Текст книги "Опасный возраст"

Соня Фрейм
Опасный возраст

Иллюстрации в тексте Наталии Енжеевской-О.

© Соня Фрейм, 2014

© ООО «Издательство АСТ», 2018

* * *

Я посвящаю эту книгу маме.

Именно она больше всех пострадала от моего опасного возраста.

Пусть этот роман будет маленькой просьбой о прощении.

Саша. Театр теней

Cause on top of the world is where I’m from,

The back of the class is where I was.

Keeping quiet, playing dumb.

Can’t you see these skies are breaking?

Cause the back of the class is where I’m from.

Потому что я пришел с вершины мира,

А был за последней партой в классе.

Сидел тихо, изображал дурачка.

Ты не видишь, как разверзаются небеса?

Потому что с последней парты – вот откуда я пришел.

Placebo “One of a kind” / «Один в своем роде»

1

Я не думаю, что Саша хотел привлечь внимание своим самоубийством. Но с такими вещами иначе не бывает. Сложно сохранить в тайне собственную смерть, если вам шестнадцать лет, потому что смерть подростка всегда трагична и ужасна. А если вы сводите счеты с жизнью после тридцати, большинство людей только разведет руками и скажет, что вы – псих.

Так что, когда Саша повесился, об этом узнали все в один миг, и сложно сказать, чего было больше: испуга или какого-то нездорового ажиотажа. Это случилось в начале декабря, в ночь перед его днем рождения. В квартире больше никого не было: говорят, его предки свалили куда-то по делам.

Надо в таких случаях прятать все веревки, ножи и спички.

В шестнадцать лет может произойти что угодно.

Сашу обнаружили днем. «Повезло» соседке. Она увидела, что дверь квартиры приоткрыта, и решила узнать, в чем дело. Я все еще иногда гадаю, специально ли Саша оставил ее незапертой.

Так вот, она зашла, а потом включилось предчувствие. Эта разновидность предвидения зависает в особенной тишине комнаты, в которой дрожат отголоски чьей-то разрушенной жизни, и очень хочется уйти… Но приходится идти вглубь квартиры, по коридору, оклеенному голубыми обоями.

Чтобы дойти до конца и увидеть Сашу.

Следующим был Ян, наш одноклассник, живший с Сашей в одном доме. Он как раз спускался по лестнице, когда услышал крик, и тоже ринулся в этот злосчастный дверной проем – в сердце трагедии, манящей к себе каждого.

Мне кажется, что Саша не из тех людей, которые любят устраивать шоу из чего бы то ни было. Он всегда был скромным и избегал любых публичных проявлений своего существования. Вряд ли его самоубийство было продиктовано той же скромностью, но думаю, он не хотел широкого освещения.

Самоубийство – это что-то очень личное.

Однако в таких ситуациях есть множество сходящихся неизбежностей, и одна из них – крики соседок.

Другая – появление любопытствующих вроде Яна.

Третья неизбежность – в непередаваемом ужасе родителей, которым эта новость перекроет кислород.

В тот день я убедился в расхожей истине, что самоубийство ко всему прочему – еще и очень эгоистичный шаг. Самоубийцы заставляют других быть причастными. Они тащат за собой в эту черную дыру, и ты падаешь следом, хотя все еще жив.

Большинство людей избегает мыслей о смерти, потому что им хочется жить – и я их понимаю.

Третьим, кто увидел его тело в петле, был я. Я пришел поздравить его с днем рождения. Возможно, мы бы пошли в кино или прогулялись вдоль речки. Вместо этого мне пришлось смотреть на его труп, и в тот момент я почувствовал, что что-то во мне летит в зияющую пропасть.

Ту часть себя я так и не смог восстановить. Она куда-то ушла вместе с Сашей.

– Ну, что скажешь? – Ян разглядывал меня исподлобья, прислонившись к стене подъезда.

Вокруг ходили люди и переговаривались, с недоверием и ужасом посматривая в сторону приоткрытой двери квартиры.

Я перевел на него взгляд, чувствуя, что слов нет. Внутри что-то колыхалось, как тревожное море, хотя внешне я оставался спокоен. Ян тоже не особо волновался, на его губах даже скакала какая-то ухмылка. Он пытался казаться саркастичным и невозмутимым, но выглядело это жалко.

– Представляю, каково тебе, – покачал он головой. – Как-никак вы дружили.

2

На самом деле это сложно объяснить, но я бы не осмелился назвать мое общение с Сашей дружбой. Было бы точнее сказать: мы хорошо друг к другу относились.

Для каждого класса типично, что изгои начинают вынужденно общаться или даже имитировать какую-то солидарность. Те, кто слабее, делают это потому, что не хотят оставаться одни, ведь тогда их статус станет совсем невыносимым. В отстое всегда легче, когда вас хотя бы двое.

Я люблю называть вещи своими именами. Мы с Сашей были аутсайдерами. Таких как я обычно сажают за самую дальнюю парту и стараются не трогать, а таких как Саша щиплют и колют из злого веселья. Его беспомощность была провоцирующей. Он не возражал, да и противопоставить ему было нечего.

Мы начали общаться прошлым летом. До этого жили в разных мирах. Но так получилось, что родители сослали нас в один лагерь, полагая, что необщительные дети нуждаются в насильственной социализации. Там мы и встретились.

Лагерь находился на берегу лазурного озера, и вода в нем была как жидкий лед. Помню, что вдали виднелись бледные контуры гор, а небо переливалось всеми оттенками синевы. Большую часть времени я бродил по округе в наушниках, избегая командных игр и намеренно игнорируя походы. Мне нравилось, когда меня окружала природа и я чувствовал на своих голых руках ветер. В такие моменты мне казалось, что я живу другой жизнью.

Саша тоже шатался как неприкаянный. Его никуда не брали из-за астмы, и он не знал, что делать со своей свободой.

Мы столкнулись в каком-то поле, да так и проторчали там целый день, валяясь в сене. Почти не говорили: он был из тех людей, с которыми можно молчать, не испытывая неловкости. А если и болтали, то о всякой ерунде: еде в столовой, нашей идиотской школе и прочем.

Так стало повторяться изо дня в день. Мы никогда не сговаривались, но сталкивались в одном и том же месте после полудня. Это превратилось в странный ритуал: приходить в поле, чтобы найти друг друга и молчать.

В его безмолвии таилось много смыслов. Одним из них была благодарность, что мы могли хранить тишину вместе.

Я представлял, что неплохо его узнал. Он казался понятным человеком, хотя определенно в нем существовала пара закрытых дверей. Я хорошо разбирался в людях, и то, что я думал о нем раньше, так или иначе подтвердилось.

Саша. Интроверт с задней парты. Их пруд пруди в каждой школе. Говорят, у них неразвитые коммуникативные навыки. Комплексы. Для них не осталось никакого выхода, кроме как закрыться в своем внутреннем мире: так они не чувствовали боли во внешнем.

Саша. Слишком мягкий, пассивный, может быть, даже инфантильный, но не лишенный понимания сути вещей. Он весь был в своих увлечениях, так называемых странноватых хобби, заменивших ему друзей. Он конструировал роботов, читал научную фантастику и почему-то разбирался в трип-хопе. Не имея возможности общаться со сверстниками, – вернее, будучи ими отбракованным, – Саша компенсировал это поглощением информации и накоплением бесполезных, но занимательных знаний. Например, изучил названия всех рыб на латыни.

Свои проблемы с классом он обсуждать не любил, да и я никогда не лез к нему в душу. В целом он был отзывчивым и неглупым парнем. Просто у него не заладилось общение с другими.

Самое запоминающееся случилось в конце сезона. Все собрались на главной поляне, готовясь к прощальной вечеринке, а мы слиняли, чтобы поторчать на озере. Вода постепенно темнела, и багровый горизонт медленно сужался в сумерках. Мы стащили из кухни пару бутылок лимонада и распили его вдали от всех. Это было хорошее завершение лета.

Потом под грохочущую вдали музыку мы бесцельно брели по пляжу, и наши ноги увязали в рыхлом, немного грязном песке, в котором пестрели бутылочные крышки.

Так мы дошли до высокого забора. Кто-то из лагеря говорил, что он проходит и под водой и под ним невозможно проплыть. За ним находился дорогой пансионат, и периодически на той стороне виднелись силуэты девушек в купальниках.

Из любопытства мы подошли вплотную и увидели, что это обычное ограждение на пирсе, и уж точно там ничего нет под водой.

– Они бы еще придумали, что по нему проходит электрошок, – поиздевались мы над глупыми слухами… и полезли.

Делать все равно было нечего, а на той стороне сейчас вроде бы никого не виднелось. К тому же пирс был в несколько ярусов, и в тот момент ничего не казалось привлекательнее маленького ночного приключения.

Чтобы перелезть через прутья, надо было дойти до середины пирса по внешней стороне, где виднелся довольно широкий проем. Несколько метров пришлось ползти над водой, и темная бездна под нами колыхалась как живая. Саша двигался за мной, намертво вцепившись в прутья, и я чувствовал его страх.

– Давай назад, – предложил он. – Опасно. И спалят еще.

– Да брось, кто нас поймает?..

Тогда я не обратил внимания на его поведение. Саша был против, но все же пошел за мной. Впоследствии я узнал, что он всегда так делал. Он много чего не хотел, но никогда не мог сказать «нет».

И тут мне в лицо ударил свет фонаря.

Краем глаза я заметил, что Саша мигом присел на внешней кромке пирса, как член спецназа.

– Это еще что такое?

Нас засекла охрана.

– Добрый вечер, – сказал я, спокойно глядя в слепящий круг. – Мы бы хотели походить по вашему пирсу.

– Пирсу?

– Ну да. Можно?

Раздался приглушенный смешок, и тот, кто стоял за бельмом фонаря, сказал:

– Ну давай, лезь, парень… Не вниз же тебе прыгать.

Саша чуть ожил и проследил за тем, как я поднимаюсь наверх. У края замер охранник в форме. Я махнул ему рукой, и тот добродушно хмыкнул. Где-то сзади раздалась возня. Саша поднимался вслед за мной.

– Только недолго, – предупредили нас.

Я кивнул и прогулялся туда и обратно. Отсюда небо, усыпанное звездами, казалось ближе, а прямо над нами висела полная луна. Мы глядели то вверх, то вниз и не могли насмотреться.

– Здорово, да? – спросил Саша.

Я кивнул. Как мало, оказывается, людям нужно, чтобы почувствовать себя частью чего-то большего…

Внизу мы уловили какое-то странное движение. Я увидел, что охранник отставил в сторону свой фонарь и размотал удочку. Затем закинул ее в воду и, кажется, совсем про нас забыл.

Саша наблюдал за тенью его рук какое-то время, а затем вдруг последовал неожиданный вопрос.

– Он изображает театр теней?

– Ты что, серьезно? – Я чуть не рассмеялся. – Глаза разуй… Он ловит рыбу.

Саша пригляделся и поскучнел.

– А-а-а…

Я усмехнулся. Он и впрямь был не от мира сего. Из всего на свете этот чудак подумал про театр теней, хотя на ум приходил миллион рациональных объяснений.

– Жалко. А я могу. Смотри.

Он вытянул длинные ладони, и свет фонаря тут же отбросил косую линию. Саша оттопырил пальцы и изобразил попугая. Затем поднырнул другой рукой, и сложенные кисти разомкнулись как пасть. Попугая сожрали.

Я издал дурацкий смешок, и Саша – тоже. Так мы посмеялись непонятно над чем, и я окончательно уяснил, что мой новый приятель – с причудами.

Мы попрощались с охранником и вернулись в лагерь. Та маленькая авантюра осталась нашим единственным общим секретом. В автобусе мы сели рядом, и между нами возникло чувство какой-то общности. Возможно, тогда мы действительно были друзьями на одну ночь.

– Слушай, Серый… А как тебе хватило духу так нагло попроситься на пирс?

Я перевел на него недоуменный взгляд. Похоже, его действительно интересовал этот вопрос.

– Да не знаю. Ляпнул первое, что пришло в голову.

– И ты не боялся?

– Ну не в воду же нам прыгать…

– Ну да, – согласился Саша.

Мы разъехались по домам и какое-то время толком не виделись.

Следующий эпизод столкновения с ним лицом к лицу уже был разительно другим.

Февраль. Я захожу в школьный туалет и вижу, как местные дебилы окружили Сашу, который метался между ними как раненая птица. Его глаза беспомощно и подслеповато щурились, пока не уткнулись в меня, застывшего в дверях.

– Пустите, пожалуйста, – бормотал Саша. – Я просто в туалет. Тут же уйду.

– А кто тебя держит? – глумливо спросил Кирилл. – Иди, пожалуйста.

И они все дружно загоготали, не выпуская его из круга. Саша попытался пройти, но те сгрудились плотнее.

Взгляд Саши снова беспомощно скользнул по мне, и в нем словно прощально взмахнули чьи-то крылья… Господи, как же он боялся этих идиотов.

– Отвалите, – сказал я. – Что, уже в теремок не с кем играть?

Они по очереди лениво обернулись. Лицо Кирилла слегка потемнело.

– Секьюрити пожаловало…

Я грубо отодвинул того, кто стоял ближе ко мне, и буквально выдернул Сашу из их круга. У него были тонкие, почти невесомые запястья. Я не почувствовал его веса: он как пушинка перелетел с одного места на другое.

– Серый, тебя что, звали? – набычились они.

Саша бесшумно выскользнул из туалета, и это было самое умное, что он мог сделать. Кирилл подошел ко мне вплотную, раздумывая. Я никогда их не боялся, и в венах начала закипать злость.

– Что так близко? – сказал я ему, потому что тот почти дышал в лицо. – Я же могу решить, что ты хочешь меня поцеловать.

Тот резко толкнул меня, но в туалет вошел физрук, и они мигом слиняли. Конфликт замялся, и продолжения у него не было. Самым важным, что я запомнил о том дне, был взгляд Саши: затравленный, панический, искавший у меня поддержки.

И я ее давал как мог. Стал звать его с собой шататься по городу. Наблюдал за ним издалека в школе. Двигал этих баранов от него, когда они борзели.

Я чувствовал за него какую-то необъяснимую ответственность. Словно в тот момент в туалете, когда он испуганно уставился на меня, а я – на него, мы заключили безмолвный контракт.

Мы часто торчали в фуд-корте торгового центра, где обычно маялось полшколы, и обсуждали отстраненные от жизни вещи. Мы никогда не говорили откровенно. Возможно, не доверяли друг другу или же просто не видели в этом смысла. То время на берегу лазурного озера было лучшим из всего, что мне довелось пережить с Сашей.

Потом наше общение вдруг приобрело привкус плохо скрываемого отчаяния. Дружба от безысходности? Тогда это и не дружба вовсе.

Возможно, именно благодаря Саше я понял, как на самом деле боюсь и ненавижу одиночество.

3

– Что скалишься? – поинтересовался я, тоже прислонясь к стене.

Пальцы на автомате нащупали в кармане куртки пачку сигарет.

Улыбка Яна на мгновение погасла.

– А ты больно дерзкий. В штаны не наложил при виде трупа?

Я закурил и выпустил в потолок струю дыма.

– А ты? – спокойно поинтересовался я в ответ.

Ян поморщился и тоже вытащил сигареты. Нам в тот момент было наплевать на всех, а им – на нас.

– Такое дерьмо… – непонятно к чему сообщил Ян. – И зачем… Ты… знаешь?

– Нет.

– Но вы же дружили.

– Он что, должен был мне позвонить, прежде чем полезть в петлю?

– Я в том плане, что, может, у него были какие-то проблемы.

Я потер переносицу большим пальцем и честно ответил:

– Не знаю.

Губы Яна скривились, обнажая щель между зубами, и он недовольно вопросил:

– Да что вы за друзья, мать вашу?

– Мы ими и не были.

– Да не гони. А, впрочем, какая разница…

И он покачал головой. Я не понимал, почему торчу с этим придурком на лестничной площадке. Мне хотелось сорваться с места, понестись прочь по промозглым улицам вдоль бесконечных витрин и оказаться на каменной дамбе над замерзшей рекой.

«Ну почему ты это сделал? Почему действительно мне не сказал? Да почему…» – пронеслась в голове мысль без начала и конца.

Возможно, Ян прочитал что-то в моем взгляде, отчего в его лице зажглось какое-то сальное любопытство.

– Ну, теперь прикинь, что начнется, как все на уши встанут, – с непонятным удовольствием сообщил он.

– У вас же нет других развлечений.

– Что значит у нас? – нахохлился он. – Кто это вообще «мы»?

– Вы – сборище извращенцев, которые считают, что смерть какого-то неудачника – повод потрындеть.

– Все так делают. Не плакать же нам. Он мне лично никто.

– Так приятно притворяться циниками? – Я не упустил случая поддеть его еще раз.

– Цинизм – это нормально. Сейчас нет ничего святого, – со знающим видом заявил он, сощурившись.

– Да вы обсираетесь на самом деле. Только делаете вид, что все равно. Лишь бы не думать, что вам до чертиков, до жути страшно, что смерть рядом. Смех ваш – вот что нормально. Говорят, он прогоняет страх.

– Да пошел ты! – Ян слегка поперхнулся. – Вообще больной на всю голову! Еще хуже, чем Саша. Тот хоть как-то пытался вписываться, а ты – просто отморозок.

– Зато я делаю что хочу, – пожал плечами я.

Докуривать расхотелось. Я затушил сигарету ногой и отпихнул окурок к Яну.

– Типа не такой, как все? – оскалился тот. – Вне стереотипов и правил?

– Дебил ты, Ян. Шел бы на хрен, – посоветовал ему я.

Он что-то крикнул мне вслед, но я уже не слышал. Последнее слово оставил за ним: было неинтересно продолжать разговор. Быстрым шагом спустился по лестнице и вышел на улицу.

Стоял обычный пасмурный день, пропитанный талым грязным снегом и выхлопными газами. Где-то позади меня остались Ян, соседи и кто-то еще.

До свидания, Саша. Прощай.

4

Все здешние улицы похожи одна на другую. Лабиринт из панельных новостроек какого-то немытого цвета. Каждый из этих домов успешно изуродует облик любого города. Но если город только из них и состоит, то это не безобразно. Это привычно.

В центре кипит жизнь, сверкают огни и возвышаются амбициозные стекляшки. Чем дальше от него удаляешься, тем явственнее этот узор. Нет, схема: ровный ряд безликих жилых блоков и автостоянки.

Тут вообще любят автомобили. И заправочные станции на каждом углу. Люди не успевают обзавестись приличным заработком, но уже приобретают тачку. Поэтому в этом городе уйма пробок, даже на окраинах. Соседская бабуля любит приговаривать, что они скоро в форточку лезть будут. На это я невольно ухмыляюсь – получается веселиться, когда другие бесятся.

Я живу здесь с рождения, но никогда не чувствовал себя как дома. Я не люблю этот город. В нем грязно, пыльно и стоит атмосфера кислого застоя. Иногда чувство ненависти к этому месту настолько сильно, что я ощущаю тошноту. Хочется проблеваться, а потом бежать прочь, пока эти блочные пеналы с горящими окнами не закончатся и я не увижу что-то другое.

Горизонт. Воду. Бесконечное пространство. Но это я вижу, только закрыв глаза.

Тем не менее на улицах я провожу больше времени, чем дома. Когда идешь, кажется, будто что-то меняется. Я двигаюсь, асфальт разлетается под ногами, и что-то становится иным.

Люблю ходить пешком. Я исходил вдоль и поперек весь город. Чаще всего меня можно найти где-нибудь в новых районах, где пока мало людей. Там пусто и постоянно идет стройка. Я брожу по пустырям, шатаюсь под мостами вонючей городской речки по прозвищу Поганка, которая зимой превращается в гигантский серый арык. Иногда взбираюсь на дамбу и торчу там много часов. Оттуда открывается вид на длинный извилистый путь реки, начинающийся где-то в горах. В эти мгновения я бываю даже счастлив, потому что чувствую ветер, и он говорит мне, что придет день, когда все на самом деле изменится: и мир вокруг, и я сам.

В тот день я шел по своему обычному маршруту, то есть просто прямо, и сам не понял, как оказался у реки. Зимой тут было пустынно, хотя весной часто бегали любители здорового образа жизни, гуляли парочки и извращенцы.

На улицах опасно, говорят все.

Но не более опасно, чем в вашей голове.

Я знаю это, потому что если сидел бы целый день дома, то спятил бы и, возможно, тоже повесился.

После смерти Саши самоубийство внезапно стало казаться до жути реальной опцией, потому что это случилось с кем-то, кого я знал.

Или думал, что знал.

Раньше я всегда рисовал примерно такую картину: мы все окончим школу, и он поступит на какой-нибудь технический факультет. Будет усердно учиться, станет асом в своем деле. Так же тихо, как жил, он вклинится в мир трудоголиков, станет профессионалом, и с возрастом к нему придет уважение других людей, которого у него не было в детстве и молодости. Он встретит девушку, какую-нибудь тихоню, поддерживающую его замкнутый образ жизни, потому что она сама страшно застенчивая, и они поженятся. И у них будут дети…

Мне казалось, что я знаю его будущее. Но, как выяснилось, я вообще ничего не знал.

Я облокотился на перила моста, чувствуя, как холод сковал пальцы. Перчатки я никогда не носил. Вокруг постепенно начинало темнеть, и один за другим зажигались огни. Позади проносились вечные машины, но я едва различал шум их колес.

Изнутри жгло странное чувство, и неожиданно я нашел ему название.

Это была вина. Я как наяву видел перед собой его взгляд – птицы с обломанными крыльями, вспоминал силуэт висящего тела и понимал, что должен был его спасти.

Я ведь всегда его спасал.

Неужели его жизнь была настолько невыносимой? И кто в этом виноват на самом деле? Наш тупой класс? Его родители? Какая-нибудь девушка? Все же я – потому что пришел слишком поздно? Все сразу?

Это была бесконечная игра в вопросы, ловушка причин и следствий, в которую попадались все.

Картина перед глазами внезапно приобрела четкость. Я смотрел на окружающий мир и переливы света, а сердце вздрагивало все чаще и чаще. Меня охватило глубокое отчаяние, оттого что никогда не понимаешь, куда именно закралась ошибка. Я не знал, в чем она заключается, но она определенно была.

Это как чувствовать занозу в теле, но не иметь возможности ее вытащить.

5

Наша школа – самая обычная. Большое здание в центре города. В левом крыле – младшие классы, в правом – старшие. Она считается хорошей, потому что тут мощный преподавательский состав, а ученики побеждают в олимпиадах.

Но это только фасад. Ковырните его – и вам откроется другой мир.

В первую очередь, все не такое, как кажется. Главный подвох не в том, что здесь, как и везде, действуют двойные правила и запреты.

Все дело в проклятом возрасте.

Когда тебе шестнадцать, необходимо решать, кем стать. Весь подростковый период, в сущности, – одно сплошное самоутверждение. За счет атрибутов вроде смартфонов или бесконечных субкультур и противостояния. За счет других, в конце концов. Каждый пытается стать кем-то, но не знает, как сделать это безболезненно и легко. Никто и не говорит, что взрослеть приятно.

Самый доступный и примитивный способ самоидентификации в нашем возрасте – это противопоставление. Панки против рэперов. Гламурные фифочки против неформалок в черном. Качки против рахитиков. Двоечники против отличников. Русские против нерусских. Богатые унижают бедных. Кастовость и расизм. Показуха как единственное средство самовыражения. Изгнание из компании как самое страшное наказание. Бесконечные «свои» и «чужие». Дикие разборки на заднем дворе. Стенка на стенку. Зуб за зуб. Для нас это – обычная проза школьных будней.

Шестнадцать лет – самый ужасный возраст, и все на самом деле в панике. Пришло время стать кем-то, но никто не знает, кем именно. И от отчаяния мы кидаемся в крайности.

Чтобы остаться в точке покоя, я отстранился от всех, потому что не видел смысла в этих петушиных боях.

До сих пор считаю, что наушники и плеер – лучшее изобретение человечества.

Так я и жил в своем мире, а они – в своем.

Но бывают ситуации, когда люди вдруг становятся единодушны в своих взглядах. Смерть Саши, например, стала невероятно важной темой разговора, и все внезапно почувствовали необъяснимое участие.

Они решили как-то почтить его память. Всем классом организовали прощальный вечер. Алена раздавала пригласительные и что-то деловито говорила про свечи. Ян и прочие прихвостни Кирилла обещали закупить еду. Все выглядело как нормальная человеческая вовлеченность в трагедию.

Оставалось надеяться, что это не скатится в обычную попойку.

Когда Алена всучила приглашение и мне, я шел по коридору в сторону холла. Был большой перерыв, и я думал свалить на крышу. Но она меня фактически подрезала.

– Ты же придешь? – требовательно поинтересовалась Алена сквозь пузырь пахучей жвачки.

Алена всегда занималась организацией различных мероприятий, которые выпадали на жизнь класса. Неудивительно, что и здесь впряглась.

– Нет, спасибо, – рассеянно отозвался я.

– В смысле? – протянула она. – Ты должен прийти, все там будут.

– И что?

– Это надо сделать. Он умер, понимаешь? Мы должны… почтить его, и все дела…

Я невольно выдохнул, чувствуя, что злостный ком обличительных слов, который я уже давно таскал у себя в груди, вот-вот вырвется наружу.

– Да вы же даже с ним не общались! Что вы вообще можете о нем помнить?

– Забей, – махнула рукой она, – ты же всегда не в теме…

И она ринулась с листовкой к кому-то еще, кто шел за мной. Промоутер от бога, что сказать.

Я с раздражением глянул на бумажку с адресом, а потом засунул ее в карман.

Ну и последняя характерная черта шестнадцати лет – большая любовь к церемониям, будь то пати на хате или вечер в честь умершего одноклассника. Я часто думал, что мы, подростки, стараемся имитировать образ жизни взрослых, даже не вполне понимая необходимость этого. Но чей образ жизни ведут взрослые – остается загадкой. Наверное, повторяют то, что запомнили в свои шестнадцать лет.

6

– Ты хочешь сказать, что не пойдешь на вечер памяти Саши? – спросила меня мама.

Она никогда ни на чем не настаивала, но я всегда чувствовал ее скрытое неодобрение. Мы ужинали, хотя было уже поздно. В тот день я опять вернулся домой на ночь глядя, что в очередной раз вызвало волну упреков.

– Послушай, ты можешь избегать мира, но рано или поздно тебе придется стать его частью.

Абстрактные заявления вроде этого были для нее редкостью.

– Я не вижу смысла в этой затее, – отозвался я, не чувствуя во рту вкуса пюре.

Она нахмурилась, глядя на меня поверх очков. Я смотрел в сторону.

– Сходи туда, Сергей. Это не самая плохая идея.

– Это необязательно.

– Да, тебя никто не заставляет. Но я считаю, что плохо не будет, если просто поприсутствуешь. Тебе что, все равно?

– А что это изменит для него? Как ты думаешь, – едко начал я, – он это почувствует? Ему это вообще важно?

– Тебе лишь бы спорить, – с досадой ответила мама и поднялась.

Собрав тарелки, она направилась к раковине. Я холодно следил за ее передвижениями, и враждебная струна между нами снова натянулась.

– Дело не в споре.

Резко обернувшись, она сердито вопросила:

– А что подумают люди, тебя не волнует?

– Послушай, просто не говори никому, что я – твой сын, и можешь дальше общаться с другими людьми.

– Сергей, это неприлично! – крикнула она мне в спину.

Я быстро прошел к себе и закрыл дверь. Хотелось оказаться на самом краю земли, где только звезды и ветер. Но вокруг только серые стены. В какой-то момент я осознал, что не понимаю, насколько они реальны.

Мне показалось, что те же стены и внутри меня.

7

Не знаю, почему, но я все же решил пойти. То ли действительно из-за Саши, то ли потому, что в тот вечер на улице стоял странный привкус пустоты и не было смысла шататься по темным дворам. Я пошел, хотя все во мне этому противилось.

Встреча проходила в доме у Кирилла – нашей странной пародии на бомонд, вопреки пролезающим гопницким замашкам. Для других он и был этим высшим светом: его родители возглавляли фармацевтическую компанию и зарабатывали бешеные бабки. Не знаю, насколько Кириллу передался предпринимательский талант, но зарабатывать очки в обществе он умел. А еще чувствовал себя безнаказанным и делал что хотел.

Я никогда с ним особо не общался. Даже с Яном мы разговаривали чаще, чем с секс-символом семиклассниц. И к нему домой я шел в первый раз. Еще издалека увидел, что окна на первом этаже погашены и в них, как светлячки, мелькают крошечные желтые точки. Алена и ее свечи.

Дверь открыла она сама. При виде меня у нее слегка вытаращились глаза, но она ничего не сказала, лишь посторонилась. Я вошел в прихожую, настороженно оглядываясь. Судя по звукам, все были в гостиной.

В сопровождении Алены в траурном наряде я оказался в их кругу. Здесь были мои одноклассники и много других ребят, вдруг почувствовавших неведомое участие к этой трагедии. Хотелось спросить каждого, что они здесь делают, ведь половина из них не знала Сашу.

В голове крутилась комичная фраза: «Кто все эти люди, где мои вещи?!».

В гостиной вдобавок царила несколько эзотерическая атмосфера: виной тому были все те же несчастные свечи. Это походило на обряд экзорцизма.

На столе стоял большой портрет Саши, увеличенный с какой-то виньетки. Он был там почти такой же, как и недавно. Светлые перистые волосы стояли дыбом, а глаза подслеповато щурились. Мне показалось, что он словно увидел меня на пороге и узнал.

Но это всего лишь фотография.

– Это же Сергей?

– Ага, друг Саши…

Шелест вокруг меня. Его имя, превратившееся в слово дня.

– Закуски и напитки там, – послышался где-то сбоку голос Алены, но я не обратил внимания, куда она указала.

В углу я заметил первые знакомые лица: Настю, местную красавицу, но уже бывшую подругу Кирилла. Рядом с ней примостились Ната и Вера (группа «Тату», как их называл Ян). Не знаю, были ли они на самом деле лесбиянками или просто баловались… Как ни странно, их никто не гнобил, и они даже собрали вокруг себя целую компанию подражателей. Я называл их про себя проводниками школьной сексуальной революции. У всех были похожие стрижки с косыми челками и хохолками на затылке, и вне занятий они носили исключительно мужские рубашки.

В другом углу я увидел Антона с Машей («пара года» – услужливо всплыл в голове голос Яна). Антон был бабник, Маша – вышколенная отличница, но не из-за мозгов, а по причине хорошей памяти. На какой почве они сошлись, никто не знал, и сейчас эти двое вовсю сосались, не обращая ни на кого внимания.

Конечно же, в центре крутился Ян, попивая что-то из пузатого бокала, и мягко вещал кому-то на ухо с хитрым лицом. Ян был не очень располагающим человеком, но одним из немногих, кто неплохо разбирался в людях. Почему-то мы постоянно друг на друга натыкались и начинали вести пассивно-агрессивную перепалку.

Вот и в этот раз он заметил меня и двинулся навстречу.

– Пришел-таки.

– Начинаю об этом жалеть.

Он только осклабился.

– А чего ты ждал? Большинство просто хотело потусить.

– Включите музыку, – посоветовал я. – А то унылая у вас дискотека.

Пора было уходить. Я понял, что глупо здесь оставаться.

– Ну, это уж слишком, – хмыкнул он. – Ты что, нас совсем за идиотов держишь?

Затем он поймал мой убегающий взгляд и проницательно осведомился:

– Зачем ты вообще приперся? Тебе тут не особо рады.

– Да и я – вам, ребят.

– Хотя, может, присядешь? Кирилл сейчас речь толкнет.

Я нехотя опустился на ближайший пуф. Ян растворился где-то в полумраке, и все выжидающе уставились на Кирилла. Он вышел в центр и пытался разобраться с микрофоном. Откуда-то, как черт из коробочки, выскочила Алена и стала ему помогать. Наконец-то они справились, и по комнате разнесся его чуть хрипловатый голос: