Текст книги "Волшебный меч Курыкан"

Глава 8
Дурман-трава

Первым очнулся Кирьян. Перед глазами всё плыло, как в тумане. Усилием воли он всё-таки приподнялся и, пошатываясь, попытался оглядеться. Илимка уткнулась в берег и тихо покачивалась на воде. Острожники спали в неурочное время, причём в несуразных позах, словно какая-то неведомая сила подстерегла и усыпила крепких мужиков.

Кирьян зачерпнул ладонями воды, умылся, потом ещё и ещё раз, прогоняя остатки дрёмы, которая не хотела сдаваться и тяжестью давила на глаза.

«Ещё поспать? – мелькнуло в голове у Кирьяна. – Да с чего это нас так сморило? Нечисто дело. Неспроста провалились в сон в разгар дня. Надобно мужиков растолкать».

Его покрикивания, просьбы «просыпаться» действий не возымели. Попробовал растолкать, но и это ничем не закончилось. Пустое!

В отчаянии, что приятели заснули намертво, он стал поливать их, опрокидывая им на головы котелки холодной речной воды. И, наконец, к радости и облегчению Кирьяна, они стали подавать признаки жизни. Первым зашевелился Хват. Приоткрыв глаза, он пытался сообразить, что произошло, недоумённо глядя на Кирьку, который плескал воду на него и других. Но сказать ничего не мог, даже вымолвить слово не получалось. Сил хватило только «лупать» глазами и «мычать» какие-то звуки. Прошло ещё какое-то время, пока Хват огромными усилиями перевалился из лодки на берег и упал ничком на траву.

Постепенно стали приходить в себя и все остальные. Михей тихонько стонал, пытаясь прикрыть руками лицо от Кирькиного «водолечения», силился сесть, сползти с лодки не берег. В итоге плюхнулся в воду, и Кирьяну пришлось вытаскивать его на бережок.

Хуже всех дела обстояли с Ефимием, он что-то бормотал, как в бреду, но двигаться по-прежнему не мог, и Кирьян отчаянно продолжал «отливать» старшого. И только когда Ефимий очнулся окончательно, он смог покинуть лодку, а оказавшись на суше, отползти от воды.

Пока все приходили в себя, Кирьян развёл костёр, повесил над огнём котелок с водой, заварил иван-чай, которого хватало с избытком. Потом стал отпаивать друзей горячим отваром, стаскивал с них мокрую одёжку и помогал приблизиться к костру.

Прошло ещё какое-то время, и все, слава богу, очнулись от дурмана.

– Это чё такое было? Это чё? – твердил Михей, стуча зубами от холода и прихлёбывая кипяточек.

– Ты кружку-то не сломай, эвон колотишься! Гром стоит по всему лесу.

И тут острожников прорвало.

Смеяться по-настоящему сил не было: кто хихикал, кто улыбался, но все вдруг почувствовали облегчение и такую неописуемую радость оттого, что беду они всё-таки одолели, пережили пока ещё необъяснимую напасть. И Михей тоже улыбался, протянул руку к Кирьяну и похлопал его по плечу.

Одежда у костра подсохла, и заботливый Кирьян помог товарищам одеться. Тёплая ткань хорошо подействовала – Ефимий и Хват сделали попытку встать – получилось; попытались идти, но смогли сделать всего несколько шагов и присели отдохнуть. И лишь к концу дня силы стали возвращаться.

Ухаживая за остальными, Кирьян умаялся так, что сам валился с ног, но виду не подавал, ходил от одного к другому, отпаивал кипяточком с заваренной травой, пытался покормить болтушкой – кипятком с мукой – с кусочками сухарей.

– Мужики, мы живы или это добрый ангел в образе заботливого Кирьяна? – дребезжащим голоском простонал Михей.

– Ну, теперь точно живы, – ответил Хват. – Коли Михей-ка ёрничать начал, точно живы будем.

– От, Кирька, какой добрый парень. Товарищам помог, из воды вытащил, обогрел, накормил. Век не забуду. Всё-таки живы!

– А может, и полуживы. Это кто ж на нас такую порчу навёл? Словно белены объелись, – произнёс Хват.

При слове «белена» Михей встрепенулся и хотел было встать, но не рассчитал силы и упал на коленки. Но и тогда не перестал двигаться, а стал медленно ползать в высокой траве, словно что-то потерял. И так он уполз довольно далеко от костра.

– Михей, ты чего потерял? В траве жемчуг не водится! – крикнул ему вслед Хват.

– Хлопцы, дружок наш совсем сполоумел. Надо его ловить, вязать и бережно в лодку кинуть. Пусть там отлёживается. Да вот беда, силов нема! – подал голос Ефимий.

– Дождись, когда одыбаешь, чего потерял? – позвал товарища Кирьян.

Но Михей дожидаться явно не хотел. Впрочем, он скоро вернулся, так же ползком, в заметном возбуждении, держа в руках пучок какой-то травы.

– Ой, смеяться не могу, а то бы с радостью, нет, ну точно с Михеем того-этого, – выдавил Хват. – Однако, Михей нас за лошадок или козочек принял. Вишь, травки принёс. Сам насобирал, молодец. Спасибо!

– Нишкни, – беззлобно, но твёрдо огрызнулся Михей. – Вот откуда наша сонливость! Глядите, дурман-трава, как есть, она, вражина. Белена! Видать, её тут полно по берегам. Туман втянул её в себя, а мы сколько в молоке шли? То-то и оно… Слава богу, водичка рядом, отпоил нас Киря, отлил! К утречку будем хороши. Я тут ещё кой-какой травки пособирал, чтобы белену совсем вынести.

Михей зачерпнул в котелок водички, бросил в неё какую-то травку и устроил поближе к огню.

– Слышь, мужики, а мы тута не окочуримся? Травка-то никуда не девалась! Вона сколько Михей её нарвал, кругом, говорит, растёт. Может, пока мы оклемались, поплывём дальше?

– Да нет, Хватушка, туман, видишь, рассеиваться стал. Теперь не надышимся.

– Есть охота, мужики, – не унимался Хват. – Видать, трава не только усыпляет, но ещё и голод вызывает.

Все не сговариваясь посмотрели на Хвата, да и стали не то что смеяться, хохотать до слёз. Только недавно он боялся заснуть и не проснуться, а узнав, что горестное дело не грозит, тут же вспомнил про желудок.

– Ты… ты, Хватушка, прав, прав, ёшка-морошка, исть охота сильно, – согласился Михей.

– Да, зажевать чего-нибудь хорошо бы! – мечтательно протянул Кирьян.

– Вот спасибо, уважили, поддержали, поедим хотя бы на словах. – Хват, потирая руки, встал. Он ещё немножко покачивался, но дурман постепенно уходил, и жажда действия возвращалась к силачу.

– За живностью гоняться поздно, да и силов пока нет, а что, Кирюша, попытаем счастье на рыболове? Ты будешь ловить, я на кукан нанизывать.

– Это дело, – подтвердил Ефимий. – А мы с Михеем осмотримся, что поблизости есть, куда нас прибило.

Пока они медленно и всё ещё неуверенно пробирались по здешним поросшим сосной, берёзой, осиной и ивой местам, казалось, и правда пристали к острову. Несколько раз выходили к реке, которая огибала сушу.

Но вот уткнулись в узкую косу, нанесённую течением и ветрами. И этот песчаный перешеек делал это место полуостровом.

Перешеек начинался высокими глыбами, которые словно кто-то специально поставил одну на другую.

– Ты поглядь, Ефимий, камни, как караульные, в рядок вытянулись.

– Есть такое.

Ефимий уже достал бумагу и стерженьки, которыми его снабдил Леонтий, и стал умелой рукой переносить всё, что увидел. Между каменными колоннами, скальными валунами, расставил деревья. У подножия «караульных» истуканов разбросал здоровенные округлые гальки-лепёшки. Тёмными змеевидными линиями показал урез воды. У подножия – целая стайка кустарников.

– О-е! Точь-в-точь как наяву, – удивился Михей, поглядев на рисунок. – И где ж ты так наловчился?

– Гиде-гиде, на бороде, – продолжая рисовать, пробубнил Ефимий. – Отец у меня знатный рисовальщик был. Как назовём, Михей, сие место?

Михей призадумался. Ему ещё никогда в жизни не доводилось давать имена. Казалось бы, так просто, сколько слов и событий на памяти, ан нет, труднее трудного. Это слово не звучит, другое не соответствует, третье, четвёртое, пятое однобоко…

– Растерялся, что ли?

– Есть маленько.

– Тогда давай вместе рассуждать. Мы думали, что это остров, а оказалось не совсем остров. Куда коса ведёт, разведаем позже. Может, просто Остров? А?

– Ну чё просто-то, всё-таки имя, навсегда. Я вот думаю, остров этот нас скараулил. Может, назовём остров Караульный?

– Так сам сказал, с косой вроде и не остров.

– Тогда так: остров Караульный с косой.

– Мудрёно так-то, длинновато. Но для почина пусть будет по-твоему – остров Караульная коса! Хотя… чё-т как-то не ложится.

– Ёшкин-морошкин, на что лечь-то должно?

– Да на сердце, Михей. Ну чтоб красиво, звучно, приятно на слух!

– Тогда не знаю. Пусть просто Караульным зовётся!

– Пусть! А вдруг косу вода растащит, так и совсем в точку имячко.

На том и порешили. Ефимий большими заглавными буковками пометил на будущей карте – «Остров Караульный».

– Слышь, старшой, пойдём поближе, к тем вон каменюкам здоровенным. Походим, поглядим на них, сдаётся, тут не только мы малевали.

Подойдя ближе, оба замерли. Скалы отсекали свет, который издалека мешал разглядеть рисунки – белые и красные линии, которые превращались в лосей и птиц, всадников на лошадях со знамёнами.

– Ёшка-морошка, – удивлённо прошептал Михей, да так и замер с открытым ртом. Такого он в своей жизни ещё не видал.

Ефимий тоже впервые столкнулся с наскальными росписями. Они долго молча стояли и рассматривали рисунки, не похожие ни на какие другие виденные ими.

– Мать честная, это как же они на такую высоту с красками-то забирались, как на скале-то можно рисовать? – наконец заговорил Михей.

– Не ведаю того, впервые вижу подобное. В монастырях поговаривали о росписях наскальных, но это ли имели в виду или что другое…

– Гляди, старшой, быки? – Михей ткнул пальцем в верхний угол скалы. – Спаси и помилуй, чё это за мужики с дубьём в руках? Такого днём увидишь – Кондрат хватит, он и на камне страшон, а живьём?

– Ты вот что, Михей, помолчи чуток, не сбивай меня, пока срисовывать буду. Лучше походи вокруг, осмотрись.

Михей подошёл вплотную к скале, разглядывая рисунки. Ничего не получалось – глаз выхватывал только куски линий и фрагментов. Затем отошёл. На расстоянии линии сразу составили цельные рисунки. Особенно его привлекли фигуры всадников. Это не были охотники, скорее воины по виду, могучие, рослые, облачённые в защитные одежды, с копьями, знамёнами. У одного в руках необычный меч. Под стать им и кони, на которых они мчались.

Ефимий, начав срисовывать наскальные сюжеты, тоже немало удивлялся: «Странно, все воины без щитов. Может быть, в бою их защищали панцыри из кожи, наручья и поножи, а ещё шлемы?» Он знал, что степняки умеют делать кожу твёрдой и непробиваемой даже стрелой.

Он приблизился к рисункам почти вплотную: «Да вот же – воин заштрихован ромбиками! Панцырь! Конечно, на нём защитный панцырь. И лошадь под ним тоже в ромбиках. Значит, и её панцирем укрыли. Но так упрятана только одна коняга. Может быть, это конь командира?»

На другой стене Ефимий разглядел всадника совсем в другой одежде. Она была покрыта длинными вертикальными линиями. «Наверное, эти металлические пластинки – железные доспехи?»

Чем дольше Ефимий смотрел на рисунки, тем больше деталей замечал. К примеру, все всадники были облачены по-разному. Вот воин, у которого защитный панцирь только спереди, у другого покрыта только спина, а третий закрыт с ног до головы. Но есть воин, у которого и конь сплошь покрыт бронёй из пластинок. «Такую броню могли сделать только очень искусные кузнецы и оружейники», – подумал Ефимий.

Одежду этого воина он рисовал особенно тщательно.

Получился широкий длинный халат с нашитыми пластинками. Ефимий даже пересчитал их – 150! Самые большие накладки располагались на спине и груди, мелкие по бокам. Панцирную защиту дополняли широкие и длинные штаны, тоже покрытие пластинками.

Ефимий представил, как эти всадники в панцирных доспехах в отблесках солнца несутся на врага. Неудержимая сила сметает всё на своём пути!

Размышления прервал истошный крик Михея:

– Ефимий, старшой, скорее сюда, сюда, скорее, я нашёл…!

Михей вопил так, словно всадники спустились со скалы и наступают на несчастного Михея.

Ефимий поспешил на помощь.

Он обнаружил товарища рядом с большой дырой в скале – по-видимому, входом в пещеру. Возбуждённый, раскрасневшийся Михей суетился подле неё. Увидев Ефимия, со всех ног бросился к нему.

– Скорее, пойдём, я нашёл такое, такое!

Не дожидаясь реакции, он потащил Ефимия внутрь.

Перед ними открылась большая выемка в скале. Поскольку она не уходила глубоко, дневного света вполне хватало, чтобы рассмотреть и догадаться о её предназначении. Это была кузница. Да-да-да, Михей нашёл самую настоящую кузню. Посреди на скальном полу на камне-подставке располагалась массивная наковальня, рядом, в углублениях, проделанных в стенах, лежали длинные железные полоски, видимо, заготовки, из которых кузнецы ковали свои изделия. У наковальни были разбросаны кузнечные молотки, прихватки. Тут же рядом имелось ещё одно углубление, скорее всего для воды, которая стекала со стены. Наверное, в нём закаливали металл.

Рядом с наковальней сохранился горн. Судя по всему, кожаные меха кто-то заменил на новые – они разительно отличались своей свежестью от остальных инструментов. Складывалось впечатление, что кто-то работает в этой кузнечной мастерской и по сей день.

– Ефимий, ты поглянь, ёшкин-морошкин, настоящая кузня!

– Не суетись ты, дай хорошенько осмотреться и подумать.

Михей обиженно притих и сел на корточки у входа.

Ефимий походил по древней кузнице, опробовал молоток, несколько раз стукнув по наковальне, – звук шёл звонкий, чистый… Потом взял металлическую заготовку, помахал ей, словно бы в руках у него не железная полоска, а самый настоящий клинок.

Потом достал бумагу и стал зарисовывать всё, что увидел в кузнечной мастерской.

Солнце поднялось так, что свет его стал сильнее освещать кузницу, и, вероятно, один лучик попал в самую неприметную выемку, в которой в куче были свалены заготовки. И что-то там блеснуло, что одновременно не только заметили, но и почувствовали Михей и Ефимий. Блеснуло и, отразившись от предмета, больно резануло по глазам, так что они зажмурились от неожиданности. Оба вскочили и не сговариваясь бросились к стене, чтобы посмотреть, что так ярко вспыхнуло. Больно стукнулись лбами, выругались и, потирая ушибленные места, зыркнув друг на друга, стали разбирать груду наваленного металла.

Ефимий осторожно извлёк предмет – в руках у него был меч! Теперь, когда солнечный свет осветил его целиком, Михею показалось, что стало так светло, словно они вовсе и не в пещере, а на открытом воздухе. От блеска меча он даже зажмурился.

Длинный ромбовидный клинок с острыми краями, рукоять отделана нефритом трёх цветов – белым, чёрным и тёмно-зелёным.

– Божечки мой, – только и мог выговорить Михей. – Как «это» могло оказаться в куче железа?

Ефимий молчал, тоже зачарованный находкой.

– Я говорю, как такое могло быть, Ефимий?! Дай и мне подержать.

Ефимий нехотя передал меч Михею. Тот высоко поднял его, словно воин могучего племени, и резко взмахнул. Казалось, он со свистом разрезал воздух. Концом меча чиркнул по стене.

– Чтоб тебя, Михей, – закричал Ефимий. – Экий ты неумеха, такую работу об камень!

Он забрал меч у Михея и стал внимательно рассматривать, не попортил ли тот лезвие от удара о камень.

К удивлению обоих, на мече не осталось ни одной царапины или вмятинки.

– Чудо чудное, Ефимий. Булат, однако, как есть булат! Кабы не стукнул я мечиком по стеночке, так бы и не узрели мы силу его!

– Ох, Михей, болтливый, ты, паря. А если бы сломали? Тогда что?

Михей смиренно пожал плечами.

Самым тщательным образом Ефимий срисовал всё, что они увидели в древней кузнице. Меч обернули в листья и ветки и перевязали поясами, решили «припрятать от греха подальше».

– В лагере придумаем что-нибудь получше, – сказал Ефимий.

– Есть охота, старшой, пора бы назад двинуть, – предложил Михей. – Тута вроде всё осмотрели. Мечей боле не видать.

– И то верно, поди, потеряли нас Кирьян и Хват.

…Хват стоял у костра и помешивал аппетитно пахнущую уху:

– И где вы пропадали, я котелок три раза грел. Думал уже идти вас искать, может, опять соснули под кусточком.

– Погоди, Хватушка, погоди. Тут такое, понимаешь, дело получается, – Михей с важным видом прошествовал к костерку. Наклонился над котелком, шмыгнул носом, втягивая аппетитный запах, ещё раз шумно вздохнул… Взял у Хвата палочку, сам помешал уху.

– Хороша, навариста. Но еда, браточки, отменяется.

Хват от удивления застыл на месте. Кирьян открыл рот, желая было ответить Михею, но в недоумении тоже замер и продолжал стоять, не произнося ни слова, лишь глотая воздух.

– Ты, Михей, того, не гони пургу, – расхохотался Ефимий, – напугал пареньков, аж дар речи потеряли враз. Давайте мы вам покажем кое-чего, да расскажем, опосля поедим.

И Ефимий вытащил на свет находку.

Хват и Кирьян охнули, так блеснул меч на солнце.

– Чудо дивное, – прошептал богатырь. – Никогда такой красоты железной не видал. Однако теперича не только на избы хватит, но и выезд прикупить можно.

– Какой выезд, какая изба, – возразил Михей. – Это ж меч, поди, древний, его царю-батюшке подарить не стыдно. А уж он, такое волшебство углядев, может, и даст тебе, Хватушка, шубу и выезд. А с такого богатства глянешься какой девице красной. И будет она за окошком сидеть и тебя, балбеса, ожидать, когда Хватушка вернётся с воеводова задания. А может, заместо шубейки коня дадут. Хотя какой конь тебя выдержит! Для такого молодца слона выпишут из Индии.

Хват недоумённо поглядел на Ефимия. Тот по-прежнему был сосредоточен и не реагировал на игривый тон Михея.

– Давайте, мужики, в кучку, поближе. Дело-то непростое. Сдаётся, мы что-то непростое нашли. Такое оружие могло принадлежать только очень важному воину, а может, полководцу. А ну как самому Чингисхану! Меч этот мы должны сберечь и доставить в Иркутск. Пусть воевода думает, что с ним дальше делать.

– Так чего нам, из-за него вертать назад, что ли?

– Нельзя назад нам, Кирьян, задание не выполнили. Оно, как сказал Леонтий Константинович, очень важное. Но и находку таскать с собой не станем, опасно. В пути всякое случается. Намедни еле очухались.

– И чё делать будем?

– А то и будем, Хватушка, что соорудим тайничок да меч в него и спрячем надёжно. А на обратном пути достанем и в острог доставим в целости и сохранности.

На том и порешили.

Глава 9
Сибирский булат

«Нибелунг» изо всех своих силёнок двигался по реке. Половина пути была позади. Уже и чай пили несколько раз, и воздухом «на палубе» дышали, и даже песни петь пытались. Но с песнями не задалось – перекрыть дизелёк «Ни-белунга» – дело заведомо гиблое. Его гул разве что сирена перебить сможет. Воздухом тоже надышались быстро – на палубе речной ветерок непростой, так «освежит» – до косточек достанет.

В тесном кубрике экспедиция, несмотря на пронзительные взгляды и много говорящую мимику, ничего с суровым хранителем экспедиционных обычаев Германом Германовичем поделать не смогла. Он однозначно чтил завещанное поколениями правило: официальное открытие сезона – только по месту прибытия. Банкет там же, а до того ни-ни.

Очередной подъём «глотнуть кислорода», и снова все набились вниз «погреться».

Замолчали вдруг все разом. Так бывает после эмоциональных всплесков.

– А говорят, когда такая тишина наступает – полицейский родился, – прошептала Оля.

– Это хорошо, но приговорка в СССР действовала. У нас соседи милиционерами были. Они её часто приговаривали. А мы с тишины день начинать не будем. Где же ещё так свободно и откровенно можно поговорить, как не тут, посреди речной волны, – прервала повисшую паузу Селина.

– Я вас, Селина Ивановна, очень даже поддерживаю.

– Оля – наш человек. Поддержи эффективно!

– Герман Германович, расскажите, как вы нашли сибирский булат. Об этом на факультете много говорили.

– Он точно расскажет, а, Герыч-Горыныч, давай выкладывай обществу свою теорию сотворения мира, – зашумел Михаил.

…«Герычу» очень нравилось идти по реке, «гоняя» в голове что-то своё, и просто смотреть на проплывающие берега. Правда, сквозь маленькие иллюминаторы «Нибелунга» картинка была та ещё – как у бабушкиного телевизора «Рекорд» с навесным экраном-линзой, куда заливали солёную воду. Получалось увеличительное стекло, которое делало маленький экранчик кинескопа большим.

Иногда на «Герыча» «накатывало» и он «вываливался» из компании.

Вот и сейчас Герман Германович «вывалился».

– Ау, уважаемый, вы с нами?

– С вами, где же мне ещё быть, дорогая Селина Ивановна. Куда ж я с корабля… – опомнился Герман.

– Ну, тогда расскажите про этот самый сибирский булат. С чем его едят?

Герман вздохнул.

– Начну – не остановите, умолять будете – и тогда не замолчу. В воду начнёте с судна прыгать, всё равно рассказ не прерву. Хотите?

– Ой, боюсь, боюсь, боюсь, – жеманно скривила губки Селина. – Как вы там говорите – «Летайте», уважаемый. Просим, просим, просим!

– Все настаивают?

Разумеется, все согласились.

– Ну, смотрите, сами напросились.

Наступила пауза. Герман, как опытный лектор, искал то важное первое слово, которое привлечёт внимание всех.

– Булат! Сибирский! Именно так – сибирский булат. Возраст рождения – начало первого тысячелетия нашей эры. Это, конечно, не пирамиды фараонов, но для Сибири почтенные времена. Тысяча – она ведь из столетий-веков слагается. Пока никто не доказал, что это не четвёртый, пятый или шестой век. А значит, вполне возможно, ичезнувший народ курыканы к этому булату мог руку приложить. Знаменитыми были курумчинские кузнецы. Других знаменитых железодельцев той поры покамест не знаем. А что есть булат?

– Герыч, ну что ты почтенную публику обижаешь, – Михаил обвёл слушателей вопросительным взглядом. – Все же знают?

За всех ответил Вигдор:

– Со школы известно – сплав железа и углерода.

– Вот, я же говорил, все знают. Вигдор Борисович совершенно точный ответ дал.

– Теперь вопрос посложнее. А что есть сталь для клинка?

– Так булат, – нерешительно ответила Оля.

– Поглубже, товарищи, копаем чуть поглужбе.

– Упругость стали и твёрдость чугуна, – вновь с некоторыми сомнениями сказала Оля.

– И это правильно. И вот почему я думаю, что найденный мной меч как-то мог относиться к кузнецам курумчинской культуры. Эту сталь можно было получать в обычной кузнице. Нужно было только правильно расковать и вытягивать заготовку, а также обрабатывать её термически. У каждого мастера на сей счёт свой рецепт и секрет имелся.

Курумчинские кузнецы – признанные мастера, кудесники метала! Они, конечно же, секреты работы с железом знали. Неслучайно у Рериха нибелунги на картине очень похожи на здешних обитателей раннего Средневековья – тёмные волосы, раскосые глаза, коренастые, среднего роста… Тюрки? Курыкане?

А дело было в очередной экспедиции на этой самой реке, недалеко от деревушки Кузовлёвки. В самой деревеньке домов десять осталось, сплошь старики, и жизни людской вокруг уже нет – разъехались почти все, узнав про затопление при наполнении Братского водохранилища. А те, что остались, махнули на всё рукой, куда, дескать, в таком возрасте переселяться. Ну вот, а за деревушкой такие поля, поля, поля. Район-то земледельческий был, испокон веков всю Сибирь хлебушком снабжал. А за полями лесок, а перед ним словно каменный замок возвышается – скалы словно колонны-часовые, да расписанные сплошь рисунками – 65 петроглифов мы насчитали! Для начала копнули у самого подножия, так, прощупать почву. А потом отсчитали мы с Мишей от этого «замка» 100 шагов и принялись за шурфовку.

И скоро, очень скоро наткнулись на сибирский булат. Мы ещё с Михаилом поспорили, разве что не подрались. Он говорит, это совершенно невозможно, откуда у кузнецов древности такая технология. А я ему своё, естественно, булат – и точка. И вот почему: эти места в разное время принадлежали великим кочевым империям. А они были известными милитаристами – с оружием и при конях. Да и лесные народы по Ангаре и по Байкалу расселились, тоже не с пустыми руками ходили.

Мы плохо знаем, что было до монгольского прямого меча, до однолезвийного клинка, болотов[14]14
  Болот – сталь (алтайский, киргизский); меч (якутский).


[Закрыть], напоминающих шпагу. Якуты, к примеру, использовали не кривые сабли, а именно клинковые – прямые с выпуклым лезвием. А теперь внимание! Якуты, как утверждает уважаемый академик Окладников и многие другие археологи, – потомки курыкан. Курыкане – носители курумчинской культуры, или наоборот, сейчас не так важно. Важно, что кузнецы курумчинские слыли великими мастерами железных, то есть кузнечных дел. В общем, я был убеждён, что попался нам таёжный булат.

– Я потом с тобой согласился, – вставил Михаил.

– Конечно, потом ты согласился, но вначале мы орали на всю реку, думаю, медведи попрятались по берлогам. Час орали?

– Два!

– Тем более. Потом вспомнили, что ножи и топоры тунгусские очень ценились русскими в Сибири. Умели те делать исстари в определённом смысле уникальный, я бы сказал скромнее – удивительный, по своим качествам металл. За многие века металл найденного нами булата чуть-чуть пострадал. А вот рукоять нефритовая целёхонькая. Ну вот вам рассказ о сибирском булате, найденном нами недалеко от деревеньки Кузовлёвка на большой реке.

– Как интересно, – Селина мечтательно закатила глазки. – Настоящий меч вытащили из земли. Слушайте, раз есть меч, наверное, и богатырь был. В сказках, я помню, мечи кладенцами называли. Меч-кладенец!

Договорить Селина не успела. Капитан дал протяжный гудок, басовитый, основательный, он совсем не подходил к этому маленькому и юркому судёнышку.

– Приплыли? – воскликнула Селина.

Вигдор укоризненно посмотрел на девушку:

– Это когда ты судебное проиграешь, можешь смело сказать – «приплыли».

– Ладно придираться, пусть будет «прибываем в пункт назначения».

Впереди стала прорисовываться тёмная полоска на горизонте, затем стена деревьев и овальные очертания острова.

– Ребята, груз для профессора отдельно кладите, – подсказал Михаил.

– Профессора? – удивилась Селина. – Здесь живёт профессор или это кличка такая?

– Да нет, самый настоящий профессор, Трифон Петрович, он же здешний бакенщик. Каждый, кто мимо острова проходит, старается ему подсобить.

– Как же тут жить можно одному? Ни людей, ни дорог, а когда река в лёд уйдёт?

– Тогда хозяин здешней тайги, как кличут Трифона Петровича, по надобности запряжёт свою лошадку по кличке Скакун и поедет в Корякино, деревеньку, которая в 100 километрах отсюда. Но в одиночестве он редко пребывает – то охотники пристанут, то рыбаки. А то такие, как мы, понаедем.

– И вот так жизнь проходит?

– По-разному складывается. Сейчас ему нравится такой порядок вещей.

– Здесь даже элекричества нет, чайник и тот согреть не на чем!

– Ах, Селиночка, были времена, когда электричества и вовсе не было, а между тем, – Михаил поднял указательный палец вверх и сделал паузу… – а между тем создавали цивилизации, города, памятники, от которых дух захватывает. Ко всему можно привыкнуть, а человек ещё и приспосабливаться умеет. Да и дизелёк, если есть потребность, заводится хорошо, тарахтит исправно, так что и лампочка накаливания светит, и на плитку электрическую в случае чего хватит. Зато Трифон Петрович создал в таёжной глуши самый настоящий краеведческий музей.

– Не просто музей. А музей курумчинской культуры, – поддержал разговор Герман. – Это чудо-экспозиция.

– Однозначно! Мы с Герычем, конечно, немножко помогали, рассказывали, оригиналы найденных им экспонатов забирали в краеведческий музей, делали реплики[15]15
  Копии оригинальной вещи.


[Закрыть], которые сложно отличить от оригиналов. Но и артефактов тут предостаточно. Профессор готов всё отдать, но фондохранилище у нас маловато.

Трифон Петрович, он же профессор, встречал их на берегу. Именно так Селина и представляла себе таинственного учёного, который ушёл от цивилизации в тайгу. Худощавый, высокий, слегка посеребрённый сединой. Щёки гладко выбриты – явно к их приезду. Передвигался Трифон Петрович не спеша – действительно, куда здесь спешить. Потом Селина не раз услышит его любимую фразу из латинских крылатых изречений – Festine lente – «Торопись медленно». Но в эту фразу профессор укладывал куда как более глубокую личную картинку миропонимания: если ты погружён в работу и ежедневно продвигаешься к намеченной цели, то и торопиться нет нужды.

На фоне здешних диких мест профессор выглядел щёголем – встречать гостей он вышел при полном параде, отутюженном костюме, при галстуке и в белоснежной рубашке. На контрасте с остальными казалось, что он словно прилетел на банкет на вертолёте.

От неожиданности такой картинки Селина замерла на месте и без стеснения рассматривала профессора, что называется, в анфас и профиль. Трифон Петрович как-то сразу притягивал к себе. Каждое движение его было настолько естественным, что впору было подумать, будто он родился здесь и вырос. Но больше всего на Селину произвела впечатление его улыбка, располагающая и подкупающая той добротой, которую ни за что не «натянуть» при желании.

Как он умудрился выглядеть «так», вызывало удивление. Сам же он любил повторять: «Бог – дал, бог – взял».

Профессор, кажется, догадался о её «удивительных» мыслях и, поймав взгляд девушки, улыбнулся, дескать, мы удивляем каждый день, подошёл, просто взял за руку и в буквальном смысле слова потащил в большой пристрой к дому.

Селина удивлённо посмотрела на «хозяина» здешней тайги.

– Ребята всё сделают без нас. Пойдёмте, я вам кое-что покажу, – ответил профессор на её безмолвный вопрос.

Рядом с домом стоял большой чан, то ли из чугуна, то ли из стали, из которого торчала рукоять, с помощью которой внутри «что-то вертелось». Селина мимоходом заглянула внутрь чана.

– Стиральная машина собственного изобретения, – прокомментировал профессор. – Ручка крутит колесо, колесо – барабан внутри. Всё как в обычной машине, только за счёт мускульной силы.

Имелась и доска для глажки – обычная осиновая плаха, ошкуренная до глянца. Трифон Петрович постучал по ней: «Без сучка и задоринки!»

Удивляться можно было начинать с предбанника при-строя.

– Это моя коллекция утюгов.

Лицо девушки в буквальном смысле застыло от удивления. Она, конечно, хотя и редко, но бывала в краеведческом музее. Но такого количества самых разных утюгов никогда не встречала. Здесь на массивных полках их было очень-очень много. Большие и маленькие, с приспособлениями для отпарки, с «домиками» для углей, с подставками и другими непонятными для современного горожанина приспособлениями.

– Фантастика, – прошептала Селина. Она непроизвольно протянула руку, чтобы поднять один из утюжков, но он был такой тяжёлый, что она только оторвала его от полки, и он тут же снова «прилип» к своему месту.

Трифон Петрович пожал плечами:

– Ну какая же тут фантастика. По деревням ещё многие пользуются такими железяками, в особенности когда перебои с электричеством.

– Профессор, Трифон Петрович, вы куда запропали? – послышался голос Германа.

– Экскурсию по быту прошлого провожу. Вот показывал, как устроена моя гладильная.

Герман мельком взглянул на раскрасневшуюся и слегка растерянную Селину и улыбнулся.