Текст книги "Приключения в дебрях Золотой тайги"

О морском пути между Европою и Сибирью
Историческое отступление, составленное автором по материалам прессы («Восточное обозрение», 1886)

Иностранные державы весьма и весьма интересовались Сибирью. Доказательством тому может послужить вышедшая в то время брошюра о Северном морском пути, составляющая диссертацию, представленную H. Fr. Balmer Бернскому университету для соискания степени доктора философии по части географии. Диссертация эта основана на точном изучении всех данных и может быть интересна не только для немецких, но и русских читателей. Сама по себе эта научная работа – белый ворон среди массы докторских диссертаций немецких университетов, представляющих собою обыкновенно, по своему научному убожеству, лишь результат формальной комедии.

Здесь перед нами действительно прилежная работа с цельной и солидной основной мыслью, работа, делающая честь как самому автору, так и его учителю и руководителю, профессору Бернского университета Э. Ю. Петри, одному из лучших знатоков России и Азии.

Книга состоит из трех частей. В первой автор дает краткий исторический обзор северо-восточных морских экспедиций. Во второй обстоятельно рассматриваются строй и глубина, температура, солонцоватость, течения, ледовитость морей и проливов этой области. В третьей части докторант со знанием дела и беспристрастно рассуждает о морских, экономических и социальных условиях сообщения Европы с Западной Сибирью. О первых двух отделах мы здесь распространяться не будем. Упомянем только о выводе, который автор делает из наблюдений над условиями ледовитости Карского моря. Автор отклоняет мнение о среднем (нормальном) годе по отношению к ледовитости Карского моря.

Надлежащие условия там в течение большого периода времени слишком различествуют между собою. Бальмер, однако, полагает, что средние многолетние периоды, средние группы лет, вероятно, существуют, но недостает еще данных для определения таковых.

Обратимся теперь к чрезвычайно интересному третьему отделу. Здесь автор рассматривает четыре основных вопроса: судоходность Карского моря для торговых целей; средства для облегчения судоходства; континентальную систему сношений между Европой и Западной Сибирью; условия и источники производства в последней.

Судоходность Карского моря крайне переменчивого характера. В 1865 году постоянные льды составляли непобедимые препятствия для регулярного плавания. В 1870-м, напротив, никаких почти препятствий не было с этой стороны.

А в 1871 году море было почти свободно ото льдов в течение целых пяти месяцев. При этом следует иметь в виду, что условия для торгового плавания весьма различествуют от условий научных экспедиций или охотничьих путешествий для добычи рыбьего жира. Охотники ищут своей добычи на самом льду и между льдинами. Затем научные экспедиции гораздо лучше экипированы, чем торговые, обращающие особое внимание на дешевизну путешествия. Торговый корабль, далее, должен сделать свой путь с всевозможнейшею скоростью, с каковым условием научные экспедиции не связаны. Успешность научных и охотничьих экспедиций, следовательно, отнюдь не доказывает еще возможной успешности и выгодности правильных торговых путешествий.

Касательно средств к облегчению путевых сношений Бальмер рекомендует: 1) постоянные наблюдения в специальных станциях над гидрографическими и метеорологическими явлениями Карского моря и ведущих к нему проливов, сообщение этих наблюдений центральному бюро, научную обработку этого материала и оповещение важных для мореплавания результатов в гаванях; 2) постановку сигналов как у приливов, так и у устьев рек (Обь-Енисейского бассейна); ежегодное исследование и определение течения прилежащих рек; основание защитительных гаваней и мест для зимовья кораблей. Равно как магазинов, места для зимовий должны быть устроены в связи с факториями; 3) строение кораблей, приноровленных к торговому плаванию по Карскому морю, и т. д.

Все эти приспособления к облегчению мореплавания не могут быть осуществлены исключительно частными силами и нуждаются в активном содействии русского правительства.

Затем Бальмер в кратких словах обсуждает три проекта континентальных сообщений Европы с Западной Сибирью. Устройство продольноЙ сибирской железной дороги не связано с такими трудностями, какие встретились проложению центрально-межокеанической дороги и пути через Анды. Урал особых препятствий не представляет для этого. Опасения против летучего песка в низовинах, по свидетельству Воейкова, тоже преувеличены. Нет сомнения, что Сибирь в свое время будет прорезана железнодорожной сетью. Теперь, однако, это пока только иллюзия. Благоприятных условий для осуществления этого плана в настоящее время нет. Ввиду громадности пространства доставка хлеба, леса и т. п. из Сибири в Европу обходилась бы слишком дорого, недостаточное развитие хозяйства и торговля в Сибири отчасти правда. Результат бедности путей сообщения в настоящее время, однако, не обеспечил бы существования такого грандиозного учреждения, как межокеаническая европейско-сибирская дорога.

Для провоза больших, объемистых тяжестей неудобная, зато, однако, легче проводимая и более дешевая, это система Decanoillt-Latrique, заключающаяся в соединении сибирских рек между собою и с реками и дорогами Европейской России. Наконец, третий проект, касающийся канала между Обью и Печорою, хотя и не новый, заслуживает, тем не менее, серьезного внимания.

Величайшее затруднение в отношении осуществления больших путевых систем, говорит г. Бальмер, кроется в экономических условиях Сибири, тормозом которых служит неудовлетворительная организация местного управления, отсталость в судебной организации, необеспеченность личных и имущественных прав и т. п.

«Ссылка – печальный тормоз для развития богатой и прекрасной страны», – повторяет далее автор за профессором Петри. «Переселение из Европейской России в Сибирь, принимая год за годом все большие размеры, в настоящее время, однако, не дает молодой, но богатой будущим стране таких элементов, как получают, например, Северная Америка, Австралия и другие, и каких необходимы были бы для развития края и для его участия в экономических мировых состязаниях».

Жестокая и неблагоразумная эксплуатация сибирских богатств за долгий 300-летний период в настоящее время нелегко поправима, хотя в самой России существует осознание сделанных ошибок и совершенных грехов, есть желание некоторым образом исправить зло, хотя и сделаны были уже попытки урегулировать на рациональных началах пользование неиссякаемыми богатствами окраины, однако трудности, с которыми самой метрополии приходится бороться на экономическом поприще, не дают ей возможности принести Сибири необходимые жертвы.

Совершенно согласные в этом отношении с автором, мы тем не менее думаем, что окраина сама не желала бы ввиду этого лечь тяжким бременем на метрополию и сама могла бы мало-помалу выйти из своего затруднительного положения и поставить свое хозяйство на путь нормального развития, если бы только уравнять ее местное самоуправление, судопроизводство и проч. с метрополией, отменить или, по крайней мере, в значительной степени ограничить ссылку, противодействовать хищническим спекуляциям землею и естественными богатствами, нравственно поощрять развитие просвещения среди русского и инородческого населения и т. п. Диссертант заключает свой труд мнением, что Сибирь ждет великая будущность. С этой будущностью связано очень возможное существование правильного сообщения морем и сушею с Европою.

При настоящем же дурном положении Сибири в экономическом и административном отношениях завязывание подобного сообщения встретилось бы с препятствиями, которые обыкновенно упускаются из вида исследователями под влиянием колоссальных богатств страны… Прежде всего из Европы должна явиться жизнь, а потом только сношения между Европою и Сибирью найдут силу, соразмерную с трудностями.

Глава восьмая
Разбойнички-подельнички

«Витим. В таком же безысходном положении находимся мы и относительно «охраны нашего имущества» от нападения «летучки», «кобылки», «шпаны», как прозвано здесь ссыльное население, шляющееся по Лене целое лето. Подле Киренска опять найден торговый паузок с убитым хозяином. Паузок причален к берегу и заперт на замок. Товары, по-видимому, все целы, даже в кассе оказались небольшие деньги. Преступление еще не выяснено.

В преследовании преступников у нас замечательна одна особенность. Пожалуй, можно подвести ее и под общее правило: не пойман – не вор.

Когда, например, из почтовой конторы у нас пропало 50 тысяч рублей, то преступниками оказались известный «королек», известный «цыган» и пр.

Многие из воров известны как воры еще до совершения преступления, но приходится ждать фактических доказательств.

Пойман вор – и все говорят: да это известный Егорка, известный Лачарка. По закону, конечно, нельзя быть уверенным, что человек, совершающий девять краж, непременно пойдет и на десятую, а народная молва судит по-своему.

Утонченность и деликатность в кражах и разбоях тоже непривычны нашему глазу. Наш заседатель усердно высылает из Витима всю подозрительную «шпанку», но и он положительно стает в тупик, когда шпанка в складчину, рублей за 600, выдвигает из своей среды такого видного, осанистого, подмундиренного господина, что хоть под козырек ему делай.

И господин этот подведет такие аллюры, что высылка подозрительных личностей приостанавливается. Потом уже хватишься, что это-то и был первый вор, да поздно – он успел удрать в Киренск или куда-нибудь на Илим, в какую-нибудь Пагадаевку, и там обделывает делишки. Поймать такого жулика трудно. Нужно время, чтобы его раскусить. А он перелетывает быстрее времени. Полиция в этом случае почти бессильна. Туманы да таежные берега Лены и Витима скроют десятки и сотни «летучки». Недавно какой-то молдаванин наводил страх на целый Киренск, совершая убийства среди бела дня, нападая на магазины. Он долго ускользал от преследования и даже порывался было попасть в Витим, да, опасаясь поимки, бежал на Ангару и здесь уже пойман. А попади он только на Витим – и концы в воду.

Летом у нас нельзя разобрать, кто такой, откуда взялся и что здесь делает. Приплывает икс на паузке, предъявляет паспорт, сидит на берегу смирно, показывает дрессированных блох. На будущий год он снова является. Проделывает ту же штуку, заводит знакомства и понемногу превращается в местного гражданина, а определенными занятиями его все остаются блохи…»

Восточное обозрение, 1894

Нет на свете двух людей, чья жизнь текла бы по одному сценарию. Да если и попадают разные люди в похожие ситуации, то ведут себя по-разному. Кто-то свято верит в предначертанность судьбы и плывет себе по течению, не особо задумываясь о ее превратностях. А встретившись с ними, что называется, лоб в лоб, принимает безропотно, сдается без борьбы, мол, так тому и быть, а чему быть – того не миновать. Другой человек всегда рассчитывает только на собственное мнение, отказывается от любых советов. Такой, нередко и во вред себе, совершает поступки только из чувства противоречия. Третий будет во всем хорош, разумен, тверд во взглядах, привык отвечать за каждое свое слово, а рассудок не теряет ни при каких обстоятельствах… Впрочем, сколько на свете людей, столько и характеров, столько и жизненных историй. Да и жизнь на месте не стоит, все меняется: был бедный – стал богатый, был счастливым – окунулся вдруг в несчастья, сегодня имел – завтра потерял, а послезавтра нашел.

Интересно, что все мы знаем: правда где-то посередине. Но отчего же человека всегда тянет к крайностям? Счастливы люди, которых от крайностей отвращает вера. Счастливы те, которые обладают набором славных качеств: умением слушать и наставлять, талантом проецировать добрые помыслы. Отчего-то эти качества так мало ценились в миру. Возможно, потому что большинство не видело в том сиюминутной выгоды.

Большинство уважает за силу и смелость, любит за подвиги, смущает славой, богатствами и поклонением. А вот полюбить тебя за то, что ты просто есть, могут редкие люди, по пальцам пересчитать.

Чтобы добиться всеобщей любви или уважения, нужно показать, на что ты способен, привлечь внимание, затем доказать, что твои достижения не случайны, что ты и есть тот самый, который достоин уважения и любви. И так всю жизнь – движение, борение, приобретение.

Иногда в полной тишине, при отсутствии суеты и долгов, вдруг оглядываешься назад и видишь колею пройденного пути. И вдруг неожиданно понимаешь, что с этой минуты ты не боишься и веришь в будущее. Возникает какая-то легкость, все, прежде непонятное и недоступное, становится ближе и яснее, встает на свои места. Ах, кабы именно с этого начинать свою жизнь! Ну а до тех пор, пока не посетит нас счастливое озарение, что творим – не ведаем, что говорим – не слышим.

Все по краю, все ближе к нему, все дальше от середины…

***

Пока наши путешественники отдыхали, недалеко от Кежмы на пустынный берег высадились несколько человек. Они приплыли на большой лодке.

Если бы сторонний наблюдатель оценивал ту осторожность и внимательность, с какими они осматривали берег и его окрестности, если бы слышал негромкий разговор, состоящий из острых коротких реплик, если бы видел их повадки, то непременно бы сделал несколько прелюбопытнейших выводов. Во-первых, что они неспроста высадились именно здесь, на пустынном ангарском берегу, вдали от людей и жилья. Во-вторых, что человек с черной бородой хромает, имея ранение в ногу; при этом он опирается на трость, набалдашник которой своим блеском и желтизной напоминает золото. Чувствовалось, что бородач был в этой компании главным. В-третьих, что высадились эти люди на берег налегке – ни сетей, ни охотничьей амуниции при них не было. Пара нехитрых удочек да бредень – вот и все хозяйство, а значит, высадились не для промысла. Для чего же тогда?

Пока остальные на скорую руку обустраивали стоянку на берегу, бородач, опираясь на свою трость, обошел место лагеря, дошел до прибрежного лесочка, осмотрел его. Вернувшись, забрался на корму лодки и так просидел до ужина. Когда над жарко пылающим костром появились котелок и тренога с чайником, он сошел на берег.

Какой-нибудь путешественник, услышав разговор у костра, подумал бы, что эти люди странно ведут свою беседу. Частенько из их уст слетали грубые, вульгарные слова, окрики. А вот если бы слушал их житель ленских или витимских берегов, человек из Киренска или Бодайбо, то без всякого труда опознал бы ту самую «летучку-кобылку», от которой так страдал местный люд.

Бородача звали Барбудой. Так могли звать капитана пиратской яхты где-нибудь в Индийском океане, героя романа Жюля Верна или Майн Рида. Экзотическая бесшабашная кличка не вязалась с тяжелой судьбой этого человека, которая вызывала сочувствие даже у подельников Барбуды, ибо в детстве лишился материнской ласки и заботы, бродяжничал, подростком работал в служках и бывал бит до полусмерти, кочевал по разным хозяевам в поисках сносного места.

Жизнь Барбуды в последние годы представляла последовательную и вполне закономерную цепь событий: он грабил, его ловили, сажали в тюрьму, из которой он бежал самым немыслимым образом, снова грабил… Этот замкнутый круг привел к тому, что в определенных кругах Барбуда стал личностью известной и, можно сказать, легендарной.

Среди тех, кто высадился на берегу, был смуглый черноволосый человек. Если бы увидел его Степан Катаев, то непременно узнал бы в нем того самого юркого, верткого драчуна с острова.

Быстро добыть из реки рыбу, выследить зверя, поставить шалаш, в момент развести огонь мог Дженкоуль, рожденный в лесном племени, среди людей, для которых тайга – часть их сердца.

Напротив Дженкоуля у костра сидел еще один знакомый Степану человек – здоровяк Никола, с которым дрался на острове маленький тунгус. С Николой главным образом и общался Барбуда.

После ужина, когда все легли спать, эти двое задержались у тлеющих углей для секретного разговора.

– Надобно в саму экспедицию Катаева попасть, ох как надо, Никола!

– Ума не приложу, Барбуда, как изловчиться. Положим, наш тунгус им по-всякому подойдет. А своего-то проводника они куда денут? Второй им совсем без надобности.

– От катаевского проводника избавиться надо, только тихо, без шума и греха. Подкупи проводника, напугай. На край, маленько обними.

Барбуда даже хрюкнул от удовольствия, представив объятия Николы.

– Денег дай ему. Думаю, деньгами все решится. Если надо, много дай. Пусть только сам исчезнет. Где Катаев найдет нового проводника, да так скоро? Из местных вряд ли – скоро сезон охоты и боя красной рыбы. В эту пору никто не захочет от артели отбиться. Так что твой Дженкоуль объявится в самый раз. Очень нам нужны глаза и уши в экспедиции Катаева.

Как только найдет он Золотую Землю – нам сразу доложит. Дальше мои люди начнут участки столбить, будут наготове. Семен Черный приказал в этот раз все сделать без пальбы и разборок. Совсем атаман, прости Господи, помешался. Твердит одно по одному: хочу, чтобы с этим делом все было по закону, чтобы не докопались, чтобы комар носу не подточил. В купцы, что ль, собрался?

– Вам, атаманам, виднее. Наше дело – исполнять. Хотя, конечно, Барбуда, желание странное. Уж больно это не похоже на Семена…

– Что у Семена в голове – он один знает… Но ты в точку попал: твое дело – исполнять. А тунгус твой случаем не кинет нас?

– Я его в свое время почти что спас. Так что за ним должок. А лесные люди шибко совестливые. Слышь, Барбуда, я о тебе много чего слышал. Имя у тебя чудное какое, не здешнее. Откуда такое?

Барбуда хмыкнул.

– Любопытство не порок, а метод познания, как говаривал один мой сокамерник по пересылке. Башковитый был человек, адвокат. На подлоге попался… А имечко-то прилепилось, это точно. Давняя история. Но если интересно, слушай.

Родился я на Витиме, на Тихо-Задонском прииске. Видишь, выходит, прямо на Золотой Земле. Про отца ничего не знаю, мамка не говорила и не вспоминала. Таких, как я, по приискам много было. Сезонные свадьбы игрались быстренько, а как наступала осень и начинали разъезжаться старатели и рабочие, так эти приисковые семьи рушились. И так повторялось каждый сезон.

Мать моя родом из Семипалатинска, из старой русской пограничной крепости, что стоит за Барнаулом и Бийском в казахской степи. Она тоже сирота, одна-одинешенька, как перекати-поле мыкалась по людям. Кому стирала, кому готовила, у кого с ребенком нянчилась… Все мать умела, все могла. А как подросла и выросла, открылась в ней красавица-раскрасавица.

В Семипалатинске все больше военные стоят. И вот приглянулась она одному солдатику. Он как раз службу заканчивал. Порешили жить вместе.

Солдатик-то хоть и немолод был, но, мать рассказывала, силушку имел большую. А еще гармонист отменный да певец необыкновенный. На всякий праздник штабс-капитан его к гостям выводил на показ. Он без нот, по слуху итальянские арии так пел, что аплодисменты срывал.

Мать моя для него даже не жена была, а дите любимое. Уж он за ней заботиться старался, пылинки сдувал. Как служба закончилась, решили они податься куда глаза глядят, чего им терять-то было. А глаза глядели в Сибирь. Тут же земли свободной навалом, определяйся в переселенцы и двигай. Говорили, что выделяют непаханую землю, пособие, а то еще и скотину дадут и хлеб семенной на первый сезон. А им-то что, за душой ничегошеньки. Все одно, где новую жизнь начинать. В Сибирь так в Сибирь… Сколько они добирались до места, не знаю, а только в дороге стал солдатик хворать. Может, климат ему во вред пошел, может, какая хворь прицепилась. Ну и помер он где-то у Тулуна – они там ждали, пока пересыльная партия составится, должны были за Байкал идти.

А как солдатика не стало, матери одной на кой в переселенцы определяться? Тут как раз на прииски набор случился. Вот туда она и подалась. Поехала до Качуга, дальше до Витима и Бодайбо и наконец попала на Тихоно-Задонский прииск, в хорошую семью прислугой. Хозяин семьи, инженер приисковый, звал ее помощницей, а она и была помощницей. Жене этого инженера климат ленский не сильно на пользу шел, чуть что – вся в простуде. А маменька-то молодая, сильная, да и жизнь закалила, ей все было нипочем. Так что практически весь дом на ней и держался.

И как бы судьба ее дальше сложилась, неизвестно, но появился на прииске молодой инженер-изыскатель. Он все больше по приискам ездил, все измерял что-то, оценивал, где лучше железную дорогу вести. В те годы в бодайбинской тайге уже бегали по узкоколейке паровозики, людей и грузы до приисков возили. И вот решили ее дальше строить. В свободное время изыскатель этот у нашего инженера в гостях пропадал. Чего там еще на прииске-то делать в свободное время? Только гости, картишки, кабак. А у инженера рояль был, в доме живые картинки показывали. Интересно.

Изыскатель этот, в гостях бывая, мать и заприметил. И случился у них роман. Потом инженерик отправился в Якутск, да и сгинул. Был и нету. Время пришло – я на свет, значит, появился. Маменька продолжала у здешнего инженера работать. Я рос без отца. И до поры до времени думал, что маменькин хозяин и есть отец. Тянулся к нему, обижался, когда он со своими детьми играл, а мне только безделушку какую-нибудь подсовывал. Но когда удавалось, забирался к нему на колени или на диван, где он отдыхал после работы, и тихонечко уговаривал его: побуду, побуду. Хозяин то ли в шутку, то ли в рифму, гладя свою бороду, поддакивал: «Барбуду, барбуду». Вот так и приклеилось – Барбуда.

– Чудно, чудно слышать такое.

– Да ты погоди, послушай, что в итоге сделалось.

Однажды и матери не стало. Было мне уже лет пятнадцать. У инженера и жить не оставляли, хотя, правду скажу, в память о матери и не гнали тоже. За столько-то лет хоть и не свой, но и не чужой вроде… В общем, подался я с артельщиками в Бодайбо. Это главный город всех золотоискателей, сплошь склады да конторы. То в трактире на побегушках был, то в лавке купеческой, то в портовых грузчиках. А потом совсем уж сдуру в бурлаки записался, лодки вверх по Лене таскал с грузами да пассажирами, почту против течения поднимал. Маменька моя вниз по реке спускалась, а я, значит, в обратную сторону… И вот однажды тащили мы лодку с шибко умным пассажиром. То ли геолог был, то ли еще кто. Его по-разному кликали: то господин геолог, то господин археолог. И вот он однажды услышал, как меня товарищи кличут – Барбуда, Барбуда, долго удивлялся и говорит, показывая на мою бороду: «Барбуда – это ведь значит бородатый». Получается, сам того не зная, я бороду отпустил, а она на каком-то заморском языке барбудой зовется. Чудно.

– Вот и я говорю: чудно, Барбуда.

– Ладно, давай отдыхать. Начнем завтра дела-делишки составлять. Поглядим, куда нас вывезет.