Текст книги "Прекрасный. О том, как вера в любовь возвращает к жизни"

Прекрасный
О том, как вера в любовь возвращает к жизни
Соня Пучкова

Иисус говорит ему: ты поверил, потому что увидел Mеня;

блаженны невидевшие и уверовавшие.

Ин. 20, 29

Корректор Варвара Синицына

© Соня Пучкова, 2023

ISBN 978-5-0051-0721-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Нина приехала в Москву рано утром. Город открывался ей постепенно, поезд шёл через пригород и спальные районы к одному из вокзалов. «Эти дома – огромные каменные глыбы», – думала она, глядя на многоэтажки.

Чистый утренний свет бил в окно, перед которым сидела Нина, слепя её и заставляя жмуриться. Девушка любила такой свет, и с восторгом смотрела на то, как он очерчивает яркие контуры убегающих назад зданий. «Свет преображает всё, даже их», – пришла ей мысль. Солнечные лучи стелились по поверхности земли, отбрасывали блики на стёкла и стены неказистых строений, мимо которых проезжал поезд. Нина любила утренние часы, в них казалось ей что-то волшебное, какое-то рождение нового мира.

Наконец, поезд подошёл к вокзалу, тяжело, громко скрипнул в последний раз и встал. Тут же захлопали открывающиеся двери; торопясь, из них выходили приезжие. Худенькая девушка с небольшим чемоданом появилась одной из последних. Она шагнула из душного поезда на перрон и остановилась. Запахи угля, сигарет, пыли в утреннем холодном воздухе резко ударили в нос. Вокруг всё говорило, бурлило, шумело, куда-то двигалось, спешило, бежало. Нина стояла среди толпы, пытаясь понять, куда ей идти. Ей предлагали такси, но она твёрдо отказалась. До открытия метро было ещё минут тридцать, и она решила пройти пешком до следующей станции и так скоротать время. Она пошла по ступеням наверх и вышла из здания вокзала в яркое майское утро.

Есть люди, ищущие совершенства в том, что они любят, но Нина была из тех, кому нужно немного: солнечный блик на стекле, любопытный маленький балкончик, старенькое окошко с ветхой рамой – и сердце её замирало от восторга. Улицы сменяли одна другую, позади оставались переулки, площади, скверы. Люди шли Нине навстречу, и она, смущаясь, с любопытством заглядывала им в лица. Вот какой-то полный рыжий молодой человек пронёсся мимо на самокате. Птицы громко пели в ветвях деревьев за оградой. Солнце слепило глаза. Вдруг Нина засмеялась, сорвалась с места и устремилась вперёд.

Алекс стоял на набережной Москвы-реки, опираясь о парапет. Перед ним, на другом берегу, возвышались стеклянные причудливые глыбы. Восходящее солнце отражалось в них, окрашивая небоскрёбы в бледно-розовый и золотой. Холодный ветер дул с реки и трепал ярко-рыжие волосы Алекса. В такой ранний час здесь было пустынно, и молодой человек мог некоторое время побыть наедине с рекой, ветром, небом и миром людей.

Он любил это место. Жёсткий ветер давал Алексу ощущение суровой свободы и осознание собственной силы, рождаемое в сопротивлении его порывам. Молодому человеку казалось, что здесь он лучше всего чувствует, что действительно существует. Небоскрёбы напоминали ему о том, что он сам более реален и жив, чем они. «Они – лишь творение человеческих рук, сделанные из металла и стекла, – думал Алекс. – А я – творение гораздо более могучих рук, с живыми плотью и душой. Они – прах, а меня оживотворяет Бог».

Недалеко от небоскрёбов стояла крошечная церковь. Каменная, она, казалось, противостояла стеклянным строениям, как будто духу мира сего. Однако и церковь, и высотки были на другом берегу, а Алекс стоял на этом. Он мог казаться маленьким и незначительным по сравнению с ними, но сам он знал, что это не так. «Как же много правды здесь», – прошептал он, думая, что во всём мире не нашлось бы места, более точно говорящего и о нём самом, и обо всём вокруг. «Для Тебя никакие огромные дома, ни красивые храмы не могут быть дороже простого человеческого существа, – думал он. – И ничто не может разлучить меня с Тобой».

Солнце поднималось, ветер гнал облака. Наступал новый день.

– Ты надолго к нам? – спросила Марта, наливая Нине чая.

– На неделю, – ответила та, скромно улыбаясь; она не хотела никого стеснять своим длительным пребыванием.

Сёстры сидели за столом друг напротив друга. Между ними стояли две миниатюрные фарфоровые фигурки, которые Нина купила на барахолке несколько лет назад. Солнышко светило в окно, весенний ветерок колебал занавеску, вышитую Мартой. Марта, старшая, с любопытством рассматривала лицо своей младшей сестры, которую она не видела почти год. Строгие и обычно немного грустные черты лица сейчас как-то особенно утончились, глаза потемнели и углубились.

– Ты как-то изменилась, – заметила она, – не болеешь?

– Нет, – сказала Нина, смущаясь от такого внимания к своему здоровью.

– А Бердяев как поживает? – вспомнила сестра о её диссертации: может быть, это было причиной изменения Нининого лица?

– Бердяев хорошо, – улыбнулась та, произнеся «хорошо» твёрдо и медленно, с той особой интонацией, которая была неплохо известна её сестре. Так Нина обычно говорила о том, о чём могла бы долго рассказывать, но застенчивость мешала ей, и она заключала все свои мысли и чувства в этом одном «хорошо».

– Что делать тут хочешь?

Нина не ответила, задумчиво рассматривая фарфоровые фигурки. Марта знала и этот приём: когда младшая сестра совершала какой-то странный поступок, она никогда не пыталась придумать ему объяснение, просто оставляла всё как есть. Так было тогда, когда она принесла домой маленького бездомного котенка, или тогда, когда двенадцатилетним подростком стащила книжку из магазина.

Однако, помолчав, Нина всё-таки ответила:

– Мне библиотека нужна для Бердяева, – сказала она, и Марта удивилась про себя такому изменению, но больше расспрашивать не стала и только протянула ей корзиночку с печеньем.

– Хочешь ещё?

– Не откажусь, – улыбнулась Нина и вдруг сменила тему: – Знаешь, я вчера в поезде видела такой закат: небо большое-большое и розовое, золотые облачка… А ты не думала никогда, сколько мы теряем, потому что не знаем, какой он – мир? Ведь мы видим только маленький его кусочек.

– И ты приехала в Москву, чтобы мир посмотреть? – улыбнулась, довольная своей догадкой, старшая сестра. – Странная ты у нас: всё мир смотришь да диссертации пишешь.

– Диссертацию, – уточнила, смеясь, Нина. – Одну. Пока ещё не написала.

Марта ничего больше не сказала, а, усмехнувшись причудам сестры, встала из-за стола и принялась мыть посуду. Нина допила свой чай и отправилась разбирать чемодан в ту комнату, куда её поселили.

Крошечная, похожая то ли на келью, то ли на клетку, это была та самая комната, в которой Нина жила, пока училась в университете. Здесь были только кровать, стол со стулом у окна, который купили специально для неё много лет назад, и громоздкий платяной шкаф, занимавший значительную часть комнаты. На выцветших полосатых обоях над кроватью Нины висели два натюрморта, вышитых Мартой, – с сиренью и розами. Книг в комнате не было, но зато половина чемодана Нины была занята ими.

Уже целый год прошёл с тех пор, как Нина в последний раз жила в этой комнате. Она присела на кровать, вспомнив, как готовилась к экзаменам в аспирантуру, не вылезая из книжек. Но теперь, когда она уже не была так погружена в чтение, что-то встревожило её. В углу на обоях выделялась светлая полоска: там несколько лет висела полочка с её иконами. Обои пожелтели, а то место, которое закрывала полочка, так и осталось светлым. Нине стало немного не по себе, и она вышла из комнаты, так и не разобрав чемодан, и попросила у Марты разрешения поселиться в гостиной.

Алекс любил метро: здесь тоже, как на той набережной, было много правды. В метро у всех свои пути, каждый едет куда-то по своим делам, никто не докучает пустыми «как-дела» и не отвечает такой же пустотой. Здесь всем понятно, что все друг другу чужие, и в этом Алексу тоже казалась какая-то правда: ведь все на самом деле друг другу чужие.

Так, после шести часов экзамена, усталый, с букетом оранжевых гербер, подаренных студентами, он трясся в вагоне подземки. В рюкзаке была читалка, в которую он недавно закачал несколько книг и читал их попеременно, но Алекс просто присел на свободное место и закрыл глаза.

На следующей станции в вагон вошла девушка, погружённая в книгу, и села напротив. Она, скорее всего, чем-то болела: её лицо казалось почти прозрачным, и рука, переворачивающая страницу, была такой же бледной и тоненькой. Во всём остальном девушка казалась совершенно коричневой: волосы, глаза, плащ и шарф. Даже обложка её книги, и та была коричневой. Иногда девушка переставала читать и, задумавшись, глядела прямо перед собой, не видя ничего. Она совершенно не замечала, что сидящий напротив рыжий молодой человек, весь покрытый своей рыжестью: веснушками, кудрями и даже держащий в руках рыжий букет, с затаённой улыбкой смотрит на неё.

Этот-то рыжий букет был первым, что вернуло коричневую девушку в реальность. «Герберы», – констатировала про себя она, а потом подняла глаза на того, кто держал букет, и чуть не вскрикнула.

– Алекс! – воскликнула девушка, просияв от восторга.

– Нина! – засмеялся рыжий. – Сколько лет, сколько зим! Ты надолго здесь?

– На неделю, – широко улыбаясь, крикнула она сквозь шум подземки.

Следующая станция была та, на которой Нина должна была делать пересадку.

– Может, встретимся ещё раз, пока ты в Москве, – предложил Алекс. – Посидим в каком-нибудь кафе, поболтаем.

Из темноты за окном вагона стремительно вылетела «Тверская». Времени обмениваться телефонами не было, но Нина сразу же вспомнила про «Циферблат».

– Отлично, тогда в «Циферблате», завтра в шесть, ок? – уточнил Алекс.

Нина счастливо кивнула и встала, зажимая пальцем нужную страницу в книге.

– Слушай, и ещё, – протягивая ей оранжевый букет, сказал Алекс с улыбкой.

Придя в себя от восторга встречи, Нина стала рассматривать подарок. Ей всегда нужно было некоторое время на то, чтобы с чем-то познакомиться. Не важно, с чем – с цветами или с людьми.

Первыми подаренными ей цветами были нарциссы. По крайней мере, в памяти Нины они были первыми. Букетик из трех жёлтеньких цветков, колокольчики которых были украшены оранжевой каёмочкой. Сейчас она могла бы сказать, что они были так похожи на неё саму «тогдашнюю», смешную и причудливую. А потом была сирень: они с бабушкой ходили рвать её с кустов за домом и ставили в огромную вазу на столе, и букет становился каким-то олицетворением простой провинциальной роскоши, в которой они жили. Так было и со многим другими цветами, и с людьми было то же самое. Нина медленно приближалась к ним, рассматривая их, пытаясь понять, кто они.

Но вот с герберами она встречалась только раз и то мельком. Яркие огромные бутоны – если можно так называть цветок, напоминающий большую оранжевую ромашку – они казались Нине несколько искусственными, каким-то недавно выведенным сортом. «Такие цветы не дарят девушке, – подумала она. – Они мужские. Интересно, зачем Алекс вёз их с собой? Ну, точно не для того, чтобы их кому-то подарить, иначе он бы мне их не подарил. Наверное, их подарили ему…»

– О, бедняжки! – воскликнула она, исполнившись состраданием к цветам. – Вы же передаренные. Как это неприятно – быть передаренным.

Идущая мимо женщина удивлённо на неё покосилась.

После этого открытия Нина ещё некоторое время негодовала на Алекса. Однако на тот момент её мучил другой насущный вопрос: она не знала, что делать с этими цветами. Она не могла выбросить их, ведь они были от друга: это было бы то же самое что выставить на улицу маленького котёнка, которого тебе подарили на день рождения, не спросив тебя. Но рассказать сестре о том, что её старый приятель подарил ей их в метро, было просто невозможно. Нине казалось, что лучше вообще не приходить к сестре домой, чем увидеть её лукавую улыбку или услышать любопытствующие вопросы. Поэтому нужно было срочно что-нибудь придумать.

– Ой, какие герберы красивые! – воскликнула Марта, увидев Нину с букетом. – Кто подарил?

– Никто, – нахмурилась Нина. – Сама купила. Ты же знаешь, что я люблю цветы.

И постаралась побыстрее проскочить мимо испытующего взгляда Марты в гостиную. Марта улыбнулась про себя, сделав вид, что поверила этой легенде. Старшая сестра знала, что Нина любит розы.

Для гербер нашлась ваза, узкая и прозрачная, напоминающая цилиндр, без всяких украшений, как любила Нина. «Они пришли сюда тревожить меня, – решила девушка, глядя на оранжевые цветы на столе. – В них столько света, но они отравлены воспоминаниями…»

– Я лучше поставлю их здесь, Март, – сказала Нина, вдруг появившись в дверном проёме с вазой гербер в руках, так что старшая сестра, чистящая картошку, вздрогнула от неожиданности.

– Ну, поставь, – пожала плечами та, ещё больше удивляясь.

«По крайней мере, тут они будут меньше меня тревожить», – подумала Нина.

Впечатлённый встречей с Ниной, Алекс, задумавшись, стоял перед дверью своей квартиры. В руке у него была связка ключей, один из которых был совсем маленький. Алекс с каким-то странным вниманием долго смотрел на него, будто вспоминая, откуда он, потом вдруг сделал резкое движение в сторону лестницы и стал уверенно подниматься. На двенадцатом этаже он нашёл чердачный люк, выбрал из связки маленький ключ и повернул его в замке.

Пыхтя, Алекс выбрался на крышу. Ветрено было там, холодно. Светлый диск стоял над горизонтом и золотил нежно-розовые облака, разлетевшиеся во все стороны. Внизу шумел город. Здесь, на крыше, Алекс был невидим никому, кроме Бога. Он думал, что и тут тоже много правды, потому что только Бог может по-настоящему видеть нас. Для других мы невидимы, мы ускользаем, мы непознаваемы.

Дома у Алекса было мало икон, и он редко молился перед ними. Теперь он смотрел в небо, потому что в его представлении небо было живым символом громадного и всемогущего Бога, и через этот символ он познавал Бога и Его присутствие лучше, чем через иконы. Когда Алекс хотел увидеть лик Христа, то вставал перед иконами, которые висели над изголовьем кровати. Господь и Богородица, написанные его другом, отцом Сергием, по заказу самого Алекса, смотрели него и улыбались. Священник, принимая заказ, сказал, что никогда ещё не видел никакой иконы улыбающегося Христа.

Молодой человек присел на крышу и начал молиться про себя, глядя в небо. Он благодарил за внезапную встречу с Ниной, желал ей всяческих благ, просил Бога о возобновлении и продолжении их отношений. Вдруг появилось какое-то странное желание – двигаться, и Алекс уже чувствовал, что всё ликует и подпрыгивает в нём, поёт и куда-то летит. Некая беззвучная песня всё больше и больше захватывала его, и он уже не мог сидеть на месте. Молодой человек вскочил и стал танцевать, как умел. Алекс не был танцором, но сейчас он был уверен, что его видит только Бог, и Ему он доверял.

Алекс танцевал долго, и потом, устав и запыхавшись, сел на крышу. Теперь ему хотелось курить, но некоторое время назад он твёрдо решил бросить, поэтому не носил с собой сигарет.

Ветер свистел, солнце садилось. Алекс медленно встал и пошёл домой. Открыв дверь, он услышал с кухни громкий женский голос:

– Ал, это ты? Ты опоздал, мы с отцом уже ужинаем.

– Прекрасно! Сейчас присоединюсь! – крикнул Алекс в ответ.

Оставив рюкзак у входа, Алекс зашёл в ванную. Полноватое веснушчатое лицо с карими глазами и высоким лбом отразилось в маленьком старом зеркале над раковиной. Молодой человек посмотрел на себя внимательно. «Интересно, что она подумала обо мне, – произнёс Алекс. – Скорее всего, заметила, как я растолстел». В свою очередь, он вспомнил лицо Нины, которое он успел рассмотреть, пока она задумчиво глядела сквозь него в вагоне метро: как сильно она изменилась, похудела и побледнела. Молодой человек вздохнул.

– Ну где ты, Ал? – снова донёсся тот же голос из кухни, так что Алекс даже вздрогнул.

– Иду я! – гаркнул он.

В маленькой кухне за столом сидели полный престарелый мужчина с кудрявыми, но уже седыми волосами, Михаил Соломонович, и маленькая худощавая женщина Зоя Александровна.

– Привет, пап, привет, мам, – пожал Алекс руку отцу и чмокнул мать в щёку.

– Здравствуй, дорогой, – сказала она, и с иронией добавила, – вижу, ты в хорошем настроении, даже мать поцеловал. Ну рассказывай, что случилось.

Она пододвинула ему тарелку с супом.

– О, что случились, – смеясь, сделал большие глаза Алекс, присаживаясь. – Вот что случилось. Я встретил в метро однокурсницу, Нину Иванову. Помнишь её?

– Ниночку? Конечно, помню, как не помнить, – возмутилась вопросом Зоя Александровна, как будто речь шла о девушке из соседней квартиры. – Такая скромная, умненькая девочка… Чем она сейчас занимается?

– Вот это я завтра узнаю, – отозвался Алекс, быстро глотая суп. – Мы с ней в «Циферблат» пойдем, там и пообщаемся.

– Нина… Это которая Нина? – задумчиво спросил отец, не торопясь отпивая чай из чашки.

– Ну та худенькая шатеночка, которая как-то у Ала на дне рожденья была, – ответила за сына мать. – Ну, ты помнишь её, Миша, она нам так увлечённо рассказывала про Аристотеля и этого, другого, я уже забыла… Григория как-его-там…

– Паламу, – подсказал Алекс. – У неё дипломная была по Аристотелю и Паламе. Лучше всех защитилась.

– Умница, умница, – закивала Зоя Александровна, и вдруг, остановив взгляд на тарелке мужа, воскликнула, – ах, Миша, ты что не доел второе? Я так старалась, готовила…

Она ещё что-то говорила, но Алекс уже не слушал её. Он вспоминал Нину, какой она была в студенчестве. Стройная, с прямыми тёмными волосами, которые она собирала в хвост, и изящным лицом, она обладала строгой красотой античной статуи. Когда на занятиях они садились недалеко друг от друга, Алекс часто видел её в профиль: высокий лоб, греческий нос и твёрдый подбородок. Застенчивость придавала ей некоторую отрешённость, которую другие часто принимали за гордость. Алекс любовался Ниной, и ему нравилось общаться с ней, но не посмел бы завести с этой девушкой отношения. Нина не впускала в свою жизнь никого.

Но вдруг сегодня у него появилась надежда. Эта встреча в метро, это горячее и эмоциональное приветствие так ободрили его, что он не мог не подумать, что на этот раз всё может быть иначе. Алекс хотел с одного маху перешагнуть через весь завтрашний день, чтобы оказаться вечером с ней в «Циферблате».

– Ну а студенты твои как сегодня? – улыбаясь, спросил Михаил Соломонович, выведя сына из задумчивости.

– А, студенты, – вздохнул Алекс. – Ох, лучше не спрашивай, пап. Это ж заочники. С ними сразу всё понятно.

Солнышко светило сквозь пыльное стекло и золотило потрёпанные корешки книг. Нина медленно двигалась взглядом от книги к книге, от полки к полке. Она не искала какую-то конкретную книгу, но от волнения и восторга боялась пропустить что-нибудь важное и стоящее. Книги были для неё как люди: каждая новая встреча изменила в той или иной степени её жизнь, и не важно с кем была эта встреча – с живым человеком или отпечатком его личности на бумаге. Нина сильно волновалась: какой будет встреча в этот раз.

Нину не пугали старые или неизвестные книги. Она не цеплялась за знакомые имена и названия, но, набравшись духу, бросалась навстречу неизвестным художественным мирам. Книги пахли пылью, бумага пожелтела. На полях кто-то оставил заметки карандашом, а кто-то другой, поувереннее, – ручкой. В одной книге была закладка, сплетённая из цветных ниток, в другой – новогодняя открытка, так и не подписанная, или засушенная полевая ромашка, а в третьей – просто обрывок старой газеты, – как будто частички душ предыдущих читателей, которые остались в книге. Нина разглядывала книги, открывая первую попавшуюся страницу и прочитывая пару строк. Это был её метод. «Большего и не нужно, – думала она. – Если человек тебе не интересен, ты узнаешь это с пары фраз». Но у Нины было и другое правило: за один раз покупать только одну книгу, и именно ту самую, которая понравится первой. Нина не умела общаться в компании и предпочитала разговоры тет-а-тет. Так, она не могла читать две или три книги одновременно.

Поднеся палец к губам и едва дыша, девушка обводила взглядом корешки книг. Цвейг, Грэм Грин, Борхес, Кундера, Макдональд, Бредбери… Макдональд? Нина впервые встречала эту фамилию на обложке, и из-за простоты она показалась ей странной для писателя. Достав с полки толстый фиолетовый томик, она прочитала: «Донал Грант». Название было под стать фамилии автора – такое же невнятное и ни о чём не говорящее. Нина нахмурилась. Она не боялась второсортной литературы, потому что порой и среди песка ей попадались крупицы золота. Девушка открыла первую попавшуюся страницу. «Он проснулся с такой ясной головой и почувствовал такую неожиданную бодрость, как будто накануне, подобно Иакову, заснул у подножья лестницы, ведущей в Небеса. Вокруг проносился лёгкий ветерок, словно сотканный из неоформившихся мыслей, и с каждым вздохом Доналу казалось, что Бог заново вдувает в него дыхание жизни», – прочитала она и задумалась. Эти слова отозвались в её душе неясной печалью, смешанной с восторгом и тупой, старой болью. Они обещали ей многое, но встречу с таким художественным миром можно было сравнить с неожиданным воспоминанием несбывшейся и давно позабытой мечты. Нина стояла, замерев с раскрытой книгой в руках, мысленно взвешивая решение – покупать или не покупать её. Потом захлопнув том и прижав к себе, она пошла к кассе.

Встречи с людьми Нине давались сложнее, чем встречи с книгами. К людям она дольше привыкала, чем к цветам. Незнакомые люди – это же не книги, которые ты можешь прочитать сразу, за одну ночь. Люди – не цветы, которые стоят перед тобой, раскрывшись, и ничего не содержат в себе, кроме невинной красоты. В людях всегда остается что-то непрочитанное, неизвестное. Да, Нина боялась неизвестности. В ней чудилась опасность.

Алекс не был неизвестным человеком, но за восемь лет многое могло измениться. Когда Нина вспоминала своего старого друга, каким она запомнила его с той встречи в метро, – сильно пополневшего, с заметной сединой в рыжей копне волос, она с сожалением осознавала, что это уже другой Алекс. Кроме того, Нина предполагала, что он ещё очень крепко связан с тем миром, который она покинула много лет назад и куда страшилась возвращаться. Это тревожило её больше, чем возможные новости о том, что Алекс женился, у него трое детей, и он успешно занимается бизнесом. Те чувства, которые были у Нины к Алексу, когда они учились вместе, уже давно побледнели и увяли, но воспоминания, которые её друг мог всколыхнуть, были гораздо более болезненными и нежелательными. Поэтому, пока Нина ехала в метро к «Тверской», где они собирались встретиться, её тревога нарастала и дошла до того, что у неё стали дрожать руки.

Выйдя из метро, Нина вдруг с испугом осознала, что не почти помнит, где находится «Циферблат». Ещё хуже было то, что она не уточнила адрес, ведь за время её отсутствия он мог измениться. Она стояла, беспомощно глядя по сторонам, как вдруг её окликнул знакомый голос.

– Алекс! – обрадовалась она.

– Надеюсь, ты не заблудилась? – спросил он, улыбаясь.

Нина кивнула:

– Почти.

– Ну тогда я вовремя пришёл, – усмехнулся Алекс.

Нина глядела на него и чувствовала, как волнение медленно проходит: её старый друг выглядел успокаивающе таким же, как раньше. Он всегда хорошо осознавал достоинства своей внешности и ещё в студенчестве носил зелёный цвет, который прекрасно шёл к его ярко-рыжим волосам. И теперь на нём было тёмно-зелёное пальто, которое придавало его карим глазам изумрудный оттенок. Пополневшее лицо Алекса уже не было столь симпатичным, как раньше, но таким он был ей более приятен: много лет назад она не могла смотреть на него без смущения.

Алекс повёл Нину по Тверской, и они остановились у какого-то подъезда. Вывеска «Циферблат» на двери казалась совсем не заметной.

– Это в твоём духе, – продолжал шутить Алекс, когда они прошли внутрь и поднимались на второй этаж, – выбрать кафе, которое вообще не кафе.

Нина засмеялась.

– Я всегда любила «Циферблат», – сказала она. – Там так уютно, и чувствуешь себя как дома, – но подумав, поправила саму себя, – вернее, как в доме твоей мечты.

– А где ещё ты чувствуешь себя как дома? – спросил Алекс с любопытством.

Нина задумалась. Они открыли «циферблатную» дверь.

– Наверное, в библиотеке рано утром, когда нет посетителей, – ответила Нина, когда они вошли. – Я работаю в библиотеке.

– Ты библиотекарь! – воскликнул Алекс. – Ну и дела.

Перед приёмной была очередь. Алекс предложил сначала выбрать часы.

Сбоку от двери стоял старый шкаф с кучей самых разношёрстных, но не работающих будильников. На каждом из них была табличка с именем.

– Ой, я всегда так любила выбирать часы, – обрадовалась Нина.

– Выбери и теперь, – предложил Алекс.

Нина долго рассматривала будильники и в итоге остановилась на маленьком, изящном, но очень ржавом, по имени Акакий Акакиевич. Алекс улыбнулся: Нина совсем не изменилась. После регистрации они и Акакий Акакиевич отправились на поиски столика: в антикафе «Циферблат» в тот вечер было полно народу.

– Так ты сказала, что ты работаешь в библиотеке, – возобновил разговор Алекс, после того как они приготовили себе по чашке чая и сели за столик на балконе над приёмной.

– Да, я библиотекарь, – улыбнулась она застенчиво. – Уже несколько лет. Я долго искала работу у нас в городке, и это всё, что я смогла найти, – извиняющимся тоном добавила она.

Алекс молча мешал сахар в чашке, сам не замечая, что недовольно нахмурился.

– Но мне там хорошо, – продолжила Нина более оживлённо. – Там можно читать. Я и диссертацию там пишу.

Её друг улыбнулся, и Нина успокоилась.

– А диссер у тебя о чём? – спросил он.

– Творчество и свобода у Бердяева, – просияла она.

Алекс взглянул на неё, подняв брови, так что Нина воскликнула:

– Ты тоже занимаешься Бердяевым?!

– Нет, – улыбаясь, он покачал головой. – Просто я его много читаю. Он мне близок сейчас. Может, ты знаешь, я же давно защитился, у меня Пеги был, его политическая философия.

– Пеги! – воскликнула Нина и засмеялась. – Я помню, как ты его любил. Даже отсканировал для всех к экзамену всю его книжку, а её так почти никто не прочитал, – под «почти» была скрыта, конечно же, сама Нина, потому что она-то Пеги прочитала.

– Да, – усмехнулся Алекс. – Я его и до сих пор люблю. Добрый мечтатель, любил старую христианскую Францию. Впрочем, и умер за неё… В диссере я пытался продолжить Пеги в отношении к России, написал свою собственную христианскую политическую философию, но меня, кажется, то ли не поняли, то ли недооценили. Тяжело я защищался…

Нина встревожилась, но не могла понять, то ли от упоминания трудной защиты Алекса, то ли от чего-то ещё. Но Пеги не был ни православным, ни даже католиком; он был романтиком, поэтому вроде бы нечего было беспокоиться.

– А сейчас? Чем ты сейчас занимаешься? – решила сменить тему Нина.

– Я препод, старший преподаватель, веду античку и русскую религиозную философию. Вот, только вчера у заочников экзамен принял… Ничего не знают… – усмехнулся Алекс.

Нина озорно хихикнула.

– Ну а ещё, в храме помогаю в алтаре и веду курс по подготовке к крещению, – добавил он.

Девушка внутренне содрогнулась. Ей казалось, что они подошли к какому-то краю в их беседе, за которым был обрыв.

– А я теперь в церковь не хожу, – произнесла она, пытаясь говорить спокойно.

Нина занесла ногу над пропастью.

– Не ходишь в церковь? – удивлённо произнёс Алекс. – Почему? Ты ведь была такой… благочестивой?

– Я… не хочу об этом говорить, – прошептала она, проглатывая ком в горле.

Алекс покачал головой, осуждая самого себя за быструю и неосмысленную реакцию.

– Да, да, не нужно, не нужно! – воскликнул он. – Если об этом неприятно говорить, тогда и не нужно. Зачем копаться в прошлом? Я так рад тебя видеть, и мне всё равно, ходишь ты в церковь или нет.

Нина снова стояла на твёрдой земле.

– Спасибо, – с облегчением вздохнув, сказала она и слабо улыбнулась.

– Расскажи, как ты там живёшь, что делаешь, – предложил Алекс.

– Ну, я тихо живу, – начала Нина, отпивая из своей чашки. – С мамой и котом Полосатиком. Есть киты-полосатики, а у меня вот, кот, – улыбнулась она. – Милый такой, ленивый, толстый и полосатый. Ещё я цветы выращиваю на балконе. Розы, разных сортов, но в основном английские. Мама там вместо меня за ними сейчас ухаживает.

Алекс смотрел на её осветившееся лицо, представлял этого кота и розарий на балконе и радовался полноте этой простой и незамысловатой жизни, которая была у его подруги.

– Мама, правда, не довольна, что на неё возложили эти обязанности, – продолжала Нина. – Но ведь это всего на неделю, уже в понедельник я буду дома. Я в воскресенье уезжаю.

«Воскресенье – это Пасха», – подумал Алекс.

– Ты сюда по делам? – спросил он.

– Да, мне нужно было в Ленинку и с научником встретиться. Вчера я уже была в библиотеке, а сегодня говорила с научником.

Алекс спросил, кто её научник и в каком совете она будет защищаться, и они ещё долго обсуждали университетские темы. Религии больше не касались.

– Ты лучше расскажи про себя, ты же ничего почти не сказал! – воскликнула Нина, замечая, что они больше говорят о ней, чем о нём.

Алекс усмехнулся: да, действительно. Часто, расспрашивая собеседника, он увлекался и забывал сам что-то о себе рассказывать.

– Ну, я живу не то чтобы с шиком, – усмехнулся он, сортируя информацию, чтобы не говорить ничего о церкви или Боге, поскольку понимал, что Нина не захочет это слушать. – Вкалываю в университете, терплю тупых и ленивых студентов. Они не такие приятные, как твой кот, эти ленивые студенты. Они пишут на меня доносы завкафу, мол, я слишком строгий, заставляю их читать много сложных книжек, двойки ставлю и т. д., и т. п. Я, в целом, уже привык. Завкаф смеётся надо мной, говорит, что боится оставлять меня своим преемником.

– Кто там завкаф теперь? – поинтересовалась Нина.

– Кучкин, античку вёл, помнишь? Старый, седой такой, выпендриваться любил.

– А-а, Кучкин, – засмеялась девушка. – Помню, смешной он: Диогена в бочке изображал.

– Да, да, этот Кучкин теперь завкаф. Я ему ассистировал пару лет: вёл семинары по античке, а он лекции. Мне такое студенты выдавали после его лекций, обхохочешься.

Нина развеселилась.

– Ну а сейчас ты сам серьёзный лектор, да?

– Да, «серьёзный» лектор, – усмехнулся Алекс и, имитируя голос одного из своих студентов, пропищал, – Александр Михайлович, можно войти?

Книга Джорджа Макдональда оказалась «классической» неизвестной книгой, именно в том смысле, как Нина определяла для себя неизвестные книги. Она была немного неказисто написана: автор был слишком многословен, особенно в начале, и это делало вступление ужасно скучным, хотя потом сюжет пошёл быстрее и ритмичнее. Темы и вопросы, которые поднимались в книге, слишком специфические, могли быть актуальными только для узкого круга читателей. Поэтому, думала Нина, книга и осталась неизвестной. Она просто была скучна и непонятна массам.