжал Максим, выпрямляясь. Сжав кулаки, он шагнул к браконьеру. Тот яростно катался по земле, дёргал руки, старался освободить их от ремня. Задыхаясь, он злобно смотрел на лесника.
Тот молчал, не в силах вымолвить ни слова.
– Рук только вот об тебя марать не хочу, – сказал наконец и, схватив Петьку за шиворот, поставил его на ноги.
– Шагай, супостат, – промолвил он сурово. – Деревьям на тебя глядеть противно, вот что. Торопись в милицию. Мне ещё воротиться надо, телёнка забрать. Не один ты в лесу волк, кабы другие не проведали.
Петьку Максим сдал в милицию, с винтовкой. На телеге увезли лосиху, а лосёнка лесник на руках принёс домой.
– Корова есть, заместо кормилицы ему будет, – сказал он. – А там – поглядим.
Бабка Василиса (тогда ещё бабкой её никто не называл) приняла нежданного питомца сурово.
– Пользы-то с него что с козла молока, – заворчала она. – Сюда, в уголок в сенцах клади. Не было заботы! Да не торопись ты, дай помягче подложу.
Двенадцатилетний Степан сияющими глазами смотрел то на лосёнка, то на отца. А тот украдкой, чтобы мать не видала, приложил палец к губам и помахал им остерегаючи: помалкивай знай, дай самовару перекипеть!
Степан знал эту отцову примолвку и не удержался, усмехнулся. Ну и тотчас же за это поплатился:
– Тебе всё смешки, – напустилась на него мать. – Посмеёшься, как на этакую скотину молока не наберёшься! А вырастет – все окна рожищами повысадит да, гляди, и нам бока пропорет.
– Мам, да зачем ему окна рогами?.. – начал было Степан. Но отец дал ему в бок тычка: сказано – помалкивай.
Они и помалкивали, только исподтишка перемигивались. А лосёнок, досыта напоенный парным молоком, спокойно вытянул тонкие слабые ножки на мягком мешке. Он и не заметил, какая в его жизни случилась большая перемена.
– Вот так-то я Бурана телёночком ещё домой и принёс. А уж бабка твоя ворчала-ворчала, а потом ей Буран за родного сынка стал, – договорил лесник.
Анюта сидела за столом и, подпирая кулачками румяные щёчки, слушала внимательно, не сводя глаз с деда Максима. А он весело засмеялся и подвинул к самовару большую кружку с позолотой.
– Налей, бабка, ещё кружечку по этому случаю.
– И наливать тебе не стоит, греховодник, – заворчала бабка, но кружку всё-таки подставила под самовар и кран отвернула.
– «За родного сынка»… Скажет такое. А по правде… – Бабка Василиса умолкла, лицо её вдруг собралось в мелкие добрые морщинки, и на кран не смотрит видно, вспоминает. – А по правде… – задумчиво повторила она.
– Ой, бабушка, край! Кран! – вскрикнула вдруг Анюта. – На стол льётся!
Бабка словно очнулась и проворно завернула кран.
– Ты что по правде сказать хотела, бабушка? – торопила девочка.
– Да это присказка такая, – улыбнулась бабка, – Разве ж я когда не по правде говорю? До чего же он занятный был. Буран-то! Сначала и на ножки не вставал, слабенький. А потом как пошёл расти. Да ласковый… Губами руку заберёт, а губы что бархат. Будто целует. Я по двору – он за мной. Я в кладовку – и туда лезет. На другое лето рожки выросли, сам что конь здоровый, а всё за мной да за дедом, ну никак не отстанет.
– А почему теперь отстал?
– Дело такое вышло, – вмешался дед. Он уже кончил чаёвничать и старательно набивал трубку.
– Приехал отец твой из города, из ученья, на лето отдохнуть. И вздумал Бурана объездить.
– Как объездить? – не поняла Анюта.
– В упряжке, значит, научить ходить, телегу возить. Я не позволил. Рано, говорю. Так он сам потихоньку в телегу его запряг, а на шею бубенцы пристроил, с музыкой прокатиться решил. И прокатился. Бубенцы как звякнули – Буран ровно ошалел: по двору заметался, Степана чуть не смял. А сам – в ворота, да как пошёл по дороге в лес! – только бубенцы вдали прозвенели.
– Ой! – испугалась Анюта и всплеснула руками. – А дальше что, дедушка?
– А дальше, как уж он телегу разбил да хомут с бубенцами с себя содрал, за что зацепился – не знаю, только счастье его в том. Не то совсем бы со страху ума решился. Ну снял. И с тех пор одичал, к рукам никак не подходит, нашего дома сторонится. Вот как беднягу от двора отвадили.
– Я уж сама в лес ходила, – вздохнула бабка Василиса. – Солью манила. Смотрит сдалека, ровно сам грустит. И сейчас повернётся, и нет его.
– Жа-алко, – протянула Анюта и погрустнела.
На другой день солнце ещё только поднялось над лесом, когда дверь лесного домика скрипнула и отворилась.
– Подмажь ей, мать, салом пяточки, – испуганно проговорил Максим. – Неровен час, Анюта проснётся, без неё никак не уйдёшь. А я в дальние кварталы наладился.
– Ты чего-то умнеть на старости лет начинаешь, – отозвалась бабка Василиса, стоя на крыльце. – Это чудо, сколько ты девчонку по лесу таскаешь, и всё тебе с рук сходит. Я сейчас! Петли салом подмажу, пускай спит спокойно.
Дверь осторожно затворилась. Утро было ясное и холодное, трава серебрилась от росы. Старик и жалел, что ушёл без внучки, и был доволен: в дальнем квартале на знакомой полянке особенно часто слышался рёв Бурана. Он узнал бы его голос из сотни. И встретиться с ним, когда около него храбро шагала Анюта, старику не хотелось. Правда, вот уже почти неделя, как Буран не откликается. Или уж надоело драться?
Максим поправил ружьё на плече, топор за поясом и зашагал быстрее.
Вот и знакомая поляна.
– С толком выбрал, самое красивое место, – усмехнулся Максим. Осторожно раздвинув кусты, он выглянул и остановился в удивлении. Огромный лось неподвижно лежал посередине поляны. Нет, это не Буран. Буран стоит над ним, низко нагнув голову, касаясь рогами головы соперника. Не отходит. Не двигается, дышит тяжело, видно, как вздымаются бока. Он широко расставил передние ноги, и они, эти могучие ноги, дрожат, вот-вот готовы подогнуться.
Вдруг старик взмахнул руками и, не обращая внимания на ветки шиповника, хлеставшие его по лицу, выбежал на поляну.
– Буранушка, – проговорил он упавшим голосом. – Друг ты мой. Да что же это приключилось!
Ноги лося вздрогнули сильнее. Он попытался повернуться, но… не повернулся. Затем дёрнулся, стараясь поднять голову. Послышался глухой стук, точно кость стукнулось о кость, ещё и ещё. Лесник понял: в страшной схватке ветвистые рога врагов переплелись так прочно что расцепиться, освободить друг друга им было невозможно.
Буран с большим усилием, не поднимая головы, попятился, сдвинул с места лежавшего лося. Тот зашевелился, попытался встать, но снова беспомощно растянулся на земле и закрыл глаза.
– Дело-то какое! – проговорил старик. – Слыхать слыхал, а видать…
Недоговорив, он шагнул ближе, торопливо схватился за пояс и вытащил топор.
Буран, не поднимая головы, глухо жалобно промычал. Гордый великан не выдержал: сдался, попросил помощи.
– Сейчас, сейчас, Буранушка. Ослобоню тебя, обоих ослобоню!
Голос Максима приметно вздрагивал от волнения, но топором привычные руки действовали уверенно. Он нагнулся, примерился, размахнулся. Удар! Другой!
Буран, не поднимая головы, опять промычал. Теперь к жалобе примешивался страх.
Третий удар топора решил дело. Рог лежавшего лося свалился на землю и освободил рог Бурана. В ту же минуту лось грузно приподнялся. Опираясь на передние ноги, взбрыкнул задними. Шатаясь, повернулся и исчез в кустах.
– Знай, не дерись, – усмехнулся Максим. – Гуляй теперь, кривая голова, пока другой рог… – Но он недоговорил. Буран медленно – затёкшая шея плохо слушалась – поднял голову, покачал ею, словно пробуя, действительно ли он свободен, и неожиданно резко повернулся к леснику. Дед Максим не шевелился. Как поступит лось? В первые секунды ещё можно было отскочить, сорвать с плеча ружьё. Теперь поздно.
– Буранушка! – тихо позвал он.
Голова огромного лося возвышалась над неподвижным человеком.
Лось стоял тоже неподвижно, точно в раздумье. Но вдруг мутные глаза его загорелись недобрым светом, верхняя губа выпятилась, послышался угрожающий храп.
– Буран, – тихо укоризненно проговорил лесник и протянул руку.
И тут… недобрый свет исчез из глаз лося, прижатые уши поднялись. Он опять всхрапнул, но ласково, точно просил о чём-то. Рогатая голова склонилась, и мягкие бархатные губы дотронулись до протянутой руки.
– Признал, – прошептал старик. Он тихо поднял другую руку и осторожно погладил за ухом огромную голову. А бархатные губы всё ещё мягко перебирали его пальцы.
– Признал! – повторил Максим и вдруг порывисто обнял могучую шею, прижался к ней лицом.
Лось ещё раз всхрапнул, но не пошевелился.
Долго стояли они так на поляне, потерявшие и нашедшие друг друга.
КУКУШКИНЫ ДЕТИ
– Ку-ку… ку-ку… ко-ко-ко…
Нарядная, бронзовая с чёрным, птица замолчала, повернула голову, вытянула шею и прислушалась.
– Ку-ку… ку-ку… ко-ко-ко… – повторила она. Последнее «ко-ко-ко» прозвучало так тихо, что издали конца песенки нельзя было расслышать и потому вообще мало кто о ней знает: кукушка – осторожная птица, близко подойти к ней трудно.
Это куковал самец.
Из-за соседнего куста выпорхнула такая же птица, мелькнула между деревьями и исчезла. Кукушка без звука сорвалась с ветки и кинулась ей вдогонку. Теперь нелюдимые птицы некоторое время будут держаться вместе.
Похоже было, что эта пара встретилась уже не первый раз, но сегодня кукушке, будущей матери, было очень некогда, она даже не обернулась на самца, а он точно понял это и скромно следовал в отдалении. Мать торопилась пристроить своё первое яичко, да не по-честному – в собственное гнездо, а подкинуть чужим родителям на воспитание. И потому, перепархивая с дерева на дерево, прячась за кустами, она зорко высматривала – не найдётся ли что подходящее. Ей нужно было гнездо мухоловки, именно мухоловки, потому что каждая кукушка старается подкинуть свои яички такой птице, в гнезде которой вывелась и выросла она сама. Обычно и яйца её бывают похожи цветом на яички воспитательницы.
Наконец, найдено! Пара крошечных мухоловок хлопотала около своего гнёздышка, вплетая в него последние травинки. Вот маленькая самочка ещё раз посмотрела готовое гнездо, кое-где подправила и с довольным видом в него уселась, так что видна была в только крошечная головка и чёрные бусинки-глаза. Но тут же с криком она сорвалась с места и кинулась к соседнему кусту: кукушка неосторожно выглянула из засады, и глазки-бусинки её заметили. Маленький отец-мухоловка тотчас присоединился к подружке:
– Пошла вон, разбойница! Убирайся! – дружно завопили они на своём языке.
Кукушка во много раз больше и сильнее мухоловок, но спорить не стала:
– Ну и уберусь. Подумаешь, другого гнезда в лесу не найдётся!
Быстрые крылья унесли её прочь. Кукушка, в бесшумном воровском полёте, уже приметила другое гнездо – тоже мухоловки, даже более подходящее: самочка уже закончила в нём откладку яичек и согревала их своим крохотным горячим тельцем. Надо было торопиться подбросить ей своё яйцо, чтобы кукушонок успел вылупиться из него не позже названых братьев.
Но как же заставить мухоловку слететь с гнезда?
Кукушка озабоченно оглянулась. И тогда самец (он всё время потихоньку следовал за самкой) перестал прятаться. С грозным видом он налетел на гнездо – ни дать ни взять ястреб, на которого кукушка очень похожа. Испуганная мухоловка метнулась с гнезда. Маленький отец в ужасе выронил вкусного червяка, которого он нёс для неё, и тоже кинулся в кусты.
Пока шла суматоха, кукушка не теряла времени. Подлетев к крошечному гнёздышку, она ловко присела на него – почти на одно мгновение – и тут же опять взлетела. Кончено: в гнезде стало одним яичком больше. Нет, ещё не кончено: разбойница повернулась, мотнула головой, что-то мелькнуло в воздухе и упало в траву. Это она, для ровного счёта, выбросила яичко мухоловки и скрылась за деревьями.
Испуганные родители с жалобным писком вились над кустом. Однако как будто всё спокойно: в гнёздышке по-прежнему лежит пять яичек, все почти одинаковые… И мать осторожно опустилась на гнездо отец торопливо умчался искать нового червяка.
Кукушка тоже сразу успокоилась: новое яйцо она снесёт только через несколько дней. Можно отдохнуть от тревог и подкормиться. Совсем недалеко, в сосновом бору, развелись опасные вредители: жирные мохнатые гусеницы шелкопрядов – самая любимая кукушкина еда. Непонятно как, но кукушки издалека чувствуют, где приготовлено им такое замечательное угощение, и слетаются на него целыми стаями. Наша кукушка тоже поспешила им воспользоваться.
А крошка мухоловка тем временем заботливо согревала и поворачивала в гнёздышке пять драгоценных яичек, крохотных, почти как горошинки. Яйцо кукушки было отложено позже, но кукушонок развивается в нём быстрее (не четырнадцать, а одиннадцать дней), так что должен выйти на белый свет одновременно с назваными братьями.
Прошло одиннадцать дней, и мать-мухоловка вздрогнула. Нагнула голову к яичкам, прислушалась: в них слабо, чуть слышно, пробуждалась новая жизнь, жизнь её детей! Сначала тихо, потом громче послышалась работа крошечных клювиков, трудившихся изнутри над скорлупой. Наконец, треснуло одно яичко, другое… И вот уже мать осторожно клювом подобрала и выбросила ненужные скорлупки. Пять голеньких желторотых уродцев шевелились и слабо пищали на мягкой подстилке гнезда. Птенцы певчих птичек, как только вылупятся, бывают очень некрасивы, но мухоловка этого не замечала. Она не заметила даже, что один из птенцов – сущее чудовище: головастый, огромные слепые глаза затянуты плёнкой, голые крылышки раскорячены и дёргаются во все стороны. Что из того? Все дети одинаково милы сердцу родителей. И мухоловка, едва полюбовавшись своим потомством, спешно умчалась на охоту. Скорей! Скорей! Сколько нежных мелких насекомых нужно принести и засунуть в пять ненасытных жёлтых ротиков для первого завтрака!
К счастью, вернувшись, она не заметила, что навстречу ей раскрылось только четыре ротика. Где же пятый?..
Пока мухоловки охотились, кукушонок совершил своё первое чёрное дело – он подлез под одного птенчика и, придерживая его раскоряченными голыми крылышками на своей вогнутой, как лоточек, спине, подполз к краю гнезда и рывком скинул братца вниз, на землю. Тот попищал немного и затих. Родителям было не до счёта: они наспех покормили оставшихся детей и скорей, скорей – за новыми мошками и червяками. А слепой уродец времени не терял: вернувшихся мухоловок теперь встретили уже только три раскрытых рта. И, наконец, в гнезде остался один кукушонок. Крошечным мухоловкам по-прежнему было не до счёта: ведь надо кормить прожорливого сына. Они засовывали добычу в единственный раскрывающийся им навстречу крикливый рот и мчались за новой порцией еды. А кукушонок ел за пятерых и рос как на дрожжах. Да ему и надо было торопиться: ведь у огромной, по сравнению с мухоловкой, кукушки яйцо весит всего три грамма – почти как яйцо мухоловки, а до осени птенчику надо успеть вырасти в настоящую взрослую кукушку. Он и старался. Скоро кукушонок занял всё гнездо, потом ему и там стало тесно. Он перебрался на ветку над гнездом и оттуда продолжал орать, требуя еды. Теперь родители-мухоловки садились ему прямо на спину, он поворачивал голову и получал муху или червяка прямо в огромный разинутый рот.
Птенец не спешил начинать летать и охотиться самостоятельно. Но его неожиданно поторопили. И вот как это случилось.
В то утро мама-мухоловка, по обыкновению опустившись на спину своего приёмыша, стала кормить его вкусным завтраком. И вдруг кусты зашевелились. Из-за них осторожно высунулись две мальчишеские головы.
– Сенька, – прошептал один мальчуган, что был побольше, в синей рубашке. – Сенька, гляди, что же делается-то?
– Гляжу, – отвечал другой, маленький и кудрявый, так же тихо. – Рот разинул, съест её сейчас, съест! Колька, ой!
Но Колька поспешно схватил его за руку.
– Тише ты! Не видишь? Червяка она ему сунула. В пасть. А он проглотил. Да гляди, никак другая летит. Опять червяка, несёт. И того слопал. Ну и обжора! Мать она ему, что ли? Да чего она такая махонькая?
– Поймаем! – зашептал Сенька и быстро сдёрнул с головы старенькую кепку. – Летать ещё не научился. Заходи вон туда, накроем. Живо!
Обе мухоловки, почуяв опасность, взвились над своим бестолковым детищем. Они кидались к нему и вновь отлетали, манили за собой, подальше от страшной опасности. А кукушонок только с удивлением таращился: чего это они так расходились?
Но тут ловко брошенная кепка чуть не сбила его с ветки. Он зашатался. Чтобы удержаться, широко раскрыл крылья, взмахнул ими и… вдруг они снесли его с знакомой ветки и понесли прямо через поляну. Мальчишки с криком и смехом мчались за ним, а крылья продолжали нести его всё дальше и дальше по просеке. Наконец, кукушонок наткнулся на ветку какого-то дерева и вскарабкался на неё, обессиленный, задыхающийся. Мальчишки давно отстали. Жалобные крики, приёмных родителей умолкли вдали. Он был один, ему было страшно и очень, очень хотелось есть.
Кукушонок отдышался, прислушался и жалобно крикнул. Открыл рот пошире и… ничего, ни мушки, ни червяка в нём не оказалось. Что же делать?
Вдруг что-то неприятно защекотало ему пальцы. Кукушонок наклонился к ветке, посмотрел с удивлением. Большая мохнатая гусеница не спеша перелезла через пальцы одной его ноги и теперь добиралась до другой. Такими огромными червяками родители его никогда не угощали. Кукушонок посмотрел на него уже внимательнее, хотел отдёрнуть ногу и вдруг, сам не понимая, как это вышло, клюнул, и… гусеница шершавым комочком проскользнула ему в горло. Он осмотрелся. Родителей не видно, как же она ему в рот попала? А вот другая, и опять лезет по пальцам. Эта мохнатая незнакомка отправилась в желудок голодного кукушонка гораздо быстрее, а третью он и вовсе не стал разглядывать – цап и готово, благо их тут оказалось уйма, только хватай да глотай.
Кукушонок не знал, что учёные давно подсчитали аппетит взрослой кукушки: до ста гусениц в час. Собственный желудок подсказывал ему: «Действуй!» И он действовал, пока не почувствовал, что набит едой по самое горло, следующей гусенице уже не хватит места.
О заботливых родителях он не вспоминал.
А они? А они, потеряв единственного сына, вернулись к осиротевшему гнезду, покружились над ним, погоревали. Но пустое гнездо теперь ни о чём не просило, никто не встречал их жалобным криком. И мухоловки быстро утешились, занялись своими делами. Надо было отдохнуть от родительских хлопот да понемножку начинать готовиться к дальнему перелёту в южные страны. Лететь вместе со всеми мухоловками лучше, чем в одиночку. И потому парочки мухоловок уже начинали собираться в стайки для трудного пути через сушу и море в жаркую Африку. Воспоминание о кукушонке давно угасло в маленьких головках.
А кукушонок тем временем вырос в настоящую кукушку и начал жить самостоятельно.
А что случилось с матерью-кукушкой после того, как она так удачно пристроила своё первое яичко?
Мы уже сказали, что несколько дней она отдыхала и вместе с другими кукушками лакомилась мохнатыми гусеницами. Это очень радовало лесничего. Ещё бы, ведь другие птицы, разве что кроме иволги, не могут есть этих страшных вредителей. Волоски их колются, как иголки, но кукушки на это не обращают внимания, потому что у них самих желудок и горлышко этими иголками изнутри утыканы.
Так вот, досыта накушавшись вкусной колючей еды, кукушка-мать почувствовала, что в ней готово к откладке второе яичко. Она опять наведалась к первому гнезду мухоловок, и снова неудача! Кто-то её опередил. В гнёздышке уже лежат четыре яйца хозяйки и пятое – кукушкино. Ну что ж! Поищем других приёмных родителей.
Вот ещё гнездо мухоловки. И опять… в нём пятое яйцо – кукушкино. А ждать больше нельзя. Её собственное яйцо созрело, нужно его отложить – хоть куда-нибудь. В любое гнездо! Кукушка беспокойно заметалась, взлетела на ветку берёзы и прислушалась. Так и есть, рядом, в дупле старой осины, кто-то возится – видно, ладят гнёздышко. Пара вертишеек. Почирикали, точно поспорили, выпорхнули и куда-то полетели. Скорей в разведку.
Времени терять нельзя. В дупло кукушке не пролезть – отверстие мало, да этого и не требуется. Плутовка вмиг спорхнула вниз, тут же под деревом снесла яичко, схватила его клювом и, снова взлетев на ветку, осторожно просунула в дупло голову, а в клюве – яйцо. Яйцо положено в дупло, а одно яйцо, хозяев выкинуто. Ещё миг – и разбойница исчезла, точно её ветром сдуло.
Вертишейки, как мухоловки, ничего не заметили. Мать спокойно уселась греть яички и в положенный срок вывела и своих детей и подкидыша.
Этому кукушонку пришлось изрядно потрудиться, прежде чем он отделался от названых братцев: отверстие в дупле было довольно высоко. Но в конце концов через два дня он оказался единственным хозяином гнёздышка, и вертишейки выкормили его на славу.
Всё шло очень хорошо, и родители и приёмыш были довольны. Но вот настала пора выбираться из тесной квартиры на белый свет. Кукушонок, теперь уже молодая кукушка, высунул из отверстия дупла красивую блестящую головку и… дальше этого дело не пошло. Широкая грудь, нарядные пёстрые крылья застревали в узком отверстии, кукушонок бился и хрипел от натуги, а родители с криком вились над его головой. Малый пёстрый дятел, бывший хозяин дупла, продолбил входное отверстие по своей мерке, с расчётом, чтобы белке или другому хитрому врагу не удалось пролезть в его домик.
Вертишейки волновались недолго, вскоре явились с добычей и сунули по червяку в жадно раскрытый рот. Кукушонок проглотил и сразу утешился: раз кормёжка продолжается – и в дупле можно жить неплохо.
Июль готовился смениться августом, на ещё зелёных берёзах кое-где появились первые жёлтые листики. Ребята больше не гадали: «Кукушка, кукушка, сколько лет мне жить?» Ведь спрашивай – не спрашивай – ответа придётся ждать до будущего лета, кукушки уже замолчали, готовились к отлёту на зимовку в далёкую Африку. Они улетали поодиночке, так же, как весной, тоже поодиночке, прилетают в родные места.
Странное беспокойство почувствовала и старая кукушка-мать. К тому же исчезли и вкусные мохнатые гусеницы. Они давно превратились в бабочек, а те умерли, отложив на зиму яички. Стало голоднее. Скорей, скорей в путь! И сильные крылья понесли её через знакомый лес. Но что это?
Жалобный крик вдруг задержал её полёт. Кукушка неслышно опустилась на ветку берёзы, осмотрелась. На другой стороне поляны, в стволе старой осины, чернело отверстие дупла. Его то и дело закрывала, высовываясь, блестящая пёстрая головка, и слышался жалобный крик.
Крик усилился: маленькая птичка мелькнула у отверстия, на лету сунула что-то в открытый клюв. За ней – другая…
Опять улетели. Кукушка несколько мгновений сидела не шевелясь. Смутное ли воспоминание удерживало её или что иное – кто знает. Затем сорвалась с места, стрелой промчалась мимо отверстия в осине и исчезла за кустами. Жалобный крик нёсся ей вслед…
И вертишейкам настала пора собираться в дорогу, их сёстры давно уже улетели на юг. А бедные приёмные родители пленника в дупле всё ещё не могли с ним расстаться. Вот спорхнут с прощальным криком измученные пичужки, но жалобный зов сына каждый раз возвращает их обратно.
Наконец, вертишейки в последний раз сунули в жадный рот червячка и осеннюю муху и улетели.
День клонился к вечеру. Охрипший, голодный кукушонок кричал уже реже и тише. Силы подходили к концу. В косых лучах заходящего солнца вдруг мелькнуло что-то чёрно-зелёно-белое, метнулся длинный хвост, – и перед отверстием дупла неслышно опустилась на сучок красавица сорока. Наклонив головку набок, она уставилась хитрым чёрным глазом на кукушонка. А тот испуганно втянул голову в дупло и сжался в комочек. Сорок он никогда не видал, но почуял, что от этой гостьи добра ждать нечего.
Голос беды и отчаяния знаком и понятен всем лесным жителям. Понимает его и сорока. А что из всякой беды можно извлечь себе пользу – это самое сорочье правило.
Кукушонок молчал. Сорока, нетерпеливо стрекоча, вытянула шею и опять заглянула в отверстие.
Но тут кукушонок с криком отчаяния неожиданно подскочил и стукнул клювом по зловещей чёрной голове. Сорока не столько от страха, сколько от удивления откинулась и чуть не свалилась с ветки.
Однако совать голову в дупло сороке больше не хотелось. Повернувшись к отверстию боком, она уцепилась одной лапой покрепче за сучок, на котором сидела, а другую медленно и осторожно просунула в дупло.
Раздался отчаянный крик птенца: хищная лапа, сжимаясь и разжимаясь, медленно шарила по стенкам, просовываясь всё глубже, и вдруг…
Что это был выстрел, кукушонок, разумеется, не понял. Однако оглушённый, неподвижный от ужаса, он заметил, что хищная лапа внезапно исчезла. Но в отверстие дупла заглянул ещё кто-то, наверное, не менее опасный. Раздался какой-то новый непонятный страшный звук – откуда кукушонок мог знать, что это человеческий смех.
– Сень, – послышался весёлый голос. – Ножик дай, видишь, какое дело: дятел дверь в квартиру по себе строил, а квартиранту без ножа не выбраться.
Через несколько минут перепуганный, доведённый чуть не до обморока, кукушонок переехал из дупла под чью-то куртку.
– Прощайся с родимым домом, – весело сказал человек. – Твоё счастье, что сорока нас криком на след навела. Я сразу догадался, что негодница какую-то пакость задумала.
– Мы что с ним сделаем? Выпустим? Да? – спрашивал мальчик, заглядывая под куртку, и осторожно, одним пальцем гладил пёструю головку.
– Нет, – ответил лесничий. – Он всю жизнь в дупле просидел и летать ещё как следует не умеет. Где ему до Африки долететь. У нас в клетке перезимует, а весной, когда гусеницы вредные разведутся, выпустим.
Так счастливо закончилась история и второго кукушонка.
Осенью, призывая приёмных родителей, он так вопил, что голос у него остался на всю жизнь хрипловатым. По этому голосу лесничий узнавал его каждую весну, когда, уже взрослый, тот прилетал из Африки. А прилетал он так больше десяти лет подряд, и лесничий радовался ему, как старому другу.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?