Текст книги "Обретение чувств"

Затихнув после любовных движений, учитель и служанка продолжали лежать неподвижно как единое целое существо, ощущая, как удовлетворенная страсть медленно покидает их тела, оставляя после себя полную опустошенность сбывшихся плотских желаний. Наконец Арина медленно пошевелила онемевшими ногами, высвободилась из-под Ивана и лукаво улыбнувшись, улыбкой полностью удовлетворенной женщины, тихо проговорила:

– С разговением, вас, Иван Петрович, Христос воскресе.

– Воистину воскресе, – машинально ответил Иван, переворачиваясь на спину и глядя бессмысленным опустошенным взором на лучик солнца на стене, пробившийся сквозь занавески окна и медленно скользивший вниз по мере того как солнце подымалось все выше и выше.

Арина встала с дивана, впервые, не стыдясь своей наготы, оделась прямо на глазах учителя и пошла на кухню, заканчивать свои дела.

– Иван Петрович, – раздался её голос с кухни, – я вам приготовила разных блюд на два дня или больше, а сейчас можно я уйду отмечать Пасху вместе с сыном и в кругу семьи свекра, где я живу и меня ждут.

– Конечно, Аринушка, иди и прихвати с собою половину того, что напекла и настряпала: мне одному всего этого и за неделю не съесть, да и по гостям придется походить изрядно, – ответил Иван, наблюдая за солнечным зайчиком на стене и размышляя об Арине:

– Хорошая бы из неё получилась любовница, если бы не была служанкой и крестьянкой. Чиста, пригожа, отзывчива на ласки и ненавязчива в делах и разговорах. С такой можно хоть несколько лет прожить в любовной связи, пока не появится настоящая суженая, с настоящей, а не плотской любовью. Но и так хорошо, что такая женщина заботится обо мне и, доставляя удовольствие как мужчине, избавляет меня от ненужных мыслей о женитьбе, пока не встречу ту единственную, что завладеет всем моим сердцем и душою, а в постели будет слаще Арины.

Мечты, мечты – где ваша сладость, – закончил Иван вялые рассуждения о любви и браке и забылся в сладкой дреме, не услышав ухода служанки, которая заглянула в комнату, прикрыла наготу учителя теплым одеялом и тихо вышла из дома, улыбаясь полученному удовольствию от мужчины и поздравляя встречных сельчан с воскресением Христовым.

– Вот уж я разговелась, так разговелась, аж ноги ломит, – прости господи и ты, мой муженек, прости меня на своих небесах, ибо грешу я и каюсь, потому что грешу ради сыночка моего, а то что грех этот мне в радость, так это не моя вина, а учительская: этот разноглазый какую хочешь распалит для плотского удовольствия.

Взглянешь ему в разноцветные глаза и сразу любовная истома захлестывает всё тело, ударяет в голову сладкой болью от которой начинаешь стонать и вжимать его в себя до крайнего предела, – счастливо думала удовлетворенная женщина, направляясь домой к праздничному столу, на который и она выставит немалые угощения, как и велел ей учитель-сожитель.

Учитель, тем временем очнулся от дремы, встал, отдел халат, и прошел на кухню позавтракать: после любовных скачек с Ариной, он изрядно проголодался и нуждался в пополнении сил. Присев за стол рядом с ворчавшим самоваром, который Арина растопила перед своим уходом, Иван налил чаю и только принялся за расстегай с мясом, как послышались торопливые шаги, в дверь постучали и не успел Иван ответить, как в дом ворвалась Татьяна: именно ворвалась, потому что запыхалась от быстрой ходьбы. Глаза девушки смотрели прямо и решительно, как у человека, принявшего важное решение.

Иван встал ей навстречу, несколько смущаясь своего вида: в одном халате на голое тело и в шлепанцах. Не обращая внимания на обнаженность учителя, Татьяна подошла вплотную и тихо, но четко произнесла:

– Пришла похристосоваться с вами, пока другие не нагрянули. Христос воскресе, – и не ожидая ответа от Ивана, обняла его и поцеловала прямо в губы, что было не по обычаю и дозволялось лишь мужу с женой.

От этого поцелуя горячих девичьих губ у Ивана закружилась голова, он отстранился от девушки и в замешательстве предложил ей пройти в комнату:

– Проходите, Таня, в горницу, а я заварю свежего чаю и принесу вам: кухарку-то я отпустил домой и теперь хозяйничаю сам.

Девушка прошла в комнату, а учитель налив две чашки свежего чая, поставил их на поднос, добавил кулич, плюшек, вазочку с медом и понес угощение в горницу. Войдя в комнату, он остолбенел от увиденного. Татьяна, обнажившись донага, стояла перед ним совершенно голая во всей красоте девичьего тела.

Черные шелковистые волосы девушки ниспадали до пояса, оставляя открытыми чашечки грудей, призывно светившиеся в лучах солнца розовыми сосками. Ниже талии тело девушки раздавалось округлыми упругими бедрами, в центре которых манил мужской взгляд тёмный треугольник девичьего лона. Татьяна смотрела учителю прямо в глаза, немигающим взором, словно отрешившись от своего поступка. Поднос едва не выпал из рук учителя от увиденного. Он неловко поставил поднос на стол, чувствуя, как мужская плоть восстает навстречу обнаженной девушке.

– Что это вы удумали, Таня! – опомнившись, воскликнул Иван, немедленно оденьтесь, пока кто не вошел и не застал нас вместе в таком виде.

Но девушка смело подошла к учителю и прижалась к нему всем телом, ощущая через халат восставшее мужское естество.

– Возьми меня здесь и сейчас, Ваня, и пусть я подарю тебе на Пасху свою невинность, а дальше будет так, как тебе угодно, мой любимый, – прошептала девушка, прижимаясь дрожащим телом к мужчине и целую его в губы. Горячая волна желания ударила учителю в голову, и если бы не утренняя разгрузка похоти со служанкой на диване, он едва удержался бы от исполнения девичьего предложения. Но пересилив огонь желания, Иван отпрянул от девушки и учительским тоном, не терпящим возражения, громко приказал:

– Немедленно оденьтесь, Таня, а потом обсудим наше положение, – и выскочив за дверь, бросился в спальню, судорожно, одеваясь и моля бога, чтобы кто-нибудь случайно не вошел в дом и не застал этой сцены, что устроила ученица учителю: ведь никто не поверит, что девушка сделала это нарочно и не по учительской воле. Тогда стыда не оберешься и даже женитьба на этой Татьяне не смоет позора связи учителя с ученицей до брака.

Но в доме было тихо, и одевшись, Иван осторожно заглянул в комнату. Татьяна, одевшись, но с распущенными волосами, сидела на диване и беззвучно плакала в оскорблении чувств: если бы учитель знал, чего стоило девушке решиться на такой бездумный поступок, чтобы завлечь любимого мужчину своим девичьим естеством, он бы не отказался от предложенного ему и стал бы её мужем перед богом, а перед людьми они бы оправдывались вместе.

Иван, понимая, что своим отказом, он нанес смертельное оскорбление девушке, которое она будет помнить всю свою жизнь, не зная, что делать, присел рядом с Татьяной на диван, на котором совсем недавно занимался умиротворением страстной похоти со служанкой, вскрикивая от удовлетворения. Он погладил девушку по голове и на это его движение Татьяна зарыдала в голос и, прижавшись к груди мужчины, всхлипывая, выговорила: – Я тебя, Ванечка, сразу полюбила, когда увидела в нашем доме и взглянула в твои разноцветные глаза, но ты не обратил на меня внимания, вот я и решилась завлечь тебя своим телом. Бабы говорят, что ни один мужчина не устоит перед голой девушкой, но ты устоял и значит я тебе совсем безразлична, – закончила Таня свое объяснение в любви и зарыдала еще громче от своих разбившихся мечтаний соединиться с любимым человеком – пусть и во грехе.

– Нет, Танечка, ты мне не безразлична и часто снишься, иногда и таком виде, как только, что была, – расслабленно отвечал Иван, поглаживая девушку по плечу и вдыхая сенный аромат её волос. – Но не могу я сейчас жениться и завести семью: не достиг ещё мужской самостоятельности и независимости, чтобы и делом заниматься, и семью содержать.

Хочу доучиться и быть не простым учителем земской школы в глухом селе, а преподавать в гимназии или даже в университете в большом городе и не только учить, но и заниматься наукой. Иначе я не буду уважать сам себя, а когда человек находится в разладе сам с собою, то и близким к нему людям тоже становится плохо. Ты не знаешь, каких усилий мне стоило сдержать себя, когда увидел твой порыв отдаться мне. Нельзя только на плотской страсти строить отношения между мужчиной и женщиной: страсть проходит с годами и наступает пустота в отношениях – даже дети не смогут её заполнить, если не будет духовной связи между нами. Ты думаешь, что любишь меня, а это, может быть, молодость просит утехи, да ещё и весна страсти прибавляет.

Тебе, Таня, тоже учиться надо: ты способная девушка и вполне можешь выучиться в учительской семинарии на учительницу и будешь, как я учить детей. Я хочу через год поступать в учительский институт и может быть года через два, если наши чувства не изменятся, мы сможем быть вместе, но уже не просто в постели, а как друзья-соратники. А теперь, Таня, успокойся и иди домой: я к вечеру зайду к вам поздравить твоих отца и мать с Пасхой. Надеюсь, никто не узнает о том, что здесь случилось.

Таня постепенно успокоилась, перестала плакать, вытерла остатки слез и буквально через пару минут уже приняла свой спокойный прелестный вид, как ни в чем не бывало: правду говорят в народе, что девичьи слезы подобны майской грозе, которая налетит неожиданно и так же мгновенно исчезнет, оставив после себе посвежевший воздух и омытые дождем листву деревьев, траву и прозрачный воздух, напитанный ароматами весны.

Таня нехотя отстранилась от учителя, связала волосы в узел, который заколола шпильками, повязала яркий платок, в котором пришла, потом смущенно отвела глаза и тихо сказала: – Ваня, ты видел меня в полной наготе, и я все равно буду считать тебя своим мужчиной, как если бы ты владел мною. Если ты говорил правду, что я тебе снилась, то по первому твоему слову я готова прийти вновь сюда и делай со мною всё, на что ты не решился сегодня. Так и знай, мой любимый, – она подошла к учителю, чмокнула его в губы и, засмеявшись, выскочила из дома так же торопливо, как и вбежала сюда час назад или чуть меньше.

Иван, оставшись один, вновь подивился случившемуся, мысленно поблагодарил Арину, которая вовремя сняла его мужское томление – иначе не устоять ему перед прелестями гордой и решительной степнячки Татьяны, и, одев сюртук, пошел в село поздравлять знакомых со светлым праздником Пасхи, который едва не ввел его во второй грех плоти за день.

Ближе к вечеру, когда Иван зашел к старосте поздравить с Пасхой, Татьяна встретила гостя совершенно спокойно, как если бы видела его в этот день впервые и, как хозяйка, поцеловала учителя трижды в щеки, залившись, однако, нежным румянцем и потупив глаза, скрывая их блеск за пушистыми ресницами.

– Однако диковатая красота делает Таню лучшей девушкой на селе, – подумал Иван, вспоминая её прелестную наготу, открывшуюся ему утром.

В остальном, Светлая неделя прошла в веселии людей накануне весенней полевой страды: всем хотелось отдохнуть и повеселиться перед тяжелым крестьянским трудом в полях от весны и до поздней осени, когда подводятся итоги этого труда по запасам в амбарах и клетях, погребах и подполах, скотных дворах и свинарниках.

С того дня, всякий раз, когда Таня снилась Ивану во всей своей обнаженности или вспоминалась утром, после пробуждения, учитель понимал, что надо вести служанку Арину на диван, чтобы видения Татьяны во сне или поутру пропало на пару дней до очередного наплыва страстного желания девичьего тела.

Так, женщина Арина, удовлетворяя похоть учителя, помогала ему избавиться от плотского желания другой девушки Татьяны: иначе плоть учителя могла бы победить его разум, и он пошел бы под венец с желанной девушкой, забыв о намерениях учиться дальше, чтобы выйти в образованные и независимые люди.

В трудные минуты жизни, годы спустя, Иван частенько сожалел потом об отвергнутой любви этой девушки, которая, исполни он её желания, могла привести к спокойной человеческой жизни даже в выпавшую на их долю жизнь в эпоху перемен с лишениями и крутыми поворотами судьбы.

X

В начале мая ученики перестали посещать школу, занявшись в помощь родителям работами в поле и в огородах: добыча пропитания на будущее есть более важное занятие для крестьянских детей, чем добыча грамотности на уроках в школе – пропитание нужно всегда, а пригодится-ли грамотность во взрослой крестьянской жизни, это еще не факт.

Из уезда приехал школьный инспектор, что был у Ивана и зимой, вдвоем они аттестовали выпускников школы, которых Ивану с трудом удалось уговорить зайти в школу за свидетельством об её окончании:

– Зачем нам эта бумажка, – обижались ученики, – грамоте обучились и довольно, а бумажка, что школу закончили вовсе и ни к чему крестьянским детям.

Выдачей свидетельств школьные занятия Ивана закончились до осени, на селе ему делать было нечего, жить в одиночестве не хотелось и он решился уехать на всё лето к отцу в родное село, где ему будет не так одиноко, хотя без утех с Ариной будет трудновато укрощать мужские желания.

Получив причитающееся учительское жалованье, Иван расплатился с Ариной за все лето вперёд, наказав присматривать за домом и школой, что она охотно обещала сделать. Потом учитель собрал чемодан вещей в дорогу и пошел прощаться с сельчанами, с которыми сдружился за зиму.

Первым делом он навестил батюшку Кирилла, который занимался устройством свадьбы своей старшей дочери Даши: объявился –таки поповский сынок из соседнего уезда, что учился в семинарии и должен был непременно жениться, чтобы получить приход вместе с саном священника – поповская дочка в самый раз и сгодилась ему в жены. Отец Кирилл благословил Ивана в дорогу на родину и напутствовал словами:

– Хорошего вам отдыха, Иван Петрович, от мирских хлопот по обучению крестьянских отроков. Непременно возвращайтесь к осени: как раз моя следующая дочка Маша войдет в возраст и заневестится: может вы присмотритесь к ней, и возьмете заботу о дочери на себя – хватит вам одному-то жить при школе. Пора и семью заводить: лучше поповской дочки вам на селе жену не сыскать, помяните моё слово. На том и расстались.

После отца Кирилла учитель зашел к старосте, который случайно оказался дома. Тимофей Ильич тут же усадил гостя за стол, его жена соорудила обед, позвала дочек и прощание Ивана с семьей старосты превратилось в застолье, где староста, по случаю, махнул пару графинчиков водки, несмотря на зной, наступивший в этом году неожиданно рано, в середине мая, и стоял уже две недели без единой капли дождя с раскаленных небес, вызывая тревогу крестьян за будущий урожай зерновых.

Таня, открыто и доброжелательно глядя Ивану прямо в глаза, рассказала, что вскоре уедет тоже в Могилев к сродному брату отца и надеется устроиться в учительскую семинарию, если выдержит испытания.

– Должно пригодиться мне ваше, Иван Петрович, обучение, а если не поступлю, то вернусь сюда обратно и придется вам меня доучивать дальше, – лукаво улыбнулась девушка и зарделась румянцем, видимо вспомнив свой пасхальный визит к учителю. Иван, поняв её смущение, почти пожалел, что не овладел этой прелестницей в тот раз, расстроился от известия об отъезде Татьяны, но напутствовал девушку пожеланиями успехов в учебе: – Может вам, Таня, и не придется работать учительницей, но обретёте знания, поживёте в большом городе и тогда сами сможете выбрать себе судьбу и суженого по сердцу, а здесь вам пару, под стать вашей красоте и характеру вовек не сыскать, даже с фонарём средь бела дня. – Пошутил Иван, ощущая легкую грусть от полученного известия о скором отъезде Татьяны в город.

Дочери старосты вышли во двор, а Иван ещё посидел с Тимофеем Ильичем, попил чаю, попросил присматривать за школой, чтобы кто лихой не учинил зла селу и не спалил школу. Такое было в прошлом году в соседней волости: забулдыга устроился ночевать в пустой школе, когда учитель с семьей тоже уехали отдыхать, закурил цигарку, уснул и спалил школу дотла и себя сжег заживо, оставив село без школы. Староста обещал присмотреть и за школой, и за Ариной, чтобы не допускала запустения в доме при отсутствии учителя.

– Как вам Арина, впору пришлась, Иван Петрович? – вдруг спросил староста.– Если чем недовольны, то скажите, и я пришлю другую женщину: здесь много желающих найдется прислуживать учителю, кормиться при нем, да еще и деньгу получать хорошую за легкую работу. Арина-то вон расцвела вся за зиму спокойной жизни – прямо невестой выглядит: жаль у нас на вдовых женщинах жениться не принято, а то враз-бы такую кобылицу какой-нибудь добрый молодец охомутал и увел на свой двор.

Арину-то я спрашивал не раз о службе на вас, так она не нахвалится: учитель, мол, скромен, тих, без выкрутасов, не злобится понапрасну, ученики довольны и она довольна услужить вам и впредь. Иная жена о своем муже столько похвалы не скажет, как Арина говорит о вас, Иван Петрович. Повезло шибко этой женщине, коль так расхваливает своего хозяина, – закончил Тимофей Ильич разговор о служанке.

Иван вспомнил разом, как Арина стонет и бьётся под ним в женском удовольствии, кусает его в плечи, царапает грудь, заходясь в страсти и ответил старосте:

– Ариной я вполне доволен. Ведет хозяйство моё аккуратно, сама чистенькая и опрятная, претензий у меня к ней нет, пусть и далее служит мне экономкой по совести, а я её сыночка грамоте уже выучил и ещё подучу: на добро надо отвечать добром. На этом, простившись со старостой, Иван вышел из дома, столкнувшись в сумраке сеней с Татьяной, возвращавшейся со двора.

Неожиданно для себя, он обнял девушку и поцеловал в нежный изгиб шеи, где билась пульсом синенькая жилка. Таня вздрогнула от неожиданности, но тотчас прижалась всем телом к учителю и стала целовать его в губы и щеки, ощущая, как мужская плоть уперлась ей в бедро и вздрагивает, словно ищет путь к её лону. На крыльце послышались шаги, и Иван едва успел отстраниться от Татьяны, как в сени вошла её сестра Ольга. Иван торопливо простился с девушками и вышел со двора, намереваясь уехать сегодня же – иначе, чего доброго Таня придет к нему ночью и тогда не устоять учителю перед девичьими прелестями ученицы.

Время было три часа пополудни, и Иван вернулся в школу продолжать сборы в дорогу. Он собирал вещи, когда служанка вошла в спальню, смело подошла, сунула свою руку учителю в пах и нащупав возбужденную мужскую плоть, хрипловатым от желания голосом, выговорила:

– На посошок, Иван Петрович, не удовлетворите бедную женщину? Мне теперь без сладкого вашего колышка придется всё лето обходиться, так вбейте его в меня так, чтобы воспоминания услаждали одинокие дни бедной вдовы, – и Арина потянула учителя к заветному дивану. Желание к Татьяне перекинулось у него на Арину и добрый час Иван терзал служанку, которая несколько раз заходилась то стонами, то счастливым смехом, пока учитель, совершенно изнурившись, опустошенно не скатился с неё, замерев в неподвижности сладкой дремы.

Арина прикрыла наготу Ивана простыней, привела себя в порядок, придала лицу строгость и скорбь, присущие вдове и ушла домой, зная, что завтра с утра хозяин уедет в уезд, попутчиком к лавочнику, собравшемуся в город за товаром. К отъезду она намеревалась сготовить завтрак и собрать припасы в дорогу: кое-какую снедь она уже приготовила и оставила в леднике погреба. Тело женщины ныло сладостной истомой после мужских ласканий.

– Прямо как с цепи сорвался, Иван Петрович, – думала Арина, выходя их школы. – Хотел, наверное, насытиться, на всё лето, но так не бывает: такой сладостью не насытишься даже на пару дней и про запас не оставишь.

Хороший мне барин попался – жаль в мужья не может быть как простой крестьянин. Но и так ладно получается: и деньги платит за работу, и свою и мою страсть греховную удовлетворяет, – думала служанка, покидая школу, где в своей половине мирно спал учитель в изнеможении чувств после страстного соития со служанкой, которая в сонном забытьи представлялась ему юной и нагой девушкой Татьяной.

В это самое время Татьяна у себя дома, уединившись в светлицу размышляла: – Пойти ли ей навестить учителя перед отъездом или нет? Если пойдёт, то случиться ей потеря девичьей чести: она не сомневалась, что в этот раз Иван уже не откажется от неё как тогда – тому порукой его поцелуй в сенях, но что потом? Утром учитель уедет на всё лето, потом она уедет и эта близость с любимым может оказаться единственной за всю жизнь и она, по бабьим словам, подслушанным летними вечерами, даже и не поймет всей женской радости в объятиях мужчины, как придется расстаться надолго, а быть может и навсегда.

– Нет, не пойду сегодня за девичьим грехом к учителю, – решила девушка: в конце лета он вернется сюда и я, наверное, определюсь со своими чувствами – вот тогда пусть всё и случится – если мы оба этого пожелаем. Таня была решительная, но разумная девица и даже согрешить надеялась с пользой для себя и для услады Ванюши: чтобы он распробовал её всю и прикипел к ней душой и телом – тогда ему будет хорошо с ней и он отведет её под венец, если она не передумает: бабы, обсуждая свои дела с мужьями, летними вечерами на лавочках у дома, часто сетовали, что парень-то вроде нравился, но стал мужем и в постели супружеской нет от него ни тепла, ни радости женской: никакого удовольствия, окромя детей нет от таких мужей.

Рассудительность Татьяны спасла Ивана от совращения девушки, если бы она наведалась к нему перед отъездом, и, очнувшись от дремы после скачек с Ариной, учитель продолжил свои сборы к отъезду в родные края.

Утром Арина пришла пораньше, собрала корзину снеди в дорогу, фляжку с водой, покормила завтраком, подошла сзади, когда Иван допивал чай и, сунув руку учителю в пах, ухватилась за восставшую сразу плоть и предложила: – На дорожку, Иван Петрович, согрешить и облегчиться не желаете? Я мигом исполню – только прикажите. Лавочник еще не скоро подъедет на своей тарантайке – он всегда долго собирается в дорогу.

– Нет, Арина, хочу, но не буду. После нашей вчерашней скачки на диване, я до сих пор не оправился: ноги ноют, будто весь день шел пешком. Удивляюсь твоей прыти: вчера стонала и билась подо мною словно рыбешка на крючке, а сегодня готова повторить женский грех как ни в чем не бывало. Истинно говорят, что женщины, как кошки – ничего их не берет.

– Неправда ваша, Иван Петрович, – обиделась Арина отказом учителя согрешить прямо сейчас. Мы, женщины, лишь исполняем мужские желания и потому должны быть всегда готовы уступить, чтобы и для себя получить малую толику удовольствия. Я вот попросила сейчас вашего внимания, но вы отказались, сославшись на дальнюю дорогу. Что же мне теперь пригорюниться в обиде? Нет, дождусь вашего возвращения и, надеюсь, вы не расколете меня надвое с голодухи без женщины всё лето, если, конечно, батюшка ваш не оженит вас за лето и вы не вернетесь сюда с молодою женою.

Некому тогда будет утешить бедную вдову, потому что с женатым учителем я грешить не буду – хоть убейте, мне это противно будет. Одно дело с одиноким мужчиной согрешить одинокой вдове, а совсем другое дело мужа соблазнять – это смертельный грех, который не замолить в церкви. Прощевайте, Иван Петрович, хорошего вам отдыха и знайте, что Арина будет ждать вас здесь и никому не позволит прикоснуться к себе. Я женщина верная, даже в плотском грехе, – закончила служанка свои слова, услышав скрип подъехавшей телеги лавочника.

Иван прихватил свой чемодан, Арина взяла корзину с припасами в дорогу и они пошли навстречу лавочнику, причем Иван ухитрился шлепнуть служанку по упругой ягодице, чем снял обиду женщины за свой недавний отказ ублажить плотские чувства на диване перед длительной разлукой. – Вернусь из дома, держись Арина, – пошутил учитель, – или сам напополам расколюсь, или тебя вдребезги разнесу на диване от накопившегося желания.

– Ничего, потерплю, – ответила женщина, – бог терпел и нам велел; только возвращайтесь, а уже плоть нашу мы умиротворим как-нибудь и к взаимному удовольствию. Я тоже иногда хочу в приступе похоти укусить вас до крови, но терплю и кусаю лишь до синяков, – так и вы стерпите и не замучаете меня до смерти, дорвавшись после разлуки до женских прелестей, которые у меня налились желаниями, благодаря вашей неустанной заботе о бедной вдовушке, – отшутилась Арина и мимоходом цапнула Ивана за мужское естество, которое тут же воспрянуло от прикосновения женской руки.

Надо сказать, что за зиму Арина привела свои руки в порядок: грубая кожа сменилась на мягкую, исчезли шишки на пальцах, ладони уменьшились и теперь прикосновение этих рук к мужскому телу было нежным и мягким и вызывало прилив желания, чем Арина иногда пользовалась, вызывая ответную страсть учителя, если он два-три дня не приглашал её на диван для взаимной утехи. Природная женская интуиция помогала Арине добиться желаемого посещения дивана легкими прикосновениями к мужчине в чувствительных местах, вместо унизительной, как она считала, просьбы к учителю совершить с нею прелюбодеяние, которого жаждала её здоровая женская натура.

Женской лаской от мужчины всегда можно добиться желаемого результата, тогда как просьбу или приказание мужчина часто считает покушением на свои права и выполняет их не всегда и неохотно.

Во дворе школы Иван погрузил на телегу, что подогнал к дому лавочник, чемодан и корзину, присел сбоку на охапку сена и выехал со двора под прощальные взмахи руки Арины, которая другой рукою вытирала уголком передника набежавшую вдруг женскую слезу: не чужого все-таки человека провожала служанка и будет теперь она ворочаться во сне, вскрикивая от накатившего желания ощутить в себе этого мужчину с разными глазами, что пришелся ей по вкусу, разбудив дремавшие в молодой вдове плотские страсти.

Далеко за полдень, телега трясясь и громыхая деревянными колесами, вкатилась на выложенную булыжником пристанционную площадь уездного города, где пути учителя и лавочника расходились. Учитель направился к извозчикам, справиться о попутном транспорте в сторону отчего села, а лавочник отправился к лабазникам загружаться товаром, чтобы к ночи успеть вернуться обратно в село.

Иван поговорил с извозчиками, оказался случайный попутчик, и они сговорились за умеренную плату в четыре рубля на двоих завтра выехать поутру до Мстиславля, откуда Ивану было рукой подать до родной отцовой обители.

Уговорившись с поездкой, Иван снял до утра комнату на съезжем дворе, оставил чемодан с корзинкой и пошел прогуляться по городу, который оставил год назад, закончив учебу. За год здесь ничего не изменилось: горожане копались в огородах, работали на железной дороге и в мастерских. Местные жиды, коих была добрая половина населения городка, торговали в лавках и на складах, шили одежду, тачали обувь и давали деньги в рост под большой процент, чем вызывали тихую злобу заемщиков и всеобщую неприязнь ко всему еврейскому племени, дошедшую до еврейских погромов два года назад, с убийствами людей и поджогами лавок и жилищ иудеев, чему Иван был свидетелем и участником.

Сейчас в городе было тихо и расслабленно по летней жаре и ничего не напоминало о взрыве страстей и насилия, что случилось в то бурное время революционных перемен.

Иван навестил инспектора школ и училищ, что приезжал к нему в школу с проверкой и выхлопотал потом в попечительском совете вознаграждение Ивану за хорошую работу: визит вежливости не помешает, а участие инспектора в его судьбе может и сгодиться. Инспектор этот, плешивый округлый человечек жил, неподалеку от станции и как раз всем семейством пил чай на веранде, когда Иван, стукнув щеколдой, вошел во двор. Лохматая собачонка, что сидела на цепи возле будки, зашлась звонким лаем до остервенения, почуяв чужого человека, но тотчас поджала хвост и оказалась в будке, едва хозяин вышел на крыльцо и, прикрикнув на нее, пригласил гостя в дом. Он искренне обрадовался молодому учителю и пригласил почаевничать с ними, на что Иван, пожевавший в дороге лишь хлеба с ветчиной да пироги с капустой, что собрала ему в дорогу Арина, охотно согласился. Гостю к чаю подали борща, жареные грибы с картошкой, селедочки, буженины, так что чаепитие превратилось в полноценный обед.

У инспектора, Виктора Силантьевича, в семье было два сына-подростка и жена Аграфена – полная одутловатая женщина болезненной внешности, наподобие матери Ивана в последний год её жизни. Тем не менее, Аграфена оказалась бойкой и смешливой хозяйкой с легким характером, что всегда нравилось Ивану в женщинах.

Мужчины поговорила о делах, Иван поделился планами насчет учебы, что Виктор Силантьевич горячо одобрил, посоветовав идти учиться в учительский институт в городе Вильне, чтобы потом вернуться сюда, в Оршу преподавателем учительских курсов, а потом можно и в Петербург махнуть наудачу, если семья не будет обременять.

– Я вот, обзавелся семейством и врос здесь в землю, будто старый пень, а ведь тоже собирался в Петербург искать счастья в науке. Но нисколько теперь не жалею о том: есть жена-хохотушка, сыновья подрастают, служба идет исправно, имею классный чин и будет хорошая пенсия: что еще надо мужчине в возрасте? Пусть юноши, вроде вас, Иван Петрович, пытают судьбу, норовя ухватить жар-птицу удачи за хвост.

Войдете в возраст, Иван Петрович, и поймете, что нет лучше ничего на свете, чем семья, в которой лад и покой обретаются. А вам, конечно, можно еще и покуролесить в обретении своей судьбы и своей суженой. Небось там, в селе, уже присмотрели себе девицу – тогда прощайтесь с мечтами и становитесь обывателем – иначе будет ждать вас душевный разлад самого с собою и со своей суженой.

Сделали поступок – никогда не сожалейте о нем, если в поступке вашем нет плохого и унизительного: такова жизнь и нет в этом ничего дурного, – поучал инспектор училищ своего молодого коллегу под вниманием жены и сыновей.

Из благополучного семейства уходить не хотелось, но Ивану надумалось навестить еще и своего товарища, с которым вместе учились, ходили в эсеровский кружок и участвовали в революционных событиях пятого года, за что посидели в полицейском участке в Могилеве почти неделю: хорошо, что из училища их не исключили. Звали этого товарища Адам Шанявский, он здесь женился и остался учителем благодаря хлопотам тестя – довольно крупного, по местным меркам, лавочника.

Попрощавшись с радушным семейством Виктора Силантьевича, молодой учитель направился к дому Шанявского, где перед выпуском из училища отпраздновали свадьбу, а Иван был шафером со стороны жениха, поскольку родители Адама жили где-то на западе Польши, были католиками и не пожелали участвовать в православной свадьбе своего сына.