Текст книги "Песнь одиноких китов на частоте 52 Гц"

Ребенок несколько раз кивнул и сразу оказался в плену у планшета. Сколько я к нему ни обращалась, он не реагировал. Я показала ему, как посмотреть ролик еще раз, как регулировать звук, и через час он уже прекрасно справлялся сам.

– Во дает!

Я восхитилась потрясающей способностью впитывать новое и одновременно усомнилась в том, что у мальчишки действительно есть какие-то проблемы с головой. Если не считать того, что он не говорит, вел он себя совершенно нормально. Конечно, я не общалась с ним тесно, так что не знаю, что там на самом деле, и все же я почему-то была уверена, что это совершенно обычный ребенок. Он просто по какой-то причине не разговаривает.

Мальчик протянул мне планшет. Кажется, случайно кликнул на рекламу. Его губы шевелились, будто он что-то говорил, но беззвучно.

– Смотри, в таком случае надо нажать вот сюда. А еще…

Я взяла в руки планшет и стала показывать, как с ним управляться. Прозрачные глаза мальчика следили за моими руками, и я осмелилась украдкой взглянуть на его лицо.

От него пахло так же, как от меня, – одиночеством и отсутствием родительской любви. Наверное, именно этот запах отнял у него дар речи. С этим запахом сложно бороться. Сколько ни мойся, он не исчезает. Запах одиночества впитывается не в кожу, не в плоть, а в душу. Если кто-то смог от него избавиться, значит, этот человек ни в чем больше не испытывает нужды. Так же, как растворяются и становятся невидимыми чернила, когда их выльешь в море, если в душе щедро, подобно огромному морю, разливается вода, то пропитавший душу запах одиночества растворяется и перестает быть заметным, и тогда человек становится счастлив. Но есть и такие люди, которые, хоть и устали от щекочущего ноздри запаха, живут с мутной водой внутри. Как я.

Из планшета снова донеслась птичья трель, и лицо мальчика просветлело. Глядя на него, я подумала, что хочу сделать его запах слабее, и одновременно у меня появилась мысль, что мне это не под силу. Я для себя-то не могу сделать все так, как хочу, куда уж мне спасать еще кого-то. Тебе одиноко, вот ты и хочешь взять котенка, расхохотался мой внутренний голос. Поэтому я разглядывала лицо мальчика, словно бы издалека.

С того дня он стал каждый день приходить ко мне. Полдничал со мной на веранде, иногда обедал и не отрывался от планшета. Похоже, его увлекало не только птичье пение, но и голоса животных. Он с таким интересом наблюдал за всем этим, что я могла только восхищаться его сосредоточенностью.

Прошло несколько дней, и, собравшись в очередной раз окликнуть его, вдруг поняла, что так и не спросила, как его зовут.

– Совсем забыла. Слушай, я же не могу всегда звать тебя «слушай» или «эй» – может, скажешь, как тебя зовут? Вот я – Кинако. Вообще-то я Кико, но мне придумали прозвище Кинако. Славное, правда?

Я написала палкой, которая валялась на земле, иероглифы моего имени и подписала рядом «Кико». Мальчик читать умел – не знаю, правда, насколько хорошо. Я видела, как он набирал в поиске «лев» или «кукушка».

– Зови меня Кинако. А теперь твое имя. Ну? – спросила я, протянув ему палку.

Ребенок сжал ее в руке, ненадолго задумался, а потом медленно вывел:

– Паразит.

В смысле?! Я, затаив дыхание, смотрела на мальчика, пытаясь понять, что он чувствует, но не могла.

Футболку, которую я ранее выстирала, он с того дня не носил. Он надевал новое мужское белье примерно раз в три дня. Вроде бы мылся, голову тоже мыл. В какие-то дни от него пахло, в какие-то – нет. Дотрагиваться до себя не разрешал, так что я не могла посмотреть, но синяки наверняка оставались – думаю, его бьют. Это точно были следы жестокого обращения, которые он старался спрятать, но не мог.

– Так, то есть твое имя похоже на «паразит»? Как у меня – прозвище? – спросила я, думая при этом, что это невозможно. Как я ни ломала голову, приятных причин для этого не находила. Как я и ожидала, мальчик покачал головой, с досадой отбросил палку и снова взялся за планшет. На его лице было только раздражение. Я должна быстрее с ним подружиться. Так, чтобы он хотя бы мне рассказал, в какой ситуации оказался.

Позже, развешивая во дворе белье, я вдруг услышала знакомый звук. Невольно оглянулась – кажется, он доносился из планшета. Наверное, пока мальчик прокручивал ролики, дошел до этого животного.

– Это же…

Сидевший на веранде и внимательно прислушивавшийся к этим звукам ребенок – я, разумеется, не могла называть его «паразитом» – заметил мое удивленное лицо и указал на планшет.

– Это, ну… как же ты нашел-то… я часто слушаю это.

Ребенок, указывая на планшет, вопросительно посмотрел на меня. Наверное, он не понимал, что за животное издает этот звук. Я сунула высохшее полотенце в корзину для белья и села рядом с мальчишкой.

На экране в темной воде вверх поднимались пузырьки воздуха, и, будто эхом, отдавался глубокий звук. Он был похож на глубокое дыхание или на мелодию, которую мурлыкают под нос. Как будто голос, который ласково зовет.

– Так поют киты.

Брови мальчик слегка поднялись.

– Неожиданно, да? Говорят, что киты в море поют, призывая других китов.

Он восхищенно выдохнул и перевел взгляд на море перед нашими глазами. Я тоже посмотрела туда.

– Потрясающе, правда? В таком огромном, глубоком море их голоса слышны сородичам. Я думаю, что они и беседовать могут. Интересно, что этот говорит?

Надеюсь, не какую-нибудь ерунду. «Какая светлая лунная ночь. Здесь море красивое, приятно плавать. Давно не виделись с тобой, хочу встретиться». Вот бы они так болтали!

– Интересно, как звучит в море голос собеседника? Мне кажется, чувства того, с кем он общается, должны обволакивать все его тело.

Всем телом воспринимать те чувства, что направлены на тебя, всем телом их слушать. Наверное, это так приятно!

– Представляешь – как бы далеко вы ни находились друг от друга, можно ощущать то, что чувствует к тебе твой сородич. Правда, есть и те, кто лишен этого счастья.

Мальчик вдруг резко встал. Он недовольно нахмурился и скривил губы. Я даже не успела спросить, в чем дело, как его след простыл.

– Я же еще не успела ничего рассказать!

Когда он проявил интерес к голосам китов, я решила рассказать ему все, потому что мне показалось, что он поймет, почему слушаю голоса китов.

– Интересно, придет ли он еще? – тихо пробормотала я.

* * *

В интернет-магазине я купила велосипед. Меня беспокоило, что я мало двигаюсь, а еще хотелось бы расширить свою сферу передвижения. Теперь, если постараться, можно было добраться и до «Иона». Кто бы мог подумать, что именно в деревне осознаешь истинную ценность онлайн-магазинов? Все-таки невозможно прожить с одним «Кондо-мартом». В ожидании, когда на тамошних полках появится сицилийское вино или бельгийское пиво, пожалуй, и умереть успеешь.

Я отправилась покататься на только что доставленном велосипеде. Съехав с холма, заработала педалями, направляясь в сторону рыбного рынка, где раньше почти не бывала. Миновала группку зданий с опущенными ржавыми ставнями-жалюзи – видимо, раньше это были частные магазинчики. Один участок – кажется, детская площадка – зарос травой, доходившей мне до пояса, одиноко торчали шарообразная конструкция для лазания – «паутинка» с облезлой краской – и горка.

– И как ты, бабуля, здесь жила? – пробормотала я про себя.

Работая гейшей в Токио, бабушка, говорят, вела роскошную жизнь. По словам матери, у них была экономка, бабушка обучала молодежь и выбиралась то в Асакусу, то в театры – в общем, привыкла проводить время изысканно. Судя по рассказам, она перебралась сюда, когда мне было три года, так что ей тогда было около шестидесяти. Надо же – в солидном возрасте устроить себе такое приключение как переезд, да еще и в город, где ничего нет, да еще и в одиночку! Я вот до этого не жила богато – и то ощущаю неудобства.

«Жила напоказ, – фыркала мать. – Когда ее оставили богатые клиенты, сорившие деньгами, она уже не могла вести ту же роскошную жизнь. Но она любила пустить пыль в глаза и не хотела, чтобы над ней смеялись те, кто знал ее в годы расцвета, вот и удрала в деревню, где ее никто не знал. Глупо! Впрочем, куда бы она делась от одинокой старости – содержанка!»

«Шикарная была гейша!» – так сказал отчим. Это случилось, когда бабушки уже не стало. Когда мне было шесть, она быстро и легко умерла от разрыва аорты или чего-то в этом духе. Посреди занятия она вдруг стала задыхаться, ее увезли в больницу на скорой, но спасти не смогли. Мать, ненавидевшая бабушку, даже тогда сказала, что ни за что не будет за ней ухаживать, но ей и не пришлось. После смерти бабушки осталось достаточно денег, чтобы хватило на похороны, вот тогда-то отчим и сказал, мол, противно считать такую своей родственницей. Это ж какой стыд – содержанка! Но при этом он с уважением говорил о ее образе жизни: мол, сумела сохранить образ известной гейши, женщины с хорошим характером и до самого конца жила с шиком. И это стоило ценить.

А для меня бабушка была просто-напросто добрым человеком с мягким смехом. Она не важничала, не кичилась роскошью, она была душевной и красивой, как горечавка, тихонько цветущая в углу сада. Бабушка, о которой говорили мать с отчимом, отличалась от той, какой ее знала я.

Они оба не знали, почему она выбрала это место. Город, с которым нет никакой связи, в котором не на кого опереться. Ничем не примечательный, обычный рыбацкий городок в провинции. Интересно, что она здесь искала? Как жила?

Погруженная в эти мысли, я крутила педали и очнулась, только когда оказалась у скоростного шоссе. Пока оглядывалась вокруг, выбирая, куда поехать, меня окликнули:

– Мисима!

Я подняла козырек своей бейсболки и посмотрела туда, откуда донесся голос, – из окна «универсала» высунулся Муранака и махал мне рукой.

– Ты чего здесь делаешь?

– Купила велосипед, осваиваю.

– Ишь ты. Обедала уже? Я вот собираюсь.

Задумавшись, посмотрела на часы – почти час дня.

– Хочешь, вместе поедим? Покажу вкусную столовую.

Я немного подумала – давно не ела вне дома. Раз у меня теперь появился велосипед – а пусть покажет!

– Хорошо, поехали.

Муранака просиял.

Я поехала за его машиной, и через несколько минут мы добрались до небольшого ресторанчика. На синих занавесках у входа белыми буквами было написано «Закусочная Ёсия». Я протянула руку, чтобы открыть раздвижную дверь из матового стекла, но навстречу вышла группа дяденек в рабочей одежде. Мы вошли, и я увидела, что внутри было просторнее, чем казалось. Стояло четыре столика на четверых и еще четыре места на подиуме. Подиум, видимо, как раз занимали те дядечки – там еще стояла посуда, которую торопливо убирали со стола две девушки в фартуках.

Мы сели лицом друг к другу за свободный столик у окна, и я раскрыла меню. Здесь были карри, отбивные, тянпон – густой суп с лапшой, мясом и овощами, острые кусочки жареной курицы – в общем, довольно много вариантов. Выбор отдельных блюд, не входящих в комплексный обед, тоже был богатым, так что закусочная, кажется, была популярна у простого народа. Вечером тут можно было и выпить.

– Кстати, а где Кэнта?

– Он увлекся сотрудницей ресторанчика, который открыли за «Ионом», – нахмурился Муранака.

Он рассказал, что Кэнта – парень настойчивый и решил ходить на обед только туда. Муранака, пытаясь поддержать чувства подчиненного, тоже ходил вместе с ним, но потом ему надоело, и сегодня он отправился обедать сам по себе.

– Ладно, неважно. Рекомендую вот это – ланч с тэмпурой[13]13
  Тэмпура – обжаренные в кляре морепродукты или овощи.


[Закрыть] из курицы.

Мужчина ткнул пальцем в ланч с огромной фотографией, рядом с которой было красным написано: «Самое популярное блюдо». Он объяснил мне, что тэмпура из курицы – самое известное местное блюдо, и что вся его семья любит эту закусочную – когда они приходят сюда, только эту курицу и заказывают.

– Что ж, тогда тоже попробую. Будьте любезны!

Я позвала официантку, и девушка тут же подошла к нам. Пока я заказывала два ланча с тэмпурой из курицы, Муранака вдруг сказал:

– Эй, ты же Котоми, да?

Услышав это имя, я невольно вздрогнула, посмотрела на девушку в джинсовом фартуке и белой косынке и выпучила глаза от удивления. Она действительно лицом напоминала того мальчика.

– О, Муранака…

У нее была тоненькая девичья фигурка. Она застенчиво улыбнулась и каким-то детским жестом потерла щеку. Но вот лицо у нее было, как у старухи, – так что и не подумаешь, что она одноклассница Муранаки. Она выглядела жалко – будто красивый цветок, увядший от яда.

Значит, она – мать того мальчика?

– Мы ведь уже больше десяти лет не виделись, а ты меня до сих пор помнишь!

– Так я ж тебя знаю с первого класса. Хотя… как бы это сказать… ты сильно изменилась, – заметил Муранака, подыскивая слова. Котоми улыбнулась:

– Женщины постоянно меняются.

– Да нет, я… Да-да, конечно!

– Хи-хи! А ты, Муранака, все такой же искренний. Так мило. Итак, ваш заказ – два ланча с тэмпурой из курицы? Заказ принят, – чуть склонив голову набок, с улыбкой сказала она, будто звезда сцены, и исчезла на кухне. Оттуда сразу послышалось: «Котоми! Иди отдохни!» – «Хорошо!»

– Тяжело ей, наверное, пришлось, – печально пробормотал Муранака, глядя ей в спину. И тут же добавил, уже обращаясь ко мне: – В средних классах[14]14
  Школьное обучение в Японии делится на три ступени: младшие классы (шесть лет), средние классы (три года), старшие классы (три года), нумерация не «сквозная», т. е. российский восьмиклассник будет «второклассником средней школы». В школу обычно поступают в шесть лет, заканчивают в восемнадцать, возраст ученика средних классов – примерно тринадцать-пятнадцать лет.


[Закрыть] была первая красавица! Хорошенькая такая, все в нее были влюблены. У меня несколько друзей ей признавались в любви – всех отвергла. Она поступила в неплохую, по местным меркам, старшую школу – я-то балбесом был, попал в самую плохую… в общем, мы в старших классах в разных местах учились, но про Котоми я часто слышал. Когда все узнали, что она бросила школу и уехала из города, на ушах стояли – были уверены, что ее взяли куда-то моделью или актрисой. А потом вот как оказалось… Печально. Муранака задумчиво смотрел куда-то вдаль, и перед его взором, наверное, представала красавица Котоми – такая, какой она была в детстве.

– А какая она была по характеру?

– Пожалуй, избалованная. Такой хорошенькой девочке ведь много прощается. Она была не столько звезда, сколько принцесса.

Я неопределенно хмыкнула. И такая теперь зовет собственного ребенка «паразитом»? Одевает его в обноски, бьет, а может, и не кормит толком.

Интересно, поверит ли Муранака, если сказать ему об этом? Предпримет ли какие-то действия?

Я хотела ему сказать и не смогла открыть рот. Если расскажу Муранаке об этом, не исключено, что мальчику станет еще хуже.

* * *

Мне самой довелось намучиться от такой легкомысленной доброжелательности. Когда я была в четвертом классе, наша классная руководительница сделала матери замечание по поводу того, что я хожу в неглаженой форме. «Я понимаю, что у вас есть еще и маленький ребенок, но, если вы немного проявите заботу, Кико не будет чувствовать себя так одиноко. Покажите ей своим отношением, что вы и ее тоже любите».

Это было перед зимними каникулами, маму вызвали в школу, и мы вдвоем сидели перед учительницей. Она светилась от собственной значимости, а мать скромно поклонилась: «Простите, что не обращала на это внимания. Мне очень стыдно». От меня не укрылось, как на миг застыло ее лицо. Как я и думала, гнев матери был страшен. Не успели мы зайти домой, она ударила меня, а когда я упала, схватила меня за волосы и заорала с угрожающим видом: «Почему я должна выслушивать нагоняи от той девчонки? Ты ей нажаловалась, да?!»

Разумеется, я никому не рассказывала о том, что происходит дома. Родители обожали братика, и мне не хотелось кому-то говорить, что со мной – ребенком матери от предыдущей связи – обращались как будто я досадная помеха, а самое главное – я не хотела этого признавать. Сейчас-то я понимаю, что та учительница, видимо, заметила мою неухоженность и мягко указала на это, сказав о «неглаженой форме». Думаю, она хотела аккуратно сделать замечание родителям, погруженным в любовь к младшему ребенку. Однако все было не так просто.

Мать несколько раз ударила меня в прихожей, но на этом ее гнев не утих. На зимних каникулах она перестала меня кормить как следует. Раз в день, на ужин, мне выдавали плошку белого риса, посыпанного приправой, да и его я должна была есть в одиночку, в туалете для гостей. Она сказала, что это наказание за позор, который я на нее навлекла. Я ела свой рис в тесном холодном помещении, где не ощущалось никакого тепла, до меня издалека доносились запахи теплых мяса и рыбы и веселый смех семейства, и моя еда казалась совершенно безвкусной. Но я ничего не могла поделать с тем, что мне ужасно-ужасно хотелось есть, поэтому плакала и запихивала в себя рис. В тот год Рождества и Нового года не было только у меня. Ночью в Рождество, не выдержав голода, я открыла мусорное ведро – там были остатки цыпленка, суши, пирожных, которые не доел Масаки. Сахарный Санта-Клаус был вымазан в сливках, но я без колебаний схватила его и съела. Он размяк от взбитых сливок и, хотя был сладкий, мерзко пах.

* * *

– Мисима, чего задумалась?

От звука голоса Муранаки я очнулась.

– Ничего.

Просто невеселые, паршивые воспоминания.

Через некоторое время принесли наш заказ. Я представляла себе обжаренные в панировке кусочки курицы, поэтому удивилась, увидев настоящую тэмпуру в воздушном кляре. Пришлось признаться, что впервые ем такое, и Муранака посоветовал обмакивать кусочки в кислый померанцевый соус пондзу – мол, так вкуснее.

– Налей сюда соус, а если любишь острое, можно еще добавить цитрусовую приправу юдзу с перцем. Да и просто с солью вкусно.

Послушавшись совета, я обмакнула тэмпуру в пондзу. Брызнул куриный жир, но, благодаря кисловатому соусу, мясо жирным не ощущалось. Я пробормотала: «Вкусно», и Муранака довольно засмеялся.

– У нас тут у каждого свой любимый ресторанчик, где подают тэмпуру из курицы. Хотя большинство, конечно, считает, что вкуснее готовить самим.

Здесь кляр было похож на тесто, в котором обжаривают фриттеры. Я люблю кляр тонкий, хрустящий, поэтому спросила у Муранаки, делают ли где такой, и он назвал мне несколько мест.

– Что еще можно порекомендовать… Ты девушка, так что, наверное, сладкое любишь. В одном месте продают пирожные со взбитыми сливками, это…

– Нет, такое не надо. Это я не ем.

После той рождественской ночи мой организм перестал воспринимать пирожные и взбитые сливки.

– Так ты что, из любителей остренького? Тогда из местных блюд самое лучшее «Рюкю», под саке очень хорошо.

В итоге я закончила обед, слушая рассказы Муранаки о местных ресторанах, а на крыльце решила распрощаться с ним. Он собирался ехать за Кэнтой, но никак не заводил машину и, открыв окно, опять окликнул меня:

– Слушай, я хочу с тобой дружить. Ты не против?

У меня вырвался удивленный возглас, а он, потупившись, замямлил:

– Ну, хочу узнать тебя поближе…

Потом, снова подняв глаза, он выдал скороговоркой:

– Эх, не умею я такое говорить. В общем, хочу как-то сократить расстояние между нами. Ты мне очень интересна. Я не прошу тебя с бухты-барахты начать со мной встречаться, но вот как-то так… В общем, ты просто подумай об этом, без напряга, ладно?

Под натиском его слов мне оставалось только стоять и смотреть. Его глаза тоже не отрывались от меня, и в них не было никаких колебаний. Я подумала, что он совершенно прямой и искренний человек, однако где-то в глубине другая я шептала: «А может, это и не так. Может, он это говорит просто потому, что его интересует необычная женщина из чужих мест. И вообще, тебе ведь нельзя принимать такие предложения, правда? Опять кому-нибудь будет плохо…»

– Ну, заходи иногда в гости. Можем мороженое вместе поесть.

Я решила, что могу позволить себе общение на таком уровне. Главное – четко показать разницу между любезностью и привязанностью. Муранака с явным облегчением выдохнул:

– Тогда в следующий раз притащу побольше!

С этими словами он уехал. Проводив его взглядом, я села на велосипед и решила поехать в объезд, чтобы обед лучше переварился.

Я стала объезжать ресторан и увидела, что на заднем дворе на стульчике сидит Котоми. Она глядела в небо и задумчиво курила, и во всем ее облике сквозила усталость. Я попыталась ускользнуть незамеченной, но она на меня и не смотрела и вообще ничего не видела.

Крутя педали, думала: интересно, что она за человек? Какая она мать этому мальчику? И что делать мне? Как правильно вести себя в этой ситуации?

* * *

Дни без нормальной еды закончились за день до начала нового семестра. Я исписала целую тетрадь словами «Я не буду причинять беспокойство чужим людям» и на этом была прощена. За едой рыдала от облегчения, и отчим с матерью сказали мне: «Если бы ты не обидела маму, нам бы не пришлось принимать такие жесткие меры. Маме было так же плохо, как и тебе. Так что больше ее не позорь». Они спокойными голосами увещевали меня и ласково гладили по голове. Но их глаза не улыбались. Поэтому я, несколько раз кивнув, повторила: «Ни за что не буду причинять беспокойство чужим людям». Впрочем, это были лишь написанные на бумаге слова, а потому было непонятно, что конкретно я должна делать, а чего делать нельзя. Понимала я одно: в следующий раз, если такое случится, меня ждет более жестокое наказание. Я много думала о том, что тогда произошло, и поклялась, что буду тщательно следить за своим внешним видом.

После этого я каждый день стирала и гладила все свои вещи. Я, правда, ничего не могла сделать с тем, что они были мне не по размеру и их было мало – мне редко что-то покупали, но на это классная руководительница уже не обращала внимания. Она не замечала, что я за каникулы похудела, и, глядя на накрахмаленную до хруста блузку, улыбалась: «Вот видишь, как хорошо! Мама следит за тобой. И сильно любит тебя – так же, как и братика. Теперь ты поняла?»

Мне хотелось плюнуть в ее ничего не понимающее, улыбающееся лицо. Из-за ее бездумных слов мне пришлось вынести такое, что я чуть не умерла. Она ведь даже представить себе не могла, как мне было тоскливо из-за этого вонючего, пахнущего рыбой Санта-Клауса. А еще я подумала: больше ей доверять нельзя. Если она снова пожалеет меня, снова придется мучиться. Нельзя, чтобы она или кто-то другой еще хоть раз пожалели меня. С тех пор я стала опасаться взрослых.

* * *

По вискам тек пот. Да уж, в разгар лета солнце после обеда жарило немилосердно. Так весь мой крем от загара могло смыть. Я поставила велосипед под козырек магазина, который то ли работал, то ли нет, и вынула из рюкзака бутылку с холодным зеленым чаем. Глотнув уже слегка нагревшегося напитка, перевела дух и оглянулась. По небу разбегались грозовые облака. Я сняла бейсболку и стала обмахиваться ею.

Вполне может быть, что бездумная забота только затянет петлю на шее мальчика. Этого нельзя допустить. Хорошо, но что тогда делать? Я ведь от него самого ничего не слышала, даже не знаю, чего он сам хочет. И, кстати, мы давно не виделись.

Ребенок уже несколько дней не заходил. Мне хотелось, чтобы он выслушал продолжение истории о китах, но, возможно, мальчик больше не придет.

– Надо было сказать ей, что хочу подружиться с ее сыном, – высказала я вслух то, чего не могло произойти, и рассмеялась.

Вот Ан в этом был неподражаем. Уже через несколько дней после нашей первой встречи он вытащил меня из моего дома, и мало того, когда он бросил матери: «Закрой свой рот, тетка!», я подумала, что вижу это во сне. Я бы тоже хотела стать такой, как он, но у меня нет ни его доброты, ни его силы, может и не получиться. Кроме того, он смог увести меня силой еще и потому, что я была совершеннолетняя, – думаю, это тоже имело большое значение.

В облаках парила птица. Она изящно кружила в воздухе – наверное, двигалась в воздушных потоках. Любуясь ей, я словно спросила Ана: что бы он сделал? Какое решение будет самым лучшим?

Сделав еще глоток чая, я снова заработала педалями, направляясь в сторону дома.

* * *

Прошло несколько дней. Вечером я уже собиралась забраться в постель, как в дверь робко постучали. Я невольно застыла и попыталась вспомнить, закрыла ли дверь на ключ. Пока я размышляла, в дверь еще раз стукнули, и я ахнула. Я же знаю этот звук! Но почему сейчас, в это время?!

Я выскочила из кровати, побежала в прихожую и, включив свет на веранде, на всякий случай спросила:

– Это ведь ты, да?

«Да, все-таки имя нужно», – решила я, и, словно в ответ, в дверь стукнули еще раз.

Сделав глубокий вдох, я повернула ключ и открыла дверь. За дверью действительно стоял мальчик. Я была готова ко всему, но, увидев его, все-таки вскрикнула – у него с головы ручьем текла кровь.

– О ужас! Ты поранился? Так, скорую… ой, а с планшета можно звонить?

Ноги у меня задрожали, в голове все спуталось. Пока я растерянно металась, ребенок стер ладонью кровь со щеки и сунул руку мне в лицо. Кисло-сладкий запах ударил в нос, и я моментально пришла в себя.

– Что?! К… кетчуп?!

Мальчик кивнул. Значит, голова у него не в крови, а в кетчупе.

– Ф-фу-ух, я думала, у меня сердечный приступ будет!

Я прислонилась к двери, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Надо держать себя в руках, иначе плюхнусь на пол прямо тут. Выравнивая дыхание, я осмотрела своего гостя – он стоял неподвижно и чуть не плакал, выглядел таким беспомощным… Я попыталась одобрительно улыбнуться ему. Он пришел, надеясь на мою помощь, значит, теперь я обязана сохранять спокойствие.

– Спасибо, что вспомнил про меня.

Стоило мне это произнести, и глаза мальчика наполнились слезами. Я поняла, что он мелко дрожит. Он явно был готов разреветься, но сдерживался, кривя губы.

– Так, давай-ка сначала в душ. Я тебе дам одежду.

Я потянула его за руку, все еще сжатую в кулак, чтобы кетчуп не капал на пол. Ребенок послушно прошел за мной в дом.

Слушая, как он плещется в душе, я приготовила ему футболку и шорты. Его обычная одежда была вся забрызгана кетчупом, поэтому я засунула их в стиралку. Если мальчик в таком виде будет разгуливать ночью, точно попадется каким-нибудь любителям жареного. Хорошо, что его никто не видел, пока он добирался ко мне. Хотя, может быть, лучше было бы, если бы его увидели и заявили, куда следует?

– Чистое у двери положу, – крикнула я. Взгляд упал на часы – там как раз сменилась дата. Интересно, он сегодня ел? Может, стоит покормить его, а потом сообщить в полицию? Я не знаю, что случилось, но его, возможно, разыскивает Котоми. Пока я раздумывала, как лучше поступить, мальчик тихонько зашел в комнату.

– О, какой ты чистенький!

Я велела ему, не стесняясь, пользоваться гелем для душа и шампунем, так что теперь он выглядел опрятно. Длинную челку он отбросил назад, открывшееся красивое лицо действительно напоминало Котоми. Теперь можно было поверить в то, что она была первой красавицей школы.

Однако руки, выглядывавшие из рукавов футболки, были ужасно худыми, и я была уверена, что все его тело до сих пор было покрыто синяками. При одной мысли об этом у меня заныло в груди.

– Кстати, есть хочешь? У меня, правда, только растворимая лапша – будешь?

В таких случаях, конечно, нужна теплая домашняя еда, но у меня ее не было, а я сама на ужин доела последнюю оставшуюся в морозилке порцию лапши удон. Мальчик покачал головой.

– А мороженого хочешь?

Он немного подумал и кивнул.

– У меня его полно. Иди сюда, выбирай сам.

На днях Муранака опять притащил полный пакет мороженого из магазина, как обещал. У меня оставался запас с прошлого раза, но, когда я сказала, что мне столько не съесть, он всучил мне его чуть ли не насильно со словами «У мороженого срока годности нет». А потом смущенно добавил: «Я еще приду, так что оставь для меня чуть-чуть». Не знаю, что уж ему так во мне понравилось, могу только сказать, что со вкусом у него плохо. Неужели он забыл, как я ему врезала?

Осмотрев содержимое морозильника, мой гость выбрал ванильное в вафельном рожке. Я взяла клубничное в вафлях, и мы опять почему-то оказались на веранде. На ночном небе не было ни облачка, мягко светила луна, похожая на яичный желток. Была светлая лунная ночь. Дневная жара исчезла, будто ее никогда и не было, дул ласковый ветерок.

– По такой погоде было, наверное, легко сюда добраться? – поинтересовалась я, и мальчик, сев рядом, смущенно потупился.

Я знаком показала ему, чтобы скорее ел мороженое, и он приступил. Я тоже грызла свое, сидя рядом с ним.

Тихая ночь. Если прислушаться, казалось даже, что слышен шум набегающих на берег далеких волн.

Рядом раздалось еле слышимое шмыганье – мальчик ел мороженое и плакал. Он запихивал куски в рот и тихо лил слезы. Неужели даже в такие моменты он сдерживает свой голос? Заметив, что смотрю на него, он поспешно вытер глаза и отвернулся.

Я молча ела мороженое, смотрела на луну и прислушивалась к звуку волн. Доев, сходила за плеером, который лежал на столике в спальне. Мальчик тоже догрыз мороженое и теперь просто сидел, о чем-то задумавшись, но, заметив предмет в моей руке, вопросительно посмотрел на меня.

– Когда мне до смерти тоскливо, я слушаю один голос.

В прошлый раз он убежал как раз тогда, когда я хотела дать ему это послушать.

Протянув один наушник мальчику, второй я сунула себе в ухо. Я нажала кнопку – из тишины сразу возник голос. Мальчик посмотрел на меня и зашевелил губами, будто желая что-то сказать.

– Да, это голос кита. Только не такой, как мы слышали в прошлый раз.

Голос то ли звал издалека, то ли отдалялся сам. Его звучание, казалось, можно было услышать и на краю мира.

– Голос этого кита никто не слышит.

Мальчик расширил глаза и вопросительно наклонил голову набок.

– Оказывается, высота его голоса – это называется частота, так вот, эта частота не такая, как у других китов. Киты бывают разных видов, но в основном все они поют на частоте от десяти до тридцати девяти герц. А у этого кита – пятьдесят два. Слишком высокий голос, из-за этого другие киты его не слышат. Звук, который мы слушаем сейчас, отрегулирован на более высокой частоте, чтобы улавливало человеческое ухо, а на самом деле он звучит ниже.

Пятидесятидвухгерцевый кит. Самый одинокий в мире. Его голос звучит в огромном море, но никто не может его почувствовать, воспринять, ощутить. Существование кита, который продолжает петь никому не слышную песню, достоверно установлено, пусть его так никто и не видел.

– Говорят, что из-за разницы в частоте голоса он не может встретиться с другими китами. Даже если рядом есть целая стая, даже если они настолько близко, что могут соприкоснуться, животные проплывают мимо, не замечая его.

У него есть множество сородичей, но они ничего не слышат. Он ничего не может им сообщить. Как ему, должно быть, одиноко!

– Наверное, и сейчас он плывет где-то в море, поет, пытаясь донести до кого-то свой голос, который никто не может услышать.

* * *

После тех зимних каникул мать и отчим стали часто запирать меня в наказание в гостевом туалете. Время наказания все удлинялось, и в конце концов мне пришлось не только есть, но и жить там. Я закрывала унитаз крышкой и спала, сидя перед ним, обхватив руками колени, всем сердцем ожидая момента, когда мне откроют дверь. За стеной находилась ничем не стесненная, но недосягаемая веселая семья. Если я, сходя с ума от одиночества, начинала громко рыдать, дверь распахивалась, и меня били. А время заточения продлевали.