Текст книги "Свет и Тени"

Свет и Тени
Soldatenko

© Soldatenko, 2024

ISBN 978-5-0062-5661-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

14:19

13:53. Кафе в центре столицы. Небольшое помещение, шахматная плитка на полу и однотонная в ансамбле с обоями на стене. Бежевые оттенки навевают спокойствие, ощущение домашнего уюта. Занимательный факт, в Японском языке слово «коричневый» буквально значит «цвет чая». Как известно напиток имеет особое место в культуре страны восходящего солнца, и да, даже зелёный порой может быть цвета корицы.

Чай прекрасно сочетается с выпечкой. Полки ломились от сдобных булочек, дессертов и свежевыпеченных батонов разных видов хлеба. На расстоянии я осязала хруст внешнего слоя и мягкое облако внутри. Пахло невероятно. Сладкая ваниль, экзотический кардамон, пряный мускат, цедра лимона с пикантной кислинкой. Море румяных корочек из слоёного и дрожжевого теста, разбавленные разноцветными бисквитными пирожными. Иногда подвергаешь сомнению свои решения и это один из таких моментов. Недавно прочитала статью о том какую выпечку нужно есть с каким видом чая. К чёрному подходит любая сладкая сдоба, но стоит избегать приторных тортов. Белый чай слишком изысканный для десертов. Зелёный капризный и плохо уживается с шоколадными конфетами, халвой, да и вообще советуют не есть с ним сладкие блюда, но рекомендуют торт «Наполеон». Я растеряна. Зато с кофе можно всё. Только для него у меня должно быть особое зерновое настроение, не сегодня.

Вдоль стены стоит длинная скамья с тремя столиками по длине и в комплекте с несколькими стульями, но на приличном расстоянии друг от друга, которое лишает роскоши потереться плечом о плечо незнакомца. Над ними низко висят светильники-лампочки, приложение к основному свету. У окна на улице расположился ещё один стол в сопровождении двух стульев. На одном из них удобно сидела девушка. Чашка кофе на столе. Точно не эспрессо, слишком большая кружка. Латте? Капучино? Венти карамельное мокко фраппучино с добавлением пяти ложек карамельного сиропа, двух ложек карамельного соуса, три ложки сиропа с нугой двойное смешивание и дополнительные сливки? Вряд ли это кафе выходит за рамки классики. Впрочем вдруг она слегка безумна, когда речь заходит о дневной порции кофе.

14:07. Обеденный перерыв закончился. Девушка, по всей видимости, наслаждается выходным. Велосипеды, автомобили, курьеры на мопедах снуют туда-сюда. Люди проходят мимо, бросая завистливые взгляды. Мужчина в маске прошёл непростительно близко к столику, хотя на это не было очевидных причин. Группа школьников с куртками привязанными к рюкзакам несли упаковку газировки. Женщина, на пороге седых волос, толкала коляску не обращая внимания куда. Чехол – книжка? Я засомневалась. Тот же мужчина в маске прошёл обратно.

14:19. В кафе зашёл мужчина. На голове у него была классическая плоская кепка. На плечах устало висел плащ-макинтош, из которого заметно торчал свежий выпуск местной газеты. Заказал чёрный чай без сахара. Садиться мужчина не спешил, внимательно изучал эклеры с фисташковым кремом.

Двести пятьдесят миллилитров молока, два желтка, тридцать граммов сахара, пятнадцать крахмала, тридцать пять граммов мягкого сливочного масла и фисташковой пасты и семь граммов желатина. Желатин. Зачем в креме желатин? Загуститель используют в «Птичьем молоке», хотя классическое суфле для торта готовиться с добавлением агар-агара, но эклер?

Мужчина взял полную кружку чая и занял место за столиком у окна, практически спиной к спине с девушкой на улице, только сидели оба полубоком. Будь моё зрение хуже я бы могла подумать, что они ведут оживленную беседу находясь лицом друг к другу. Он вынул газету из кармана и положил вплотную к стеклу. Будь мы в Риме, Лондоне или где-то в горах Швейцарии без сомнений приняла бы их за агентов МИ-6. Он привёз открытку с местоположением задачи и настукивает шифр перстнем, пока перелистывает страницы. В каблуках его ботинок спрятаны капсулы с ядом, в правом для обмана, в левом для эффектного прощания. Она бесподобно говорит на нескольких языках, экстравагантна в выборе одежды, но мучительно холодна и жестока в работе. Слегка раздражена его идеями для коммуникации. Вместо мизинца драматично остро заточенный клинок, прикрытый идеальной копией настоящего пальца. Их отношения напряжённые. Кто-то в заложниках? Её семья безжалостно убита? ЕГО семья? Они и есть семья?

Угх… что это? Стоило вынуть заварку раньше. Слегка сладковатый фруктово-цитрусовый, теперь уже с активно бьющей по вкусовым чувствам горчинкой.

Статуя

Тяжелая дубовая дверь захлопнулась. Эхо шагов заполнило помещение. Прерывистое дыхание выпустило облако густого пара. Щёлкнул переключатель. Аудитория покрылась тенями от лампы над тяжёлым столом. Огромное паникадило грузно замерло посреди комнаты. Декоративная лепнина изо всех сил удерживала потолок, словно слоны на спине черепахи. Лестница широкими ступенями стекала к пыльному винтажному столу из тёмного ореха. Молдинги украшали стены крепко сцепив руки с расписными обоями. Шесть рядов по тринадцать парт, каждая заняла свою ступень, обрамлённая узкими проходами. Отполированные скамьи плотными линиями ожидали прибытия студентов.

Зимнее пальто небрежно упало на деревянную парту. Стопка почтовых конвертов ударилась о пишущую машинку, выронив кусочек обоев. Мужчина с волосами цвета воронова крыла плюхнулся на кресло. Позади доска с еле видными записями оставленными ещё на прошлой неделе. Пахло сыростью. Окна плотно закрыты ставнями с двух сторон. Он оглядел помещение находя отпечатки страданий.

Бледные руки открыли сумку, вытянули термос. Аромат какао наполнил аудиторию. Из ящика мужчина достал сиреневую кружку из аметиста. Она была ему подарком от давно утраченной любви.

Ей было семнадцать, а мне, должно быть, двадцать два. Познакомились в книжном клубе на другой стороне реки. Она обожала Элис Уокер. Восхищалась Сели и её умению не испытывать горечи. Говорила, что «Цвет пурпурный» срывает одежду прямо с кожи, оставляя читателя голым и уязвимым. Поганое отребье… Что ты вообще понимала в литературе? Да ни черта! Всё, что я слышал так это пустой трёп от бестолкового подростка. «Одинокий голубь», «Прощай, оружие!» – идеальная классика. Такие как ты должны спрятать своё мнение в карман, зашить его, закатать в банку и швырнуть за линию горизонта где-то по среди бермудского треугольника.

Она была лишь молода и наивна. Приезжая. Название её захолустья даже на карте никогда не отмечалось. Отец пастух, мать только рожала. Перспективы? Нет. Говорит, что усердно училась, получила грант на обучение. Ага, да, конечно, знаю.

Мы встретились на второй её год в городе. Весь вечер улыбалась мне, сидя напротив. Перебивала вопросами, искренне интересовалась «Искусством любить», но так и не научилась. Той осенью прислала короткую телеграмму и больше не появилась.

Ручка была отломана, сверху и снизу торчали два острых огрызка. Сверху вниз ползла трещина, но пока только до середины. На столе всегда оставались мокрые круги. Из марок смастерил подставку, но пропиталась влагой она быстрее, чем тонкий слой бумаги. Четверть кружки какао, два ломтика отсыревших вафель.

Задний карман брюк подал мужчине нож для писем. Стопка чуть толще трёх орфографических словарей. Некоторые из них томились в ящике у входа пару месяцев, может лет. Бумага пропиталась затхлостью и вонью забытого супа. Напротив аудитории была столовая, человек на четыреста, но заполняли её всегда лишь на треть. Компот, переслащённый чай, пюре из свежей картошки с подливой. Он не ходил туда обедать. Изредка наливал в термос горячий кипяток и возвращался.

В верхнем письме лежал новый рабочий контракт, чернилами больше не пах. Руководство давило на него. Естественно, ведь он был лучшим в своей области. Несколько других институтов, включая зарубежные, отчаянно искали с мужчиной точки соприкосновения. Он был индейкой на день благодарения, молоком для их английского чая, надёжным укрытием во время урагана. Стряхнул штукатурку. Сложил обратно в конверт. Письмо от мамы. В ящик.

Она готовила солянку, когда я болел. Заставляла использовать согревающую мазь. Укрывала несколькими одеялами, настаивала, чтобы носил шерстяные носки. Нарезала чеснок и ставила у моей кровати. Пыталась убедить, что его запах отлично пробивает пазухи. Я просто соглашался. Не хотел лишний раз её нервировать. Мама слишком много нервничала. Сначала из-за отца, который никак не мог бросить покер по субботам, медленно просаживая сбережения на моё обучение. Потом из-за моего брата, который мечтал о своей скотобойне, а сам беспрерывно оплодотворял женщин. Из-за сестры, которая в шестнадцать криками и угрозами самоубийства вышла замуж за моего университетского профессора и уехала из отчего дома. Только я оставался всегда с мамой и приносил успокоительное после каждой дурной выходки членов семьи. Даже не дрался с отцом, пока она вопила на первом этаже.

Дом она оставила брату и его стаду. Сестра умерла от передозировки. Хотела чтобы профессор принял предложение о работе в Европе. Отца закололи на скотобойне брата. А я по сей день ненавижу солянку.

Совсем свежий, хрустящий конверт. Ликёр из чёрной смородины, фрезии, пачули и дубовый мох. Руки задрожали. Воск с люстры капал на пол переливаясь трелью. В его голове заиграли скрипки мелодию Мендельсона для струнного квартета. Прерываемые беспокойным роялем Аалампура. Помещение стало сужаться, стены сдвигались, лепнина дрожала под натиском потолка. Он повернулся к зеркалу слева. Она положила руки на его плечи. Сквозь отражение на него смотрела статуя. Белая как свежий снег. Застывшая каменная ухмылка. Аккуратно заплетенные волосы. Пальцы впились в его кожу под ключицами. Мужчина не двигался, парализованный её взглядом.

– Красивое небо сегодня, не правда ли? – спросил женский голос.

– Почему я? Почему ты пришла за мной?

– Хочешь прочитать письмо? – она обошла его стол и села напротив.

– Я не хочу уходить… Не хочу уходить один.

Она взяла нож для писем и ловко вскрыла конверт, оставляя края идеально ровными. Внутри лежал листок сложенный пополам и бумажка пропитанная духами. Женщина протянула ему послание. Мужчина застыл не отрывая глаз от её пустой радужной оболочки. Тишина.

– Хорошо. Я помогу.

– Не надо, – тихо прошептал мужчина.

Привет.

Надеюсь, ты в порядке. У нас довольно дождливо. Листья начали менять свой цвет. Фиолетовые закаты стали ярко красными. Дни становятся короче, а солнце больше не греет.

Сад скучает по твоему смеху. Машина скучает по твоему пению. Ты был моей первой любовью, а теперь моя последняя слеза. Я больше не могу ждать… и не буду. Мне не жаль. Я была счастлива. Я чувствовала всё, пока не перестала чувствовать совсем. Сын уже научился ходить и я училась вместе с ним.

Тебя здесь больше не ждут,

Всех благ.

Его глаза наполнились слезами, которые он мужественно держал взаперти. Женщина с ухмылкой наблюдала за ним. Неподвижно взял кружку глотком холодного какао смочил горло и выдохнул облако пара.

Половицы заскрипели. Она изящно встала перед зеркалом. Глядя ему в глаза искусно расколола свою голову. Некогда милое лицо молодой женщины разошлось в разные стороны от трещины по середине. Голый, пустой череп показался наружу. Смерть повернулась к нему лицом и заглянула в его выцветшую радужную оболочку, покрытую густым облаком.

Брать за сердце

Горят свечи, освещая иконы. Пение псалмов сменяется на гимны, затем на молитвы. Каждый человек держит в руках Библию. Разные издания, твёрдые и мягкие обложки, один текст. Пресвитериане. Единообразие, упрощение. Замена епископов выборными старейшинами, ослабление зависимости церкви от гражданской власти. Сто тридцать лет боролись за признание религии государственной и вот они здесь… наслаждаются кульминацией – пятнадцатиминутной проповедью.

Уродливая бородка священнослужителя жалобно трясётся в потоках его вдохов. Капли пота стекаются в единый ручеёк, уходя в нижнюю часть рукава. Здесь не жарко. Терпкий запах ладана. Душно. Старушка справа от меня едва не теряет сознание.

– Вы здесь впервые? – прошептал мужчина слева.

– Нет.

– Не похоже, что текст молитвы Вам знаком.

– Предпочитаю слушать.

– Я тоже слушал, лет до восьми, а потом не выдержал… за ночь вызубрил.

– Хорошо.

– Хорошо…

Я чувствовал на себе его взгляд. Он изучал моё лицо. Тёмные брови, отсутствие морщин и шрам на нижней челюсти. Что-то хочет сказать. Странно, что он вообще заговорил во время службы.

– Нокс. Нокс Эркарт. Думай, говори и твори добро. Это девиз моего клана – сияние его зубов озарило помещение.

– Аласдэр Слэйнс.

– Лорд Абердиншира?

– Да.

– Не удивляйтесь моим обширным познаниям. От вас несёт тиной за километры, но вид того стоит, не правда ли?

– Конечно – я вежливо улыбнулся.

Священнослужитель закончил проповедь. Люди синхронно убирали книги в сумки, карманы, кто куда. Старушка присела на скамейку, стараясь собрать оставшиеся силы в кучу. Шёпот растянулся от пола до вершины купола. Я слышал вибрации каменных стен, усталость витражей.

– Что ж, Аласдэр, как насчёт пинты тёмного пива? Владею пабом на соседней улице и…

– Чуть позже, господин Эркарт, мне нужно закончить дела – перебил я воодушевлённого мужчину.

– Буду ждать. Дроверс Инн, здание с красным фасадом, не ошибётесь.

Нокс протянул мне руку, усыпанную мозолями. Я её пожал. Мужчина неспеша нырнул в течение людей, пока не исчез в свете дня.

Сильный ветер раскидывал моросящие капли. Волны настойчиво стучали по правому борту скоростного катера, пытаясь вытолкнуть в открытое море. Ровно двадцать три минуты от материка до острова. Пирс разломала буйная вода. Полосатый маяк и пустой пляж. Два километра вверх. Раньше здесь была лестница из гранитных плит с небольшими площадками для отдыха каждые пятьсот метров. Безумные виды на горящие города, окружающие остров находясь на материке.

На вершине, пустив корни в самую середину острова, стояла часовня Айлеан Мор. Огни не горели, труба не дымилась. Окна выбиты, а дверь распахнута. Тишина. Только свет маяка ритмично поблёскивал. Рядом было ещё здание, только уже из дерева. Бревенчатая коробка с парой окон и скромной дверкой. Три века назад здесь кипела жизнь.

Восемнадцатого марта в семь минут девятого часа лодка с несколькими дюжинами людей причалила на остров. Мне было одиннадцать. Кругосветное плавание с родителями. Корабль затонул и ещё тысячи людей вместе с ним. Несколько шлюпок успели уйти достаточно далеко чтобы их не затянуло под воду. Дрейфовали несколько дней пока свет маяка не привлёк внимание матроса. Длинный пирс, казалось, был якорем для этого участка суши. Единственный живой член экипажа набрал полные лёгкие воздуха, раздался свист. Ничего. Он повторил. Тут и там начали зажигаться огни. Остров оказался огромным, по периметру освещён факелами. Группа людей вышла нам на встречу.

В этом деревянном домике я рос, взрослел. Учился вместе с детьми местных. У них всегда была теплая пища и дрова, хотя на самом острове нет ничего кроме камней и травы. Главным был смотритель маяка. Его семья построила часовню и жилье, ведь вернуться на материк они не могли. Приходилось налаживать быт здесь. Они даже пытались разводить овец, но те погибали по непонятным причинам. Смотритель научил меня рыбачить, колоть дрова, плести корзинки. Я учил его читать и писать. Хотя иногда мне казалось, что он притворяется, что не умеет.

Однажды Смотритель позволил мне подняться на верх маяка. Невероятный восторг для ребёнка. Тогда я не знал, чем это всё закончиться. Он достал фарфоровые чашки и налил мне свежего чая. Я сразу почувствовал настойчивый привкус железа, но не придал этому значения. Здешние чаи часто варились из того, что росло и вкус мог оказаться специфичным. Следующим осенним утром, пока солнце собиралось с силами чтобы взойти, я услышал шум мотора. Очень громкий, почти пронзающий мои барабанные перепонки. Накинул куртку, наспех зашнуровал ботинки и побежал в сторону пирса. Туман густо лежал на выросшей траве, запутываясь в одичалых листьях. Морозный воздух избивал носовые пазухи. Добежав до вершины лестницы я увидел четырёх незнакомцев, отплывающих на пошарпанной лодке Смотрителя, везя на буксире ещё одну. Его тело лежало по середине. Голова отрублена, повёрнута лицом вниз, а бедренные кости сложены крестом на грудной клетке. Через пять лет я покинул остров. Хотел снова увидеть дом. Жена убитого Смотрителя передала мне письмо. От него. Всего пять слов: «Ты свободен до первой смерти».

Эдинбург встретил меня солнцем. Облака кучковались и проплывали мимо. В порту гудела жизнь. Рабочие загружали очередное судно, нервные пассажиры снова и снова проверяли билеты. Полицейский офицер свистком отгонял крысу от своей ноги. Десять пенсов и я стоял лицом к лицу с домом детства. Заросший плющом особняк двенадцатого века. Мои окна выходили в сторону озера. Тихая гладь иногда нарушалась прилетевшими пообедать утками. Пару раз это были лебеди. Здесь было абсолютно безлюдно, шесть километров от города. Бескрайние поля, леса – это всё мне нравилось в детстве, похоже, что перенасытился.

Мистер Гатри, помощник отца и друг семьи, вышел из дома, увлечённый бумагами. Я заметил насколько он постарел за эти годы. Глубокие морщины, седые волосы, дряблая кожа, помню его другим. Он шел к воротам.

– Вы заметили какое сегодня тёплое солнце? – улыбаясь крикнул ему я.

– Что? – его взгляд упал на моё лицо, – Не может быть, мой мальчик, это правда Вы?

Радость уютно расположилась на лице мистера Гатри. Он спешно сложил бумаги в портфель, выудил из нагрудного кармана ключ, почти уронив неприкреплённые цепочкой часы и поспешил открыть ворота.

– Боже мой… Боже. Мой. – его дыхание выровнялось, а руки крепко держали меня за плечи, – Господин Слэйнс, это правда Вы. Я искал, честно искал, но до берегов Шотландии добрались лишь три шлюпки, на которых никого из Вашей семьи не было. Полиция сдалась быстрее, чем народ. Многие родственники утонувших работали со мной сообща, но всё тщетно. Позапрошлым летом нашли обломки ещё одной шлюпки, если честно, то я был уверен, что Вы погибли, но…

– Но вот он я, мистер Гатри, живой, из плоти и крови. Как и Вы.

– Как и я! – мужчина не мог поверить своим глазам.

– Я бы хотел продать особняк.

– Что? Почему? Я же… я же столько лет сохранял его право владения за Вами, господин.

– Прошло столько лет. Я не хочу здесь жить. Родители погибли. Слишком уж тут одиноко. – мой взгляд блуждал по стенам и окнам дома.

– Понимаю. – его глаза наполнились грустью, – Аласдэр?

– Да?

– Я сохранил большую часть ваших вещей. Можете забрать, если хотите… Или написать мне новый адрес и я пришлю их.

– Я соберу их сам. Сейчас.

Мистер Гатри поник. Столько лет он был здесь важным гостем. Водил дружбу с моим дедом, а потом и отцом. Они вместе выкупали соседние участки и расширяли территорию, обустраивали конюшни. Я чувствовал его взгляд на себе. Слышал его дыхание пронизанное туберкулёзом. Через несколько веков Церковь Шотландии будет против любой формы эвтаназии, но сейчас я был сам себе Церковь. Я сам себе Создатель.

Резким движением я развернулся лицом к мужчине. Схватил его за шею сзади. Седые волосы, дряблая кожа, язвы на руках, скрытые рукавами. Ярёмная вена пульсировала быстрее, чем в спокойном состоянии. В его глазах застыл вопрос. Потом сменился испугом, переходящим в животный страх, когда он увидел смену цвета моих глаз. Налитые кровью они заставили его умыться потом. Мистер Гатри дрожал.

– Я стал свободен после первой смерти.

– Ч-что?

Правая ладонь скользнула легко разрывая мышцы старика, сквозь его рёбра. Рывком я вырвал сердце иссушил его, оставив оболочку. Аккуратно свернул её и положил на место. Стеклянные глаза мистера Гатри смотрели в голубое небо.

Брать за сердце я научился сам. Инстинкты. После отплытия с острова я не мог питаться привычной едой. Постоянно тошнило. Грешил на морскую болезнь, но на корабле был один доктор. Немного сумасшедший. Возил труп кабана в формалине. По вечерам пытался обыграть меня в покер. В воскресенье перед завтраком пригласил в свою каюту. Там… не было каюты. Полевая лаборатория, держу пари, он спал на кабане. Банки, склянки, книги, даже небольшой котёл, видимо, для зелий. Он показал мне сердце. Разрезанный пополам, уже бледный двигатель животного. Я не смог остановиться. Тринадцать тел и напуганный будущий лорд.

Неоновая вывеска сияла в свете ночи. Красный фасад. Это место было внесено в туристический гид как любимый паб королевы. На фоне соседних зданий он выглядел мудрым старцем с крепкой каменной кладкой. Музыку было слышно за три квартала. Запах свежего пива притягивал людей с ближайших улиц как маяк. Я вошел внутрь. По радио в прямом эфире шёл футбольный матч, финал кубка. Болельщики одной из команд занимали почти всё пространство. Алкоголь лился рекой, скорлупа от орехов хрустела под подошвой.

– Оооо, господин мистер Лорд, рад Вас видеть! – шутливо выкрикнул бармен в мою сторону.

– Я выбрал не подходящее время чтобы воспользоваться Ваши предложением.

– Нисколько, Вам понравятся эти ребята! Что пожелаете? Светлое? Тёмное? Хайбол Кровавой Мэри?