Текст книги "Дело об оффортах"

Глава девятая
План Майкова

За 26 дней до судебного процесса

План, который придумал Майков, казался ему самому идеальным. После того как Спицын написал претензию в адрес Чижевского и его предприятия, наступило время размышлений над дальнейшими действиями.

Можно сделать паузу и расставить все по своим местам. Обычно таких, как Майков, в народе называют аферистами, фармазонами или попросту мошенниками. Те же, кто профессионально занимается их отловом, другого слова, как преступник, не признают. Сам Майков себя таковым не считал, четко сознавая, что играет пробелами в законах. А раз так, то это не есть их нарушение. Он называл себя фокусником и эквилибристом, ибо его стезя, как мы уже говорили выше, – поиск законных нестыковочек в законах и их использование в корыстных целях.

Разве может машина работать идеально долгий срок без профилактики? Любой автомобилист скажет: нет. А идеальный порядок без поддержания? Да нет же. Даже высокоточные приборы время от времени дают сбои. Но Майков свято верил в идеальные махинации.

Каждое дело Майков рассматривал как некий спектакль, действо, более или менее сложное представление. Оттого он и готовился к каждому скрупулезно, подолгу, тщательно выверяя роли и действия всех втянутых в дело персонажей.

Сам-то Майков понимал, что в деле с офортами всем, абсолютно всем участникам стороны обвинения придется блефовать. И Майков до последнего сомневался, захочет ли Спицын, художник с именем, известный в культурной среде человек, открыто обвинить в краже собратьев по цеху. Но Спицын, к удивлению Майкова, быстро согласился.

Майков терпеть не мог коллективного разума. Это умаляло его авторскую идею, да и дирижировать он хотел в собственной манере.

Отчего и почему известный художник решился на участие в этой майковской афере? Вряд ли бы кто-то дал точный ответ. Отсутствие денег и их острая необходимость? Неприязненное отношение к Чижевскому? К Савелию Кокореву? А может быть, накопленная зависть ко всем, кто более успешен, удачлив, востребован? Новые эмоции? Возможность напомнить о себе? Скопившая энергия, которая в поисках выхода избрала такой путь? Или еще что-то, о чем Майков и догадаться не мог. Это плохо, очень плохо, потому что если Спицын задумал «свою игру», спектакль может быть сорван и фокус не удастся.

Сколько Майков ни размышлял, ничего вразумительного на ум не приходило. В таких случаях он поступал просто: делал вывод, что «так сложилось» или, как любила поговаривать одна культурологическая дамочка, «странным образом легли карты». И это был всегда самый неприятный вывод, ибо он не исключал, что управление ситуацией может выйти из-под контроля. Опять же из древних: «Незнание не является аргументом». К этому Майков добавлял: «Незнание рождает сомнения и неуверенность» и очень гордился этой сентенцией. В таких случаях сильная сторона в мгновение может оказаться слабой…

На белой доске появилась очередная запись. Следующий шаг Майкова был такой. На свет появится договор между художником Спицыным и неким гражданином Икифоровым на передачу прав по тиражированию, распространению, репродуцированию и любому иному использованию произведений живописи Спицына. В числе них обязательно и те, которые использовал Савелий Кокорев в оформлении книги Чижевского. Да пусть Вигдор и Савелий хоть до посинения доказывают в суде, что все было сделано с согласия, разрешения, доброй воли Спицына. Ни одного документа не сей счет нет, а, следовательно, добрая воля нигде не зафиксирована. А вот между Спицыным и Икифоровым договорчик о передаче авторских прав будет! И в соответствии с ним он, художник Спицын, обязан будет уплатить Икифорову эти самые 100 тысяч евро, если условия окажутся нарушенными.

Майков потер руки от удовольствия. Так приятно работать с законом, так все логично выстраивается на его букве. Майков и сам представлял себя художником. Только его мольбертом служила огромная интерактивная доска. Электронный «фломастер» был и кистью, и красками. Майков смотрел на белое незаполненное пространство и выжидал, примеривался, чтобы нанести точный, верный мазок.

Сколько прошло времени – минута, две, три?! И вот еще один штрих, еще одна авторская реплика к спектаклю, о котором Спицын, конечно же, не догадывается. Апеллируя к опубликованным в книге Чижевского своим офортам, он заявит об ущербе от недополученной прибыли. Скажем, тысяч по пятнадцать за каждый…

Директор Музыкального театра принял Селину по просьбе Вигдора. Кроме давних приятельских отношений оба заседали в многочисленных общественных советах, которые создавались, как любил шутить один из местных острословов, «по месту жительства». Филармония и полиция, следственный комитет и наркоконтроль, железнодорожный институт и санэпидстанция имели свое «общественное лицо». Так что, если раньше чаще встречались по случаю ухода из жизни того или иного знакомого, теперь все больше на общественных советах.

Селина ему понравилась сразу.

– Милочка, вам бы на сцену. Вы очень гармонично смотритесь в театральном интерьере.

Селина засмеялась. Утренние комплименты, при всей их очевидности, хорошая примета.

– Иван Степанович, ну какая из меня артистка. К концу первого акта я загрызу всех действующих лиц, если они будут играть не по-моему. Простите мой скверный характер, это итог предыдущей работы. Такого насмотрелась на фоне природы человеческих эмоций, что удивляюсь, как сумела не растерять до конца веру в доброе и светлое.

– А вы правы, артисту с сильным характером в театре сложно. Тут, знаете, все непризнанные гении, к тому же в поиске смысла жизни, так сказать, философского камня. И все бы ничего, но в бюджете на гениальную труппу средств маловато. Приходится с концертами по области ездить. А это так далеко от всемирного признания. Вы можете представить себе приму Миланской оперы, которая с баянистом отправляется на полевой стан петь для работников фермерского хозяйства в количестве аж семь человек. М-да, а у нас это называется шефский концерт…

Он прервал сам себя.

– Ну-с, Вигдор просил быть с вами предельно откровенным. Я готов.

– Иван Степанович, дела минувших дней, конечно. Но вот вновь всплыла история с гибелью Верочки Засухиной. Помните такую? Говорят, она так хорошо начинала, быстро стала примадонной.

– Господи, ну как можно забыть Верочку. Знаете, это не дежурные слова. Каждый раз в трагическую минуту кто-нибудь обязательно говорит, мы будем помнить, пока… Но Верочка действительно была звездочкой. И мы частенько вспоминаем ее. Это ангельский голос. И ведь случилась беда вскоре после возвращения ее со стажировки из Рима. Ей прочили славу Архиповой и Вишневской. Бедная девочка, ну что ж, господь призывает не худших. Видно, там она нужнее…

– Иван Степанович! А с кем она дружила, общалась?

– Я тогда только приступил к службе в театре и мало что могу сказать о Засухиной. Но, помнится, на похоронах слово прощания первым говорил наш завлитчастью Семен Фатеевич Орешкин. Он и по сей день работает у нас. Хотите, я его позову?

– Нет, нет, нет. Если позволите, я сама. Разве что скажите, где его офис?

– Понимаю, дело тонкое, нужен личный контакт. Ну, тогда я вас до кабинетика доведу, неровен час, заплутаете в наших театральных закоулках.

Директор попрощался с Селиной перед кабинетом Орешкина. – Удаляюсь, как и договорились.

Завлитчастью Орешкин плохо вписывался в отведенное ему маленькое помещение. Высокий седой красавец, смахивающий на скандинава. Почему-то именно так в представлении Селины должен был выглядеть житель стран фьордов. От Орешкина просто веяло каким-то приличным барством, респектабельностью, спокойствием и уверенностью, что ли. Он сидел в видавшем виды кресле, не исключено реквизитном, и казалось, оно сделано специально для него. Орешкин вышел из-за стола, подошел к Селине, поцеловал ручку и просто сказал: «Я рад вас видеть…

Будем знакомы… Постараюсь стать полезным собеседником», и Селина улыбнулась от вспыхнувшей надежды, что не все мужики сво… Ей-богу, ей показалось, что стало теплее.

Орешкин пригласил ее присесть и, услышав, что Селину интересует Вера Засухина, без всяких вопросов первым же начал разговор.

– Я дружил с Верочкой. Она была всегда солнечным лучиком, всегда с улыбкой и желанием прийти на помощь. А как она работала! Кажется, она была самой послушной ученицей. Редкий человек, от которого ждешь только хорошее. Вы часто встречали таких?

Селина покачала головой:

– Вам везло больше. Я долго по другой части служила. Наш храм был далек от прекрасного. Ко мне чаще попадали те, кого в обычной жизни бояться надо. Семен Фатеевич, позвольте откровенно, раз уже вспоминаем о хорошем человеке. В музейной коллекции увидела я портрет Веры Засухиной кисти художника Спицына. Вы что-то знаете об этой работе?

– Спицын?! Будь он неладен, его не люблю и никогда не привечал. Если бы не память о Верочке, я бы его, родимого, на полиграфе каждый год испытывал. И как только Верочка не разглядела в нем махрового эгоиста. Эх, да что там говорить. Он ведь когда ухаживать за ней стал, в браке состоял. Супруга его, Светлана Сметанина, здесь же, в театре работала – звукорежиссером. Знакомство Верочки и Спицына на моих глазах произошло. Мы с ней сольный номер для музыкального альбома к юбилею области записывали. А художником утвердили Спицына. Ну вот, так они втроем и встретились, треугольник образовали – Вера – Спицын – Светлана. А уже как там дальше случилось… У Спицыных к тому времени мальчонка годовалый рос. Не знаю, чем этот Спицын Веру приворожил, а только приворожил… получается, насмерть. Художник-то он от бога. Материал чувствовал просто удивительно. И свет давал для каждой картины необыкновенный. Все его работы просто лучились, может, это Вера его заряжала. С портрета все началось, им же закончилось. Помню, как-то Вера ко мне забежала, вся раскрасневшаяся, на месте стоять не может, кажется, взлетит. Оказалось, посоветоваться прибежала. Художник Спицын хочет с нее портрет писать. Как, мол, к этому отнестись? Действительно, как? Ничего плохого в том нет.

У каждого своя работа. Пусть себе художник рисует. Мастер он известный, признанный. В конце концов, не каждый день такие предложения приходят. В душе-то я, грешным делом, подумал, что неспроста это, конечно. Положил Спицын глаз на нашу звездочку. Но все равно отговаривать Верочку не стал. Разве может не понравиться идея запечатлеть восходящую приму. И потом, что мои домыслы, у Спицына жена в театре, сынок совсем недавно родился. Да и позировать Спицын предложил прямо в театре, на сцене у рояля. Можно сказать, на глазах у всех. Какие тут домыслы могли быть?! А-а-а-а, – Орешкин махнул рукой. – Не уберегли мы нашу звездочку. Портрет Спицын писал долго. Вера во многих спектаклях занята была. И он все их посещал, ждал, когда она освободится. И вот зал пустел… Они оставались и продолжали работать. Видимо, вспыхнуло между ними чувство. Вначале-то Вера ко мне забегала по старой привычке: поговорить о театральных делах да и просто поболтать о литературе, о жизни. А потом все реже и реже появлялась. Тут и время стажировки подошло, и она уехала в Рим. А через год вернулась другим человеком. Нет, внешне она почти не изменилась, все такая же красавица. Но улыбка ушла. И глаза уже не были прежними. Искринка исчезла, что ли. И к Спицыну она стала после поездки относиться иначе, холоднее, я бы сказал. Тепла не стало. Мы вначале думали, испортила заграница девицу. Разбаловалась, поди, насмотрелась, как живут звезды высокого искусства. Да и ухаживали за ней, по разговорам, очень влиятельные и богатые особы. Сколько их сибирской красавице руку и сердце предлагали, сколько состояний бросали к ногам! В общем, настроение Веры и ее поведение списали на гордыню. Немного времени прошло, и Веруша «вернулась». Вновь мы увидели нашу любимицу – веселую, озорную, неунывающую. А вот со Спицыным у них так и не сложилось. Пока Веры не было в городе, ему жена, как говорится, мозги прочистила. И к мэру ходила, и к губернатору. Говорят, президенту Академии художеств письмо написала. Короче, «вернула» мужика в семью. Узнав, что Вера возвращается из Рима, Спицын напился и вытащил ее портрет прямо ко входу в театр и оставил на всеобщее обозрение. Многие думали, что это афиша. А картина, скажу я вам, хороша. Так хороша, что ее музей купил, слава богу, дождя не случилось.

В тот роковой день Спицын и Верочка поехали к озеру. Может быть, решили распрощаться? Да… и машина перевернулась. Такая трагедия. Мы потом уже узнали, что Верочку позвали работать в Рим. В первый же сезон, кроме участия в спектаклях, у нее должна была быть специальная программа – «Песни северного края»…

Вечерний чай у Вигдора в кабинете был давним ритуалом, заведенным сразу же после переезда в новый офис. Ничего особенного не происходило. Обсуждали, как прошел день, что нового, что делать завтра. Тихо, спокойно, как говорится, «посемейному».

Сейчас чаевали втроем: Вигдор, Савелий и Селина.

– Ну что, «писхатели-оформители», скажете? Весело вам? Жили спокойно, без проблем, так не утерпели. Вляпались.

Савелий покосился на Селину, которую, честно говоря, немножко побаивался. Не любил он женской активности и лидерства.

– И не смотри на меня своим художественным взглядом. Не гипнотизируй.

– Да что вы, Селина. Я подумал, а не написать ли с вас портрет. Парадный. Во весь ваш прекрасно стройный рост.

Вигдор неожиданно захохотал, да так громко, что чашки на блюдцах стали позванивать. Смеялся долго и никак не мог остановиться. Видимо, вся нервная энергия последних дней трансформировалась в этот смех.

– Ну, с этим, кажется, все ясно, – махнула рукой Силина. – Будем после процесса психолога нанимать.

Вигдор после этих слов стал смеяться еще громче, видимо, представил, что ждет собственно его. Смех – штука заразительная, вот уже и Селина подключилась к Чижевскому, и Савелий. И теперь они уже хохотали на троих – два совершенно трезвых мужика, неожиданно для себя вляпавшихся в такую дурацкую историю, и дама с прокурорским прошлым, прошедшая огонь и воду в этой свой прошлой жизни.

– Мальчики! Я вас боюсь! Вы не того? – Селина погладила одного и другого по голове. – Ау, мальчики, вы в дерьме! А ржете, словно выиграли бесплатную неделю в отель RIXOS. Стырили, понимаете, у художника картинки, заработали кучу денег, нанесли его творчеству непоправимый вред и теперь веселитесь!

– Извини, Селиночка, – первым пришел в себя Вигдор. – Намедни был в мастерской у Савелия. Он картину написал. На ней мужик. Сразу видно, профессия рейдер-приватизатор. И вот этот великий живописец всех времен и народов должен был из него благородного Дона Педро, так сказать парадный портрет. Судя по тому, что жив курилка, – Вигдор ткнул в Савелия, – картина удалась. Да? Савелий! Удалась?

– Удалась, удалась. Можно теперь полгода только твои книжки оформлять, так сказать, поработать на вечность, для души.

– И вот я представил, как этот господин Кокорев будет делать из тебя, к примеру, леди Чаттерлей или Мату Хари, а хочешь, Мэрилин Монро. Это теперь модно – стилизовать под звезды. Селиночка, представляешь, сам Савелий Кокорев возьмется за кисть!

– Ой, как смешно, ну до колик смешно. Юмористы, вы закон на всякий случай прочтите об авторском праве. И смех-то у вас сразу пропадет. Сколько у вас на двоих денежек на кредитке? 20, 50, 100 тысяч рублей? Не слышу? Ах, какая жалость. Но Спицын желает 100 тысяч не рублей. Ой, беда! Придется описывать имущество. А острить и умничать можно и после, без копейки в кармане. Самое то!

– Не смешно, – обиделся Савелий.

– Действительно, Селина, не смешно. – Вигдор тоже вмиг как-то погрустнел. – Что, мы, и правда, такие пропащие? Готовить дачу к продаже? Я совсем недавно баньку поставил, печку вот сложили. Жалко собственность.

– То-то, «писхатели-оформители». А теперь слушайте, что я разузнала в театре.

Пока Селина в деталях и лицах рассказывала о своем походе в театр, Вигдор и Савелий несколько раз переглянулись. Судя по всему, они тоже имели что рассказать.

Селина закончила. Савелий чуть привстал и снова упал в кресло.

– Я был сегодня в музее. Я видел этот портрет. Такое способен создать только по-настоящему влюбленный человек. Тем более непонятно, как мастер мог опуститься до такой подлости сейчас.

– Бывает, бывает. Вот ты, к примеру, прекрасный живописец, а делаешь из рейдеров всяких донов Педро, – теперь уже захохотала Селина.

– Не смешно, – теперь уже по-настоящему обиделся Савелий. – Это не я позволил им ограбить страну, не я открывал шлагбаумы для въезда на территорию и помогал покупать дипломы о высшем образовании. Работает великая мельница эпохи. Да! Все перемелется, а при новом замесе родится прекрасное. Это говорю я, Савелий Кокорев. Запиши, Вигдор, и ты, Селиночка, запомни. Нас ждут новые горизонты!

– Вау, вау, «писхатели, филезофы!». Как же я устала от вашего потока сознания. Конечно, разглагольствовать не кули ворочать. Меня-то кто спросил в ожидании дел великих, желаю ли я в вашу мельничку попасть?

– Колесо истории, – буркнул Савелий.

– Замечательно, осталось еще между собой переругаться, – Вигдор встал из-за стола. – То-то радости доставим нашим аферистам. Это все, что ты хотел нам рассказать, Савелий?

– Да нет же, налетели как чайки, заклевали.

Савелий многозначительно посмотрел на Селину.

– Я подтверждаю, что Засухина как две капли воды похожа на Адель. По возрасту Адель в сестрички явно не тянет. Получается, дочка. Ну, точно не сестра.

– Значит, гипотетически Адель может быть дочкой Спицына?

– Вполне возможно и это. Но ведь ни один из тех, кто рассказывал нам о Засухиной, и словом не обмолвился о рождении ребенка. Похоже, и Спицын этого не знал, а может, и не знает до сих пор.

– Может, и не знал, а может, и знал. – Вигдор сделал паузу. – Я был сегодня в роддоме, где могла появиться на свет девочка.

– И вот еще что, тут такое дело. – Савелий сделал театральную паузу. – Спицын обвиняет меня в том, что я без спросу использовал его рисунки. Я нашел негативы. Я ведь фотографировал его работы в мастерской. Там видны эти офорты, установленные мной на мольберты. Получается, что он сам пустил меня к себе в мастерскую, позволил выбрать рисунки, помог разместить их и сфотографировать. В противном случае я просто взломал дверь.

– А вот это совсем неплохо, даже очень хорошо, – прошептала Селина. – Итак, «писхатели-художники», потихоньку двигаемся вперед. Вспоминаем все детальки типа замечательных фото Савелия и, самое главное, продолжаем спокойно заниматься своими повседневными делами. Пусть мошенники видят, что мы не в ужасе и не паникуем.

Глава десятая
Товарищ Сидоров – господин Шпенбах

За 25 дней до судебного процесса

Майков замер перед компьютером. На экране ни одной записи – чистый белый прямоугольник. Но в голове уже все сложилось, и вот-вот застучат кнопочки клавиатуры, а следом на экране и интерактивной доске появится новая порция строчек и предложений.

Свой спектакль Майков решил усилить иностранцем. Он точно знал, как магически действует в любых делах, особенно в глубинке, появление иностранного партнера. Кому-то это было необходимо для придания компании веса: участие иностранного капитала – это серьезно; кому-то помогало в оформлении банковского кредита, для кого-то открывались доселе недоступные двери чиновничьих кабинетов… Словом, участие иностранца придавало любому проекту значимости и респектабельности. И в данном случае Майков рассуждал, что хуже не будет, а появление в процессе иностранного подданного только усилит его позиции.

И побежали компьютерные строчки, и схема аферы стала приобретать зримые черты.

Итак, первый шаг – договор Спицына с Икифоровым. Первый передает второму права на использование произведений, скажем, лет на 20 за вознаграждение в сто тысяч евро. Теперь нужно прописать маленькую, но крайне важную деталь: за Спицыным, как за автором, в договоре не сохранялось право использовать данные произведения самостоятельно или предоставлять исключительные права на использование третьими лицами.

Майков снова задумался над компьютером. А потом быстро дополнил это положение оговоркой: «При нарушении данного положения Приобретатель вправе расторгнуть договор и получить с автора всю сумму вознаграждения в двойном размере».

От удовольствия Майков даже потер руки, словно эти сто или двести тысяч евро по мановению его, майковской, логики уже у него в кармане.

А теперь самое время ввести в игру иностранца. Таковой на примете был – по паспорту немецкий гражданин господин Шпенбах.

Шпенбах, Шпенбах… Для кого Шпенбах, а для Майкова просто Ильич. Владимир Ильич Чумиков на заре перестройки – бывший мастер большого завода, того самого, что был украден всего за несколько месяцев у государства путем рейдерского захвата (это было первое дело с участием Майкова), неожиданно для себя остался без работы, без коллектива, по большому счету, без будущего. Нет, он не остался, как многие, «без куска хлеба» и не бросил все во имя очередной благой идеи теперь уже светлого капиталистического будущего. Кое-что было припасено на черный день. Правда, этот черный день Владимир Ильич представлял себе как-то иначе: с торжественными проводами в коллективе, благодарностью за долгую и безупречную работу, путевкой в санаторий, а то и премией и записью в «Красную книгу» завода.

Он отлично помнил эту огромную толстую с золотым обрезом «Красную книгу», куда ежегодно после подведения итогов года вклеивали фотографии трех передовиков, под которыми помещались хорошие и трогательные слова. После захвата предприятия эта книга оказалась бесхозной, она долго валялась возле тумбочки у знамени предприятия. А когда украли и знамя, и тумбочку, книгу просто выбросили на заводской двор под дождь и ветер, и если бы не Владимир Ильич, она пропала бы для потомков. А так, глядишь, когда-нибудь и вспомнят о хороших людях хорошего завода. Он забрал ее, оттер от пыли и исправил хотя бы одну несправедливость по отношению к себе: сам вклеил свое фото и сложил хорошие слова. И это была последняя запись в столетней истории родного предприятия.

Увы и ах, начало 90-х было столь бурным, что все проявления заботы и любви о «простом» человеке смыло вмиг, как во время потопа. Ну, до Владимира Ильича ли тут было? А ему исполнилось всего-то 60. Он был еще крепок и работоспособен, он еще не привык бесцельно валяться на диване у телевизора.

Майков сразу приметил Ильича. Тот был явно обескуражен столь резким поворотом судьбы. И рейдеры, кстати, тоже. Сам по себе захват – только начало аферы. С предприятием что-то ведь надо делать. Вариантов, разумеется, множество: перепродать, войти в права собственника и продолжать развивать, со временем превратясь в добропорядочного предпринимателя, уничтожить в интересах конкурентов, на корню распродав по бросовым ценам все оборудование. В общем, рейдеры дураками не были, все, как говорится, по ситуации.

Ильич, как ветеран, предприятие знал от и до. А начинающий рейдер Майков не знал ничего. Вот он и привлек Ильича в качестве консультанта. И два месяца Ильич, как в былые времена, приходил на работу к 8 часам утра и уходил далеко за полночь. Он консультировал новых хозяев – рейдеров, растолковывал им суть того или иного технологического процесса, рассказывал о поставщиках, покупателях, необходимом сырье.

Майков за все это платил больше, чем Ильич получал при плановом хозяйстве.

Завод рейдеры все-таки решили продать, уж слишком большой кусок украли новоявленные «промышленники», уж слишком явно они покусились на чужую собственность. Стали маячить крупные неприятности.

Ильич помог рейдерам разобраться в награбленном, а новым покупателям – в приобретаемом. В конце концов, и те и другие отблагодарили Ильича – дали полугодовое жалованье и путевку в Германию. Обычный тур с познавательными целями на две недели.

От увиденного Ильич не то чтобы одурел, но заметно приуныл. Немецкий порядок и отсутствие праздношатающихся произвели на Ильича неизгладимое впечатление. И тогда… он женился на немке. Точнее, на советской немке, которая вернулась на историческую Родину. Он взял фамилию жены и превратился в Шпенбаха. Пожив в Германии, Ильич-Шпенбах немножко затосковал по родине. Так уж все устроено: хорошо там, где нас нет. Когда ностальгия заедала больше чем обычно, Шпенбах писал письма знакомым. Близких у него не было, а из тех, с кем он был дружен, отвечал один Майков…

Так что в новой игре Майков отвел Шпенбаху определенное место. Какое? Пора посмотреть на интерактивную доску и то, что передал на нее компьютер Майкова. Итак, получалось следующее. Икифоров познакомился с Шпенбахом в Доме отдыха. Шпенбах действительно приезжал в Лесовск и вместе с Май-ковым несколько дней отдыхал в пригородном санатории. Это будет легко проверить.

Шпенбах попросил Икифорова помочь с приобретением работ Спицына, которые он увидел на экскурсии в музей. Икифоров и понятия не имел, что есть такой художник. Но просьба нового знакомого, тем более иностранного подданного была так настойчива, что он, Икифоров, нашел-таки Спицына и уговорил его продать несколько работ. Художник дал ему конверт со снимками работ, которые Икифоров отправил Шпенбаху по интернету, а тот, отметив понравившиеся, прислал договор на немецком языке. Икифоров перевел его с помощью друзей на русский.

В договоре, между прочим, говорилось, что авторские права на картины переходят к Икифорову, и он может распоряжаться ими по своему усмотрению. Шпенбах настоял на открытии счета в банке на имя Икифорова и пообещал перечислить деньги за картины.

Икифоров «купил» картины у Спицына за 100 000 евро в рублевом эквиваленте, о чем «сообщил» иностранцу по интернету, но ответа так и не поступило, и с тех пор связь со Шпенбахом прекратилась…

Икифоров тоже был давним знакомым Майкова и время от времени выполнял его поручения, очень похожие на те, что и в этот раз. От его имени подписывались нужные Майкову договоры, в необходимых случаях использовали его настоящий паспорт. В конце концов, Икифоров мог сказать, что документ у него украли, а новый он так и не удосужился выправить.

Если судить по подписанным договорам, то Икифоров был богат, как Крез. Владел он акциями крупных предприятий, дорогими машинами, домами и земельными участками. А теперь еще и авторскими правами на картины художника Спицына, о котором, разумеется, не имел не только никакого понятия, но даже за миллион вряд ли бы ответил, чем отличается графика от живописи.

…Вигдор встретился с главным врачом Лесовского роддома. Молодая докторша мало походила на руководителя крупного перинатального центра. Сам центр появился совсем недавно. Рядом со старым зданием отгрохали пятиэтажный комплекс, напичканный современным оборудованием. А то, что докторша молода, то это лишь свидетельство о переменах, которые, слава богу, в некоторых отраслях шли успешно.

Елена Иосифовна, главный врач, встретила Вигдора в приемном покое и тут же «потащила» писателя знакомиться с чудесами акушерской науки. Вероятно, она думала вдохновить известного сочинителя как минимум на статью в газете. Имя Чижевского безусловно привлекло бы читателя.

В белом халате и медицинской шапочке Вигдор смотрелся очень трогательно, особенно если учесть, что врачей он боялся до смерти. «Эффект белого халата» действовал на него классическим образом – сердцебиение усиливалось, а давление поднималось на несколько пунктов…

– Вам очень к лицу наша одежда. Приходите почаще, соберете богатейший жизненный материал хоть для драмы, хоть для комедии. А уж для детективной истории запросто. Да, приходите! Мы со дня на день ждем появления 600-тысячного лесовца.

– Поздравляю, зовите, обязательно буду.

– Между прочим, мэр пообещал ему ключики от квартирки.

– Да вы что! Хорошо быть младенцем. На него хотя бы в суд не подают, за то, что он выпьет чужую бутылочку молока, – проворчал Вигдор.

Главврач покосилась на известного писателя, но решила, что это причуды творческих людей что-то бубнить себе под нос.

Они ходили по этажам, по лабораториям, здесь была даже небольшая специализированная библиотека и тренажерный зал. Экскурсия длилась почти час и когда они вновь оказались в приемном отделении и стали прощаться, Вигдор поинтересовался, можно ли узнать об одной мамочке, которая трагически погибла много лет назад.

– Архив, конечно, сохранился. Вообще-то мы таких справок не даем. Секретов тут никаких нет, просто это не наша работа. Но вы так стойко прошли всю экскурсию, что я сама покопаюсь в базе. Назовите фамилию мамочки.

– Засухина, Вера Засухина.

– Вера Засухина. Запомнила, оставьте телефон, я вам перезвоню.

– Премного благодарен, Елена Иосифовна.

– Пустяки, я понимаю, материал для новой книги. Чем смогу, как говорится.

К вечеру Вигдору стало известно, Вера Засухина в лесовском роддоме не наблюдалась и не рожала. Он сразу же позвонил Селине, хотел рассказать ей об этом, но телефон молчал. Сделал еще несколько попыток, но Селина была недоступна.

В этот вечер она действительно была занята… Майковым! Он уговорил ее встретиться и обсудить дело.

Майкову очень хотелось поскорее довести все до логического завершения. В его понимании это должно было быть мировое соглашение, по которому, разумеется, все сто тысяч евро получить не удастся. Но с учетом обстоятельств Майков согласился бы и на семьдесят, а то и на пятьдесят.

Он даже не боялся раскрыть что-то из своей игры, настолько был уверен в доказательной базе, настолько продумал и подготовил именно этот спектакль.

Встретиться договорились в модном ресторане «Подсвечник». Здесь все было дорого и невкусно. Но посетителей всегда хватало. По слухам, ресторан открыл сын здешнего большого чиновника, и все ждали чего-то необычного. Похоже, «дорого и невкусно» и было тем самым необычным, во всяком случае, на данный момент.

Ресторан «Подсвечник» оформили в замковом стиле. Кругом на стенах рыцарские доспехи. Готические арки, большие камины, обрамленные грубым природным камнем. Такие же стены и полы, стилизованные лампы-факелы создавали атмосферу средневековья.

Майков забронировал столик в уютном полузакрытом зальчике. Кроме них здесь обосновалась еще одна парочка.

Селина чуть припозднилась. Майков ожидал в вестибюле и был напряжен, опасаясь, что встреча в последний момент сорвется. Но Селина пришла, ей было очень даже интересно пообщаться с Майковым.

– Добрый вечер, Селина Ивановна. Рад, спасибо, не отказали встретиться.

– А почему бы и нет. Мы с вами оба представители. Наша цель уладить недоразумение. Хотя, скажу я вам, мне нечасто приходилось встречаться с представителями обвинения в такой обстановке. Впрочем, и случай забавный-презабавный. Не находите?