Текст книги "Мой муж Лев Толстой"

Сегодня опять жара, воздух пропитан гарью, точно дымом. Ничего не видно, даже солнце стало крошечным красным шариком.

Живу уныло, сижу весь день у двери больного мужа, вяжу шапки в приют, и совсем потухла во мне жизнь и энергия.

Получила от графини Паниной письмо, предлагает в Крыму нам свою дачу, «Гаспру», и мы собираемся ехать, но я не хочу раньше сентября.

3 августа

Последнее нездоровье еще поубавило силы в Льве Николаевиче, хотя сегодня ему получше. Стоит жара, опять сухо, я купаюсь всякий день. Утром приходили из Мясоедова погорелые, дали им по 7 р. на двор. Сколько было пожаров нынешнее лето, и скольким пришлось раздать помощи!

Приехал чужой посетитель, Фальц-Фейн, потерявший молодую жену и оставшийся с тремя детьми, в отчаянии, больной от горя. Л.Н. пошел с ним походить и поговорить.

Но чувство, что все приходит к концу, мучительно преследует. Что-то должно кончиться. Мы жили с Л.Н. одним широким течением жизни – тридцать девять лет. И вот начались колебания: собираемся в Крым, Л.Н. ходит слабый, унылый, хотя правильно держится порядка обычного: утро пишет, немного ходит по саду или в ближайший лес, сидит с нами по вечерам… Надолго ли все это? И как сложится моя жизнь? Ничего не предвижу, не знаю… «Да будет воля Твоя».

26 августа

Собираемся в Крым 5 сентября. Была в Москве по делам, еду опять перед отъездом, около 1-го.

Холод, ветер, сыро и гадко.

Здесь сестра Л.Н., Мария Николаевна, Варя Нагорнова; Лева приехал из Швеции, Сережа сын тут, и много еще. Была сестра Таня, что мне доставило большую радость.

Л.Н. опять почувствовал себя не совсем хорошо, но он плохо бережется. Вчера был доктор Дубенский и нашел Л.Н. в удовлетворительном состоянии.

Живу совсем не по душе: хозяйство, денежные уплаты, сборы, укладка и соображения практические… Ни прогулок, ни музыки – ничего, скучно, и духом упала.

2 декабря. Крым. Гаспра

С 8 сентября живем здесь для здоровья Льва Николаевича, которое плохо поправляется. Две жизни не проживешь, ему минуло в августе 73 года, и он очень постарел, ослаб и изменился за этот год.

Не писала дневник, долго не могла освоиться с новыми условиями жизни и с теми душевными лишениями, которые я должна была пережить. Теперь привыкла, и поддерживает чувство исполняемого, строгого долга относительно моих обязанностей как жены.

Вчера ночью написала письма четырем отсутствующим сыновьям (кроме Андрюши, который только что приехал) и потом всю ночь не могла спать от мучительно нагромоздившихся воспоминаний детства моих детей, моего страстного, заботливого к ним отношения, моих ошибок невольных в их воспитании, моего и теперешнего отношения к моим взрослым детям. – Потом мысли перешли к умершим. С мучительной ясностью я представляла себе то Алешу, то Ваничку в разные моменты их жизни. Особенно ясно мне представлялся худенький Ваничка в постельке, когда после молитвы, всегда почти прочитанной в моем присутствии, он уютно свертывался в маленький, худенький комочек и, блаженно улыбаясь мне, укладывался спать. Помню, как мне мучительно было, гладя его спинку, ощупать под рукой его тоненькие косточки.

И какое я почувствовала вчера ночью душевное и физическое одиночество! С Львом Николаевичем вышло как раз то, что я предвидела: когда от его дряхлости прекратились (очень еще недавно) его отношения к жене, как к любовнице, на этом месте явилось не то, о чем я тщетно мечтала всю жизнь, – лихая, ласковая дружба, а явилась полная пустота.

Утром и вечером он холодным, выдуманным поцелуем здоровается и прощается со мной; заботы мои о нем спокойно принимает как должное, часто досадует и безучастно смотрит на окружающую его жизнь, и только одно его волнует, интересует, мучит – в области материальной смерть, в области духовной – его работа.

Все чаще думаю с спокойной радостью о смерти, о той области, куда ушли мои дети, где, думается, будет спокойнее. В этой жизни спокойствия не может быть: если стремиться к нему, если вырабатывать мудрое, равнодушное отношение ко всему, религиозное смирение и понимание, – то этим самым прекращается жизнь. Жизнь есть энергическая, беспрерывная смена чувств, борьба; подъем, упадок доброго и злого: жизнь есть жизнь. Ее не остановишь да и не хочешь останавливать добровольно. Но когда придет время естественно ей остановиться, тогда надо спокойно и радостно ее приветствовать и, созерцая Бога, подчиняясь Его воле, соединиться с Богом посредством духа и с природой посредством тела. И кроме хорошего ничего здесь быть не может.

«Когда от его дряхлости» – будто упрек…

7 декабря. Гаспра, Крым

Проводила сейчас сыновей: вечно ребячливого, добродушного Илью и Андрюшу. Лев Николаевич поехал с ними в Ялту, к Маше, будет там ночевать, ему давно хотелось. Действие ли мышьяка или просто хорошая погода повлияли на него хорошо, он бодр, здоровье лучше, и радость этого улучшения выражается в суетливой предприимчивости: то он ходил с нами пешком до Ореанды, оттуда приехали. На другой день ездили верхом в Симеиз и обратно. Вчера ходил и утром и вечером, при лунном свете, гулять, заходил в больницу и восхищался видами при лунном освещении. Сегодня собрался в Ялту. Но лучшее состояние здоровья не делает его лучше духовно. Напротив, появляется что-то животное, еще более эгоистичное. Сегодня я хотела ему помочь при сборах в Ялту, чтобы он, суетясь, не потел. Он так грубо, брюзгливо на меня окрысился, что я, чуть не заплакав, молча удалилась.

Получила письмо от графини Александры Андреевны Толстой. Какая удивительная духовная гармония в этой прелестной женщине! Сколько настоящей любви и участия дает она людям.

Начинаю еще более склоняться к мнению, что сектантство всякое, включая и учение моего мужа, сушит сердце людей и делает их гордыми. Знаю двух женщин близко: это сестру Льва Николаевича – Машеньку, монахиню, и вышеупомянутую Александру Андреевну, и обе, не уходя из церкви, стали добрее, возвышеннее.

Наступило четыре дня удивительной летней погоды: окна открыты, гуляем в одних платьях, и то жарко. Вечером 12 градусов тепла.

Моя бедная Таня, родив опять мертвого ребенка – мальчика (12 ноября), еще более привязалась к своему легкомысленному эгоисту-мужу. Ее совсем нет, она вся в нем, и он позволяет себя любить, а сам любит мало. Если ей хорошо, то и слава Богу! Мы, женщины, способны жить любовью даже без взаимности. Да еще как сильно, содержательно жить!

Из Москвы разные вести, не особенно мне радостные, из Ясной Поляны тоже. Дела запущены, друзья понемногу забывают, чудесная музыка – симфонические и другие концерты манят и соблазняют, и все бессильно, сиди здесь и скучай. Долг, долг, и вся энергия уходит на исполнение его, на убиение своей личности.

Проводив Льва Николаевича в Ялту, пошла к обедне, пели девочки хорошо, и мне было хорошо и молитвенно спокойно.

8 декабря

Лев Николаевич из Ялты не вернулся, приехала одна Саша, а его уговорили доктор и Оболенские остаться еще на день.

Вчера, проводив его, мне вдруг стало тоскливо, не при чем жить. Сегодня легче; ходила одна гулять в серьезном и хорошем настроении. Необычайно тепло, 12 градусов тепла в тени, небо розовое от невидимого за облачками солнца. В здешнем парке красиво и уединенно.

9 декабря

Как я и думала, Лев Николаевич в Ялте немного захворал, и явились опять сердечные перебои. Сейчас говорила с ним по телефону, голос бодрый, думает, что от желудка, который опять хуже. Съездив в Симеиз верхом взад и вперед, он опять свои кишки раздражил, это уж чуть ли не в сотый раз повторяется одно и то же. Перед отъездом он с жадностью вдруг напустился сразу на вареники, виноград, грушу, шоколад. Было 6-го рождение Андрюши и всякие угощения. Теперь идет так: чуть поправится, все истратит невоздержанием в еде и движениях. Испугается, опять лечится; опять лучше, опять трата… так и идет правильным кругом.

Была у обедни. Прекрасно пели девушки. Настроение хорошее, спокойное, привычное. Мне не мешают, как другим, бессмыслицы вроде «дориносима чинми», «одесную Отца» и пр. Помимо этого церковь – место напоминания нам Бога, место, куда столько миллионов людей приносило свою веру, свое возвышенное религиозное чувство, свои горести, радости во все моменты изменчивой судьбы.

13 декабря

В тот же день, как я писала последний дневник, меня сначала по телефону успокоили, а потом встревожили состоянием здоровья Льва Николаевича, и я тотчас же после обеда уехала в Ялту. Застала Льва Николаевича довольно бодрым, но в постели; говорили, что даже доктор испугался; перебои были значительные в сердце, и он выписал даже камфару для впрыскиванья, но до нее дело не дошло. Все болезненные явления все-таки от желудка и кишок. Я спала в комнате рядом и с ужасом всю ночь слушала, какие отделялись газы, как отрыжка его будила, как ветры отделялись, и как перед этим Лев Николаевич метался и тосковал. Газы эти надавливают на сердце, и от этого перебои.

Сегодня мы с Лизой Оболенской его привезли домой, в Гаспру.

Сначала он, выпив кофе с молоком, оживился; вечером играл две партии в шахматы с Сухотиным, но сделался понос, стало тошнить, опять ослабел и, наконец, лег. А весь вечер его уговаривали лечь по предписанию доктора, а он не хотел.

У Сухотиных горе, Сережа их заболел тифом в Морском корпусе, и телеграммы, что положение серьезно. Таня очень жалка, плакала, и у нее детское отношение к судьбе, что ее кто-то все обижает.

Радость у нас та, что у Миши и Лины родился 10-го сын Иван. Пусть Ваничка вложит в этого мальчика свою душу и помолится о нем, чтобы рос хорошим, счастливым и здоровым. Хотелось бы взглянуть на этого нового Ваничку.

Сегодня мне кротко и сердечно жаль Льва Николаевича, я не могу на него смотреть без горя, и я рада этому чувству. А то иногда на меня нападает дурное чувство раздражения против него, что он даром тратит свои силы и сокращает жизнь, которой мы все так дорожим, что все свои жизни отдаем ему на служение. Я помню, что когда у моей сестры падали дети и ушибались, она их же бранила, и я понимала, что она на них нападает за те страдания жалости, которые она испытывает. Так и я: я на Льва Николаевича нападаю иногда (более молча, в душе) за то, что его немощи мне доставляют невыносимые страдания.

14 декабря

Лев Николаевич поселился внизу со вчерашнего дня, чтобы не ходить по лестнице. Комната его, рядом с моей, опустела, и эта мертвая тишина наверху какая-то зловещая и мучительная. Уже я не стараюсь ставить тихонько умывальник на мраморный стол, ходить на цыпочках и не двигать стульями.

Рядом с Львом Николаевичем внизу пока спит Лиза Оболенская (его племянница), и он охотно принимает ее услуги и рад меня не беспокоить.

15 декабря

Левочке сегодня лучше, и мы все повеселели. Он бодр, сердце хорошо, желудок еще не совсем, жару нет. Он обедал с нами, ходил до ворот усадьбы, но вернулся, устал.

Был доктор, который его тут лечит, Альтшулер, приятный, даровитый еврей, совсем непохожий на евреев, и Лев Николаевич ему верит и слушается его, и даже любит. Сегодня делали тридцатое впрыскивание подкожное мышьяка и пять гран хинину принял.

Приезжал чех, доктор Маковицкий, мы его раньше знали, и с ним Евг. Ив. Попов, грузинского типа, будто бы толстовец. Обычно провели вечер: шахматы, газеты, письма и работа.

Ходила сегодня одна гулять, тепло, красиво. Играла более двух часов, наслаждалась сонатой Вебера и «Impromptu» Шопена. Читая газеты, соблазняюсь концертами, особенно мне жаль, что я не слыхала концертов М. Пауера, сыгравшего все сонаты Бетховена в нескольких сериях.

16 декабря

День пустой, мало видела Льва Николаевича, сидел с ним ненавистный Попов и Маковицкий.

23 декабря

Лев Николаевич поправился, сегодня ходил далеко гулять, зашел к Максиму Горькому, т. е. к Алексею Максимовичу Пешкову. Не люблю, когда писатели подписываются не своей фамилией. Домой приехали все, т. е. Лев Николаевич, Ольга, я и Буланже, в коляске. Мы с Ольгой делали визиты, почти никого не застали. Тепло, 6 градусов, ясно и ветрено. Лев Николаевич принес розово-лиловый крупный полевой цветок, вновь распустившийся. Миндаль хочет цвести, белые подснежники распустились. Хорошо! Я начинаю любить Крым. Слава богу, тоска моя прошла, главное, потому, что Льву Николаевичу стало гораздо лучше. Надолго ли!

Вчера уехали Сухотины, приехал Андрюша, больной, добродушный, но неприятно несдержанный, особенно с женой.

24 декабря

Приехал Сережа и Гольденвейзер. Заезжал Миша Всеволожский. Вечером играл Лев Николаевич с своими детьми и Классеном (здешний немец-управляющий) в винт. Все кричали, приходили в волнение от большого шлема без козырей, и очень странны мне всегда эти настроения при карточной игре, точно все вдруг лишаются рассудка и кричат вздор.

Лев Николаевич опять жалуется на боли в руках, хотя эти дни тепло и он осторожен. Что-то потускнело в жизни, перестала радоваться на поездку в Москву, и просто тяжело это будет: и скучно, и холодно, и хлопотно. А будет ли какая радость?

25 декабря

Празднично проведенное Рождество.

26 декабря

Прелестная погода, все гуляют, катаются. Льву Николаевичу совсем хорошо. Кроила, копировала фотографии, немного шила и вечером просмотрела итальянскую грамматику. Собираюсь со страхом в Москву. Очень боюсь и жалею оставить Льва. Николаевича, да и жутко одной совершить такое дальнее путешествие. Вечером у Классен, немецкий говор, чуждые люди, сладкая еда – все не по мне.

27 декабря

Были вечером Четвериковы, Волковы. Разговор о музыке с Эшельманом. Играл Гольденвейзер. Лев Николаевич ходит опять гулять, пишет о свободе совести и опять переправляет «О религии». Вечером, когда лег, спросил у меня теплого молока, он теперь его постоянно пьет, и пока ему разогревали и я прощалась с своими скучными гостями, Лев Николаевич вдруг в одном белье показался в дверях и нетерпеливо и сердито стал торопить, чтобы ему дали молока.

Саша засуетилась, и пока я сняла с керосинки теплое молоко и донесла до его комнаты, он вторично выскочил с досадой в дверь.

29 декабря

Праздник у татар, провожали муллу на три месяца в Мекку, делали ему обед. На улице Кореиза и Гаспры нарядный веселый народ всяких народностей. Плясали турки хороводом очень характерно и живописно. Пробовала фотографировать, но в движении плохо вышло. Лев Николаевич ходил один гулять в Ай-тодор, у него понос от мандарин неудобоваримых с молоком, которое он много пьет; даже на ночь, как маленьким детям, ему ставят стакан с молоком. Он кроток и добр сегодня, и все мы дружны и радостны, такое счастье! Днем недовольна: фотография и шила, и больше ничего.

30 декабря

Утром приходили к Льву Николаевичу самые разнообразные люди: трое рабочих-революционеров, озлобленных на богатых, недовольных общим строем жизни; потом шесть человек сектантов, отпавших от церкви, из коих трое настоящих христиан, в смысле нравственной жизни и любви к ближнему, а трое возникших от молокан и близких к их вере. Не слыхала их бесед с Львом Николаевичем – он не любит, когда им мешают, но Лев Николаевич говорит, что некоторые умно и горячо говорили. Еще приходил старый человек, состоятельный и более интеллигентный, который хочет на Кавказе, на берегу моря, основать монастырь на новых началах. Чтоб братия вся была высшего образования, чтоб монастырь этот был в некотором роде центром науки и цивилизации, а вместе с тем чтоб монахи сами обрабатывали землю и кормились своим трудом. Задача сложная, но хорошая.

Вечером ходили в читальню, где устроен был танцевальный вечер. Играли странствующие три музы-канта-чеха и еще юноша на огромной гармонии. Плясали вальсы, польки, pas de quatre разные горничные, жены и дочери ремесленников, какие-то мужчины из разных классов общества. Плясали и два татарина по-татарски, и два грузина с кинжалами лезгинку; и многие, в том числе и земский доктор, энергичный и способный на все – Волков, плясали трепак по-русски и в присядку. Хорошее это дело – эти народные балики, большое оживление и вполне невинное веселье. Мы все и Лев Николаевич ходили смотреть.

31 декабря

Вот еще год как будто прошел. Последний день довольно сложного, трудного года! Лучше ли будет новый? Все как будто хуже живется, да и сама не лучше делаешься.

День как-то весь пропал в суете, которую среди дня всегда делает приезд Оболенских.

Лев Николаевич ходил к М. Горькому, оттуда приехал с Гольденвейзером, который гостит у нас.

Переписывала первую главу «О религии» Льва Николаевича, и пока еще мне не особенно нравится: нового мало сказано, да и бедно как-то содержание. Что дальше будет! Не понравилось мне сравнение Л.Н. с отростком кишки – отброшенная людьми вера в необходимость религии.

Посетители: Попов и Маковицкий. Письмо милое от Доры и интересное от Муромцевой. Ходили с Сашей в Кореиз покупать прислуге вино, апельсины и угощения для встречи нового года. Мы тоже собираемся его встречать, хотя я не люблю этого полупразднества. Сидят, едят, и вдруг в двенадцать часов ночи что-то должно случиться.

1902

1 января

Вчера тихо встретили новый год в семье. Лев Николаевич раньше лег спать, чувствовал себя дурно после ванны. Утром Классен с чудесными фиалками.

Переписываю понемногу «О религии» Льва Николаевича. Умно, но чего-то мало, хочется больше горячности, силы убеждения.

Ходили с Таней и Ольгой в юсуповский парк и к морю. Летний теплый день. У моря Горький с женой. Приезжал доктор Альтшулер. Приходила наша вся прислуга ряженые, топтались и плясали, и скучно; скучно мне это, совсем я из всего этого выросла.

Играли в винт Лев Николаевич, Гольденвейзер, Сережа и немец-управляющий Классен. Написала вечером пять писем, довязала шарф и подарила Илье Васильевичу и повару. Получила милое письмо от Сони и Глебовой, порадовалась, что там, далеко, есть счастливые две семьи моих детей: Ильи и Миши. Какой-то будет новорожденный второй Ваничка Толстой! Такого, какой был первый, – уже не может быть! А как бы он радовался, что у его любимого брата Миши есть тоже Ваничка.

Гудит страшный ветер, здесь это несносно, и я боюсь за здоровье Льва Николаевича.

Днем было тепло, и мы гуляли с Таней и Ольгой, а домой приехали.

4 января

Третью ночь сплю на кожаном диване в гостиной, или, вернее, не сплю, а всю ночь прислушиваюсь к Льву Николаевичу, рядом, и боюсь за его сердце. Он третий день болен; болит печень, задержки в кишках, отрыжка, газы и главное – перебои в сердце. Вчера и сегодня он вставал, выходил к обеду, но сильно ослабевал после обеда, и сегодня мы испугались и вызвали из Дюльбера великокняжеского доктора Тихонова, который сейчас был. Непосредственной опасности не нашел, но грозит, как и все доктора, плохим исходом, если Л.Н. будет вести ту неосторожную жизнь утомления, переедания и пр., которую он ведет. Ставила я Л.Н. два раза клистир, забинтовала компресс, дала строфант и соду раньше. Температура нормальная, но пульс смутительный.

Выпал снег с ночи на четверть аршина и лежит до сих пор. Вчера при северном ветре было 3 градуса мороза, сегодня тепло и тихо. Я знала, что погода дурно повлияет на Льва Николаевича, это теперь всегда так.

К Альтшуллеру в телефон не дозвонились. Хожу за Львом Николаевичем совсем одна, хотя все предлагают помощь. Но пока я не валюсь сама, я люблю ходить за ним самостоятельно, хотя трудно ужасно, иногда невыносимо с его упрямством, самодурством и полным отсутствием знания медицины и гигиены. Например, доктора велят есть икру, рыбу, бульон, а он вегетарианец и этим губит себя, развивая газы в кишках и желудке.

Читала удивительно хорошую книжечку, перевод, «Об обязанности человека» Иосифа Мадзини. Какие мысли, какой язык, полный силы, простоты, краткости и убедительности. Переписывала еще «О религии», кроила себе лиф. Никуда не хожу, боюсь оставлять Л.Н. даже на полчаса.

5 января, суббота

Вчера вечером и всю ночь Льву Николаевичу было очень плохо: перебои в сердце, стеснение в груди, бессонница, тоска. Несколько раз я вставала к нему, пил он среди ночи молоко с ложечкой коньяку, принимал (сам спросил) строфант. К утру немного заснул. Был вчера вечером доктор Тихонов и сегодня днем опять. Нашел уплотнение печени, слабость сердца и атонию кишок. Все эти недуги давно появились, но теперь они как-то несомненнее и зловеще идут своим течением, все тяжелее и чаще проявляя свои угрожающие симптомы.

Сам Л.Н. очень угнетен, нас всех от себя удаляет и зовет кого-нибудь, только если что нужно. Сидит в кресле, читает или лежит. Днем опять спал мало.

Лежит снег, на ноле температура. Весь день дул страшный ветер. И все тоскливо, безнадежно как-то! Голова тяжела. Получили от Сухотина телеграмму, что они все приезжают в Крым на зиму. Рада, что Таня еще поживет с нами, рада, что Саше будет подруга, и Дорик миленький, да и Алю я теперь полюбила. Только бы Л.Н. поправился! О поездке в Москву уже не думаю пока, и во всяком случае будет страшно уехать. А очень, очень нужно!

Сижу дома, шью, порчу глаза; отупела, как, бывало, в молодости, в Ясной Поляне, когда годами живешь ровной, без подъемов, жизнью. Но тогда были дети…

8 января

Несколько тяжелых дней болезни Льва Николаевича. Пульс все слабый, частый. Вчера были оба доктора: Тихонов и Альтшулер. Прописали два раза в неделю экстракт крушины (растение) в таблетках и шесть дней по пять капель три раза в день – строфант. Но Лев Николаевич ничего не хочет делать, вдруг взбунтовался. А я так устала от вечной сорокалетней борьбы, от хитрых уловок и приемов, чтобы хоть какими-нибудь путями заставить принимать то или другое лекарство и вообще помочь себе. Вообще всякая борьба мне стала не под силу. Иногда так хочется от всех на свете удалиться, уйти в себя хоть на время.

Болезнь Л.Н. мне стала очень ясна за это время: больны кишки, полная атония, плохи печень и желудок. И вот или при утомлении, или от холода, или от неосторожности в еде, а главное, от запоров, пища застаивается в кишках, начинается брожение, все наполняется газами, желчь не довольно проходит в желудок, газы и наполненные кишки и увеличенная печень давят на сердце и отравляют его – и оно начинает плохо работать. Надолго ли хватит сил Л.Н. переживать эти периодические нездоровья – кто знает.

Было вчера ночью, с 6-го на 7-е, 8 градусов мороза, ветер страшный. Сегодня 4 градуса тепла, но мрачно, серо и скучно.

Вчера все наши ездили на концерт Гольденвейзера. Остались Ольга и я. Сидела весь вечер одна в гостиной, шила, писала, порчу все свои глаза, и, наконец, заснула на диване. Л.Н. давно уже спал, а наши вернулись около двух часов.

Сегодня все утро переписывала «О религии» Льва Николаевича. Это более социалистическое, чем религиозное произведение.

Я вчера говорила это Льву Николаевичу. Говорила, что всякое религиозное произведение должно быть поэтичнее, возвышеннее, а что его «О религии» очень логичное, но не увлекает и не возвышает душу. На это он мне сказал, что то только и надо, чтобы было логично, всякая поэзия и возвышенная неясность только путает понимание.

Опять думаю о поездке в Москву и ловлю себя на том, что мне этого хочется.

10 января. Гаспра

Как иногда бывает мрачно настроение. Сегодня после обеда сижу одна, шью в темной гостиной. Лев Николаевич рядом в своей комнате тяжело переваривает свою пищу, громко и непрерывно раздается его отрыжка. Таня с другой стороны быстро чикает по клавишам ремингтона. Сережа в столовой читает молча газеты, и Ольга с Сонюшкой наверху. В доме мертвая тишина, и порою страшные порывы ветра рвут все, и ветер этот гудит и шумит громко, и ходит холодом по всему дому.

Жизни никакой нет; только одно несомненно нужно и хорошо – это уход за Львом Николаевичем. Он совсем ослаб, даже прикрыть его пледом или поправить одеяло – он и то зовет. Смотришь за тем, чтоб он не переел, чтобы не шумели, когда он спит, чтоб нигде не дуло. Клала ему на живот компресс, пьет он Эмс два раза в день. Все желчь, горькие отрыжки, живот и печень ноют.

11 января

Кончила переписывать «О религии». Под конец лучше мне понравилось. Хороша мысль о свободе души человека, просвещенного религиозным чувством, – но не нова. Вышел у Ясинского роман Левы; боюсь читать.

Тоскливо сложилась и старческая жизнь! А какая-то буря желаний, стремление куда-то выше, духовнее, содержательнее жить – еще все не угасла в душе. Когда? Видно, на том свете.

14 января

Время так и летит… Зимы нет, и нет никакой определенности во времени. И все не радостно в жизни. Здоровье Льва Николаевича не поправляется. Все газы душат его, развиваются быстро, давят на сердце, вызывают боли и тоску. Надо бы совершенно переменить пищу, но упорный, независимый и, не в обиду будь сказано, страшно упрямый характер великого человека не склонится ни за что на питание рыбой и курицей, как ему советуют, а будет есть морковь и цветную капусту, как сегодня, и страдать от этого.

Вчера просидела возле его комнаты до ночи, ждала уехавших играть в карты сыновей: Сережу и Андрюшу. Спал Лев Николаевич хорошо. – Сегодня же слышу, как он рыгает, охает и мучается от давления, производимого газами. Сижу и переписываю письмо Л.Н. к государю. Боюсь, что рассердится царь за жестокую правду, ничем не смягченную.

15 января

У Льва Николаевича жар, 37 и 7. Был Альтшулер. Доктора ничего не понимают, а дело плохо. Я очень встревожена.

16 января

Ночь была ужасная. Жар у Л.Н. усилился, дошло до 38. Провела без сна всю ночь в гостиной, рядом с Л.Н. К утру пот, температура 36 и 1, болит левый бок. И вчера и сегодня мазали йодом, положили компресс. В два часа дня дали пять гран хинина и два раза в день по пять капель строфант. Все-таки он встал, писал, играл в винт с Классеном, сыновьями и Колей Оболенским. Переписала Таня, запечатала и послала к великому князю Николаю Михайловичу письмо Льва Николаевича к государю Николаю II, которое Николай Михайлович взялся передать, если удобно. Письмо резкое, и я очень боюсь за то, что государь, наконец, рассердится.

Таня все собирается уезжать и все не решается. Но, кажется, завтра уедет.

Ездили с Сашей, Ольгой и Наташей в горы, в сосновую рощу. Тепло, ясно, виды со всех сторон красивые. На столе у меня цветы свежие – белые прелестные подснежники, похожие на цветы померанцевые.

Весь день и вечер шила с отупением, заботы, огорчения и ожидания тяжелого.

17 января

Все то же, те же лекарства, та же боль в боку, только сам Лев Николаевич немного бодрей. Был Чехов и Альтшулер. Тепло, ясно. Уехала Таня к мужу в деревню. Переписывала письмо Л.H. к государю: злое, задорное письмо, все бранящее и дающее самые нелепые советы о владении людьми землей. Надеюсь, что великий князь Николай Михайлович поймет, что это письмо – продукт больной печени и желудка, и не передаст царю. Если же передаст, то ожесточит царя против Л.Н., и как бы чего нам не сделали.

18 января

Льву Николаевичу немного лучше, хотя все еще желудок не наладился, бок немного болит, и температура утром 36 и 3, вечером 37. Сидит весь день, читает, писал письма, а вечером играл в винт с сыновьями, Классеном и Колей Оболенским.

Каждый вечер, как ребенка, укладываю спать мужа: пеленаю его живот с компрессом из воды и камфарного спирта, ставлю молока в стакане, часы, колокольчик, раздену, покрою его и потом сижу рядом в гостиной, пока он заснет, и читаю газеты. Большим я вооружилась терпением и очень стараюсь облегчать выносить болезненное состояние Льву Николаевичу.

20 января. Гаспра

Ходила смотреть, как Саша играла роль Фионы, старой экономки в пьесе «Не все коту Масленица», в народной здешней читальне. Это первый опыт Саши, и недурно. Странное сочетание людей играющих: жена доктора, кузнец, фельдшерица, каменотес и графиня. Это хорошо.

Выпал снег мокрый, густой и тихий, и мне стало легче, а то нездоровилось.

21 января

Ночь и день тревоги, тупого отчаяния, ожидания и, наконец, нервной тяжелой сонливости. Все это от ухудшения здоровья Льва Николаевича. Болел бок, поднялась температура до 38. Были два доктора: Елпатьевский и Альтшулер, определили возврат лихорадки и застой в кишках, а боль невралгическая.

Лежит снег, на точке замерзания.

23 января

Вчера вечером приехал доктор Бертенсон (почетный лейб-медик) из Петербурга. Умный, простой в обращении человек и, очевидно, опытный и знающий доктор.

Сегодня приехал из Москвы тоже умный доктор Щуровский. Вместе с Альтшулером состоялся серьезный консилиум, и на следующей странице и напишу их предписания.

Разговоры о фельетоне Амфитеатрова в газете «Россия», где намеки на государя и его семейных, о ссылке в Иркутск автора этой статьи или, вернее, сказки. Об обжорстве, глупости, нахальстве министра Сипягина. Рассказывал Бертенсон много о великих князьях, петербургском обществе. Щуровский рассказывал о своих поездках на Кавказ. День прошел утомительно. Был Горький с Суллержицким. Бертенсон непременно хотел сделать визит Горькому и поехал к нему. Щуровский едет завтра к Чехову в Ялту.

За болезнью Л.Н. все интересы жизни отодвинулись. Получила вчера письмо от Сергея Ивановича, пишет, чтобы я приехала слушать удивительную певицу: Оленину д’Альгейм. И я почувствовала какое-то равнодушие ко всему в мире и усталость! Ох, как я вообще устала жить! Сегодня ничего ровно не делала, кроме ухода за Львом Николаевичем. Глаза очень плохи, даже читать не могу. И только одно важно, только одно нужно и радостно: близость с Л.Н.!

Так вот предписания докторов:

Режим: 1) Избегать всякого утомления как физического, так и нравственного (лишних…[13]13
  Многоточие в подлиннике, не написало одно слово.


[Закрыть] и т. п.).

2) Гулять не много, соображаясь с силами, не задаваясь целью укреплять свои силы моционом. Безусловно, запрещается верховая езда и подъемы.

3) Отдыхать днем, ложась в постель раздетым.

4) Кушать три раза в день, причем не употреблять вовсе: гороха, чечевицы, капусты цветной. Пить молоко с кофе не менее четырех стаканов в день. Молоко если пить отдельно, то с солью.

Вино можно иногда заменять портером (не более двух мадерных рюмок в день).

5) Ванну одну в две недели в 28 градусов, с заранее разведенным мылом. Сидеть в ванне пять минут, облиться чистой водой той же температуры. Ванну делать днем.

В промежутки времени между ваннами делать обтирания тела из мыльного спирта пополам с одеколоном.

Лечение: 1) Два раза в неделю масляные клистиры из 1 фунта масла, чуть подогреть, на ночь.

В остальные дни пилюли на ночь, от 1 до 5, смотря по действию. Если действие пилюль недостаточно, то ставить утром водяную клизму.

2) В течение месяца пить три раза в день за полчаса до утреннего кофе, завтрака и обеда по ¹/₃ стакана Karlsbad Muhlbrunn, слегка подогретый.

3) Облатки каломеля по три облатки в день в течение трех дней; через три дня повторить, и т. д.

4) В случае надобности сердечных средств (Stroph.) по усмотрению врача непременно давать.