Текст книги "Обретение чувств"

Самовар давно вскипел и остыл, дрова в печи прогорели, уже покрывшись пеплом, а любовники спали удовлетворённым сном, плотно прижавшись друг к другу на узкой кровати.

Чуть забрезжил утренний свет, как Надежда шевельнулась, соскользнула с кровати, и, накинув халатик и вставив босые ноги в войлочные чуни, побежала до ветру в туалет. Иван тоже проснулся и сквозь прикрытые веки наблюдал за девушкой, любуясь её телом и лицом. Надя была почти брюнеткой с длинными прямыми волосами, большими карими глазами, ровным носиком, тонкими бровями и припухлыми чувственными губами, пунцовый цвет которых напоминал малину, и губы эти были также сладки, как ягоды малины. Вспоминая минувший вечер, Иван продолжал удивляться происшедшему: девушка легко и непринуждённо отдалась ему с первой же встречи, не жеманясь и не ставя никаких условий, словно распутная девка, а не скромная семинаристка.

Иван понял, что обладание женщиной по взаимной симпатии вовсе не напоминает услуги проституток – между этими ощущениями такая же разница вкуса, как между шоколадной конфетой и промокашкой из тетради. Промокашки эти Иван, в бытность свою школяром, часто жевал в земской школе на уроке, чтобы потом скатать липкий шарик, засунуть его в камышинку и, дунув, когда учитель отвернётся, влепить этот шарик кому-нибудь из учеников.

Потом, будучи взрослым, и покупая проституток для плотского удовлетворения, Иван фактически жевал всё те же промокашки, и вот, впервые он ощутил всю сладость обладания женщиной при взаимном влечении и чувств и духовной связи. У него были длительные отношения со своей домработницей Ариной, но там он удовлетворял только плотское влечение, не имея духовной связи.

Надежда тем временем возвратилась со двора, сбросила чуни и халатик, и, зябко поёживаясь, юркнула к Ивану под одеяло.

Иван прижал прохладное тело Нади к себе, бережно накинув на неё одеяло: за ночь комната выстудилась, и было довольно прохладно. Два молодых тела, прижатые друг к другу, быстро согрелись, желание вновь охватило Ивана, и он, осторожно, но страстно целуя Надю, вновь овладел девушкой, к некоторому, как ему показалось, её удивлению.

Рассвет занялся, и Иван любовно разглядывал лицо девушки, отдавшей ему своё тело и душу, целуя жадно в губы и лаская её грудь. Надя полностью отдалась его страсти, изредка взглядывая на Ивана изучающим взглядом, и тотчас закрывая глаза, как только Иван пытался заглянуть в них сверху. Постепенно её глаза потемнели, потом заискрились страстью, и они закончили соитие одновременно, взрывом взаимной страсти со стонами и поцелуями в губы, лицо и грудь.

Впервые в жизни Иван владел не только телом, но и душой, как ему казалось, женщины и потому удовлетворение от взаимной близости было более сильным, чем даже когда-то от объятий служанки Арины: чувственной женщины, но не допускавшей его в свою душу.

Потом любовники снова забылись в сладкой истоме, прижавшись телами и переплетясь руками и ногами. На дворе окончательно рассвело, и, взглянув на часы-ходики, висевшие на стене, Иван с удивлением обнаружил, что идёт одиннадцатый час. Но вставать не хотелось, чувства голода тоже не было, и Иван повернулся на кровати, устраиваясь поудобнее. От этого движения Надя тоже очнулась от забытья и, прижавшись к мужчине, осторожно спросила, отводя глаза:

– Ты, наверное, теперь презираешь меня, что я так быстро отдалась тебе в первый вечер, но я тебя давно заметила, ещё когда новогодний бал был в нашей семинарии. Ты там был среди других приглашённых студентов.

Иван напряг память и вспомнил, что действительно в Новогодний бал он видел Надю, и как она смотрела на него, но он не придал этому значения, увлечённый своей компанией.

– Ты мне тоже понравилась вчера, но я думал, что ты девушка хозяина квартиры, и потому остался один, поскольку другие девушки меня не заинтересовали. И почему вдруг я должен тебя презирать за любовь – ведь у нас получилась любовь, если так хорошо, нам было и есть вместе, не так ли?

Надя смущённо покраснела, вспомнив события прошедшей ночи и сегодняшнее утреннее пробуждение в объятиях Ивана, а он благодарно поцеловал её долгим поцелуем в нежные губы.

– Надо вставать, – заторопилась вдруг Надя, позавтракаем, и тебе пора уходить, чтобы моя подружка Тоня не застала нас вместе, возвращаясь из дома. Обычно она приезжает под вечер, но бывает и в полдень попутной лошадью. Отвернись, чтобы я могла одеться и поставить самовар, – сказала Надя, набрасывая Ивану одеяло на голову и легко выпрыгивая из кровати. Иван нехотя повернулся, успев заметить округлые формы девичьего тела, которые он ласкал совсем недавно и, счастливо улыбаясь, закрыл глаза.

Надя оделась и ушла за занавеску готовить завтрак, а Иван тоже встал, оделся и потихоньку вышел во двор в поисках туалета. Поиски эти были недолгими, и он вернулся в дом, зябко поёживаясь от утреннего морозца.

Надя уже приготовила завтрак, состоящий из яичницы с салом, сыра, масла и ломтиков хлеба, аккуратно разложенных на блюдечке. На столе пыхтел самовар и из чашек вился парок от свеженалитого чая.

Иван сполоснул руки и лицо из рукомойника, висевшего здесь же у занавески, поцеловал Надю, раскрасневшуюся от хлопот, и сел вместе с ней завтракать. Надя почти не кушала, попивая чай и украдкой поглядывая на Ивана оценивающим взглядом: не промахнулась ли она, связав себя с этим мужчиной, и было видно по всему, что своим выбором она осталась довольна.

Иван с аппетитом уплетал завтрак – благо время шло к полудню, и здоровый мужской организм требовал подкрепления после бурной ночи. Он изредка тоже поглядывал на Надю и с удовлетворением замечал, что утром она выглядела ещё привлекательнее, а полученное ею женское наслаждение смягчило взгляд и окрасило нежным румянцем щёки.

– И что теперь будет с нами дальше? – осторожно спросила Надя, когда Иван перешёл к чаепитию, с удовольствием прихлёбывая горячий чай прямо из чашки, а не разливая его в блюдечко, как принято в мещанских семьях города Вильны.

– Будем знакомиться ближе, – ответил Иван. – Куда уж ближе, – засмущалась Надя.

– Ну я в том смысле, что надо нам будет притираться характерами, привычками, и если и здесь нам будет хорошо и комфортно, то будем решать, как упрочить наши отношения. Я весной кончаю институт и буду учительствовать, вероятно, в городе Орше. Ты, насколько мне известно из вчерашних разговоров, тоже заканчиваешь семинарию, и будешь учителем земских школ или начальных классов в городском училище.

Если всё будет так хорошо, как и ночью, то может, будем учительствовать вместе – общая работа сближает людей даже больше, чем общая постель. Я думаю, что всё будет у нас с тобой хорошо, даже уверен в этом, – закончил Иван, вставая из-за стола. – Побегу к себе, а потом к ученикам, которых я репетирую, чтобы подработать на жизнь. Я хоть и потомственный дворянин, но живу заработком, имения и капиталов не имею.

Иван обнял и поцеловал девушку на прощание и вышел из дома, оставив девушку в размышлениях о его дворянстве и будущем учительстве в уездном городе Орше. Ей мечталась и грезилась жизнь в столичном Петербурге, а не в захолустном городке, но выбирать уже не приходилось.

II

Надя тоже была бесприданницей и воспитывалась, и содержалась тёткой. Её отец, мелкий чиновник, умер от чахотки, когда Наде не было и шести лет, а мать умерла при рождении Нади.

Тетка Анна: бездетная, властная женщина – воспитывала Надю, как родную дочь, в строгости и послушании. Как и большинству властных женщин, ей требовался объект управления, который беспрекословно выполняет все её указания и наставления.

Муж Анны – мелкий, плешивый человечек, служивший бухгалтером в железнодорожных мастерских города Витебска – где и проживала эта семья, был полностью раздавлен своей властной женой, обвинявшей его в отсутствии собственных детей, и понукания мужу уже не доставляли тётке Анне никакого удовлетворения.

Поэтому всю свою нерастраченную энергию она направила на воспитание племянницы, следя за каждым её шагом и поучая постоянно, что и как должна делать благовоспитанная девочка, и, в первую очередь, она должна быть безмерно благодарна своей тёте, взявшей Надю в свой дом: иначе жить бы девочке в сиротском доме и выйти замуж за грузчика.

Впрочем, плотские отношения между мужчиной и женщиной, тётка Анна считала чем-то постыдным, если это делается не ради обзаведения детьми, а потому она давно уже прекратила супружеские отношения со своим бессловесным мужем, который и не настаивал, попрекаемый женой в своей никчёмности.

Дядя Гриша – так звали тёткиного мужа, иногда украдкой гладил Надю по головке и совал ей конфету, всякий раз замирая от окрика жены, если она заставала его за этой благотворительностью. Может поэтому Надя безотчётно доверяла пожилым мужчинам, которые приласкают девочку, не причинив ей вреда, что сыграло потом роковую роль в её жизни.

Как бездетная женщина, не испытавшая плотской страсти к мужчине, тётка Анна была глубоко набожной, ходила ежедневно в церковь, а по воскресеньям брала с собой и воспитанницу, заставляя Надю учить молитвы, бить поклоны и просить Божьей милости в своей сиротской доле.

В строгости и послушании Надя закончила прогимназию с хорошими успехами, и тётка решила раскошелиться и выучить племянницу на учительницу, для чего отдала Надю в учительскую семинарию в городе Вильне, оплатив и учёбу, и пансион – бухгалтерская зарплата мужа Григория вполне обеспечивала эти расходы, учитывая, что копить деньги и передавать их наследникам было ни к чему из-за отсутствия детей и родственников, кроме племянницы.

Учительство было, пожалуй, единственным в те времена достойным родом деятельности для благовоспитанной девушки: бесприданницы из мещанской семьи – все остальные работы были для девиц низкого звания, а сидеть дома и ждать успешного замужества можно было без конца, чтобы превратиться в старую деву со скверным характером, как у тёти.

Шестнадцатилетняя Надя с радостью вырвалась из-под опёки властной тётки и стала прилежно учиться в семинарии, чтобы закончить её в числе лучших и получить рекомендацию на работу в уездный или даже губернский город, как Вильна.

Два года прошли незаметно в учёбе и невинных развлечениях на балах, которые устраивались по престольным праздникам в семинарии и других учебных заведениях, куда всегда приглашали юных семинаристок, или на дружеских вечеринках в благородных домах – куда этих же семинаристок приглашали знакомые студенты учительского института.

Молодые девушки беззаботно веселились на этих встречах, а многие удачно знакомились, заводили безобидные романы, которые часто заканчивались венчанием в церкви, и, не доучившись, эти девушки покидали семинарию и посвящали себя семейным заботам под опекой мужа.

Надя первоначально избегала этих развлечений и посвящала всё свободное время учёбе, но на исходе второго года успехи в учёбе и отсутствие тёткиной власти вытолкнули и её в водоворот развлечений губернского города. Здесь было и офицерское собрание, где устраивались танцевальные вечера, и молодые офицеры вальсировали с юными семинаристками: некоторые из них меняли долю земской учительницы на статус офицерской жены и разъезжались по гарнизонам всей России.

На одном из таких вечеров в офицерском собрании к Наде, стоявшей в окружении подруг, подошёл немолодой уже мужчина лет сорока и предложил тур вальса, на что она охотно согласилась. Вальсируя, партнёр представился ей художником и сказал, что такая удивительно миловидная девушка обязательно должна быть запечатлена им на полотне, чтобы и другие любители прекрасного могли любоваться ею.

– Я как раз пишу картину из древнегреческой жизни и прошу вас позировать в образе греческой богини любви, – настойчиво предлагал художник, представившийся Дмитрием Пеговым.

– Моя мастерская совсем неподалёку от учительской семинарии, и вам нетрудно будет уделить мне несколько раз по паре часов, чтобы написать ваш портрет и этот портрет я потом выставлю на своей выставке, организацией которой я сейчас занимаюсь. Надя ничего не ответила на предложение художника, хотя и была польщена его предложением.

Художник этот был среднего роста, узкого телосложения с рыжеватой бородкой клинышком и зачёсанными назад длинными волосами. Из-под низкого лба глядели бесцветные, близко посаженные глазки, и никакого интереса он в девушке не возбудил, кроме интереса к профессии.

Танцевальный вечер закончился, и Надя с подругами ушла в свой пансион, а через несколько дней этот художник встретил Надю у семинарии, когда она возвращалась с занятий одна.

– Наденька, я уже не чаял вас увидеть снова, – вкрадчиво сказал художник. Ваш образ постоянно стоит у меня перед глазами, и я непременно должен написать ваш портрет. Не отказывайте мне сразу, а давайте пройдём в мою мастерскую, где я покажу вам свои работы, и вы решите мою судьбу как художника.

Время было дневное, знакомством с художником можно было прихвастнуть перед подругами, и Надя согласилась посмотреть мастерскую, тем более, что никогда ещё не общалась с людьми искусства, которые из книг казались ей необыкновенными и загадочными. Идти оказалось не так близко, как говорил художник, но через полчаса они подошли к двухэтажному домику с мансардой, где и находилась мастерская художника.

– Понимаете, Наденька, заниматься искусством в наше время – неблагодарная задача: люди не познают высоких творений живописи, а потому завистливы и невежественны, но такая тонкая натура, как вы, несомненно разглядит в моих полотнах мастерство художника.

Они поднялись по скрипучей лестнице, что снаружи дома вела на мансарду, художник открыл ключом дверь и, пропустив вперёд Надю, быстро оглянувшись, закрыл дверь за собой.

В мастерской: если так можно было назвать небольшую комнату с окном во всю стену, в хаотичном беспорядке были расставлены холсты с начатыми набросками картин или просто покрытые грунтом для дальнейшей работы. Станки с подрамниками стояли тут и там. В комнате был большой стол, весь заставленный красками в баночках и флаконах, здесь же валялись кисти и заляпанные красками тряпки.

У стены стоял широкий диван с подушками вместо подлокотников. В углу на столике стоял самовар, труба которого выходила наружу, а на полке виднелись несколько бутылок с вином.

Вот, Наденька, место моего творчества, – оживлённо говорил художник, – иногда здесь и ночую, а кушаю в трактире, что неподалёку. Есть у меня и квартира в городе, но там скучно одному жить и писать невозможно – краски запах дают, и соседи жалуются.

Надя с интересом рассматривала полотна, ничего не понимая в живописи, а художник тем временем быстро набросал карандашом рисунок на бумаге и показал Наде. Она узнала на рисунке себя в какой-то тунике и зачёсанными назад волосами. – Я так вижу вас, Наденька, в образе греческой богини, – пояснил художник.

– Подарите этот рисунок мне, – попросила Надя, – Дмитрий, как вас по отчеству?

– Зачем же по отчеству, – возразил Дмитрий, – зовите меня просто Дима, ведь художники не имеют возраста и юны душой, лишь их творения старятся, и чем старше картина, тем она, зачастую, ценнее. Мы, художники, ценимся лишь после смерти, а это несправедливо.

– Надюша, позвольте вас так называть, вы не примерите тунику, чтобы мне яснее был замысел картины, а я пока угощу вас чаем. Переодеться можно за занавеской в углу.

– Почему бы нет? – подумала Надя, – будет потом что рассказать девочкам в пансионе. Она решительно прошла за занавеску и через несколько минут вышла, одетая в лёгкую тунику.

– Богиня, настоящая богиня, как я и думал! – воскликнул художник. – Нет, теперь я не отстану от вас, Надюша, пока не напишу картину. Эту картину я потом отвезу в Петербург и выставлю в Манеже, она обязательно будет иметь успех. Я и вас возьму в Петербург, только тунику надо слегка подправить: древние гречанки носили тунику, обнажив левую грудь полностью.

– Нет, я не буду сегодня позировать вам, – отказалась Надя, и, уйдя за занавеску, переоделась и вышла уже не богиней, а юной семинаристкой.

– Давайте начнём сеанс в воскресенье, – вы же свободны и пара часов не утомит вас, а я тем временем подготовлю холст и продумаю замысел картины, чтобы сразу сделать набросок.

– Хорошо, – согласилась Надя, – только подарите ваш рисунок с меня, я покажу его девочкам из группы.

– Нет, нет, – возразил художник.– Не надо никому говорить, пусть наша картина будет неожиданностью для всех. – Вас проводить или сами дойдёте? – предупредительно подскочил к ней старый ловелас, и как бы нечаянно прикоснулся к упругому бедру девушки.

– Спасибо, пройдусь сама, я ещё не была в этой части города.

– Тогда жду вас, Надюша, в воскресенье к двенадцати часам и думаю, что наше мероприятие принесёт успех, – сказал художник и учтиво поцеловал ей руку, ласково пожав пальцами нежную и бархатистую девичью ладонь.

Надя вышла из мастерской, а художник, потирая руки, налил рюмку водки, выпил и громко высказался: «Всё, попалась птичка, теперь уж точно не увернется, и не таких простушек уламывал», – и он, достав подготовленное полотно, начал рисовать на нём трактирную вывеску: основным источником его доходов были именно торговые вывески или портреты купчих, купцов и прочих промышленников, желающих увековечить свой образ для себя и потомков.

Надо сказать, что живопись не удавалась этому художнику ввиду полного отсутствия талантов, но искусство совращения девиц и зрелых женщин он освоил в совершенстве, и теперь очередной его жертвой должна была стать Надя, которая в это время беззаботно шла по улочке, рассматривая дома и вспоминая безобидного художника Дмитрия, что обещался написать с неё картину.

Люди делятся на тех, кто даёт, и тех, кто берёт. Люди, дающие помощь, участие и просто сочувствие, знают, что давать приятнее и почётнее, чем брать, но таких меньшинство, а берущие берут всё подряд, отнимая у других имущество, деньги и судьбу, чтобы удовлетворить свои желания, похоть и стяжать капиталы, должности и женщин, потому что брать обманом всегда проще и легче, чем отдавать по совести.

Именно таким существом являлся Дмитрий Пегов, изображавший из себя художника, будучи по натуре альфонсом, живущим материально за счёт женщин и совращая простодушных девушек ради удовлетворения своего необузданного сладострастия.

В воскресенье, Надя, после некоторых колебаний, возбуждённая будущим приобщением к искусству, пришла в мастерскую художника, который уже поджидал её и предупредительно открыл дверь, как бы нечаянно столкнувшись на пороге. Приняв деловой вид, он предложил Наде снова переодеться в гречанку и, посадив её на стул против света, приспустил ей тунику слева, слегка приоткрыв грудь. Она было поправила тунику, но опытный совратитель снова оголил ей немного грудь, говоря, что именно так гречанки носили свои одежды.

Надя сидела неподвижно, а художник пристально смотря ей в лицо, начал делать наброски углём на холсте, рассказывая девушке о греческом искусстве и его отличии от римской живописи.

Рассказ был интересен, Надя увлечённо слушала сентенции художника, а он подошёл к девушке поправить тунику, и внезапно поцеловал её прямо в губы. От неожиданности девушка отпрянула и влепила старому ловеласу звонкую пощёчину.

– Что вы себе позволяете, Дмитрий? – возмущённо воскликнула девушка, вскакивая и намереваясь уйти.

– Ах, Наденька, извините, не удержался, видя вашу красоту и свежесть, – чуть не на коленях просил он прощения, целуя девушке руки. – Поверьте, я прикоснулся к вам, как совершенному творению природы и вижу в вас настоящую богиню, а не простую девушку, – улещивал он Надежду, осторожно, но настойчиво возвращая её на прежнее место. – Уверяю вас, что больше такое не повторится.

Надя успокоилась таким обещанием, а художник продолжил делать наброски, рассказывая греческую легенду, как ваятель сотворил из мрамора скульптуру девушки, влюбился в собственное творение, и просил богов оживить скульптуру, а боги пошли ему навстречу, оживили девушку, и они потом жили долго и счастливо.

– Я вас, Наденька, ещё не написал, а уже влюбился с первого взгляда, как художник, и надеюсь сотворить шедевр, чтобы люди, видя мою картину, удивлялись вашему совершенству и красоте вашей, – бархатным голосом продолжал художник обряд обольщения. – Я одинокий человек, уже немолодой, но мне ещё не попадалась такая совершенная натура, и никогда не было такого вдохновения в творчестве. Вы – мой добрый ангел, – сказал он, заканчивая сеанс и предлагая Наде выпить чаю с печеньем и конфетами, что он приготовил заранее.

Девушка переоделась в свои одежды, с удовольствием попила чаю, слушая художника и жалея его одиночество, а он говорил и говорил, завлекая юную девичью душу в паутину слов из похвалы ей и её внешности.

Надя прекрасно знала о своей привлекательности, но такое мужское восхваление приятно щекотало её самолюбие, и ей уже исподволь хотелось как-то утешить художника и скрасить его одиночество – чего опытный обольститель и добивался.

В такой обстановке прошли ещё два сеанса, слова художника, как мёд, вливались в уши Надежды, а сам Дмитрий уже не казался ей старым и неприятным, а достойным женской жалости, и даже его бородка клинышком подчёркивала его одиночество, посвящённое лишь творчеству, где она оказалась главной участницей и вдохновительницей искусства.

На очередном сеансе Дмитрий, осторожно поправляя тунику на Надиной груди и, как бы нечаянно поглаживая оголённое плечо, воскликнул:

– Я понял, Наденька, что мне мешает уловить ваш образ: гречанки носили тунику прямо на тело, а на вас надеты всякие женские штучки, в которых я не разбираюсь, и они искажают вашу фигуру. Не облачитесь ли вы, как гречанка ради моего вдохновения, исключительно для искусства?

Надя, поколебавшись, ушла за занавеску и вышла в одной тунике, которая уже не прикрывала, а подчёркивала её наготу, прикрытую лишь куском материи.

Дмитрий восхищённо воскликнул: «Вот теперь вы настоящая богиня, и я смогу запечатлеть вашу красоту на холсте. Кстати, у меня сегодня именины, а я в одиночестве занимаюсь творчеством. Прошу вас, Наденька, скрасить моё одиночество, – и он быстро достал с полки бутылку вина, бокалы, фрукты, что купил загодя, и, поставив всё это на столик, придвинул его к дивану, приглашая Надю сесть рядом.

Она, уже привыкнув к совместным чаепитиям, послушно села на диван, художник разлил красное вино в бокалы и предложил осушить их до дна в честь его именин и удачного завершения дня работы над картиной.

Надя послушно выпила вина: в голове возникли неясные сладкие грёзы, а Дмитрий, продолжая говорить и говорить, осторожно положил её навзничь, нескромно целуя в грудь. Она откинула голову, ощутив на себе всю тяжесть мужчины и тихо говоря: «Что же вы делаете, это же нехорошо», попыталась привстать, но в этот момент острая боль пронзила девичье тело от ног до головы, словно расколов её надвое. Надя застонала, судорожно пытаясь вывернуться из мужских объятий, но крепкие руки Дмитрия умело удерживали её в беспомощном положении, и он обладал ею вновь и вновь, наслаждаясь девичьими стонами по утраченной невинности. Наконец, он вздрогнул, совершив последний толчок, и, издав вопль удовлетворения, рухнул рядом с девушкой, тяжело и часто дыша всей грудью.

Освобождённое тело девушки горело огнём от мужской ласки, и, поняв случившееся, Надя громко зарыдала, горькие слёзы катились из её прекрасных глаз, оплакивая непоправимое, а опытный соблазнитель, поглаживая потную бородку, хриплым от полученного удовольствия голосом успокаивал девушку пустыми и ненужными словами:

– Всё прекрасно, Надюша, – ласково журчал старый жуир, ты теперь навсегда моя. Мы будем вместе всегда: вот закончу картину, уедем в Петербург, там обвенчаемся и будем жить в любви и согласии. Так случилось, я потерял голову от твоей красоты и невинности, прости меня, но и ты отдалась по согласию, значит, любишь меня, только ещё не знаешь об этом. Подожди, всё успокоится, и ты ещё будешь благодарить меня за этот поступок, я сделаю из тебя настоящую и страстную женщину, – это лишь в первый раз больно и неприятно тебе, но дальше будет хорошо.

Он попытался снова овладеть девушкой, но Надя с негодованием отвергла его притязания. Тогда Дмитрий встал, переоделся перед Надей в халат, и девушка впервые увидела обнажённое мужское тело во всей его неприглядности, с поросшей рыжеватыми волосами грудью, и, снова ужаснувшись случившемуся, тихо зарыдала в подушку.

Художник налил вина в бокалы и, погладив Надю по голове, предложил ей выпить: – Давай выпьем за наш брак перед небесами, – сказал он. – В церкви проходит лишь обряд венчания, а браки, как говорится, совершаются на небесах, и такой небесный брак между нами совершился сейчас, и будет длиться вечно. Я научу тебя настоящей любви, и ты ещё будешь благодарна мне за эту любовь.

Надя успокоилась немного, нехотя выпила вина, которое и было причиной её падения, оделась, и, не прощаясь, вышла на улицу, успев вытереть слёзы.

– Приходи обязательно на сеанс, – успел лишь крикнуть ей вслед художник, любитель юных дев.

Надя медленно шла по уже знакомой улочке, и ей казалось, что все встречные знают о её падении по внешнему виду, который, наверное, сильно изменился. Но люди были заняты своими делами и не обращали внимания на юную особу, которая с печальным видом проходила мимо.

Надя прошла в парк, что был неподалёку от пансиона, и села на скамейку под липой. Была осень, деревья пожелтели листвой, но трава была зелена. Выглянувшее солнце заметно пригревало её лицо. Вспомнив о случившемся, она заметно покраснела от стыда, стараясь восстановить подробности, но ничего не вспоминалось, кроме боли в укромном местечке, тяжести мужского тела и чувств беспомощности и непоправимости, охвативших её в те короткие мгновения потери невинности. Успокоившись окончательно, она посмотрелась в зеркальце, ожидая увидеть изменения на своём лице, но из полированного стекла на неё глядело то же лицо, что и утром, когда она прихорашивалась, собираясь на сеанс к художнику, будь он проклят.

Повеселев от того, что внешне ничуть не изменилась, Надя спокойно пошла в пансион, где девушки из её комнаты готовились посетить синематограф и пригласили Надю с собой. Одной оставаться ей не хотелось, и она, вместе с другими семинаристками, пошла смотреть живые картинки, где муж внезапно возвращался домой, а жена прятала любовника в шкаф, и в итоге всё закончилось для жены благополучно, а у мужа выросли большие рога.

Неделя прошла быстро, но в воскресенье Надя не пошла на сеанс, ещё не решив, как ей быть дальше: забыть случившееся и этого мужчину, или продолжить отношения в этом браке, заключённом, по словам Дмитрия, на небесах.

Через день, когда Надя возвращалась сквозь парк в пансион одна с занятий, из-за дерева ей навстречу выскочил Дмитрий и, схватив Надю за руку, утянул за кусты акаций, что ограждали тропинку в парке.

– Наденька, милая, что же вы делаете со мной, – вставая на колени, торопливо говорил художник, оглядываясь по сторонам, не видит ли кто его неловкой позы. – Я весь исстрадался по вас, и работа над картиной стоит, я только и думаю о вас, желаю видеть вас всегда, и любить, любить, любить, – приговаривал он, целуя ей руки.

– Что вы, Дмитрий, встаньте: негоже, чтобы кто-то увидел нас и догадался о наших отношениях. Хорошо, я приду на сеанс, только вы больше не будете делать глупости со мной, и не тронете меня больше.

– Конечно, конечно, моя любовь, – быстро поднявшись с колен, проговорил художник, но давай, Надюша, зайдём ко мне прямо сейчас – я покажу тебе новый набросок с тебя, что я сделал по памяти, мы попьём чаю, и ты вернёшься в свой пансион, а в воскресенье будет наш очередной сеанс.

Немного подумав, Надя согласилась зайти на минутку в мастерскую, чтобы посмотреть новый рисунок художника. Дмитрий удовлетворённо повёл девушку знакомыми улицами к своей мансарде: он прекрасно знал, что если девушка согласилась вернуться на место своего падения, то она будет согласна и на всё остальное.

Так и случилось. Войдя в мансарду, Дмитрий помог Надежде снять пальто и ботинки, поставил самовар и показал ей свой рисунок. На нём была изображена обнажённая женщина с Надиным лицом, лежащая на знакомом диване. – Что же вы, Дима, меня так нарисовали, – засмущалась Надя, разглядывая обнажённую фигуру.

– Любовь моя, я же видел тебя всю, мы были близки, и уже нечего стесняться нам друг друга, – возбуждённо воскликнул Дмитрий, обнимая Надю за плечи и целуя, будто кусая, девушку в шею, губы и грудь. Не успела Надя опомниться, как снова оказалась на диване, в объятиях мужчины, к своему удивлению не испытывая никакого стыда.

В этот раз она не почувствовала боли, её ощущения были новыми, ранее неизвестными, и отчасти приятными, а действия её мужчины странны, но не постыдны, значит это и есть любовь между мужчиной и женщиной, которой она стала неделю назад. Надя почувствовала нарастание страсти у владевшего ею мужчины и восприняла как должное его судорожные объятия, закончившиеся стоном удовлетворения.

Художник сполз с девушки, тяжело дыша от полученного удовлетворения своей похоти, твёрдо зная, что эта девушка уже никуда от него не денется и ещё доставит ему многие удовольствия в будущем, когда он окончательно приучит её к плотским утехам.

Надя, ощутив себя свободной, укоризненно выговорила Дмитрию: «Ты, Димочка, пригласил меня посмотреть рисунок и попить чаю, а сам снова воспользовался слабостью девушки».

– Надюшенька, – поддержал шутливый тон художник, – опять не смог удержаться и высказал тебе мою мужскую любовь, ты же не обижаешься на меня за это?

– Чтобы любить девушку, надо сначала жениться на ней, – так говорит моя тётка.

– А мы сначала будем любить друг друга, чтобы потом пожениться. – Это называется свободная любовь, как пишут современные писатели в своих книгах, – возразил Дмитрий. – Закончишь свою семинарию, мы уедем из этого захолустья в Петербург и там поженимся, – это я тебе обещаю, моя любимая Наденька, – ласково закончил Дмитрий и поцеловал девушку в пунцовые губки и показавшийся из кофточки сосок груди. Надя смущённо оттолкнула его, встала и начала оправлять помятую и растерзанную одежду, чтобы в приличном виде вернуться в пансион.

Художник тем временем налил в чашки чаю из давно кипевшего самовара, поставил конфеты в вазочке и, подойдя к Наде сзади, поцеловал её в шею, щекоча бородкой и усиками, и сказал: «В следующий раз я раздену тебя полностью, чтобы была как на моём рисунке и одежда не мялась и не мешала любви».