Текст книги "Амур. Лицом к лицу. Выше неба не будешь"

6

Наклонив упрямо лысую лобастую голову, что означало глубокое обдумывание важной мысли, Владимир Ильич Ульянов мерил вдоль и поперёк маленькую столовую своей неуютной двухкомнатной квартирки в Кавалерском корпусе Московского Кремля. Он уже выпил скверного чая с ржаными сухариками – обычный завтрак председателя Совета народных комиссаров республики после спешного переезда верховной власти большевиков из Петрограда в Москву. До начала заседания Совнаркома оставалось пятнадцать минут и следовало освежить в памяти вступительное слово: оно должно было задать тон в обсуждении архиважного вопроса – необходимости жесточайшего красного террора.

Владимир Ильич был взбешён: накануне ему положили на стол докладную записку некоего Алексея Боброва о том, что в Нижнем Новгороде проститутки спаивают солдат, бывших офицеров и мобилизованных в Красную Армию, и можно предположить, что готовится белогвардейский мятеж. Ещё не остыла память о левоэсеровском мятеже в Москве, о белогвардейских кровавых выступлениях в Ярославле и Астрахани, не дают спать донесения о начале интервенции Антанты на Севере и Дальнем Востоке, о развязанном белыми терроре в Поволжье, Приморье, на Кавказе и вот снова – угроза из Нижнего Новгорода!

– Стр-релять! – почти зарычал предсовнаркома. Правда из-за природной картавости полноценного рычания не получилось, что обозлило его ещё больше. – Беспощадно расстреливать и расстреливать!

Надежда Константиновна, до того невозмутимо продолжавшая пить чай, размачивая сухари в кипятке, поинтересовалась:

– Кого это, Володя, ты собрался расстреливать на этот раз?

Владимир Ильич резко остановился, словно налетел на препятствие:

– Кого?!! Наденька, ты своим благодушием меня удивляешь. Кого! Проституток, попов, буржуев, дворян, офицеров… Всю эту белогвардейскую сволочь!

– Мы с тобой – тоже из дворян. И офицеры есть – из народа, из крестьян. А проститутки тут вообще ни при чём. Так что разбираться надо.

– Некогда нам разбираться, Наденька! Если мы с каждым будем разбираться, нас раздавят, уничтожат! Чтобы революция выстояла, мы должны быть беспощадны! Безжалостны! На каждый их удар отвечать десятью нашими! А если понадобится, то и двадцатью, и тридцатью!

– Вряд ли русский сможет безжалостно убивать русского. У русских милосердие в крови.

– Надо выпустить эту грязную кровь! Чем больше, тем лучше для революции! – Владимир Ильич взглянул на часы-ходики, висевшие на стене. – Всё! Время! Мне пора! – Он потянул носом воздух. – Кофе пахнет. Троцкого на кухне не было? Он из Казани должен был приехать.

Квартира Троцкого была рядом, кухня у них была общая.

– Не видела, – покачала головой Надежда Константиновна.

Владимир Ильич распахнул дверь и едва не упёрся в спину человека с ружьём. Человек посторонился, пропуская председателя Совнаркома, при этом слегка повернул голову, и Ульянов искренне удивился:

– Китаец?!

– Китаиса, китаиса, – закивал человек. – Моя охланяла товалиса Ленин.

– Новая охрана, комендант Мальков организовал, – подтвердил, подходя, народный комиссар по военным и морским делам Троцкий. – Здравствуйте, Владимир Ильич.

– Здравствуйте, Лев Давидович, – увлекаемый наркомвоенмором, Ульянов зашагал по коридору. Оглянулся на часового. – Но почему именно китаец?

– А вас не удивляет, что у нас в специальных отрядах латыши, мадьяры, финны и даже австрийцы с немцами?

– Они более надёжны, чем наши…

– Вот именно! А китайцы более надёжны, чем все прочие. Во время войны им открыли пути для работы, и сейчас их в России сотни тысяч. Они бездомны, оторваны от Родины и готовы служить хоть за кормёжку. Они услужливы, исполнительны до запятой, не сомневаются в приказах начальства. Якир в Тирасполе уже создал расстрельный отряд китайцев – результатами доволен: все приговоры немедленно приводятся в исполнение, без проволочек и снисхождения. И дерутся до последнего. Якир писал, дословно помню: «Китаец стоек, ничего не боится. Брат родной погибнет в бою, а он и глазом не моргнет. Китаец будет драться до последнего». Вот я и считаю: на основании опыта Якира нужно немедленно создавать части особого назначения с максимальным привлечением китайцев.

– Да-да-да, революции такие бойцы, как воздух, нужны. Архисвоевременное предложение! Сейчас на Совнаркоме и обсудим. Кстати, вы не знаете товарища Алексея Боброва?

Троцкий подумал:

– Нет, не знаю. Кто это?

– Я тоже не знаю, но, судя по его мандату, очень нужный товарищ. Надо бы его найти и запрячь в работу.

– С этим – к Дзержинскому, – ядовито усмехнулся в усы Троцкий. – Чекисты и найдут, и запрягут… Да, Владимир Ильич, я тут решил узнать о китайцах побольше и кое-что почитал. Оказывается, у них есть школы специальных единоборств, где выпускники показывают уникальные результаты. А ещё китайцы – мастера дознания. Ни один европеец не додумается до пыток, которые они применяют. Думаю, если среди китайцев, кто у нас служит, таковые найдутся, их надо будет обязательно привлечь в наши военные училища.

– Пожалуй, вы правы, Лев Давидович. Да-да, в училища и в органы ЧК. Сегодня же разошлём указания по выявлению таких специалистов. Особо Дальревкому, Краснощёкову – там-то их наверняка больше, чем здесь у нас.

– А вы, Владимир Ильич, продолжаете переписываться с их вождём Сунь Ятсеном?

– Изредка. Он никак не хочет принимать социализм в нашем понимании. Восторгается мной, вами, нашей борьбой, но остаётся на позиции мелкого буржуа. Партию основал, Гоминьдан, на трёх принципах – национализм, народовластие, народное благосостояние. У него в партии могут состоять и помещики, если они за единство Китая. Не понимают, что без диктатуры пролетариата никакого единства не будет!

Они подошли к залу заседаний правительства. Ленин приоткрыл дверь, заглянул внутрь, сказал кому-то: «Сейчас будем» – и снова повернулся к Троцкому:

– Ещё не все собрались. Дисциплина архибезобразная! Как можно строить новое государство с такой дисциплиной руководителей?! Да, на чём мы остановились?

– В Китае очень мало пролетариата, – сказал Троцкий. – О какой диктатуре можно говорить?

– Когда большевики взяли власть, в нашей партии было меньше двадцати тысяч на сто миллионов населения. Диктатура заключается не в количестве правящего класса, а в политической воле руководства. В царской России тоже правило не большинство… А-а, вот и наши нарушители, – переключился Владимир Ильич, увидев подходящих народного комиссара Дзержинского и редактора газеты «Правда» Бухарина. – Первым делом и поговорим о дисциплине.

7

Конец августа 1918 года выдался в Приамурье особенно жарким. От Хабаровска вдоль железной дороги двигались японцы, в Забайкалье наводил свои свирепые порядки атаман Семёнов, на правом берегу Амура и вокруг полосы отчуждения КВЖД накапливали силы бэйянские милитаристы во главе с Чжан Цзолинем, к ним примыкали бежавшие с левого берега белогвардейцы; тут и там начинали поднимать голову недовольные разорительными и бесцеремонными действиями большевиков богатые казаки и крестьяне.

Все жаждали одного – свержения новой власти. И хотя она, эта власть, упорно сопротивлялась, ведя кровавые бои за каждый город, каждую станцию, каждую деревню, силы были неравны: районы, подконтрольные советской власти, сокращались, как выразился председатель ЦК Амурской железной дороги Шимановский, подобно шагреневой коже из романа французского писателя Бальзака. Услышав это сравнение, председатель Далькрайкома Александр Краснощёков сказал своему другу, большевистскому контрразведчику Мееру Трилиссеру:

– У Шимановского получается, что советам скоро придёт конец.

– Почему? – удивился тот.

– В романе Бальзака владелец кожи умирает, когда она сокращается насовсем.

– Вот как?! – Трилиссер подумал. – Получается контрреволюция. За такие сравнения расстреливают.

– Ну уж так сразу! Нас есть кому расстреливать.

Советские работники, бежавшие от интервентов и белогвардейцев, скапливались в Амурской области. Дальневосточный крайком советов решил обосноваться в городе Свободном. Спецпоезд из трех пассажирских и одного товарного вагонов, перевозивший сотрудников и их семьи, задержался на станции Бочкарёво: Александру Краснощёкову понадобилось съездить в Благовещенск, чтобы согласовать план дальнейших действий с председателем Амурского исполкома Фёдором Мухиным.

На станции из начальства остался только Павел Черных. Краснощёков обратился к нему с требованием выделить транспорт для поездки.

– Паровозов у меня нет, – спокойно отрезал комиссар безопасности пути. – Можно отцепить ваш и – пожалуйста! – езжайте.

Краснощёков побагровел – не от самого возражения, скорее от удивления, что его выдвиженец смеет возражать, – однако быстро одумался: вариантов-то не было. Но тут вмешался присутствовавший при разговоре Ван Сяосун:

– Товарищ Черных, у нас в депо стоит мотодрезина. Правда бензина нет.

– И бензина нет, и места на ней мало, – хмуро сказал Черных, явно недовольный инициативой Сяосуна.

– Мотодрезина? – насторожился Краснощёков. – Это что такое?

– Это тележка такая с бензиновым мотором. Обходчики путей на ней ездят. Ездили, – поправился Павел, – пока бензин не кончился. Там всего-то три места, а вам же охрана нужна. Дорога нонче стала опасна: белобандиты шастают. Товарищ Ван со своим отрядом китайских добровольцев еле справляется.

– Китайские добровольцы – это очень хорошо! – оживился Краснощёков. – Я получил указание от товарищей Ленина и Троцкого о привлечении китайских добровольцев в части особого назначения – для борьбы с контрреволюцией. Мы, конечно, уже привлекали, и китайские товарищи отлично сражались на Уссурийском фронте. И ваш отряд я помню по подавлению гамовского мятежа, да вы и сами там отличились. Так что я предлагаю, товарищ Ван, реорганизовать ваш отряд в часть особого назначения при Далькрайкоме. Правда я вас пока что плохо знаю, а точней – не знаю совсем…

– «Не печалься, что люди не знают тебя, но печалься, что ты не знаешь людей», – Сяосун улыбкой смягчил излишнюю назидательность суждения и добавил: – Так говорил Учитель, которого вы называете Конфуций.

– Да-да, – покивал Краснощёков, – слышали о таком. Однако вернёмся к дрезине. Бензин мы найдём. В Хабаровске думали забрать с собой автомобили, бензин погрузили, а машины не успели: слишком быстро объявились японцы. Давайте решать с охраной.

– Предлагаю, – быстро среагировал Сяосун. – К мотодрезине прицепить тележку, они тоже имеются – использовали для ремонтных грузов. На тележку поместится человека четыре. Поставить пулемёт – вот и охрана!

– А вы, товарищ Ван, рассуждаете прямо, как военный человек, – заметил Краснощёков. – В армии служили?

Сяосун решил идти в открытую: вдруг вздумают проверять и обнаружат умолчание.

– Служил. Но уволился.

– Уволиться может только офицер. В каком были звании?

– Майор.

– Ого! А происхождение? Помещик, чиновник?

– Сын сапожника.

– В Цинской империи сын сапожника не мог дослужиться до майора. – Краснощёков испытующе взглянул на молодого китайца. – Просто по определению.

Но Сяосун не смутился:

– Я служил после Синьхайской революции. Тогда можно было быстро продвинуться.

– Хорошо. А какова причина увольнения?

– Понял, что армия Китайской республики служит богатеям и продажным политикам. Мне ближе российская революция. Поэтому я вернулся в Россию. Я родился в Благовещенске.

– А-а, всё понятно. И твой русский язык – тоже. Извини, товарищ Ван, за этот допрос.

– Я понимаю. Чтобы доверять, надо знать.

– Вот именно. Ты меня убедил. Однако мы отвлеклись. Какова скорость мотодрезины? – спросил Краснощёков Черныха и пояснил: – На случай, вдруг бандиты окажутся конные.

– Наверняка конные, – подтвердил Павел. – А что касательно скорости дрезины – всё едино быстрей лошади. Без прицепа вёрст сорок в час, с прицепом… – он задумался, проворачивая в уме сложную задачу.

– Чуть поменьше, – пришёл на выручку Сяосун, – но всё равно достаточно.

– Отлично! А охрану обеспечите вы, товарищ Ван. Это будет первое задание вашей части особого назначения.

Через час по благовещенской ветке резво покатил крохотный поезд: мотодрезиной управлял личный шофёр председателя Далькрайкома Михаил Воеводин, рядом с ним восседал Краснощёков; на площадке прицепа поставили пять табуреток, четыре заняли китайские бойцы с винтовками, на пятой – в центре площадки – установили колесо в качестве турели, а на колесе – ружьё-пулемёт «льюис» (нашлось в совнаркомовском эшелоне, даже с запасными магазинами). За него на патронном ящике уселся сам Сяосун.

До станции Среднебелой всё шло, как по маслу. Дорога почти прямиком бежала по желтеющей пшеничными полями равнине, кое-где украшенной ярко-зелёными островками мелколесья и кустарников. За Среднебелой островки стали объединяться в рощи и подступать к полотну, и это не могло не вселять тревогу.

Сяосун приказал своим подчинённым быть настороже, а сам проверил все детали пулемёта, в первую очередь турель. Вроде бы всё в порядке, но он своим чутьём, необычайно обострившимся во время пребывания в рядах хунхузов, явно ощущал нараставшую угрозу. Когда за селом Берёзовка – это где-то на шестидесятом километре – дорога нырнула в настоящий лес, его словно ударили по голове: здесь! сейчас!

– Ложись! – скомандовал Сяосун. – Оружие к бою!

Китайцам дважды приказывать необходимости не было: они тут же распластались на площадке, выставив стволы винтовок в разные стороны.

Шофёр и Краснощёков за треском мотора команду плохо расслышали, начали оглядываться на прицеп, в этот момент из-за стволов деревьев вразнобой ударили выстрелы, и они тоже мгновенно очутились на полу дрезины, под слабой защитой сидений и ограждения. У Краснощёкова был маузер, но он, казалось, забыл о его существовании и, сидя на коленях, опустился ничком, прикрывая руками голову. Шофёр нажимал руками педали управления, стараясь повысить скорость мотодрезины, но она и так была на пределе.

Охранники, стерегущие левую сторону, спокойно и деловито стреляли из винтовок. Правосторонние следили за зарослями, держа их под прицелом. Сяосун, присев за пулемётной табуреткой, дал веером очередь по уровню человеческого роста, услышал вскрик – значит, хотя бы в одного попал – и прекратил огонь. Но не из-за попадания – в прогале меж деревьями он вдруг увидел голову кого-то из нападавших и неприятно удивился, потому что знал рыжий чуб и чёрную повязку на правом глазу.

Иван! Саяпин, дьявол его побери! Связался с беляками!

Засада осталась далеко позади. Шофёр и Краснощёков снова заняли свои места. Китайские бойцы сели на табуретки, обменивались впечатлениями о кратковременном бое. Колёса негромко постукивали на стыках рельсов, под их перестук Сяопин думал о своём старом друге-побратиме.

Видимо, допекло тебя, друг мой, вынужденное бегство на чужой берег. Да оно и понятно: без денег, без работы – а какую работу можно найти городовому казаку, который только и умеет воевать? Семью-то кормить надо! Ну, ладно, Кузе уже шестнадцать лет, может, возьмёт какой-нибудь лавочник на побегушки, а Настю с малышом – наверняка ведь уже родила! – куда определишь? Вот, выходит, и связался опять с Гамовым, с белыми! Илья докладывал, что там организовали Союз амурских казаков, уж, конечно, не для джигитовок и застолий. И засада эта, скорее всего, – начало новых военных действий в Амурской области. Гражданская война, о которой говорил полковник Кавасима.

Неизвестно, сколько бы ещё размышлял Сяосун о сложностях российской революции и перипетиях человеческой судьбы, но их маленький поезд пересёк Зею, а на станции Белогорье Краснощёкову вздумалось остановиться и заглянуть на телеграф, нет ли новостей. Оказалось, Далькрайком уже полмесяца не получал телеграмм – ни указаний из центра, ни ответов на свои донесения. Где-то на участке от Бочкарёва до Хабаровска была оборвана связь.

Сяосун пошёл с ним. Он ждал, что председатель что-нибудь скажет о происшествии, как-то оценит их действия, но тот был замкнут и, похоже, раздражён. Он стыдится своего поведения, догадался Сяосун, имеет маузер, но от страха забыл о нём и теперь не знает, как себя вести. Конечно, можно сказать, что в его страхе ничего особенного нет, только дурак не боится получить пулю, но вдруг это утешение озлобит его ещё сильнее? Навлекать на себя немилость начальства не входило в планы Сяосуна. Пожалуй, лучше делать вид, что ничего не произошло, а то, что произошло – в порядке вещей.

– Какие были телеграммы за последние две недели? – спросил Краснощёков телеграфиста, тщедушного человека лет тридцати.

– Я не имею права… – начал было телеграфист, но Сяосун бесцеремонно оборвал его:

– Перед тобой глава советской власти всего Дальнего Востока, так что выкладывай, что спрашивают.

– Всего три телеграммы. Одна из Читы, про ограбление Читинского банка и Горного управления. Грабила банда некого Пережогина. Взяли две с лишним тонны золота, четыре тонны серебра и несколько миллионов бумажных денег.

– Банду повязали? – спросил Краснощёков.

– Скрылась.

– Какие другие телеграммы?

– Со станции Урульга. Там прошла конференция советских работников, военных, профсоюзов. Двадцать седьмого августа атаман Семёнов взял Читу, а конференция была двадцать восьмого. Призвали Советы переходить к партизанской войне. А ещё прислали список каких-то лиц, которых следует арестовать.

– Покажите список.

– Пожалуйста, – телеграфист протянул моток телеграфной ленты.

Краснощёков нашёл начало и стал читать, разматывая ленту. Сяосун краем глаза видел текст: десяток незнакомых фамилий, но последней стояла – Пережогин, а она уже упоминалась.

Телеграфист словно почувствовал его заинтересованность.

– Говорят, Пережогин несколько дней назад прибыл в Благовещенск, – сказал он. – Гуляют, расплачиваются золотом, причём рубят его шашками на куски. А в лавках и магазинах много чего реквизируют. И не вздумай сопротивляться – могут пристрелить.

– Это кто ж такие страсти рассказывает? – с явной иронией спросил Краснощёков.

Телеграфист иронию уловил, ответил с обидой:

– Дядька мой вчера приехал. Самого едва не убили. Только тем и спасся, что с ними за анархию выпил.

– И не один раз, – добавил с усмешкой Сяосун.

– Жить захочешь – бочку выпьешь.

– Оставим досужие разговоры, – оборвал Краснощёков. – А что, в Благовещенске у советской власти не хватает сил справиться с бандитами? Позовите вашего дядьку, я хочу услышать от него, какая в городе ситуация.

Дядька, плохо проспавшийся после перепоя, через пень-колоду повторил слова племянника, а насчёт сил советской власти заявил, что она пытается урезонить Пережогина и даже единожды арестовала его, но тут же выпустила. Причём в его похмельном заявлении прозвучал почти нескрываемый восторг:

– Да и попробуйте заарестуйте такого бугая! Ростом в сажень, на поясе гранаты, за поясом револьверы, в руках – дубинка, которой он направо и налево плюхи отвешивает… И охрана кругом, в рваных тельняшках, все в пулемётных лентах с маузерами на боку… Ну, Мухин, конечно, милицию поднял, красногвардейцев, а банда на вокзале окопалась, отстреливается…

Больше из дядьки выжать ничего не удалось. Телеграфист сказал: ежели б ему поднесли стаканчик на опохмелку, он бы всё выложил, как на духу, но у Краснощёкова чудодейственного элексира не было, пришлось довольствоваться полученной информацией.

– Что делать? Какие будут предложения? – спросил председатель у Сяосуна, но заодно и у телеграфиста.

У племянника предложений конечно же не нашлось, а начальник охраны сказал:

– Надо переставить местами мотодрезину и платформу охраны и на полной скорости идти к вокзалу. Банда с тыла нападения не ждёт, используем эффект неожиданности.

– Верно мыслишь, майор. А с этими что делать? – кивнул Краснощёков на дядьку и племянника. – Вдруг позарятся на золото и телеграфируют банде, что мы идём на помощь Мухину?

– Запереть в каком-нибудь амбаре, а местному населению запретить их освобождать по крайней мере сутки.

– Лучше было бы расстрелять, – раздумчиво сказал Краснощёков. – Для надёжности. Мёртвым золото без надобности.

– Не надо нас расстреливать! – чуть не взвизгнул телеграфист. – У дядьки сараюшка пустая, заприте нас на замок, только не расстреливайте! Дядька, скажи, что у тебя дети малые, а я жениться хочу! Пожалейте, Христа ради!

Телеграфист упал на колени, стукнулся лбом об пол. Дядька осоловело глянул на него и бухнулся рядом. При этом из кармана его штанов выпал блестящий жёлтый кусочек. Краснощёков поднял его, осмотрел, хотел попробовать на зуб, но взглянул на грязные штаны дядьки и передумал.

– Похоже, и верно – золото. Нам бы ох как пригодилось! Вот хотя бы вам и вашим бойцам, – глянул на Сяосуна, – платить за службу. – Он ещё раз осмотрел бесформенный кусочек, сунул в свой карман и махнул рукой: – Ладно, чёрт с ними, пусть живут! Товарищ Ван, запри их понадёжней и собери местных, чтобы помогли переставить тележки.

Сяосуну понравилось, что председатель Далькрайкома не усомнился в его предложении, не занервничал, не стал праздновать труса – спокойно и деловито взял ситуацию в свои руки. Потому и команды его без колебаний стал принимать к исполнению.