Текст книги "Амур. Лицом к лицу. Братья навек"

Там было, что посмотреть. Сарай крыт камышом и дёрном, снег по всей крыше лежал ровным слоем, а в одном месте зияла тёмными ошмётками дёрна дыра.

– Вот он, значица, – зачастил караульный, – дыру пробил и спрыгнул подале от сарая, туда, где наезжено. И коня, поди-ка, увёл, дьявол белогвардейский! А меня таперича под трибунал?!

– Погоди ты с трибуналом! – с досадой оборвал комвзвода причитания караульного. – Что скажешь, Павел Степанович? Мне ж идти докладывать по начальству: убёг, мол, пленный!

– Доложим вместе, повинимся. Ну, подумаешь, убёг один беляк. Скока их положили в Куропатине – одним больше, одним меньше, невелика разница.

Комполка долго матерился, грозил всех отдать под трибунал, а караульного лично расстрелять – чем перепугал парня до смерти, – но потом внял разумным доводам уполномоченного губОГПУ. Сказал:

– Ладно, мужики, наверх докладывать не буду. Никто ж, кроме нас, об есауле этом не знает, зачем волну поднимать? Но вам это с рук не сойдёт. Хотел к орденам представить за операцию в Куропатине, а теперь хрен вам вместо морковки!

– А вот это, товарищ комполка, будет неправильно, – спокойно возразил Павел. – Вдруг наверху спросят: а почему это за такую блестящую операцию никого не наградили? Подозрительно. Начнут копать, а вам это надо?

Комполка с минуту исподлобья разглядывал уполномоченного и вдруг захохотал, всплескивая руками:

– Ну хитрец, ну гусь лапчатый! На хромой козе объехал! – Прохохотавшись, заключил: – Представлю обоих к Красному Знамени, а сейчас пошли обедать. И не сметь отказываться! Да, кстати, всё хотел спросить: ты – Черных, и ты – Черных, случаем не родичи?

– Сын мой старший, – кивнул Павел на Ивана.

– Вона чё! – протянул комполка. – Есть кем гордиться. Славный командир растёт.

– Я и горжусь, – широко улыбнулся Павел. – У меня и другие подрастают. Второй на чекиста хочет учиться.

– А всего – сколько?

– Пятеро. Три сына, две дочки. А жена – учительница! С дипломом! – с гордостью добавил Павел.

– Пятеро детей и сама учительница?! – ахнул комполка. – За такую жену и за семью советскую грех не выпить.

После обеда, идя по кишащей военными людьми улице Гильчина, Иван почти с обидой спросил:

– А чё ж ты, батя, про Федю ничего не сказал? Про Никиту – так сразу, а про Федю – ни слова! А он у нас – художник! Али ты им не гордишься? На чекиста можно выучиться, а вот на художника – вряд ли!

– Ну, Федя всё ж таки не сын, а племяш, и об нём лишний раз не стоит поминать, из-за его отца. Я им очень горжусь, но вот задачка, Ваня: его ж найти надобно. Он тут был, в Гильчине, у другана своего Гаврюшки Аистова, а про Аистовых и спросить не у кого – все сбежали! Душа-то за него болит! Еленка спросит, а мне и сказать нечего.

– Да-а, остаётся надеяться, что жив, а там, глядишь, и найдётся. Может, с отцом встренется. – Иван вздохнул и опустил голову.

– Чё закручинился? – толкнул его в бок отец. – Жалеешь, что дядьке Ивану помог? Долг свой нарушил? Я тебе так, сынок, скажу. За прошлые грехи Ивана пущай Бог судит, а нонче он никого не убил, хоть и мог. И сдать его под расстрел – несправедливо, не заслуживает он такого конца.

– Знаю, батя, знаю и ни о чём не жалею.

4

Сяосуну снился страшный сон. Шла жестокая ночная битва между двумя чудовищами, похожими на огромного тигра и ловкого зубастого летающего дракона. В ход шли зубы и когти, в стороны разлетались вперемешку с кровью клочья шерсти и куски чешуи, драка сопровождалась то ужасающим рыком тигра, то не менее жутким рёвом дракона. А вокруг стояли звери – медведи, волки, лисы, рыси, шакалы, гиены и прочие хищные твари; они ожидали, кто победит, чтобы наброситься на побеждённого. Не было только львов, и Сяосун откуда-то знал, что эти благородные существа не желали ни участвовать в драке, ни ждать её исхода.

Сяосун ощущал, что он сам каким-то образом принимает участие в этом яростном поединке, потому что ловил на себе взгляды то жёлтых глаз тигра, то красных – дракона, и в каждом взгляде было требование вмешаться. В какой-то момент дракон, вырвавшись из лап тигра, извернулся, взмыл вверх и, набирая скорость, ринулся по кругу, видимо, выбирая позицию для очередного нападения, и Сяосун оказался на его вираже. Оглушительный рёв и зубастая пасть налетели на него, пронзили насквозь и умчались в темноту.

Сяосун проснулся в одно мгновение, весь мокрый от пота. Несколько минут вглядывался в сумеречное пространство купе и прислушивался, главным образом к себе. Он лежал на вагонной полке, под полом на стыках рельсов постукивали колёса. Спокойно: он в поезде «Москва-Владивосток», в купе вагона прямого сообщения «Москва-Пекин», причин для страха нет, просто был кошмарный сон… и тут вновь, теперь уже наяву, в приоткрытую створку окна ворвался тот же нарастающий рёв. К нему прибавился свисток, вместе они пролетели мимо, оставив после себя громкий перестук колёс, похожий на клацанье зубов.

Сяосун облегчённо выдохнул: да это встречный поезд! Надо же, во что он превратился во сне – в битву! И что это – просто кошмар или зашифрованное отражение действительности? Если шифровка, то какое отношение она имеет к нему, Сяосуну? В том, что всё в мире взаимосвязано, Сяосун не сомневался: не напрасно же он читал древнюю книгу «Лунь Юй». Придя в Объединённое главное политуправление, то есть ОГПУ, он два года наблюдал, как после смерти Ленина дерутся между собой за власть русские коммунисты, с усмешкой отмечал, что русских-то как раз между ними маловато, две главные фигуры – грузин Сталин и еврей Троцкий. Долго выбирал, за кем пойти, кто может стать более нужным для Китая, а именно, для объединительной войны. Нравился Троцкий – способностью зарядить энергией и спаять из рыхлой массы одиночек монолит, брать на себя личную ответственность за важные решения, бескомпромиссной решимостью идти до конца – качества, без которых было бы невозможно быстро создать боеспособную армию. Он и создал её, Красную армию, которая всего за два года разгромила всех врагов Советской власти и «сшила» под единым руководством партии гигантскую «лоскутную» страну. Сделала это именно армия! В общем, у Троцкого есть чему поучиться. Китай тоже «лоскутной», но есть ли в Китае человек, обладающий его талантами? У коммунистов пока что точно нет. А у Гоминьдана? После смерти Сунь Ятсена – кстати, как-то быстро они ушли друг за другом: в двадцать четвертом – Ленин, в двадцать пятом – Сунь! – в его партии тоже начались схватки. Нет, чтобы с помощью русских советников, русского оружия общими усилиями разгромить бэйянцев и других милитаристов, создать единую народную республику, а потом уже делить власть – самозваные вожди начали рушить союз с коммунистами, которого с большим трудом добился Сунь, и грызться между собой. Да, на этой почве начал выделяться Чан Кайши, тот самый Цзян Чжунчжен, делегацию которого в 1923 году Сяосун сопровождал в Москву, однако до Троцкого ему, пожалуй, не дотянуть. Хотя… кто знает!

На Сталина Сяосун смотрел с интересом, но и с опаской. Он был человеком-загадкой. Никогда не повышал голоса, даром трибуна не обладал, всё делал спокойно и методично; будучи Генеральным секретарём Центрального комитета коммунистической партии, выступал с докладами и писал статьи, в которых просто и доходчиво разъяснял всяческие теоретические вопросы партийной жизни. В то же время не спеша расставлял на важные посты своих людей и теперь на любых дискуссиях получает большинство. Сяосун с некоторым самодовольством вспоминал, как он сам по всей Маньчжурии создавал нечто похожее – «спящие» ячейки, которые, кстати, до сих пор не было возможности «разбудить», их обязательно следует перепроверить, ведь столько лет прошло, люди могли и позабыть, на что подписывались. Поэтому он уже давно решил, что в одном лесу два тигра не живут[8]8
  В одном лесу два тигра не живут – китайская пословица.


[Закрыть], одному придётся уйти, что политика Сталина, пожалуй, ему больше подходит и, служа в ОГПУ, стремился к тому, чтобы его заметили как сторонника Генерального секретаря. Наверно, неслучайно его неожиданно вызвали к начальнику Контрразведывательного отдела Артузову. Сяосун знал этого человека, как говорится, издалека, лично не был с ним знаком, при случайных встречах на Лубянке приветствовал, как полагалось, и, конечно, заметил, что Артузов равнодушно-автоматически отвечал на приветствие. И вдруг – этот вызов! Вообще-то, Сяосун служил в Секретно-оперативном управлении, куда был определён после работы с делегацией Чан Кайши, и преподавал шаолиньцюань[9]9
  Шаолиньцюань – шаолиньский способ боевой борьбы (кит.).


[Закрыть] на высших курсах ОГПУ, к другим отделам отношения не имел, однако вызов был подтверждён вторым заместителем председателя ОГПУ Генрихом Ягодой, а это много значило. Холодея от предчувствия удачи, Сяосун переступил порог небольшого кабинета начальника КРО.

Артузов сидел за двухтумбовым столом, покрытым зелёным сукном, перед ним лежала карта Маньчжурии. Точно, возликовал в душе Сяосун, не зря я тут томился, ждёт меня моя Маньчжурия!

– Садитесь, – показал Артузов на стул перед столом. Сяосун сел на край, всем видом показывая вопросительное ожидание. Артузов раскрыл папку, лежавшую поверх карты, заглянул в неё и поднял глаза на Сяосуна. Глаза были чёрные, пронзительные. – Это правда, что вы обучались искусству боя в монастыре Шаолинь?

В хрипловатом баритоне начальника КРО прорезывались нерусские нотки, но не еврейские, как у Краснощёкова и Ягоды, а какие-то певучие, словно говоривший был родом из поющего народа, а может быть, так и было, поскольку Артузова звали Артур Христианович, уж никак не по-русски.

– Правда, – без задержки ответил Сяосун. – Но я был в монастыре всего год, а постигать искусство боя надо всю жизнь.

– Вы имеете в виду бой непосредственно или в переносном значении?

– И то, и другое.

– Почему вы покинули Китай?

– Хочу постичь искусство революционной борьбы, а где этому учиться, как не в России?

– Скучаете по семье?

– Естественно.

– Как вы отнесётесь к тому, что мы направим вас в Китай?

– Отправлюсь, куда пошлёте, а как отнесусь – не имеет значения.

– И всё-таки?

– Если это даст возможность увидеться с семьёй – буду рад.

Артузов улыбнулся уголками губ и снова посерьёзнел:

– Задание опасное, смертельно опасное. Один неверный шаг… – он не закончил фразу, на мгновение задержался и произнёс сурово, со скрытой печалью: – Мы не сможем помочь.

Сказал и пронизывающе взглянул на Сяосуна, ожидая ответа. И мгновенно получил его:

– Сам упал – сам и выкарабкивайся, не стоит опираться на других. Так говорят у нас в народе. Пословица.

– Пословица – это хорошо. – Артузов достал портсигар, вынул папиросу, предложил Сяосуну, тот отказался. Артузов размял патрончик с табаком, чиркнул спичкой, и по кабинету поплыл ароматный дымок. Артузов затянулся пару раз, положил папиросу на край пепельницы и снова обратился к Сяосуну – лицом к лицу: – Вы не боитесь смерти? Ответьте своими словами, без пословиц.

– Кто-то из умных людей сказал: только дурак не боится смерти. Я себя к дуракам не причисляю. Но хотел бы спросить…

Артузов кивнул, разрешая.

– Почему именно я? В ОГПУ есть и другие китайцы. Думаю, опытнее меня.

– Для задания лучше всех подходите вы. Не удивляйтесь, что я не сразу сказал, какое именно задание. Наш разговор убедил меня в правильности выбора. Суть в следующем. Нам нужен свой человек в ближайшем окружении известного вам маршала Чжан Цзолиня, который получил титул генералиссимуса и фактически стал президентом Китайской республики. Советский Союз пытался установить с ним добрососедские отношения, однако Чжан Цзолинь, конечно, не без влияния японцев, занял откровенно враждебную позицию и резко усилил действия на отчуждение Китайско-Восточной железной дороги в свою пользу. Думаю, о важности КВЖД для обороны СССР на Дальнем Востоке говорить не стоит. – Сяосун наклонил голову в знак согласия, хотя Артузов его не требовал. – Судя по вашему досье, вы некогда дружны близки с Чжан Цзолинем, и вам будет проще к нему приблизиться. Надо попытаться, во-первых, рассорить маршала с японцами или, на худой конец, отдалить их друг от друга, во-вторых, склонить его к мирному сосуществованию с нами. Если не получится ни то, ни другое, маршала придётся устранить. Сложность задачи понятна?

– Так точно.

– Подумайте. Если это вам категорически не по силам, откажитесь сейчас. Я уже сказал, что в случае провала мы ничем помочь не сможем.

– Я уже подумал.

– Хорошо. Связь держите через городскую почту Харбина. Вы отправляете ваши сообщения в Пекин до востребования господину Паоло Грозовски… Запишите.

– Я запомню.

– Хорошо. Вы получаете до востребования – от кого?

– От моей жены, Ван Фэнсянь. На моё имя – Ван Сяосуна. Так проще. Я и к маршалу явлюсь под своим именем. Ничего выдумывать не надо.

Вот и получилось, что через три дня Сяосун оказался в одноместном купе прямого вагона «Москва-Пекин», а теперь лежал в раздумьях о своём жизненном пути, возможно, каким-то образом отразившемся в кошмарном сне. О дороге в тысячу ли, на которую шагнул, решив посвятить себя борьбе за единство и величие Китая. Еще не научился ходить, а уже хочешь бегать[10]10
  Еще не научился ходить, а уже хочет бегать – китайская пословица.


[Закрыть], с усмешкой подумал он о себе.

Хорошо, Троцкий и Сталин – два тигра в одном лесу. Он своего выбрал. А кто такие тигр и дракон из сна? Может, как-то связаны с его заданием, а может, нет. В прошлом таких схваток не наблюдал – возможно, всё в будущем? Возможно… возможно…

Он снова заснул, теперь уже спокойно, расслабленно. Приснились Фэнсянь и дети – о боги, как они выросли! Шаогуну уже двенадцать, Юнь – восемь, Юйинь – шесть! Растут без отца, и Фэнсянь, милая, славная, терпит его отсутствие. Но что делать – не создан он для семейной жизни, как и побратим его Чаншунь. Тот ведь тоже где-то воюет.

5

Чаншунь приехал неожиданно, к великой радости детей. Госян в этот день исполнялось семнадцать лет, и приезд отца стал для неё лучшим подарком. На праздничный обед пришли Сяопин с Мэйлань и Ваграновы – Семён Иванович, которому уже стукнуло 73, и Лиза, красивая 22-летняя девушка. Мария Ефимовна до праздничного события своей любимицы не дожила, в 1923-м ушла в мир иной. Сяопин и Мэйлань работали учителями: Сяопин в китайской гимназии, а Мэйлань в русской школе преподавали китайский язык. Они получили небольшую служебную квартирку в Старом Харбине и теперь ожидали прибавления семейства: Мэй была на пятом месяце беременности.

Цзинь на обед опоздала: в Управлении КВЖД снова случился переполох. На этот раз маршал Чжан Цзолинь, взявший власть в Пекине, потребовал передать Китаю все морские и речные суда компании, а вслед за тем было объявлено о закрытии Учебного отдела. Начиная с 1920 года, когда Китай сделал первую попытку захватить управление дорогой, русских начали методично выдавливать из Китая. Уже тогда их лишили экстерриториальности, что означало конец «Счастливой Хорватии», как называли зону отчуждения КВЖД, которой управлял генерал Хорват, то есть русские стали подвластны китайскому суду и полиции. Они ещё оставались на ответственных постах, но уже в значительно меньшем количестве. По Мукденскому 1924 года договору СССР и Китая о совместном управлении КВЖД на дороге могли работать лишь советские и китайские граждане, поэтому большинство русских поспешили получить советские паспорта. Большинство, но далеко не все: сотни сотрудников с белогвардейским прошлым предпочли уволиться. Их место занимали китайцы, часто не знающие, что делать и не умеющие работать. Это, конечно, лихорадило Управление, да и всех служащих дороги.

Цзинь за себя можно было не беспокоиться – её ценили как специалиста по русско-китайским отношениям, но она волновалась за советских сотрудниц своего отдела и при возникновении угрозы увольнения кого-либо из них защищала «своих» до последнего. И в день рождения Госян она весь день сражалась за молодую сотрудницу, русскую, с отличием закончившую курсы китайского языка, прекрасно говорившую на английском и немецком, которую требовал уволить секретарь Управления Ван Чанпин. У него была своя кандидатура, с которой, как подозревала Цзинь, у секретаря были «особые отношения». Цзинь дошла до нового управляющего дорогой и добилась, чтобы девушка осталась в отделе.

Застолье было в самом разгаре, и Цзинь встретили радостными возгласами, главными из которых были:

– Мама! Мама приехала! Мы снова все вместе!

Чаншунь и Цзинь обнялись и расцеловались, как муж и жена, давно не видевшие друг друга. Они и вправду почти два года были в разлуке: Чаншунь учился в военной академии Вампу, созданной Гоминьданом при непосредственном участии советских советников. Политкомиссаром там был коммунист Чжоу Эньлай, а начальником академии Сунь Ятсен назначил своего любимца Чан Кайши, который, как и обещал Чаншуню, включил его в состав первых слушателей. Теперь, по окончании курса, Чаншунь получил аттестат полковника Национально-революционной армии Гоминьдана на законных основаниях и, не скрывая, очень этим гордился. Дети и гости с восхищением разглядывали документ с золотым тиснением.

– Скажи нам, дорогой Чаншунь, – с некоторой долей ехидства поинтересовался старый Вагранов, – как ты умудрился пробраться сюда мимо чжанцзолиневской охранки? Маршал не очень-то любит Гоминьдан.

Чаншунь усмехнулся, а в голосе проскользнула нотка превосходства:

– Дорогой Семён Иванович, я предъявлял пропуск, подходящий для любого контроля, – и под общий смех показал серебряный китайский доллар.

– Папа, скажи лучше, как ты сумел вырваться на праздник Госян в то время, как начался Великий Северный поход? – это уже Сяопин «подколол» отца. Он, кстати, начал называть Чаншуня папой уже на второй или третий день после его появления в их доме. – Тебя отпустили или ты в «самоволке»?

– А что такое Великий Северный поход? – спросила Лиза и покраснела. – Простите моё невежество.

– Папа лучше скажет, – Сяопин, как бы извиняясь за свой выпад, приобнял Чаншуня за плечи.

– Это поход Национально-революционной армии Гоминьдана из Гуандуна в соседние северные провинции с целью объединения Китая под властью Национального правительства. Он был задуман лично Сунь Ятсеном и разработан генералом Чан Кайши, – пояснил Чаншунь дидактическим тоном и тут же добавил, для Сяопина: – А я получил недельный отпуск за золотой аттестат.

– Ну вот, всё ясно, – сказала Госян и показала брату язык: что, мол, слопал? – Давайте потанцуем, а то у нас не день рождения, а какое-то собрание.

– Потанцуем, потанцуем, – захлопал в ладоши самый младший, Цюшэ. Ему исполнилось двенадцать лет, но ростом он был уже выше Цзинь, и ему хотелось, чтобы его воспринимали как взрослого. – Я танцую… – он поискал глазами и просиял: – с Мэй!

– Ты решил увести у меня жену? – грозно начал Сяопин. – Брат называется!

– А что, тебе одному можно любить таких красавиц?! – не остался в долгу Цюшэ.

– Вот родится сын или дочь – сам будешь воспитывать.

Пока братья перешучивались, а Мэйлань над ними смеялась, Чаншунь и Цзинь передвинули стол, освобождая пространство, Лиза убрала в стороны стулья, Госян достала патефон и пластинки. Семён Иванович взялся заведовать музыкой, то есть накручивать ручку патефона и ставить пластинки.

– Что желает молодёжь? – спросил он первым делом. – Вальс, танго, фокстрот?

– Варсити дрэг, – заявил Цюшэ.

– Что-о?! – удивился Сяопин. – Ты знаешь варсити дрэг?!

– Ну, тогда чарльстон, – увильнул от ответа младший брат.

– Ни варсити дрэг, ни чарльстон нам пока нельзя, – уже спокойней сказал Сяопин, обнимая за плечи Мэйлань.

– Да и пластинки такой нет, – перебирая диски, пробормотал Семён Иванович. – Танцуйте фокстрот. Вот, к примеру, «Бублики». Поёт Леонид Утёсов.

– Кто это?! – удивился Цюшэ.

– Это молодой, но уже известный джазовый певец из Советского Союза, – неожиданно, даже с некоторым вызовом, заявила Лиза.

– Лиза, ты говоришь таким тоном, будто мы против Советского Союза, – уменьшил её горячность Сяопин. – Это не так.

А из патефона уже залихватски звучал баритон:

 
…Горячи бублики
Для нашей публики,
Гоните рублики
Вы мне в момент…
За мной гоняются
И все ругаются,
Что полагается
Мне взять патент.
 

Цюшэ тут же пригласил Мэйлань. Она вопросительно взглянула на Сяопина, тот одобрительно кивнул, и пара пошла небыстрым шагом по небольшому пространству между столом, диванчиком и тумбочкой с патефоном. Сяопин подал руку Лизе, Чаншунь – Госян, а Цзинь уселась на диванчик рядом с Семёном Ивановичем.

– Устала, – пожаловалась старому другу, – не до танцев.

– Как там дела в Управлении? – поинтересовался Вагранов. – Гоняют русских?

– Гоняют, – вздохнула Цзинь.

– Слава богу, Машенька не дожила до этих страстей, – грустно сказал Семён Иванович и перекрестился. – Но как же власти халяву любят, уму непостижимо!

– Что такое «халява»? – вяло спросила Цзинь. Ей страшно захотелось пойти и лечь в постель, еле удержалась, чтобы не положить голову Вагранову на плечо. Он правда ничего не заметил.

– Халява, милая моя, это когда ничего не делаешь, а всё получаешь.

– Олигархический капитализм?

– Можно и так сказать. Кто построил КВЖД? Россия. А кто её хочет заграбастать? Китай! Такую дорогу-игрушечку желает получить на халяву! Ни стыда, ни совести! Ни капли благодарности!

– Семён Иванович, вы подали на советское гражданство?

– А зачем? Нам с Лизой возвращаться в России некуда. Домик мы с Машей получили за выслугу лет, его не отберут… Надеюсь, что не отберут. Лиза работает, у меня за время службы кое-что подкопилось – нам хватает. Продукты, я слышал, у нас дешевле, чем у советских.

– Да, – задумчиво сказала Цзинь, – продукты у нас всегда были дешевле. Помните, как мы помогали голодающим в Советской России?

– Ещё бы не помнить! Мы с Машей тогда были просто поражены!

– Голодом? В Китае он тоже нередок, – вздохнула Цзинь. – У нас, бывает, тысячи умирают без куска хлеба. А в гражданскую войну тем более.

– Нет, Ксюша, не голодом, а тем, как харбинцы кинулись помогать. Они словно забыли, что бежали от большевиков. А многие белые – будто и не сражались с красными. Собирали деньги, разные ценности, одежду, продукты… Концерты давали благотворительные… И сколько отправили вагонов с зерном, крупами, маслом, сахаром, мукой! Уму непостижимо! Вся КВЖД помогала, да и не только дорога, не только Харбин.

– И не только русские, – вставила Цзинь.

– Да-да, конечно, и китайские служащие. Я помню, как ты агитировала…

– Я не к тому, – смутилась Цзинь. – Я говорю про китайцев, но там были и евреи, и армяне, и монголы, и грузины… Все будто братьев спасали!

– Так все и есть братья. – Семён Иванович даже немного удивился, что Цзинь сказала «будто». – Братья и сёстры! На одной земле живём, под одним небом! И под Богом одним, хоть он по-разному называется. И хорошо бы так навек и каждый день, а не только в горькие дни.

– Хорошо бы! Но вряд ли когда получится.

– Кто знает! Кто знает!

У танцующих были свои разговоры.

– Куда думаешь поступать? – спросил Чаншунь у дочери, которая норовила перейти на быстрый шаг: папа ей казался неуклюжим и медлительным.

– Пока не знаю. Папа, ну что ты, как слон?! Ногу мне отдавил!

– Прости. В академии танцам не учат. И на фронте – тоже. А что думаешь делать?

– Пойду в Управление. Может, в канцелярию, может, в мамин отдел. Поработаю годик-два, а там видно будет. Может, замуж выйду, – хихикнула дочь.

– Уже есть за кого? – насторожился отец.

– Найдётся. У тебя дочь умница, красавица – найду себе принца.

– Смотри, чтобы принц гуайву[11]11
  Гуайву (guàiwù) – монстр (кит.).


[Закрыть] не оказался.

– Красавица и чудовище! А что? Замечательная сказка! Сказки всегда хорошо кончаются.

– Сказки – да, а в жизни бывает по-разному.

– Как живёшь, подруга? – ловко разворачивая, спрашивал Сяопин Лизу, у которой в детстве с удовольствием учился русскому языку. С той поры они виделись не часто.

– Да так себе, – неопределённо отвечала та, пряча глаза. – Работаю телефонисткой в отделе тёти Цзинь.

– Я чем-то тебя обидел?

– Почему ты так решил?

– Ты не смотришь на меня.

– Я устала танцевать. Давай сядем.

Они сели на стулья у стены. Разговор не клеился. Сяопин видел, что Лиза расстроена, но чем, почему, не мог понять. А девушка еле сдерживала слёзы: увидев беременную Мэйлань и то, как относится к ней Сяопин, она поняла, что мать, потихоньку ей внушавшая, что Сяопин – её суженый, глубоко заблуждалась. Сяопин никогда не считал себя женихом и как-то в разговоре обмолвился, что ему даже слово это – вэйхунфу – противно. Оно и самой Лизе не нравилось – что китайское, что русское, – а вот о Сяопине-муже она по-девчачьи мечтала. Видела, как наедине ведут себя родители, однажды подсмотрела их любовную игру, и ей страстно, до замирания сердца, захотелось самой это испытать. Она попробовала увлечь Сяопина, как раз в тот день, когда праздновали его поступление в университет: улучив момент, когда взрослым и младшим детям было не до них, увела его в детскую и стала целовать.

– Ты с ума сошла! – испугался он. – Тебе же только четырнадцать!

– Девочки взрослеют раньше мальчиков, – прошептала она, положив его руку себе на грудь и стараясь прижаться к нему всем телом.

Сяопин, до того неуверенно противившийся, вдруг оттолкнул её от себя и выбежал из комнаты. Лиза заплакала от обиды – почему он так грубо себя повёл?! – но быстро успокоилась, подумав, что он ещё не повзрослел, хоть и на три года старше. Однако с той поры между ними при встречах словно пролетал прохладный ветерок, а потом Сяопин и вовсе уехал в столицу, приезжая лишь на каникулы, во время которых был занят то политическими семинарами в марксистском кружке, которые вела его мама, то своими младшими сестрой и братом. А потом появилась красавица Мэйлань. С одного взгляда при знакомстве Лиза поняла, что девушка заняла в жизни Сяопина то место, о котором мечтала она, и это понимание повергло её в длительное уныние, скоро ставшее привычным жизненным состоянием. Хотя где-то глубоко в душе теплился уголёк надежды, что богатая благополучная чистокровная хань[12]12
  Хань – титульная нация Китая.


[Закрыть] Мэйлань наиграется с бедным чжунгэ хуньсюэ[13]13
  Чжунгэ хуньсюэ (zhōngé hùnxuè) – русско-китайский полукровка.


[Закрыть] Сяопином и оставит его для неё, Лизы. Теперь эта надежда угасла.

А Мэйлань буквально утанцевала своего юного партнёра. Не успела закончиться пластинка (кстати, отыгранная три раза!), как Цюшэ рухнул на ближайший стул и простонал:

– Ну, Мэй, признавайся: ты – марафонка? Сильная, выносливая! Не я тебя вёл, а ты меня!

Ответом ему был звонкий смех:

– У сильного полководца не должно быть слабых солдат[14]14
  У сильного полководца нет слабых солдат – китайская пословица.


[Закрыть].

Цюшэ хотел ответить какой-нибудь остротой (правда, не мог придумать, какой), но вдруг прислушался: ему показалось, что в прихожей щёлкнул замок.

– Мам, у нас дверь не заперта? – спросил он Цзинь вполголоса, чтобы не поднимать тревогу.

– А что?

– Кто-то вошёл.

– Войти может только один человек, – Цзинь вскочила, забыв, что пять минут назад готова была лечь пластом. – Это – мой брат, у него свой ключ.

И точно – в дверях появился Сяосун, по-европейски одетый, как говорится, с иголочки: костюм-тройка цвета «маренго», галстук в косую красно-серую полоску, чёрные блестящие штиблеты, на голове – шляпа «федора», тёмно-серая с тёмно-серой блестящей лентой, в карманчике пиджака – уголком – шёлковый красный платок. В руке красовался саквояж крокодиловой кожи.

Шикарный мужчина! Он заслонил весь дверной проём.

– Дядя! – воскликнул Сяопин, а Госян просто восторженно взвизгнула, оставила отца и кинулась на шею любимого дядюшки.

Сяосун поцеловал племянницу в розовую щёчку, поставил саквояж на ближайший стул и театрально поднял руку, призывая внимание.

– Господа-товарищи, я не один, – Сяосун шагнул в сторону, открывая того, кто стоял у него за спиной. Им оказался высокий рыжекудрый парень в поношенной одежде, с полотняной сумкой через плечо; золотистый пушок на верхней губе и подбородке выдавал возраст – не больше двадцати лет. – Прошу любить и жаловать: Фёдор Иванович Саяпин!

Ваня, вылитый Ваня! – сверкнуло в голове Цзинь, и она порадовалась, что сидит: иначе бы упала. А ещё поняла, почему брат привёл к ней в дом этого молодого человека. Он как бы намекнул: хватит хранить скелеты в шкафу. Так она и не хранила: про Сяопина знали все, а про Чаншуня никому не положено.