Текст книги "Котел Чингисхана"

Глава 6
Тайна атамана

…К ночи стало совсем тихо. За стенами острога все отдыхали после работ. Михей, Хват и Ефимий примостились у въездных ворот. С тех самых пор, как закончился очередной поход за ясаком и стали они по совместительству строителями острога, сдружились и старались держаться вместе. Всяк со своим характером, но, как говорится, притерлись, попривыкли друг к другу.

Острог рос быстро. Кажется, все на виду, на глазах происходит, а удивляться не переставали – на голом месте поднялись амбары и оружейная, коновязи, башни. Да такие ладные, красивые, добротные, на загляденье строения! Во всем чувствовались хозяйская рука и глаз. Каждый дымок из трубы или огонек лучины напоминал о чем-то родном и близком. Странным поначалу было услышать после бродячей жизни по тайге, как утренние зорьки отбивает петушиный крик. Откуда живность взялась домашняя?! А вот взялась! Потянулись к острогу люди, и день за днем обустраивалась иная жизнь – с детскими криками, скрипами колес, гомоном базарного пятачка. И уже не только служилые сновали внутри острога и за стенами его. Крестьяне, церковные, мирские вносили в жизнь давным давно растерянный и позабытый в странствиях, но такой желанный уклад, напоминающий о доме, семье, детишках…

Сразу за острожными воротами начиналась дорога, которая тянулась к Ангаре, затем раздваивалась и уходила одной «змейкой» в сторону Байкала, а другой в далекий Братский острожек, к Балаганску, Илимску.

…Без особого наказа далеко от острога не отлучались. На вид спокойная и размеренная жизнь сменялась тревожными слухами и новостями: то мунгалы показались за Иркутом, то пожар лесной грозит кочевьям…

Купцов и служилых, коих по делам заносило в острог, встречали по-особенному – провожали в приказную избу, ловили каждое слово, каждый жест и были готовы вмиг услужить. За этим атаман следил строго. Уж очень хотел, чтобы слава об остроге добрая шла.

Гости уходили к старшому, но острожники не расходились, кучковались у крыльца атаманской красной избы, выжидали, когда те вновь появятся на крыльце и, может быть, расскажут что-то еще, о виданном чуде, о других острогах и острожниках, удачливых передовщиках… Искали явный и тайный смысл в разговорах и прикидывали, как лучше распорядиться этими знаниями.

…Костер догорал, постреливая искорками сосновых полешек. И хотя пламя уже не освещало ночное небо, не плясало тенью по воде и берегу яркими красными язычками-всполохами, но жару от тлеющих углей хватало.

Кирька примостился у челна, время от времени тер глаза, позевывая.

Ефимий молчал, уж больно хороша была эта тихая, звездная ночь. И даже Михей, обычно суетливый, задиристый и шумный, отчего-то притих…

Из-за острожной стены доносились отдельные голоса, покрикивали служилые на карауле, брехали приблудившиеся собаки… Из-за стен острога тянуло мирной жизнью.

– Лепота, браточки. Ну ниче не скажешь, – почти пропел Михей и снова замолчал.

– Однако ко сну пора, завтра ранехонько службу править, – Хват встал, отряхнул одежду, потянулся. Расправил плечи.

– Неча тебе утра дожидаться, иди бревна катай, не ленись, Хватушка, – захихикал Михей. – Видал я, как ты перед Марфой выделывался. Чуть завидит девку, так прям с лесиной в пляс идет. Эка силушка у тебя, Хватушка. Мне бы чуток…

– Тебе? – Хват строго поглядел на Михея. – Нишкни, а то в реку кину, – буркнул силач. – Завтра будешь мне помогать. Упрошу десятника, чтоб со мной в пару поставил.

Михей махнул рукой:

– Шуток ты, человече, не разумеешь. Я ведь не от зависти веселюсь, а от радости.

– Радость, Михей, дело тонкое и, по мне, тихая. А ты шумишь-шумишь. Пора, однако, твой язык укоротить. Ты вроде с нами по лесам давно бродишь, вона и в строительстве при деле. Да и болтать умеешь, кого хошь до смерти заговоришь. Жалко коли без языка-то останешься.

Михей перекрестился под дружные смешки приятелей.

– Злые вы, мужики, ох злые, уйду я от вас!

– И далече-то собрался, – прыснул Хват. – Между двух лесин заплутаешь.

– А ничего, найдутся люди добрые, которые Михея послушают. Где надо – ласково поправят.

– Тя пока поправишь, заикой станешь.

– Вот я и говорю – злые вы. Уйду… Кто-то быстро приближался к костровищу.

– Мужики, Ефимий, Хват, Михей вы что-ли?

– О, сам Кирька пожаловал, вы чего, Кирьян Тимофеевич, ко сну не торопитесь? – начал было Михей.

– С вами не то что ко сну, к обеду не поспеешь. Нет бы, как все, на полати забраться, а то шукаю вас по всему острогу. А вы вона где, комарье кормите. Ну, поди, в полсилы работали, раз с ног на лавку не упали. Завтра подскажу, чтобы нагрузили вас поболе.

– Ворчливый ты стал, Кирька, хотя и молодой, – лениво протянут Ефимий. – Вроде как работу справляем без погонялов, – Ефимий встал, отряхнул рубаху, намереваясь идти в острог.

– Станешь тут ворчливым, – буркнул Михей, – вона и этот, – Михей кивнул на Кирьку, – начальником заговорил. От верно заметил Ефимий – ворчливыми все заделались. Нет, братцы, помните ведь и по тайге шастали, и в болотине увязали, и с голоду чуть не померли, а чтоб такого бубнилова, как нонче, не слыхал. Это все от жизни размеренной и понятной, – Михей явно входил в роль.

– Не то слово, – поддержал Хват.

– Эй, мужики, чего распетушились. Так это, хорошо, что не спите, велел Яков Иванович к нему явиться. За этим и пришел. Айда быстрее…

– Так ночь кругом, на кой мы атаману ночью, – загундел по привычке Михей.

– А ты, Михейка, не ходи. Ну чего себя неволить. Подумаешь, атаман позвал. А мы пойдем, раз зовут ночью, стало быть, времечко самое подходящее, – поставил точку в обсуждении Ефимий.

– Так я с вами, как без меня, звали ведь всех, – Михей бодренько вскочил и пристроился к товарищам.

…Похабов за столом, покрытым красной тканью. Власть! Еще острог до конца не отстроен, еще не все оконца затянуты пузырем, амбары казенные пустые, само имя новой крепости еще не обрело звонкого голоса, а власть уже везде себя проявляет: в обличий караулов и служб, десятского, который только и зрит, не расслабился ли ватажник, таская на себе здоровенные лесины; ладно ли подогнали первый венец из листвяка, который твердый, как железяка, и плохо поддается обработке. Власть в заведенных порядках, криках-покриках тех, кому дозволено повышать голос, собирать ясак. Все при власти, а власть при них.

Похабов часто размышлял про власть. Взять его ватагу. Не пришло ведь никому из них даже помысла ставить острог Яндашский – Иркутский. Да и жили бы себе на Дьячем в зимовье. А чего – могли! Таскались ведь не один год по тайгам. Ну ясак брали, братались с мирными, воевали с непокорными. Но кто-то там, кто в белокаменной, решил ставить крепостцу. И поглядь – это ж другая жизнь пошла. Все в движении, все шумит, гомон весь день, ночью еле утихомиришь людишек. И все помыслы теперь об остроге – когда первый венец для избы кинут, как крыльцо поднять, опять же к зиме время – надо бы о провианте позаботиться… А разговоры тоже о житье-бытье: что дальше будет? В какой поход пойдут или зимовать за стенами станут. Уж не всех тянет тепереча дальний поход. Да и то верно– каждому делу свое время, каждой жизни свой поворот.

Возводили все по бревнышку, на самом что ни есть голом месте: тын да башня. Амбар да другая башня. По удару колокольца дружно брались за работу и в полдень так же дружно шли к балагану, где кашеварила Марфа. Атаман сперва со всеми близкий, понятный, иногда веселый, но чаще молчаливый. Но по мере того, как росли избы, казенные хоромы и поднимались башни, атаман отдалялся от ватаги. И вот уже кумач ярким цветом накрыл стол. Власть! Боязно!

Похабов знал, что «боязно», причем даже тогда, когда ничто не предвещало его воеводского гнева. Знал, что без него некому будет собрать стоящих мужиков и отправиться в поход, найти общий язык с братскими или, еще хуже, с немирными инородцами, собрать ясак и без потерь вернуться. Понимал, что таких, как он, передовщиков, опытных и закаленных, государевых людей по всей Сибири раз-два и обчелся. Но ведь тоже робел от одного важного вида заезжего боярина. А ведь протопали с ним сколько, видали столько, повоевали так, что, бывало, еле ноги уносили из иных переделок. И вроде одним миром мазаны, ан нет! Призовет, бывало, к докладу или просто посоветоваться – робеешь отчего-то, стесняешься, все больше молчишь, «жуешь» слова. Ладно, перед царем или послом ответ держать. Их мысли от многих знаний, другими помыслами связывались. Но перед служилым, которого только что на себе из боя вынес!

А может, так и правильно, так и нужно?! Говорунов да баюнов пруд пруди! Дай им волю, однако!

Власть нужна, чтобы большие дела совершать, полагал Похабов. Не забор сколотить, не реку перейти, не стружок сработать. Острог новый, город поднять! Ого-го, какая власть потребна!

…Острожники вошли тихо, встали у двери, теснятся. Хоть и темновато в избе, но разглядели и стол под кумачом, и серьезное лицо Якова Ивановича.

Он молча махнул рукой, дескать, подходите ближе, чего там к косяку прилипли.

Уселись рядком на лавке, Кирька незаметно погладил ее – сам строгал, стол тоже его рук дело. Оказался Кирька прирожденным мастером.

Похабов молчал, и все молчали. Так тихо было, что, кажется, через бревенчатые стены слышно, как Ангара плещет у берега.

– Молчальники, ишь! Раньше что-то я не замечал за вами такой диковины. У последних языки засыпали. Помнится, в походах шумливы бывали. Чего враз замолкли?!

– Так, Яков Иванович, в лесу ты как бы свой, как бы ближе, у костра все по кругу. А тут, – Михей втянул голову так, что могло показаться, будто она у него без шеи на плечах, – тут все строго. Власть, Яков Иванович!

– А-а-а-а… – протянул Похабов, как-то по-свойски и без строгости. – Ладно, тогда сейчас будем по-таежному, коли кумач вас с ног сбил. Ибо дело необычное, тайное. Гребите ко мне ближе. Будем советоваться, да и потише, опосля языков не развязывать. Нам лишних ушей не надо.

Острожники сдвинулись ближе, теснясь и прижимаясь друг к другу.

– Дело важное, секретное, ей-богу, чтоб рот на замке, – в который раз напомнил Похабов. Михей от его пронзительного взгляда аж перекрестился.

– За меня, Яков Иванович, будь спокоен, сгину с твоей тайной.

Прохабов усмехнулся.

– Ну гляди, Михейка, – и для острастки погрозил ему кулачищем.

– Были у меня братские. Видали, поди?

Острожники дружно кивнули.

– Слыхали, Яков Иванович, и видали, конечно. Как без этого. Долгонько, однако, они у тебя чаевничали, – Михей аж подпрыгнул на лавке. – Сотворили что супостаты? Каяться пришли?!

Похабов зло зыркнул на Михея, и тот опять притих, съежился, перекрестился еще раз. Может и взашей, коли что…

– Ох, болтлив ты, человече. Ну вот болтлив и все тут. Никак не можешь совладать со своим же языком. Как тебе дело государевой важности доверить? Наверное, оставлю тут. Будешь с десятским бревна осматривать.

Михей понурился. Замолчал. Знал уже, что в такие минуты лучше молчать.

– Так-то он сметливый, атаман, а что языком чешет без умолку, так то Хват исправить может, – вступился было Ефимий, но продолжать не стал. Тоже замолчал, почувствовав, что атаману не до шуток.

– Исправить это можно, – Похабов не мигая смотрел на Михея. – Подрезать язычок и дело с концом, а?

Ефимий перекрестился. Перекрестились Хват и Кирька.

И тут Похабов расхохотался громко, как-то уж чересчур весело и легко, без притворства.

– Да пошутил я, острожнички. Кто ж такому болтуну знатному язык коротить станет. На кой он нам без трепу-то. Нам как раз надо, чтоб такой рассказчик имелся, без умолку языком чесал.

Товарищи с недоумением поглядели друг на друга.

– Не гадайте. Слушайте. Братские люди узнали, что, дескать, мунгалы отправляют на остров Ольхон своих лазутчиков.

– Ой-е, – не удержался Михей. – Че они забыли наострову-то, на кой хрен он им сдался посередь нашего моря?

Похабов приосанился.

– Однако, Ефимий, тащи мою саблю, будем Михея коротить.

– Да я так, браточки, подумал вслух.

– Продолжу, – Похабов поглядел на Михея. – Так вот. Пробираются они с секретным делом – искать котел великого монгола Чингисхана. Кто таков, ведаете?

Ефимий кивнул головой.

– Я не знаю, – признался Хват.

– Великий завоеватель половины земли, – не удержался Михей, – я ж вам рассказывал историю чингисову.

Похабов согласно кивнул головой.

– Давай, Михей, коротенько скажи про монгольского воина. Михей приосанился. Наконец его попросили сделать что-то важное.

– Чингисхан монгольский полмира победил. И Китай взял, Азию, а потомки его, прости господи, Москву воевали, – выпалил на одном дыхании Михей и замолчал.

– А говорят: Михей – болтун, это от знаний язык у него без костей. Все точно, было дело. Воевали, – Похабов сделал паузу. – Но то когда было! Теперь где они, а где Москва! Однако нам на границах нонче заварушка не требуется, но!.. – атаман молча обвел взглядом острожников. – Но дело возникает такое: донос есть, дескать, мунгальцы прознали, что их великий Чингисхан спрятал на Ольхоне свой котел. И это не просто железный чугунок, а вещь священная для каждого мунгальца-воина. Они верят, что с его помощью могут вернуть былую славу. Кумекаете, к чему клонят?!

– Ой-ей, это что же получается, с мунгалами воевать?

– Воевать, Кирька, вряд ли. Не та Москва сейчас, чтоб на нее рыпались, слава богу, силы накопилось. Смекайте, мунгальцы нынче под небесной империей ходят. Большая страна, народу видимо-невидимо. На границах у нас с ними мир, а ну как мунгальцы набедокурят, не ровен час, полыхнет войной?! Может, послы меж собой не договорились? Как знать, кто надоумил мунгальцев про котел, а ну как и впрямь котел силой Чингизовой владеет… – Похабов с такой силой стукнул кулаком по столу, что звонкое эхо пронеслось от стены к стене…

Все дружно перекрестились – действительно, а вдруг?

– Так далеко мунгальцы не забирались. И без них спокойствия мало. Не все братские люди под руку царя перешли. Тунгусы, те и вовсе не желают ясак платить. На Лене, слышно, неспокойно! А тут еще мунгалы под бок норовят!

– Яков Иваныч, так мы вмиг их скрутим!

– Тебе, Хват, волю дай, ты всех скрутишь. Но за этими мунгальцами другие пожалуют. Как мы их планы выведаем? Нет, ваше задание по-другому сложится. Будете высматривать незаметно, слушать, чего они лопочут. Может, они разведчики, а за ними войско идет…

Оттого и посылаю не одного из вас. А всех. Я прикинул, вы друг друга дополняете. Кирька мастеровой, исполнительный, Михей шустрый, здешних языков нахватал и болтлив. В случае чего черта заговорит, отбрешется. Хват силен, а Ефимий не суетлив и к тому же расчетлив. Он за старшего будет.

И чтоб нишкни мне! Любое слово Ефимия – мое отныне. Ясно?

– Ясно-то ясно, что ничего не ясно, – заворчал Михей. – А куды пойдем, каким путем – на гребях или по тропам? Надо бы мунгальцев опередить, не ровен час, на воде узреют, на Байкале все как на ладони.

– Правильно мыслишь. Михей. Потому и созвал вас по тревоге. Выдвигаться надо скоренько, день на сборы. Двигаться будете к истоку Ангары. Бывал я там, да и вы бывали, когда строительство острога затевали. Мыслилось, не поставить ли крепость в истоке?

Туда вскорости по Ангаре подойдет Посольство московского государя. Они за Байкал отправятся – в Пекин к китайскому богдыхану на переговоры. Вот вы с ними и смешаетесь. Про вас посол знать будет, не удивится. Вместе с ними к Посольскому монастырю по воде подойдете. Напрямки на Ольхон ходить по воде, может, и не стоит, а ну как лазутчики своих людей уже подговорили и те заподозрят вас. С посольством пойдете, сколько получится. А когда они на Кяхту повернут, тут уж вы сами решите, на Кабанский острог идти, а может быть, до Баргузинского пробираться. Ночей темных на Байкале хватает. Лодчонку, если что, у местных прикупите, а на Ольхоне в скрытой бухточке отстоитесь, пока не разузнаете подробно, что и как.

Ни карт, ни лоций байкальских нет. Придется вам везде на ощупь ходить. Мунгальцы, по словам братских, не раньше двух недель объявятся, так что время есть. Никто о том вашем походе не знает и не ведает. Десятскому я сказал, дескать, в балаганскую степь с дозором посылаю. Он провизии соберет.

– Ой-е-ей, куда идем, – с нескрываемой радостью протянул Кирька. – Глядишь, сами котел Чингизов найдем. Продадим мунгальцам задорого, а, Яков Иванович?!

– Цыц, болтун. Я те продам!

Похабов встал.

– Ладно, служилые. Немало мы с вами ходили по лесам. День да через день удивлялись, как тут все иначе, по-иному что-ли. А тепереча, вона, в остроге в красной избе разговариваем! Идите отдыхать, но и во сне думайте, что и как устроить. В дороге я вам уже не помощник и не приказчик…

После того, как острожники ушли, Похабов какое-то время сидел у догорающей лучины. Зарядил новую. Завтра опять многотрудный день, и послезавтра, и после, после, после… Надо бы отдыхать, но вначале отписался енисейскому воеводе о делах текущих, о здешней жизни, о том, что мунгальцы не на шутку стали активничать, и о том, конечно, что скоро острог будет готов. И только тогда задул огонек и пристроился тут же на лавке подле стола, покрытого кумачом. И тут же уснул.

Глава 7
Дорога на Байкал

Огненно-рыжая лошадка трусила вдоль берега Ангары. На телеге, которую она лениво тащила, вповалку на подстилке из сена трое. Сзади к телеге привязана вторая, точно такая же низкорослая, мохнатая лошадка. За возницу был Хват. Это братские по уговору с атаманом дали своих степных скакунов. Каждый в сибирской стороне знал, сколь выносливы и неприхотливы эти косматые, приземистые и разномастные животные. На вид, как жеребята, на поверку – незаменимые в здешнем климате помощники хоть в хозяйстве, хоть в бою.

…Телега скрипела, тряслась, вызывая опасения, что следующая кочка или выбоина на дороге разнесет все четыре колеса. Дорогу-то и дорогой не назовешь – узкая колея. Местами каменистая, неровная, повсюду вымоины да ухабы. Потому тащились медленно…

Дорога шла вдоль берега Ангары, то прижимаясь, то удаляясь от нее.

Как наказал атаман, так и поступили. Кому покажется подозрительной пара здешних иноходцев, старая телега с копной сена на повозке да четверо мужиков, одетых абы как? На случай расспросов было что ответить – путь наш к истоку, к рыбакам – рыбы прикупить для острожников…

А уж как сами «путешественники» радовались нежданной-негаданной случайности – вот так запросто валяться на свежем сене, заснув в дорожной качке, без страха зычного окрика десятского или, не приведи господь, самого атамана…

На случай, коли встретится в пути другой начальник, суровый и допытливый, да захочет вдруг дознание учинить с пристрастием, была у Ефимия тайная записка от Похабова с печатью и словами, чтоб препятствий не чинили в деле важном и посольском.

До истока Ангары, коли без приключений и поломок, дня два-три пути, как повезет: если дождь зарядит, то с телеги придется слезть. А то и вовсе толкать ее в грязи размокшей колеи. Но пока ненастья не предвиделось, и телега медленно ползла вдоль ангарского берега.

…Полуденное солнце совсем разморило путешественников.

– Мужики, голова томится, как с похмелья, – позевывая и переворачиваясь с бока на бок, протянул Кирька. – Охолонуть бы в теньке, в ангарскую водичку занырнуть. Не так сонливо будет.

– И я бы на травке полежал, слышь, Ефимий, однако, привал не помешает, растряслись больно, – Михей спрыгнул с телеги и засеменил за ней, разминаясь на ходу.

Ефимий не отвечал. Размышлял, правильно ли будет сделать остановку. Опять же, время есть, не подпирает. Жару переждать у воды и людям, и лошадкам хорошо. А через пару часов можно и дальше двинуться, чтобы встать лагерем у Ангары на ночевку.

– Будь по-вашему, мужики, уговорили. Переждем солнцепек в лесочке.

– Вот это атаман, думает о людишках своих, – весело запричитал Михей. – Хватушка костерок разожгет, Кирька рыбки спроворит, зна-а-а-тный рыбачок, из любой лужи пескарика выудит. А уж из реки великой, поди, знатный улов станется. Счас, Кирьюша, я тебе уду сварганю и крючок навострю. А вы, Ефимий Матвеевич, извольте местность оглядеть.

Так беззаботно они давно не хохотали.

– Ах, Михейка, всем дело нашел.

– Ей-ей, знатный передовщик…

– Токмо харей не вышел и сложением. Куцеват будет.

– Всех загрузил, вылитый Яков Иваныч. Ишоб не такой писклявый был, ну точно, атаман!

– Ладно вам, подельнички, над Михеем издеваться-то, – на удивление миролюбиво отшутился Михей. – Я ж для экономии времени. Штоб не впопыхах, а с умом привал провести.

Мужики улыбались и разводили руками.

– Пусть по-Михейкиному будет, – подтвердил Ефимий. – Толково нас всех пристроил к делу.

…На голос орущего Кирьки все кинулись сломя голову. Хват прибежал с высохшей лесиной, которую тащил к костру, решив, что, если на лагерь напали, надо чем-то отбиваться.

Добравшись до берега, острожники увидели странную картину. У самой кромки воды на коленях стоял Кирька. Он бил поклоны и истошно орал: «Спасибо, Господи, спасибо, река Ангара».

Рядом в ямке, наполненной водой, плескалась рыба, которую Кирька успел выудить.

Сам Кирька был мокрый, что называется, с ног до головы. Еще бы, после каждого выкрика «Спасибо, Господи, спасибо, река Ангара» он в буквальном смысле падал лицом в воду.

– Братцы, мы теряем его, – как-то совсем спокойно прошептал Михей. – Спятил наш Кирька?! Ей-ей, спятил!

Хват между тем бросил лесину. Поднял Кирьку за шиворот и начал трясти.

– Кирька! Ты чего, ты чего, Кирька, – приговаривал он, пытаясь таким образом привести парня в себя.

Кирька на мгновение прекратил свою истерику и как-то совсем одичало обвел взглядом товарищей, затем вмиг обмяк и протянул ладонь.

И Ефимий, и Хват, и Михей замерли, уставившись на кирькину протянутую ладонь, как будто волшебная сила заколдовала их и превратила в каменных истуканов.

На ладони у Кирьки лежала раскрытая раковина, а в одной из половинок блестела на солнце, играя светом и переливаясь, самая настоящая жемчужина!

Первым пришел в себя Михей. Осторожно взял раковину, поднес ее совсем близко к глазам. Долго вертел ее, то приближая, то отдаляя.

– Так и есть! Жемчуг, – выдохнул он и, вернув раковину Кирьке, без слов бросился в воду.

…Михей нырял без остановки. Приседал по пояс, крутился и вертелся в воде, словно циркач показывает свое умение.

Раз-другой Михей поскальзывался и падал в воду, поднимая облако брызг. Слава богу, место для рыбалки Кирька выбрал тихое, с естественной запрудой из поваленных деревьев, веток и прочего речного мусора. Чуть дальше Ангара даже у берега неслась стремительно. Не ровен час, утащила бы худосочного Михея на стремнину.

Это представление продолжалось до тех пор, пока Михей, посиневший от холода, дрожа и отряхиваясь, не вылез из воды и, недобро зыркнув на Кирьку, не поплелся к костру.

Михей так замерз в ангарской воде, что даже у огня согрелся не сразу и продолжал трястись, виновато поглядывая на спутников.

– Ну что, ныряльщик, тепла ли ангарская водица? На вот, выпей, не ровен час, околеешь от холода, эвон зубы стучат, словно молот по наковальне, на всю округу слыхать, – Ефимий протянул фляжку с настойкой, которую делал в остроге на здешних травках знахарь.

Михей молча выпил крепкого зелья.

– Полегчало? – поинтересовался Хват.

Михей кивнул. И тут его прорвало.

– Вы, браточки, простите меня. Не удержался. Силов не хватило – черт в воду загнал. Так ведь жемчуг! Настоящий. Таких зернышек штук десять – и на всю жизнь не тужить. И тебе Ефимий, и тебе Хватушка, и Кирьке – всем хватит домик поднять, живность завести, жениться можно.

Все дружно засмеялись, довольные уже тем, что Михей одыбал и его не придется отправлять в острог.

– Может, ему еще глотнуть, глядишь, угомонится, – предложил Кирька, совсем уже пришедший в себя после жемчужного потрясения. – Нет, я серьезно, мужики. Да и мне не помешало бы для сугрева! А, Ефимий?

– Облезнете.

– Эх, ма!

Кирька обиделся и замолчал, но молчал недолго.

– Стал рыбачить, а клев худой. Ну, думаю, может мелковато, зайду в воду. Забрел чуть-чуть, водица, ух, холоднющая. И значит, чувствую, ногу поранил о что-то острое. Камень, что ли?! Нащупал, вытащил, а это ракушка. Разбил, а там зернышко – жемчужина. Вот ведь как!

– Вот ведь как! Вот ведь как! – повторил Михей, который совсем уже пришел в себя. – Так да не так-перетак, а эдак. Везет, кому везет. Везучий ты, Кирька. Твоя жемчужина, поди, на избу потянет. Упомни это место. Может, на обратном пути пожемчужим маленько. Ты эту спрячь хорошо, не ровен час, посеешь.

– Не посею! Слышь, Ефимий, я так думаю, продадим ее или мена какая случится, все поровну разделим. Чтоб между нами все складно было, без обид. Раз Михей об избе заговорил, то на сапоги хорошие да одевку всяко хватит.

– А что, я поизносился в строителях, – Хват потрепал Кирьку по голове. – Хорошее начало, скажу я вам, браточки. И полсотни верст не прошли, а уже сапожки и кафтан имеем. Нет, нравится мне наш Кирька, иди, я тебя обниму.

– Не надо мне твоих ласк, от них кости неделю ломит. Иди медведя обними, Хватушка.

– А что! Могем и косолапого приласкать, – подмигнул Хват приятелю.

Между тем Ефимий заварил Иван-чай, раздал всем по лепешке.

…Улыбались, перебрасывались побасенками, вспоминая таежную жизнь, когда были они не строителями острога, а ясатчиками. А про рыбалку и жемчужину не говорили…