Текст книги "Обретение чувств"

Закончив обед, староста перекрестился на образа и пошёл устраивать учителя на квартиру при школе. Кучер на коляске ехал сзади. Встречные крестьяне ломали шапки перед старостой, интересуясь, кто с ним рядом, и Тимофей Ильич каждый раз объяснял, что это новый учитель приехал, будет жить при школе и учить детишек.

Когда подошли к школе, наверное, пол села знали уже о приезде учителя: молодого и холостого.

Школа оказалась почти такой, как и в отцовском селе Ивана, где он начинал свой курс обучения у первого своего учителя – тезки, как тот объяснил на первом уроке.

Староста отпер замок ключом, который захватил из дома, прошёл коридором и отпер другую дверь – уже в учительское жильё, которое состояло из двух комнат и кухни с русской печью. В квартире было чисто и пусто. Столы, шкафы и табуреты остались на своих местах: увозить мебель, сделанную местным столяром, было дороже, чем купить новую. В одной из комнат была широкая деревянная кровать без матраса.

– Железные кровати с панцирной сеткой, стулья венские, прежний учитель увёз, как и перину с этой кровати: то вещи все дорогие были, а деревяшки остались.

Я дочкам дам задание, они матрас набьют сеном душистым и мягким нынешнего укоса и к вечеру подвезу его на лошадёнке, – сказал староста.

Кучер занёс два чемодана Ивана в горницу и, откланявшись, поспешил с отъездом.

– Проеду дотемна, сколько получится, в коляске вздремну, и конь попасётся на лужайке, а поутру в путь и к полудню буду дома, – объяснил кучер своё поспешание и отбыл с наказом передать Петру Фроловичу, что сын его устроился на новом месте вполне благополучно.

Староста тоже удалился давать дело дочерям насчёт матраса, а Иван принялся распаковывать чемоданы и раскладывать вещи по шкафам, благо, что вещей этих было немного. Закончив с вещами, он пошёл осматривать свои владения.

В классе стояли три ряда парт, за которыми могли расположиться около пятидесяти учеников. В углу стоял шкаф с учебниками, что были куплены за счёт общины и потому оставались в школе. Бачка с водой в коридоре не было, а стояла деревянная лохань с ковшом для питья.

В квартире на кухне валялась кое-какая посуда глиняная, пара чугунков с отбитыми краями и несколько деревенских пиал и кружек, выточенных из цельного дерева. Из коридора дверь вела на веранду, а с веранды был выход в огород, что примыкал к школьному двору, отделяясь от него ивовым плетнем. Огород чьими-то стараниями был засажен картошкой, которая обещала хороший урожай через месяц. В глубине огорода виднелась небольшая банька, где учителя с домочадцами мылись и парились для чистоты тела, а душу очищали в церкви, что располагалась неподалёку от школы, на соседней улице. Во дворе школы был колодец с воротом, но без верёвки и ведра.

– Вот и все владения мои на ближайший год-два, – с грустью подумал Иван. – Одиноко мне будет здесь и скучно, но надо привыкнуть, показать себя в деле учительском, а там, если Бог даст, продолжу учёбу в институте, если скоплю деньжат на учёбу: отца и тётку просить не буду, хватит сидеть у них на шее, пора самому себя содержать, уже двадцать лет стукнуло.

К вечеру приехал староста на бричке и сгрузил матрас, набитый сеном.

– Вот, Иван Петрович, вам перина пуховая, мои дочки постарались, чтобы вам мягче спалось. – Может, ко мне переберётесь, пока обживаться будете? – предложил вновь староста, но Иван отказался.

– Не смею вас обременять, Тимофей Ильич, по пустякам, но если по делу, то всегда обращусь за содействием, – отговорился Иван, и, подхватив матрас, оказавшийся неожиданно лёгким, понёс его в дом. Простыней у него тоже не было, и свою первую ночь он провёл на сенном матрасе без простыни, одеяла и подушки, благо ночи стояли ещё тёплые.

Поутру, проснувшись, Иван сожалел, что отказался от приглашения старосты. Сено, которым был набит матрас, ещё не обмялось и кололось через холст, из еды оставалась пара пирогов с ливером, что дала ему в дорогу Фрося, и даже чаю попить было невозможно по причине отсутствия самовара.

Съев пироги и запив их холодной водой, добытой с трудом из колодца, Иван решительно отправился к лавке, что видел вчера по дороге, чтобы начать устраивать свой быт покупкой необходимых предметов обихода и кое-какой снеди для пропитания. Деньги на обустройство ему выдали в уезде вместе с направлением на работу в это село.

Вообще-то бытовые заботы учителя должна обеспечивать сельская община, но Иван решил не начинать свою работу здесь с просьбы и требования.

Лавочнику, который приветливо встретил его в магазине, уже зная, что это Иван Петрович, новый учитель, Иван выставил целый список вещей и товаров, что ему необходимы, начиная от самовара и посуды и кончая хлебом, чаем и сахаром. Многого из потребного в лавке не оказалось, но лавочник обещал прислать отсутствующее, закупив товар у других торговцев.

Скоро подъехала телега с покупками, Иван с помощью лавочника занялся разгрузкой, а потом и обустройством, прерываясь лишь на перекус хлебом с ветчиной и сыром и запивая всё чаем из самовара, что приобрел в первую очередь и сам принёс из лавки, шагая по селу с самоваром на удивление сельчан.

Целая неделя ушла у Ивана на обустройство своего жилища. Он и не представлял раньше, сколько всяких мелочей должно быть в доме, чтобы всякий раз не бежать в лавку за недостающим. Вместо сенного матраса лавочник, по заказу, привёз из Орши ватный матрац с пуховой подстилкой, ватное одеяло, пуховую подушку, полотенца и коврики на пол, – всё, чего не оказалось в сельской лавке.

В субботу, к вечеру зашёл староста, осмотреть, как новый учитель обустроился при школе, остался доволен хозяйственностью Ивана и пригласил его на воскресный обед к себе в гости.

– Будет ещё урядник с семьёй, мы по переменке ходим друг другу в гости, и вы, Иван Петрович, как новый и одинокий человек в нашем обществе. Гляжу, хозяйством вы обзавелись, но, чтобы им управлять, нужна женская рука: я вам пришлю вдовую молодку, чтобы готовила, стирала и убирала вашу квартиру за небольшую плату, что вы ей назначите. У нас любая плата считается хорошей, а уж сколько вы положите, – ваша воля.

– Три рубля в месяц хватит? – наугад предложил Иван свою цену.

– Помилуй Бог, Иван Петрович, да за три рубля я сам у вас хозяйствовать буду: в деревне это большие деньги, тем более для вдовы, живущей в приживалках у свёкра: мужа прибило деревом при заготовке дров, а ей деваться некуда, поскольку из дальней деревни, и там у родителей жила в тесноте. За такие деньги свекор ею помыкать перестанет, и сыночка своего она к вам в школу запишет, если, конечно, эта женщина придётся вам ко двору. Мне, как старосте, порядок нужен на селе, чтобы люди других не обижали, потому я и присмотрел вам, Иван Петрович, эту женщину, что бесправная она вдова, при ребёнке и в приживалках.

Порешили, что в понедельник, с утра женщина придёт показаться учителю и сговориться о работе по дому. Староста ушёл, а Иван продолжил обустраивать жильё, как мог: опыта такой работы у него до сих пор не было, и многое приходилось угадывать или откладывать по неумению.

На следующий день Иван пришёл к старосте на обед по приглашению. Тимофей Ильич по случаю приоделся в рубашку с пиджаком, жена его, Евдокия, нарядилась в суконное платье, а две черноволосые дочери бегали по дому в ярких ситцевых платьях, похожие на диковинные заморские цветы, картинки которых Иван видел в учебниках.

Подошёл и урядник в белом полицейском кителе с погонами унтер-офицера с женой и двумя дочками на выданье: русоголовыми и с голубыми глазами – такими же, как и левый глаз Ивана. Все познакомились, но Иван тотчас забыл их имена, кроме хозяина: таково было свойство его памяти – забывать имена или путать с другими, но всегда помнить лица, даже случайного знакомого, через годы.

За обедом Тимофей Ильич рассказывал о сельских новостях, вводя Ивана в курс сельской жизни, урядник говорил об обстановке в волости после прошлогодних мятежей и погромов в еврейских местечках и в Орше, где как раз начинался суд над погромщиками.

Хозяин подливал себе и уряднику водки из графинчика, а Ивану предлагалось вино, специально купленное по заказу в уезде. По мере того, как графинчик пустел, разговоры мужчин становились громче, Иван, слушая хозяев, изредка делал глоток вина из бокала, а четыре девушки украдкой поглядывали на учителя и шушукались между собой, изредка заливаясь беззаботным смехом.

Стол ломился от блюд: запечённая курица, пироги и расстегаи, селёдка, жареные караси, картофель, запечённый с кожурой в сале, грибки солёные и огурцы, зелень из огорода, сало шпик и копчёный окорок и это, не считая вкуснейшего борща, которым потчевала хозяйка в начале обеда.

Иван немного стеснялся новых знакомых, особенно девушек, чувствуя себя словно на смотринах под озорными взглядами девиц. Заметив их озорство, Евдокия удалила девиц из-за стола: – Идите во двор и там смешите себя, а здесь старшие пусть поговорят спокойно о делах и заботах, – напутствовала она девиц, видя, что учитель им понравился, как и ей самой, и намереваясь об этом поговорить с мужем в вечерней постели, исполнив женские обязанности: после застолий с выпивкой, Тимофей Ильич всегда, ложась спать, домогался жены, и, удовлетворив свою плоть женщиной, как до этого желудок водкой, спокойно засыпал до самого утра, иногда всхрапывая во сне, как норовистый конь перед кобылой.

Закончив обед, мужчины поговорили о том, о сём, допили графин водки, а Иван, допив свой единственный бокал вина, сослался на дела по обустройству и, поблагодарив хозяев за гостеприимство, вышел из дома. Девицы, которые сидели во дворе на лавочке и лузгали семечки, оживлённо переговариваясь, разом смолкли, увидев учителя, и, вскочив с лавочки, присели в полупоклоне, прощаясь с гостем.

Иван, сказав «до свидания», задержал взгляд на старшей дочери старосты, которая смотрела ему глаза в глаза, слегка покраснев от собственной смелости. Иван почувствовал, как глубина этих серых глаз завораживает его, вызывая в душе смятение и неодолимое желание подойти, обнять девушку и заглянуть через глаза в самую глубину её души, что видимо и есть любовь с первого взгляда. Её звали, кажется, Татьяна, и этот смелый взгляд, обжигая, призывал к смелости и мужчину, которому предназначался. Быстро отвернувшись, Иван торопливо вышел со двора и пошёл вдоль улицы, чувствуя спиной устремлённые ему вслед взоры девиц.

– Смотрины прошли успешно, – только непонятно кто кого высматривал: я девиц или девицы меня. Но надо быть осторожнее: подашь девушке надежду, она скажет отцу, и, пожалуйста, женитесь, господин учитель, в свое удовольствие и по сельским обычаям. Плакала тогда моя учёба в институте. А Татьяна эта и вправду хороша: необычного вида для здешних мест, да и в городе она будет весьма заметна своей дикой красотой, наследованной по отцу от давних предков-степняков. Может её прадеды нападали на Киев или Москву, а сейчас Татьяна напала на меня, своим дерзким взглядом давая понять, что она меня выделила из окружающих и желает более близкого знакомства.

– Нет, нет, не буду пока посещать старосту, чтобы не поддаться юношеской страсти взамен здравому рассудку, – решил Иван, направляясь к школе и раскланиваясь с встречными сельчанами, которые уже все знали, что это новый учитель.

Утром понедельника, когда Иван ещё валялся в кровати на пуховой подстилке поверх ватного матраса взамен сенного, что он снёс в сарай и намеревался вернуть старосте, да не успел, в дверь осторожно постучали. Он вскочил, набросил халат, вышел в сени и отворил дверь, которая, как всегда, была не заперта. На крыльце стояла молодая женщина: русая, голубоглазая, с хорошей фигурой, угадывающейся под неказистым платьем.

– Я от старосты, Тимофея Ильича, – сказала женщина, смущённо отводя взгляд от босых ног Ивана. – Он приказал зайти к вам насчёт работы.

– Да, да, он давеча говорил, что пришлёт мне в помощь вдову, но я не ожидал вас видеть так рано, и прошу извинить меня за столь фривольный вид, – ответил Иван. – Подождите немного здесь, на веранде, я приведу себя в порядок, и мы поговорим о деле. Женщина прошла на веранду и присела на табурет в уголке, а Иван быстренько умылся, оделся и через несколько минут вышел уже в приличном виде.

– Как вас звать изволите? – спросил Иван, уже внимательнее присматриваясь к женщине, которая ему положительно нравилась. Впрочем, последнее время, почти все молодые женщины ему стали нравиться: учёба закончилась, началась самостоятельная жизнь, и его здоровое мужское тело требовало женщины, потому они, почти все, и казались Ивану привлекательными.

– Зовут меня Ариной, мне 26 лет, вдовая, ребёнку семь лет, живу у свёкра, Антона Кузьмича, который доводится сродным братом нашему старосте, – отвечала Арина, тоже приглядываясь к учителю, который в одетом виде показался ей порядочным человеком.

– Мне, Арина, нужна помощница по хозяйству: готовить пищу, содержать дом в чистоте, ходить в лавку, постирать и прочие женские дела. Скоро начнутся занятия в школе, и мне некогда будет заниматься этим, да, признаться, я и не умею вести хозяйство как следует. Платить я буду три рубля в месяц, как сказал старосте, ну и кушать вы можете здесь же. Целыми днями находиться при мне необязательно: сделали дела и можете идти домой, завтрак и ужин я сам спроворю, обед желательно подать на стол, а все остальные дела по вашему усмотрению, лишь бы в доме были порядок и чистота. Если устраивают мои условия, то можете приступать немедленно, и задаток могу дать, но окончательно сговоримся через неделю, а пока я буду присматриваться к вашему умению и сноровке.

Когда Иван назвал три рубля платы за ведение хозяйства, Арина удивленно вздрогнула: это были большие деньги в деревне даже для мужика-хозяина двора, а для бедной вдовы и вовсе показались богатством.

– Пожалуй, я сразу возьмусь за дело, Иван Петрович, утром понедельника в самый раз начинать новое дело, – так мне муж покойный, царствие ему небесное, говорил, – ответила Арина, беспокоясь, как бы, кто другой не перехватил эту чрезвычайно выгодную работу.

– Откуда же вы знаете, как меня зовут? – удивился Иван.

– Так всё село, почитай, уже знает вас, Иван Петрович, и в лицо, и по имени-отчеству, – ответила Арина. У нас так на селе: появился новый человек и дня через два уже всем известно, кто он, откуда и зачем объявился на селе – бабы быстро разносят новости по дворам, да и мужики от них не отстают.

– Показывайте мне ваши домашние припасы, чтобы сообразить, что приготовить на обед. Должна признаться, что разносолы всякие я готовить не умею, вернее сказать не пробовала: мы крестьяне, и нам не до разносолов в еде, а лишь бы быть сытыми. Но я грамоте обучена и могу по книге приготовить блюдо: есть такие книги, я у жены урядника видела, где написано, из чего и как можно приготовить яство. Свекровь говорит, что у меня рука лёгкая и еда получается вкусной.

– Да у меня, собственно, и припасов-то никаких нет, – ответил Иван, – питаюсь всухомятку и из лавки: окорок, сыр, масло, хлеб, яйца – под чай эта еда идёт неплохо. Вы уж сами, Арина, сходите в лавку и купите, что нужно. На обед хотелось бы борща, наподобие того, что вчера старостиха потчевала. Вот, Арина, три рубля, ассигнацией: два рубля на продукты и рубль задаток за вашу работу и действуйте по своему усмотрению, а я позавтракаю и пойду по дворам обход делать насчёт учеников в школу. Скоро занятия, и надо определиться, сколько детей будет учиться.

Арина, действительно, оказалась легка на работу по дому: не успел Иван оглянуться, как она растопила плиту и зажарила на завтрак яичницу с ветчиной, что нашла в припасах на кухне.

Иван с удовольствием позавтракал и пошёл по своим школьным делам по селу, оставив новую прислугу хозяйствовать на дому.

Подворный обход села Иван начал прямо от школы по главной улице в правую сторону. Постучав в первую калитку ближнего двора, Иван подождал выхода хозяйки из дома, представился новым учителем в школе и спросил, есть ли в семье малые дети после семи лет и если есть, то будут ли они, по желанию родителей, учиться в школе. Хозяйка ответила, что дети такие есть, но учиться в школе им ни к чему – так они решили с хозяином.

– Пусть приучаются к крестьянскому труду, а не протирают штаны в школе. Старший сын год проучился в школе, грамоту разумеет и этого достаточно. Дочкам и вовсе нужно учиться не грамоте, а женским делам по дому.

Ни с чем Иван посетил ещё три двора и, наконец, в четвёртом дому, из которого вышел хозяин, а не женщина, ему удалось записать в школу на второй год обучения мальчика десяти лет. С таким результатом он и вернулся домой к обеду.

Арина, быстро освоившись, уже сходила в лавку, прикупила овощей у соседей и сварила наваристый борщ с курицей, поскольку разжиться мясом не удалось: время забоя скота ещё не наступило, и летом на селе мясо было в большой редкости – если телок или свинья повредили ногу, провалившись в погреб или какую яму, тогда их забивали, а мясо везли в город на продажу, если местные лавочники не желали его покупать.

Кроме борща Арина отварила молодой картошечки и заправила её топлёным салом со шкварками.

Всё оказалось вкусным, в доме Арина успела навести чистоту и порядок, и Ивану определённо повезло с домработницей. – Оставлю её и без испытания, – подумал он, поблагодарив Арину за обед, – глядишь, и по женской части может получиться, как у отца с Фросей, – мелькнула мысль при виде ладной фигуры женщины.

– Однако надо выкинуть эти мысли из головы. Отец стар и живёт на отшибе, а мне никак нельзя прелюбодействовать со служанкой или ещё с кем: сразу пойдёт молва по селу и общество меня осудит, а то и вовсе дадут отставку распутному учителю.

Иван ещё раз, с сожалением, взглянул на молодайку Арину, что возилась с уборкой на веранде, и прошёл к себе в кабинет обдумать про набор учеников в школу. Однако сытный обед разморил учителя, он прошёл в спальню, и, не раздевшись, лег на кровать поверх одеяла и быстро заснул здоровым сном сытого молодого человека.

Проснувшись, он попил чаю и решил снова пройти по селу с переписью учеников: ближе к вечеру хозяева семейств должны быть дома, и с ними обстоятельнее решать вопросы обучения их детей – так думал Иван и оказался прав.

Действительно, мужчины более обстоятельно относились к судьбе своих детей, чем их матери, и, понимая необходимость грамотности, особенно, если сами были неграмотны, прикидывали так и сяк возможности обучения детей, соглашаясь чаще, чем жёны, с записью в школу. Иван тоже более обстоятельно объяснял пользу обучения, налегая на то, что учёба-то будет проходить осенью и зимой, когда крестьянской работы мало и отпуск детей в школу не повредит домашним делам, а само обучение бесплатно и учебники за счёт общины.

Набор рекрутов в школу пошёл успешнее и к ужину Иван возвратился с записью о пяти учениках, из которых трое были записаны впервые, а двое продолжали обучение на второй и третий год.

Арина закончила уже уборку во всём доме, и жилище учителя засверкало чистотой и порядком, а на стол к ужину были поданы жареные караси, купленные у рыбаков, а также свежий творог со сметаной и блины, затворенные на молоке.

– Иван Петрович, на сегодня я работу закончила и побегу домой к дитю, а завтра приду также рано, как сегодня, – объяснила служанка.

– Можешь не торопиться с утра. Завтракаю я по своему усмотрению и без вас, Арина, управлюсь, – возразил Иван. – Старание ваше мне по нраву, и вот вам рубль: купите ситцу на платье и пошейте, чтобы здесь по дому не трепать вашу одежду, – сказал Иван, подавая Арине ещё один рубль серебром. Одежды служанки ему, конечно, не было жалко, но хотелось увидеть Арину в лёгком платье-сарафане, не скрывающем женских прелестей.

III

Всю неделю Иван ходил по селу, выискивая учеников в школу, и к воскресенью уже имел солидный список из полусотни крестьянских детей, которых родители согласились отдать в учение.

А в воскресенье он был приглашён на обед к уряднику, с которым встретился, обходя село.

– Вижу ваше усердие, Иван Петрович, в поисках учеников, и весьма доволен слухами о новом учителе, – сказал урядник, Петр Прокопович, толстый, низенький полицейский, вытирая полотняным платком вспотевшее лицо морковного цвета.

Прошу пожаловать ко мне на обед в воскресенье: будет староста с семейством и волостной старшина – наш со старостою начальник, да и ваш тоже – полезно будет познакомиться. Хотя просвещение и школы и идут по другому ведомству, но от старшины зависит выделение средств на содержание школы, так что будьте предупредительны к нему. Наш старшина любит почитание и уважение к себе. Он будет один, без семейства, которое уехало погостить к тестю. Кстати, младший сынок старшины будет учиться у вас на втором году, вы уж будьте повнимательнее к мальчонке – учёба даётся ему с трудом по причине нездоровой головы.

На том и договорились.

В субботу, к вечеру, Иван отпустил Арину до понедельника, сказав, что обедать будет у урядника. Арина поблагодарила и ушла, покачивая крутыми бедрами и высокой грудью, выпиравшей из ситцевого, василькового цвета платья, которое она успела пошить на подаренный рубль.

Иван даже сожалел, что дал денег на платье: в нём молодайка Арина была ещё привлекательнее мужскому глазу Ивана, мучившегося одиночеством так сильно, что на неделе, ночью ему приснился сладостный сон в объятиях девушки, похожей на дочку старосты, Татьяну, и проснулся он от семяизвержения, вызванного этим сном. Пришлось встать и замыть кальсоны под рукомойником, чтобы не оставить следов на простыне и не вызвать этим тайную усмешку у служанки, когда она будет стирать его бельё.

На обед к уряднику Иван пришёл в этот раз пораньше. Приглашение к трём часам пополудни означало, что в этот час гости усаживаются за стол, но деревенский этикет требовал предобеденных разговоров гостей на местные темы, потому-то Иван и пришёл пораньше.

Пока хозяйка с дочерями хлопотали в гостиной, подавая на стол, гости расположились на веранде. Староста отпустил дочерей за ворота дома, наказав не уходить далеко, и на веранде остались лишь взрослые. Волостной старшина, по имени Акинфий Иванович, худой высокий мужчина, рано облысевший, с невыразительным взглядом водянистых глаз и рыжеватой бородой, седой у подбородка, завёл разговор об уплате податей в казну сельскими общинами, и что он опасается за их полный сбор. Урожай выдался нынче средний, да к тому же новый министр Столыпин затевает какую-то земельную реформу и многие зажиточные крестьяне будут тянуть с уплатой податей, надеясь на грядущие изменения. Староста и урядник почтительно слушали Акинфия Ивановича, поддакивая ему время от времени. Закончив обсуждение государственных дел, старшина обратился к Ивану:

– Наслышан о вашем усердии, господин учитель, в наборе рекрутов на обучение грамоте, только считаю, что грамота тутошним крестьянам лишь во вред. На земле хозяйствовать – грамота не нужна, а есть какая надобность в письме, так мой писарь Прошка составит бумагу в лучшем виде за кусок сала или курицу.

Прошлогодние волнения показали, что смута идёт через грамотных работных людей и крестьян, читающих крамольные газеты и не понимающих вреда от этого чтения. Раньше я, старшина, старосты сёл, да попы объясняли народу, что, да как, а теперь газеты или того хуже прокламации крамольные по рукам ходят и вносят смуту в головы людей. Так что, Иван Петрович, вы особенно не усердствуйте в обучении: читать научаться ваши ученики и довольно, а письма не надо.

– Как можно не учить письму – есть программа обучения, и я должен её выполнять: может и уездный смотритель школ приехать и проверить успехи моих учеников, – возразил Иван.

Старшина досадливо поморщился: – И то верно, приказы начальников надо выполнять, иначе порядка в стране совсем не будет, но и усердствовать не надо. Прежний учитель так и делал: учил, как положено, но если ученик не осваивал письмо, то списывал это на несмышление крестьянское, и уездное начальство это понимало. Вот и вы, Иван Петрович, так и поступайте, тогда и волки будут сыты, и овцы целы, как гласит народная мудрость.

Разговор прервала хозяйка, пригласив гостей за стол. Обед прошёл в том же составе участников, что и неделю назад у старосты плюс волостной старшина. Да и блюда на столе примерно в том же ассортименте. Правда, уряднику по делам приходилось ездить по окрестным деревням и местечкам, а потому на столе появились жидовская колбаса и жаркое из баранины, что урядник привёз из своих вояжей.

Старшая дочь старосты, Татьяна, сидела напротив Ивана, и временами он ловил на себе быстрый взгляд её миндалевидных серых глаз, который она тотчас отводила, как только встречалась с ответным взглядом разноцветных глаз учителя.

Мужчины пили водку, налегали на еду и, раскрасневшись от выпитого и съеденного, продолжали разговоры: о губернских новостях и известиях из столицы, об уездных интригах, что было девицам неинтересно слушать, и они, прихватив сладкого печенья, испечённого на меду женой урядника, выскочили из-за стола во двор, чтобы обсудить свои заботы и девичьи мечты, в которых важное место отводилось и новому учителю с разноцветными глазами.

Обсуждение девиц свелось к спору: разные глаза у одного человека – это от Бога или от чёрта? Так и не решив спора, дочки урядника и дочки старосты решили спросить об этом у приходского священника после воскресной службы в следующий раз.

Иван, не участвуя в выпивке и удивив этим волостного старшину, попивал глотками домашнее вино из вишни, что приготовила ему урядница, и внимательно слушал споры гостей за столом: это была верхушка села, с ними ему предстояло жить и ладить и, следовательно, надо было изучить их мысли, привычки и нравы, чтобы в дальнейшем не сотворить какой-либо промах при общении.

Впрочем, и староста, и урядник, судя по всему, уже видели учителя в своих зятьях, и Ивану следовало ещё более быть осторожным в общении с их дочерями, чтобы не дать родителям повода к женитьбе, но и не оскорбить их быстрым отказом в женитьбе на одной из дочерей.

Захмелевшие сельчане горячо обсуждали предстоящую земельную реформу в России, затевавшуюся новым министром Столыпиным. Принадлежа сами к верхушке крестьянства, гости за столом поддерживали начинания нового Председателя правительства, надеясь прихватить себе куски общинной земли в собственность пожирнее.

– Говорят, что с осени, после уборки урожая, и начнется аграрная реформа, по которой крестьяне смогут взять в собственность общинную землю, на которой хозяйствуют, – говорил старшина. – Нам здесь тоже надо подготовиться к этой реформе и перераспределить осенью земли так, чтобы хорошие наделы остались за нами и другими добрыми хозяевами, а голь перекатная пусть на неудобьях хозяйствует – всё равно пропьют эту землю.

Иван, не понимая в сельском хозяйстве, лишь слушал речи присутствующих, все более распалявшихся от выпитой водки, за которой охочим оказался и старшина.

Закончив обсуждение дел, гости закончили и обед. Хозяйка поставила самовар, пригласила со двора девиц, и обед продолжился чаем со сладостями, испечёнными хозяйкой на меду, что привёз урядник из ближнего села.

Девицы снова строили глазки Ивану и шушукались между собой, и Иван, как и в прошлый раз, откланялся из гостей пораньше, ссылаясь на неотложные дела по подготовке к занятиям, до которых оставалась лишь неделя.

Староста не преминул заранее пригласить Ивана к обеду в следующее воскресенье: – Приходите, непременно, Иван Петрович, – сказал староста, – дочкам нашим веселие, когда вы в гостях: что им с нами, старыми, чаи гонять, а с вами им и чаёк слаще кажется. И ещё будет батюшка наш, Кирилл, настоятель прихода. Вам, Иван Петрович, непременно надо с ним пообщаться: он семинарию духовную кончал когда-то, и любит научные разговоры вести. Вы будете говорить между собою, а мы, грешные, послушаем умные речи, может, что и дельное для себя услышим, – закончил староста, провожая Ивана до калитки двора.

Через пару дней Иван навестил священника Кирилла в храме, куда зашёл поставить свечу поминальную о своей матери Пелагее. Он собирался это сделать сразу по приезду, но завертелся домашними делами и подготовкой к занятиям, и вот, в свободный день решил исполнить сыновний долг.

Днём в церкви никого из прихожан не было, и Иван в одиночестве поставил свечу, что купил в церковной лавке у служки. Поставив свечу, он трижды перекрестился на образа иконостаса, пытаясь вспомнить лицо матери, но так и не вспомнил. Он, малолетним лишившись матери, помнил лишь несколько прикосновений материнских рук и её голос, но не её лицо, которое в воспоминаниях представало размытым пятном в обрамлении длинных русых волос, закрученных в узел на затылке.

В полумраке церкви было тихо и пусто. Жизнь осталась там, за входом, а здесь Иван был единственным человеком в окружении сонма икон и образов божьих на стенах храма.

– Что есть Бог, и есть ли он на самом деле? – думал Иван неспешную думу в тишине храма. – В наш просвещённый век вера в Бога – удел малограмотных людей, а остальные, как и я, лишь отдают дань традиции посещения церкви и всем связанным с этим ритуалам церковных служб. Вот и я зашёл сюда не по влечению внутреннему души, а по обычаю ставить свечи в память об умерших. Мать моя жива в моей памяти моими мыслями, а не божьей волею, тем более, что воля божья довольно часто бывает жестока к людям хорошим и благосклонна к подлым и низким людишкам. Но хватит в церкви размышлять о Боге – здесь надо исполнять обычаи и молиться: искренне или напоказ, что я и делаю, вспоминая свою мать Пелагею, царство ей небесное!

Сзади, неслышно, подошёл батюшка Кирилл и, положив руку на плечо Ивану, тихо сказал:

– Наконец-то наш новый учитель посетил храм. Я было подумал, что вы вообще не посещаете храм и удивлялся: как можно учительствовать, не веруя в Господа?

– Извините, батюшка, замотался делами с переездом, минуты свободной не было, вот и не заходил в храм. Хотя и считаю, что Бог должен быть в душе человека всегда, а не только в минуты посещения церкви. Здесь, в церкви, осуществляется обряд поклонения Богу прилюдно, напоказ, и отличить истинно верующего от притворца в церкви невозможно. Как говорится в Евангелии, Господь сказал: «И по делам судите их», так и людей надо оценивать не по словам и частым посещениям церкви, а по поступкам и поведению вне церкви. Впрочем, не след вести праздные разговоры в храме, если угодно, батюшка, выйдем во двор и поговорим там о мирских делах, особенно о школе нашей.