Текст книги "Амур. Лицом к лицу. Братья навек"

15

Ли Дачжан понял, что за ним следят, когда компания из трёх забулдыг в четвёртый раз отразилась в зеркальной витрине магазина на Бульварном проспекте. До этого они отражались на Соборной площади в витрине чуринского магазина, на Большом проспекте и на Садовой. Он совсем недавно научился выявлять слежку, использовать полученные знания довелось всего дважды, и с непривычки он оба раза поначалу терялся, жутко нервничал, конечно, допускал ошибки, но всё-таки уходил от шпиков, а товарищам говорил самокритично: «Дураку везёт!»

На этот раз не везло. Триада словно прилипла: куда бы он ни поворачивал, следовала за ним. В Пекине он бы нашёл ходы-выходы, чтобы запутать агентов охранки, в Харбине же возможностей было меньше: он плохо знал этот город, к тому же тут постоянно что-то строилось, за год появлялись новые кварталы, а он, Ли Дачжао, уже давно не приезжал сюда и легко мог запутаться. Вообще-то, он сам виноват, что попал в поле зрения местной охранки. В Харбин его отправил Генеральный секретарь партии Чэнь Дусю после расправы, устроенной чанкайшистами в Шанхае и других городах Восточного Китая. Как сказал Чэнь, от греха подальше. В Маньчжурии было относительно тихо, коммунистов явно не репрессировали, в Харбине существовала конспиративная квартира, в которой можно жить достаточное время, и Ли Дачжао надеялся там переждать вспышку, как считало руководство компартии, размолвки с Гоминьданом. Тем более что в Коминтерне продолжали линию на развитие межпартийных отношений и надеялись переломить ситуацию в пользу коммунистов.

Москва жестоко ошиблась. Гонения на коммунистов перешли на территории, не подконтрольные Гоминьдану, и Ли Дачжао почувствовал это на себе, едва лишь пришёл на конспиративную квартиру. Хозяин успел сказать, что явка раскрыта и находится под наблюдением охранки. Ли поднялся на чердак дома, снял седой парик и накладную бороду, сменил плащ и шляпу на запасные, бывшие при нём в саквояже, сам саквояж спрятал в щели за печной трубой, вынув из него деловой портфель, свои следы на пыли замёл найденной тут же тряпкой и вышел на лестницу другого подъезда. Все манипуляции заняли не больше пяти минут, и Ли был уверен, что выбрался из опасной ситуации. Теперь следовало подумать, где найти пристанище. Однако, пока думал, прогулочным шагом идя по улице, заметил слежку. Запутать агентов не удавалось, поэтому он решил зайти в первый большой дом и под каким-нибудь предлогом, если понадобится, проникнуть на некоторое время в любую квартиру. Правда живут в таких домах, как правило, не китайцы, а русские и прочие иностранцы, предприниматели и торговцы. Но их стоит попробовать заболтать, лишь бы затянуть время. А если повезёт, и в доме найдётся чёрная лестница, может, удастся оторваться от слежки и не тревожа жильцов.

Поэтому, заметив «чуринский» четырёхэтажный дом, Ли нырнул в подъезд и осмотрелся. Нет, не повезло: выхода на чёрную лестницу не было. Отсутствовал и консьерж. Вздохнув, Ли Дачжан принялся одолевать лестницу. Пройдя один марш, услышал, как хлопнула входная дверь, и понял, что агенты пошли за ним. Поспешил и на втором этаже изо всех сил нажал кнопку звонка. Дверь открыл высокий господин с сединой в волосах и с острой бородкой, в домашнем шёлковом халате.

– Что вам угодно? – спросил по-русски.

Низенький полноватый длинноусый китаец в добротном плаще и шляпе с кожаным портфелем растерянно моргнул, видимо, не понял. Русский повторил по-китайски с ужасающим акцентом:

– Ни сяньцзяо шиме?

Внизу опять хлопнула дверь.

Китаец мотнул отрицательно головой и пошёл выше, почти побежал. Толкачёв – это был он – посмотрел ему вслед, потом перевёл взгляд на лестницу вниз и увидел поднимающуюся Цзинь, а ниже – троицу сосредоточенных китайцев, которые явно старались не шуметь. Намётанный глаз опытного детектива – зря, что ли, он столько лет возглавлял детективное агентство?! – определил агентов охранки, а сердце тревожно стукнуло: прелестной соседке явно угрожает опасность – значит, надо помочь!

Цзинь подняла на него глаза – Толкачёв приложил палец к губам и поманил её в свою квартиру. Она уже ступила на площадку, оглянулась и хотела объяснить странному русскому, что не нуждается в его защите, но он схватил её за руку, втащил в прихожую и захлопнул дверь.

Цзинь открыла было рот, чтобы возмутиться, но он снова приложил палец к губам – тихо! – и приник ухом к двери.

Шаги агентов прошелестели мимо.

Слава богу, не за ней, возможно, за тем китайцем, а может, вообще, случайное совпадение. Но, как известно, бережёного Бог бережёт. Поэтому Толкачёв придержал Цзинь, когда она попыталась пойти к себе:

– С охранкой маршала лучше не встречаться.

– Охранкой?!

– Да, они за кем-то охотятся. Тут звонил один китаец, вроде как ошибся… – Толкачёв замолчал, странно глядя на Цзинь. Ей стало неловко. А он будто спохватился: – Простите, мне показалось или вы по-русски говорите?

– Говорю, – кивнула Цзинь.

– Очень хорошо! Меня Михаилом зовут. А вас, простите, как?

– По-русски – Ксения. Я крещёная.

– Вот как! Замечательно! А то столько рядом живём, и не знакомы. Может, выпьете чаю?

– Спасибо, но мне надо домой. Дети…

– Думаю, следует подождать. Агенты охранки так просто по домам не шастают.

– Шастают?!

– Ну… шныряют!

– Шныряют?!

– О, Господи! Ну, ходят! Слоняются!

Ксения засмеялась. Звонко, как колокольчик. Хотя, честно, ей было не до смеха: мысли об охранке отзывались дрожью в душе.

– Как хорошо вы смеётесь! Давайте всё-таки выпьем чаю? Быстрее время пройдёт.

– Какое время?

Он не нашёлся, что сказать, машинально пожал плечами. Она, конечно, удивлена и сердится, но деликатно скрывает это. А шпики, скорее всего, преследовали того китайца, недаром он выглядел испуганным и поспешил, когда внизу хлопнула дверь.

– Меня дети ждут, – сказала Ксения.

– Я потрясён, – вдруг сказал Михаил. Она взглянула удивлённо. – Вы – такая миниатюрная, выглядите потрясающе и – двое детей!

– Трое, – улыбнулась Ксения. – Старший сын уже женат и ждёт ребёнка. Так что я скоро стану бабушкой.

– Невероятно! Тот молодой человек с огненной шевелюрой – ваш сын?! Я думал: брат. Господи, что ж мы всё стоим и стоим в прихожей?! Проходите в комнаты, Ксения. Мы всё-таки выпьем чаю.

Тем временем Ли Дачжан успел подняться на третий этаж и не стал звонить, а нажал медную ручку двери с табличкой «Инженеръ Ваграновъ Василий Ивановичъ». Спешил, да и читать по-русски не умел. Дверь приоткрылась, он боком скользнул в образовавшуюся щель и бесшумно притворил створку, постаравшись не щёлкнуть замком.

– Кто пришёл? – в прихожую вышел молодой человек, скорее даже юноша, почти мальчик. – Кто вы такой и как вошли?

Ли не успел и слова сказать, как резко, требовательно прозвенел звонок. Юноша открыл дверь. На площадке стояли трое в одинаковых плащах. Они одновременно показали значки с замысловатым рисунком и вошли в прихожую.

– Кто хозяин квартиры? – спросил один из них, выглядевший старше.

– Дэ Цзинь, служащая Управления КВЖД, – ответил юноша. – Но мама на работе.

«О, боги! Занесло же меня! – подумал Ли. – Мало того, что сам попался, так ещё и Цзинь подставил!»

Однако названное имя не произвело на агентов никакого впечатления. У Ли отлегло от сердца.

– Как тебя зовут? – спросил юношу тот же старший.

– Дэ Цюшэ. Я ученик седьмого класса гимназии имени генерала Хорвата.

– Кто здесь есть ещё?

– Моя старшая сестра Госян.

Старший, казалось, не обращал на Ли внимания, а тот не знал, что делать. У него было оружие, маленький браунинг, прикреплённый к локтю особым способом: при повороте руки застёжка отключалась, и пистолет соскальзывал прямо в руку; он мог бы пристрелить всех троих, но что тогда будет с семьёй Цзинь? Вряд ли можно спрятать три трупа, да и неизвестно, не ждут ли их на улице сотрудники.

А старший, между тем, задал, наверное, главный вопрос:

– Ты знаешь этого человека? – и ткнул пальцем в Ли.

Цюшэ отрицательно качнул головой:

– Впервые вижу.

В прихожую вышла Госян. Ей тоже показали значки и тоже спросили, знает ли она незваного гостя. Естественно, она не знала.

Старший прошёлся по квартире, убедился, что никого больше нет. Увидел телефон и кому-то позвонил:

– Это я. Взяли. Адрес: «чуринский» дом на Бульварном. Через пять минут. Выводим.

Вернулся в прихожую. Ли попытался объясниться:

– Вы меня с кем-то спутали. Вот мои документы.

Он начал было открывать портфель, но старший агент остановил:

– Не трудитесь, товарищ Ли Дачжан, мы знаем, кто вы. Выводите, машина сейчас подойдёт. – Агенты под руки вывели задержанного на площадку. – А вам, молодые люди, советую держать дверь на замке и не открывать кому попало.

Цзинь надоело сопротивляться настойчивым ухаживаниям Михаила. Тот начал признаваться в многолетней тайной любви, но она решительно оборвала:

– Извините, Михаил, меня ждут дети, и флирт я не люблю. Благодарю за чай. Провожать не надо.

Она вышла из квартиры в тот самый момент, когда два агента провели через площадку Ли Дачжана и начали спускаться на первый этаж; третий шёл сзади. Она не увидела лица арестованного, только спину, однако что-то показалось знакомое в осанке и походке, и тревога уколола сердце. Поэтому она не пошла наверх, а остановилась у перил – посмотреть, что будет дальше.

А дальше произошло то, чего никто не ожидал и о чём Цзинь будет горько вспоминать всю оставшуюся жизнь.

В холле вестибюля арестованный вдруг вывернулся из цепких пальцев агентов, и в его руке оказался небольшой пистолет. Клацнули два выстрела, агенты упали в стороны, арестованный повернулся к третьему, Цзинь увидела длинные усы на бледном лице и едва не упала в обморок.

Ли Дачжан!!!

Выстрелить в третьего Ли не успел: тот одним коротким ударом обездвижил его руку с оружием, а вторым, в голову, уложил на каменные плиты пола.

Взвизгнули тормоза – возле подъезда остановилась легковая машина. Из неё выскочили два человека в одинаковых плащах, вбежали в вестибюль и скрутили поднимавшегося с пола Ли.

Цзинь в полной прострации пошла домой. Пока преодолела три марша лестницы на ватных ногах, мучили вопросы: как и почему Ли Дачжан оказался в этом доме? Он что, шёл к ней домой, ведя за собой «хвост» и тем самым подставляя её как товарища по партии? Она немного успокоилась, узнав от детей, как был арестован незваный гость, и поняв, что не раскрыта, что всё случившееся – дикое сплетение случайностей. Но несколько дней спустя на глаза попала небольшая газетная заметка о том, что доблестными силами охраны правопорядка был арестован прибывший нелегально для антиправительственной агитации важный коммунистический функционер Ли Дачжан. При аресте он застрелил двух сотрудников Mìmì jǐngchá[44]44
  Mìmì jǐngchá – Тайная полиция (кит.).


[Закрыть], за что был приговорён судом к высшей мере наказания. Приговор приведён в исполнение.

Много позже Цзинь узнала, что Ли Дачжан был повешен.

16

Секретарь художественной студии «Лотос» Анастасьев зашёл на занятие к художнику Холодилову. Ученики старательно переносили на бумагу изображения гипсовых образцов человеческого тела, стоявших на подставках – для каждого свой. Мастер обходил класс, кому-то подсказывал, кого-то поправлял, задержался возле Феди Саяпина, внимательно разглядывая его работу.

Анастасьев кашлянул, привлекая внимание преподавателя, и поманил его на выход. В коридоре подошли к открытому окну, за которым яркими красками играла тёплая осень.

– Вижу: новичок заинтересовал. – Анастасьев предложил Холодилову сигару, но тот отказался. Секретарь разжёг свою и с удовольствием затянулся.

– Интересный паренёк, – согласился Александр Кузьмич. – Линия смелая, взгляд нестандартный. Из него может получиться оригинальный график. Мне, собственно, и подсказать ему нечего.

– Ты видел его работы, с которыми он пришёл поступать?

Холодилов отрицательно качнул головой.

– Странно: я ему советовал показать. Наверно, постеснялся. Так вот, там был портрет девушки-китаянки, написанный цветными чернилами, – это, скажу тебе, нечто фантастическое! Магия! Он каждый день у меня перед глазами!

– Ну и показал бы.

– Он не оставил. Это – впечатление, импрессионизм. Я понял: хочет ей подарить. Там восторг и влюблённость в каждой линии, каждом штрихе.

– Русский влюблён в китаянку?

– А что такого? Кстати, с ним был брат-полукровка. Представь огненно-кудрявого китайца. – Анастасьев пустил цепочку дымных колец и прострелил её тонкой струёй. – Отец у них один, русский казак из Амурского войска. Есаул.

– Любопытно, – усмехнулся Холодилов. – Хотя сейчас это неудивительно: смешение рас и языков. А ты чего пришёл-то? Соскучился?

– Да, понимаешь, этот парень, Саяпин, отца ищет. А я узнал через Бюро регистрации эмигрантов несколько адресов Саяпиных, их, оказывается, много.

– Так, если отец – казачий офицер Амурского войска, проще, наверное, через военных? У них, у каждого войска – своё управление.

Анастасьев несколько мгновений удивлённо смотрел на товарища, потом расхохотался:

– Ты – гений, Алёша! Я же никогда не служил, мне и в голову не пришло. Так и подскажи Фёдору, куда стопы свои направить.

В Управлении станицы Амурского войска к Феде отнеслись радушно. Когда он упомянул, что был ранен в Зазейском восстании и вывезен на китайский берег в бессознательном состоянии, его напоили чаем с баранками и отправили по нужному адресу на такси.

Дом, в котором Иван Саяпин получил квартирку от КВЖД, находился на Офицерской улице, неподалёку от моста-путепровода через железную дорогу. Федя вышел из машины, которая тут же уехала, осмотрелся. Дом как дом – краснокирпичный трёхэтажный, с небольшими окнами, без балконов. Один вход, над ним – козырёк от дождя. Улица как улица – пыльная, мощёная булыжником, между камнями лезет трава; в одну сторону – подъём на путепровод, в другую – закатная перспектива, где, кстати, солнце уже клонилось к вечеру. Мост рядом – это хорошо: за ним налево и до вокзала рукой подать, можно успеть на вечерний пригородный. Если придётся уезжать.

Федя вздохнул и вошёл в дом. Третий этаж, как у Сяопина, вот только лестница узкая и совсем не мраморная. И вообще, всё неуютно, казённо, не то, что в Благовещенске, в родном доме, где вкусно пахнет деревом и коршунами мамы Лены, где не успеешь открыть дверь и на тебя прыгает Машутка: «Братик, братик пришёл!» В доме матери Сяопина коршунами тоже не пахнет, но там живёт Госян, которой он, Фёдор, похоже, не безразличен. Как она замерла, когда он неожиданно заявился без Сяопина, а когда получила свой портрет, буквально остолбенела! Глаза распахнулись, брови взлетели, щёки вспыхнули – она вмиг стала в сто раз красивее, чем он её нарисовал. Ему захотелось тут же схватить карандаш и рисовать, рисовать, а больше того – поцеловать! Еле удержался. А может, зря удержался, когда услышал её шёпот:

– Zhè shì gěi wǒ de?[45]45
  Zhè shì gěi wǒ de? – Это мне? (кит.)


[Закрыть]

Он каким-то чудом догадался и кивнул: да, тебе. За три года жизни в Китае, особенно когда добирался до Харбина, начал кое-что понимать, но говорить пока не получалось.

– Nǐ shì yī gè zhēnzhèng de yìshùjiā![46]46
  Nǐ shì yī gè zhēnzhèng de yìshùjiā! – Ты – настоящий художник! (кит.)


[Закрыть]– восхищённо воскликнула она.

Федя покраснел от удовольствия: понял, что похвалила. А Госян спохватилась:

– Прости! – выговорила по-русски. – Я немного говорю, но почти всё понимаю. Сяопин учит и мама.

– Ничего, я тоже одолею, – сказал он и с хитринкой добавил: – Особливо, ежели ты станешь учить. А я тебя рисовать буду.

Госян смутилась и ничего не сказала. Позвала в столовую, начала было накрывать на стол, но Федя удержал её:

– Во сян… хуахуа…[47]47
  Wǒ xiǎng huà huà – хочу рисовать (кит.).


[Закрыть]

Он усадил девушку у солнечного окна, задрапировал тюлевой шторой, и за десять минут карандашный портрет был готов.

Госян снова пришла в такой восторг, что расцеловала парня в обе щеки. Эти поцелуи вспыхивали на его лице при каждом воспоминании.

Вот как теперь.

Квартира Саяпиных была на самом верху. На узкую площадку выходили четыре крашеные коричневой краской двери без номеров и звонков. В Управлении станицы дали номер 11. Федя прикинул: три этажа, по четыре квартиры, значит, слева направо должна быть предпоследняя дверь – и осторожно постучал. Сердце его внезапно сильно забилось, так что стало тесно в груди. Он уже пять лет не видел бати, мамани и Кузи, и Оленьки. Они уехали, когда он был мальчонкой, а сейчас перед дверью стоял двадцатилетний мужчина, на лице которого завивалась золотистая бородка.

Он постучал сильнее. За дверью послышались шаги, звякнула цепочка, и глазам Фёдора предстало прелестное златокудрое существо в простеньком цветастом сарафанчике. Существу было лет девять, не больше.

– Оленька! – сказал Федя, опускаясь перед ней на корточки. – Здравствуй, сестричка!

– Здравствуйте, – сказала Оля. Она явно не узнала брата. И не удивительно: в дни расставания ей было всего четыре годика. – Вы – кто?

– Я – Федя. Твой братик.

Оля вдруг развернулась и побежала в глубь квартиры, крича:

– Мама, папа, братик Федя пришёл!

Федя вошёл в маленькую прихожую и закрыл дверь за собой, а из глубины квартиры, толкаясь в тесном коридоре, выскочили Иван и Настя. Без ахов и охов они обхватили сына, сжали так тесно, что у него прервалось дыхание, а по щекам потекли слёзы – его собственные и матушкины, а может, и отцовы.

17

Никиту провожали на учёбу в Москву, в Высшую школу пограничных войск. По этому случаю из Свободного приехал командир роты Красной армии Иван Черных, а отец, Павел Черных, заместитель начальника отдела контрразведки губернского отделения ОГПУ, организовал семейный выезд на природу: на высоком берегу Зеи, неподалёку от станции Белогорье, была рыбацкая заимка, которой пользовались сотрудники. Павел взял в отделении и легковую машину, чтобы доставить удовольствие девочкам – пятнадцатилетней Лизе и двенадцатилетней Маше. Правда удовольствие оказалось сомнительным, потому что им пришлось сидеть у братьев на коленях целых полчаса – тридцать пять километров по не очень-то гладкой дороге. Зато на заимке было где разгуляться: для рыбаков извилистая тропинка вела вниз, на берег широкой Зеи, для любителей дикоросов – заросли жимолости, вяжуще-терпкие ягоды которой поспевают уже в июне, тряпицу подстелил, ветку тряхнул, и вот она, красава, сизо-голубой россыпью. А грибов на варево-жарево, а калбы – только не ленись наклоняться.

Мужчины взяли рыбацкие снасти, коих на заимке было довольно много, и ушли на Зею, вернее, на ближайшую протоку Кривую. Елена с девочками быстренько прибрались на веранде, застелили клеёнкой большой стол, поставили табуретки.

– Чё готовить будем? – спросила Елена.

– Рыбу! – дружно заявили девочки.

– Ежели поймают, будет рыба, а покуда печь растопим, картохи начистим на жарёху. Выставим всё, чё привезли, и пойдём грибков поищем. Они с картошкой за милую душу пойдут.

А на берегу разговоры мужские.

– Батя, глянь: травянки стоят! Цельных пять штук! – Никита с обрывчика заглянул в омуток и принялся готовить снасть.

– Тайменчика бы взять! – мечтательно протянул Ваня.

– Тайменя тут не взять, а до переката отцель версту топать, – обрезал пустые мечтания Павел. – Ленкá аль сига вытянем – и то дóбро!

– А я бы за тайменем пошёл, – вставил своё слово шофёр Митяй Токарев, который привёз семейство на заимку.

– Ну так бери снасть и топай. Токо про обед не забудь.

– А мне чё – обед?!

Токарев взял самое длинное удилище, леску с тройным крючком якорного типа и блесной из консервной жести, закинул на плечо вещмешок для рыбы и отправился вниз по течению – искать подходящий перекат или отмель галечную. Там течение убыстряется, мелкая рыбность резвится – в самый раз для тайменя.

– Как думашь, батя, возьмёт Митяй тайменя? – спросил Никита, привязывая леску к концу удилища.

– Как знать, можа, и возьмёт, – неопределённо откликнулся Павел. Он уже закинул свой крючок и теперь водил конец удочки из стороны в сторону, чтобы сиг или ленок приняли блесну за мелкую рыбёшку и заглотили её.

– А мне, батя, мнится, что не будет у нас улова, – как-то странно сказал Ваня, глядя вслед ушедшему Митяю. – Сколько тут до переката?

– Верста точно, а то и боле. – Павел перевёл взгляд вниз по Зее от лески, резавшей воду, и охнул: – Мать моя Богородица, никак банда?!

В той стороне, куда ушёл Токарев, через Зею переправлялась большая группа верховых. И за версту было хорошо видно, что за плечами у них винтовки, на боку шашки, на поясных ремнях кинжалы. Фуражки были с жёлтыми околышами, штаны с такими же лампасами. Казаки Амурского войска! Человек пятьдесят, не меньше.

– Митяя надо вернуть! – вскрикнул Никита.

– Глаза есть – сам вернётся, – возразил Павел. – Щас делаем так. Ваня, беги на станцию, к телеграфисту. Передашь в Благовещенск, что в Белогорье – банда, пущай на дрезинах шлют подмогу. По пути заберёшь в машине маузер и гранаты – они в багажнике. – Ваня уже скрылся за кустами. Павел повернулся к Никите. – Давай, сынок, бёгом. Мне нога мешат, а ты рви вперёд! Выгрузи с багажника всё оружие, забирай мать с девками и – в город, со всех колёс!

– Я тебя не брошу!

– Бросишь! Я приказываю!

– Я ж плохо вожу машину, нас мало учили.

– Как учили, так и поведёшь. Хватит болтать, жми!

Никита побежал вверх по тропке, хватаясь за ветви кустов. Павел двинулся следом, где-то припадая на короткую ногу, однако довольно ходко преодолевая склон. На середине пути услышал сзади тяжёлое дыхание – его догонял Токарев.

– Вы уже знаете?!

– Знаем. Давай, Митяй, шибче, шибче! Ежели Никита не уехал, ты повезёшь Елену с девками в город, Никита останется.

– Наскочим на банду, они дорогу пересекают. Может, лучше затаиться?

– А ежели зачнут шерстить заимки? Ладно, беги, задержи Никиту, я, покуда бегу, покумекаю.

Митяй успел. Правда не из-за того, что быстро бежал, а из-за Елены, которая категорически не хотела уезжать сама, но хотела отправить с Никитой девочек. Те, в свою очередь, тоже были против отъезда, и все вместе спорили громким шёпотом, чтобы не привлечь ненужного внимания.

Конец спорам положило появление сначала Митяя, затем Павла.

– Где Ваня? – первым делом спросил Павел жену.

– Я не видела, – растерянно ответила Елена.

– Убежал на станцию, – сказала Лиза. – Маманя была в доме.

– Ладно. Что у нас из оружия? – вопрос уже Никите.

– Винтовка с четырьмя обоймами, маузер с тремя запасными, кольт без запаса и четыре ручные гранаты, – отрапортовал сын.

– Эх, ручной бы пулемётик, – вздохнула Лиза.

Елена от изумления открыла было рот, но не нашла, что сказать и лишь гневно сверкнула глазами на мужа, который развёл руками, кивнул в сторону Никиты: это, мол, всё он.

– Чё делать, товарищ командир? – спросил Токарев.

– Как ты думаешь, банда уже пересекла дорогу?

– Вряд ли. Вот, ежели стрельба зачнётся…

– Ежели стрельба зачнётся, – зло сказал Павел, – это будет значить, что комроты Иван Черных начал бой, и нам следует спешить ему на помощь.

– А чё банде в Белогорье понадобилось? – спросила Лиза.

– Через час должон поезд на Бочкарёвку иттить. Захватят его и до самой Бочкарёвки с шиком доедут. И устроют там нашим козью морду!

– Так чё делать, батя? – подал голос Никита. Он стоял над выгруженным оружием и крутил в руках гранату.

– Значит, так. Митяй не в счёт, поедет в город. Оружья тут на троих стрелков…

– На четверых, – поправила Лиза. – Кому-то надо и гранаты кидать.

– Цыц! – вполголоса рявкнул Павел. – Разошлась! То ей пулемётик, то гранаты кидать!

– А Гаврош для баррикады патроны собирал, – не сдалась дочь.

– Какой Гаврош, какие баррикады?! – Павел мог лопнуть от злости на любимую дочь. – Мать, уйми красногвардейку!

– Про Гавроша я тебе потом расскажу, – спокойно сказала Елена. – А Лиза права: кому-то надо и гранату кинуть. Она комсомолка, их учат гранаты кидать. – Посмотрела на красное лицо мужа и, улыбнувшись, добавила: – И стрелять из пулемёта – тоже. Успокойся и командуй.

Однако в том-то и дело, Павел не знал, что командовать. В боях он участвовал, но командиром не был: операции не планировал, в атаку людей не водил. С тоской подумал: эх, Ваню бы сюда, он бы живо управился. Додумать, как бы Ваня управился, Павел не успел: со стороны станции послышались выстрелы. Один, другой…

Началось! Винтовочные. Пистолетных не слыхать, а ведь Ваня прихватил маузер и пару гранат. Может, просто бережёт патроны?

– Значит, так! – повторил Павел. – Расклад такой. Митяй, садись за руль и увози Машу, головой за неё отвечаешь. Мы идём на станцию. Я впереди с винтовкой, за мной Елена с маузером, за ней Никита с кольтом, Лиза идёт последней.

– С гранатами, – утвердила дочь отцовский расклад.

Никита фыркнул.

– Вы чё, – вконец разозлился отец, – в бирюльки играть собрались?! Лизка, ещё вякнешь – отправлю в город.

– Командир, – сказал Митяй. – Не гоже это – малолеток в бой кидать. Пущай Лиза с Машей идут на берег, будто бы на рыбалку пришли, а я – с вами.

– Чёр-рт! Как мне это в голову не пришло?! Лиза, отдай гранаты Митяю и марш на берег! И не спорить! Я – командир, вы – солдаты!

– Ну, Митяй, я тебе припомню, – зло сказала Лиза.

– Лиз, ты чё? – растерялся парень. – Я ж хочу, как лучшей.

– А ничё! Бери свои гранаты! Не подавись!

Снова послышались выстрелы. Нечастые и вперемешку – винтовочные и пистолетные. Павел со своими «солдатами» бежали по тропке сквозь кустарники, стараясь не шуметь. Никита, бежавший последним, вдруг услышал сзади треск сучка и оглянулся – за ним спешила Лиза!

– Ты – куда?! – крикнул он шёпотом.

Лиза вместо ответа подняла правую руку, в которой была зажата граната. У Никиты округлились глаза, но он ничего не сказал, а побежал дальше. Остановились все на границе станции, где закончились кустарники. Впереди были рельсы дороги, за ними ещё два пути для разъезда, а дальше – постройки: одноэтажный домик вокзальчика с палисадником, где росли сирень и черёмуха, ещё пара служебных строений, затем улица посёлка с десятком однотипных домов.

Бандиты обложили вокзальный домик со всех сторон. Судя по ответным выстрелам, в нём находились не более трёх человек. Один, понятно, Ваня, а двое других, видимо, начальник разъезда и телеграфист – лишь они имели право на личное оружие. Надолго ли его хватит, этого личного оружия? Семи-восьмизарядные револьверы, а то и шестизарядные наганы, против пяти десятков казачьих карабинов – это мелочь, о которой и говорить неловко.

После небольшой перестрелки наступило затишье. Сидящим в кустарнике видно было, как казаки перебегают с места на место – наверное, главари перестраивают осаду. Павел лихорадочно думал, как помочь осаждённым и не потерять своих. А ещё – успел ли Ваня передать в Благовещенск телеграмму о банде, потому что Павел увидел, что телеграфные провода оборванно свисают со столба возле вокзальчика. Казаки не дураки: первым делом ликвидировали связь. Причём в сторону Бочкарёвки – тоже. Так что подмоги может и не быть. Тогда одна надежда на поезд, который вот-вот должен подойти из Благовещенска. Под его прикрытием можно выйти в тыл бандитам и сколько-то успеть их положить, а там, глядишь, и побегут. Но ежели их цель – захват поезда, чтоб отправиться на Бочкарёвку, то попервоначалу они зачнут брать багажные вагоны – их обычно два, в хвосте поезда, – чтобы перевезти лошадей. Заодно и багаж пограбят. Ясное дело, будут спешить, чтобы поезд не слишком запоздал с прибытием в Бочкарёвку и не нарушил график движения. Преждевременные подозрения им ни к чему.

А что же с охраной моста? Там ведь постовых с двух сторон шесть человек, и все с оружием! Ну, телефонная связь с ними, конечно, оборвана, но выстрелы-то должны были слышать. И село под боком у станции, у сельсовета свой телефон. Чёрт, он же тоже оборван!

Издалека донёсся свисток паровоза. Вот-вот из-за поворота появится поезд.

Павел подозвал своих «солдат». Рассердился было, увидев Лизу, но махнул рукой: не до разборок!

– Значит, так. Поезд остановится – нырнём под вагоны и целим по казакам. Головы не выставлять! Лиза, остаёшься тут и не высовывайся, поняла? Гранату отдай Митяю. Нам герои не нужны, лишь бы уцелеть и Ваню спасти. Все уяснили? Всё!

Тем временем из-за поворота уже показался дымящий паровоз и первые вагоны. Казаки засуетились, забегали, из вокзальчика сразу же загремели выстрелы, а когда бандитов собралось несколько, из окошка над крыльцом дома вылетела граната и разорвалась у них под ногами. Грохот, дым, крики боли… Сколько человек положила граната, Павел засечь не успел, потому что картину заслонила огромная туша паровоза. Поезд втянулся на станцию и остановился. Павел, а за ним Елена, Никита и Митяй упали под ближайший вагон и осмотрели позицию. Казаки развернулись к поезду, кое-кто успел броситься к вагонам, и тут вдруг застучали пулемёты. Свинцовые вихри вмиг разметали нападавших. Одни легли, подкошенные, другие падали, ища укрытие, третьи бросились назад, за здание вокзала, там стояли кони; кто-то успел вскочить в седло и пуститься галопом к селу, но их тоже встретили огнём – это подошли от моста постовые. А по дороге из города, пыля, мчались грузовики с солдатами…

С бандой было покончено. Больше половины казаков были убиты и ранены, остальные сдались. Павел обходил убитых и раненых, ища знакомые лица – он надеялся выспросить, не встречал ли кто Федю, – и внезапно остановился, почуяв на себе пронзительный взгляд. Повернулся и увидел в тени молодых дубков пегобородого казака. Подошёл и узнал:

– Трофимов! Прохор! Что ж тебе не сидится, сивый мерин?! Мало было гражданской войны?

– А она ишшо не кончилась, – прохрипел бывший хорунжий. – И не кончится, покуда жив хучь один свободный казак.

– Это себя ты считаешь свободным? Тебя послали умирать ни за хрен собачий, а ты балаболишь о свободе!

– Послали, значит… А ты знашь, кто послал? Сродственник твой, Иван Саяпин! Он на том берегу отряды сколачиват, супротив вашей бандитской власти.

– Врёшь, сукин сын! Ты на него давно зубы точишь, с того дня, как он не дал тебе меня ликвидировать.

– Точу, – согласился Прохор. – И на него точу, и на Ильку вашего Паршина, перевёртыша поганого, точил, покуда не хряпнул его.

У Павла аж лицо перекосило. Он схватил Прохора за грудки, встряхнул так, что у того выплеснулась кровь изо рта:

– Ты?! Ты, сучий сын, Ильку убил?!

Прохор сплюнул кровью на рубаху Павла:

– И до тебя черёд дойдёт, не сумлевайся, поднимут тя на вилы, как и всю вашу власть сатанинскую.

Черных внезапно успокоился, отпустил Трофимова, даже оттолкнул. В самое время, потому что казак извернулся и выхватил засапожный нож, не замеченный победителями. Павел успел перехватить жилистую руку, вывернул её так, что хрустнули кости, и нож выпал на пыльную землю.

Прохор зарычал, брызгая кровавой слюной, дёрнул ногой, пытаясь пнуть Черныха. Тот отступил на шаг, поднял нож, проверил остроту лезвия. Усмехнулся:

– А ведь ты, Трофимов, не от пули сдохнешь – злобой своей ядовитой захлебнёшься.