Электронная библиотека » Станислав Хабаров » » онлайн чтение - страница 2

Текст книги "Защита"


  • Текст добавлен: 1 декабря 2015, 19:06


Автор книги: Станислав Хабаров


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Глава 4
1

В зрительном зале особенный потолок: деревянный, с выступами и нишами. Такие и в больших аудиториях института. Они пугают студентов, им кажется, что кто-то за ними оттуда наблюдает. Бархатный занавес сцены сегодня раздвинут, и по ней ходит шеф. На высоком помосте, среди развешенных плакатов и двух досок на высоких ножках. Хороши плакаты шефа, но сколько в них рабского студенческого труда!

Перед помостом сцены, за серым столом сидят члены учёного совета. Некоторые переговариваются, не слушают, не смотрят, как волнуется шеф. Говорит он хорошо, но повторяется, вертит указку, и даже отсюда видны капли на высоком шефовом лбу. И руки дрожат, но издалека это незаметно.

В зале – масса народа: свои, приезжие. Ближайшая к сцене треть зала заполнена плотно, а дальше – вразбивку и с интервалами, и если целый ряд занят, значит, явилась вся кафедра или лаборатория.

Защита идёт обычным для каждого учёного совета отрепетированным путём. Встаёт председатель совета и говорит ненужные, лишние слова. О повестке совета знают и, наверное, нет таких, кто не знал, что будет на этом заседании, и пришёл. Зачитывает документы секретарь учёного совета или, как его называют, учёный секретарь. Говорит он бесцветным секретарским голосом, который в подобных случаях выглядит бесстрастным и незаменим. На его фоне любая, даже далеко не блестящая речь выглядит удачной. От его доклада зависит многое. Он может читать, проглатывая слова или произнося их так невнятно, что вместо слов отзыва получается неясный шум. А выступить, не понимая? Не все решатся на это.

Протопопов начал неудачно. Он ходил вдоль прекрасных плакатов. Неожиданно протягивал руку и так же быстро её убирал. Неожиданность была вызвана не отсутствием плана. Выступление было отрепетировано, и Протопопов обычно отлично выступал. Две помехи являлись тому причиной. Присутствующие временами почти не слышали его. Микрофон он держал в руке, опуская её, и тогда голоса не хватало даже для первых рядов, а когда, спохватываясь, подносил его слишком близко, возникал шум. Левкович непрерывно морщился. Кирилл пытался с помощью пантомимы показать, как держать микрофон. Но была и другая, внутренняя причина. Сказать лишь то, что Протопопов волновался, по сути ничего не значило. Волнение было бы естественным, но от сказанного ему Левковичем перед защитой Протопопов испытывал ужас.

Страх налетал на него порывами. В последнее время, чтобы он ни делал: брился, обедал, читал, – страх появлялся внезапно, парализуя его. Он цепенел, сидел, как завороженный, прислушиваясь к внутренним биениям. Сидел он так, пока внутри не отпускало, и не становился самим собой. С приближением защиты противное чувство посещало всё чаще. Он внушал себе, что с защитой для него всё закончится. А теперь чувствовал себя так, словно стоял над краем обрыва. Его всего ломает и тянет в бездну, и хочется кончить разом и одновременно противиться тому.

– Что это с ним? – спросил Кирилл, оборачиваясь, но Макашов только плечами пожал и посмотрел на Левковича. Тот отчего-то сел не за стол президиума, а сбоку и впереди в рядах. Неудачное выступление Протопопова отражалось на его лице: Левкович морщился, шевелил губами и что-то бормотал.

– Пора бы ему понять, – сказал Кирилл, – что на светофоре ему жёлтый, а не зелёный.

– А ему без разницы, – откликнулся Мокашов, подумав про себя, что осьминоги не различают цветов, так же, как собаки и кошки. Им доступны только оттенки яркости.

Наконец, Протопопов справился с микрофоном, и впечатление непоследовательности постепенно стало пропадать. Однако умения и блеска, обычно присущих выступлениям Протопопова, на этот раз не было.

– Странно, – пробормотал Мокашов.

Кирилл кивнул, а сидящий рядом Семёнов добавил:

– Ничего странного. Дрожит твой шеф, словно холодец. Я думаю, Левкович его предупредил, что Келдыш вернулся со старта, а с ним и вся наша гоп-компания. Заявятся сюда, и разом к чертям все договорённости.

– А что, действительно?

– Вроде бы.

Перед защитой, завидев знакомую фигуру, Мокашов обрадовался и подошёл к нему. Семёнов везде чувствовал себя в своей тарелке. Он улыбнулся и снисходительно кивнул.

– Привет работникам министерства! Сопровождаешь министра?

– А, ты об этом, – улыбнулся Семёнов, – из министерства я ушёл.

– А как сюда попал?

– Пришёл поразвлечься, как на похоронах.

– На чьих? Шефовых?

– Думаю, и на твоих. Вспомни, как в старину хоронили царей, а с ними слуг и музыкантов. А теперь учителя и учеников. Умер профессор – и аспирантов можно смело закапывать. И высятся кругом невидимые курганы. Шеф твой до смерти напуган и, видимо, не без причины. А ты о шайке аспирантской не слышал? Озверели, шестую защиту гробят! Развелось ведь масса псевдодиссертаций. Трухает твой шеф.

Мокашов ещё больше удивился, увидев Пальцева.

– Палец, здравствуй.

– Привет, старикашечка. Как живёшь, чем живёшь, с кем живёшь?

– А ты как сюда попал?

– Пригласили. На редакцию бумага пришла.

– Ты хоть знаком с Протопоповым?

– И да, и нет. В общем, скорее, да, в общих чертах.

2

Протопопов ходил уверенней. В шуме зала его привычное ухо лектора улавливало особый ритм, и, повинуясь его пульсациям, он то молчал, затягивая паузу, то снова говорил. Он много двигался, и ему это помогало, и таскал повсюду за собой кабель, похожий на тонкий хвост.

Он знал: нужно вытерпеть эти двадцать минут позора. Пытался себя убедить. Никто не ждет от него сногсшибательных открытий. Всего лишь нужно показать, что ты не лыком шит и ты – человек с копьем. До последнего времени ему нравилась диссертация, а вот понравится ли она другим? Он любовно доводил её до кондиции, а вот подумал: не покажется ли, что прихорашивал мертвеца? И несерьезна вся эта бутафория. Он, словно изучив взаимосвязанный механизм, затем выбросил из него пружину и шестерёнки, оставив стрелки и циферблат. И вот теперь двигал равномерно стрелки, и выходило похоже на часы и как у любого человека с копьем.

У всех, в конце концов, наступает разочарование. После сладости минут творчества, своего рода любовных утех, начинается оформление. Восторги позади, и предлагается оформить юридические права. Обряд защиты напоминает, скорее, не свадьбу, а похороны, на которых принято говорить только хорошее.

– Решиться нужно, – убеждал его Теплицкий. – Вы в детстве с вышки не прыгали? Нужно только представить, что летишь… Решайтесь, а там начнём чистку авгиевых конюшен… Закроем мелкие темы и наведём порядок на кафедре.

3

Пока шло привычное изложение, можно было отвлечься.

«Семёнов пришёл набираться опыта», – подумал Мокашов.

Он перед этим его спросил:

– Как ты сюда попал?

– Самостоятельно. Я вполне самостоятельный человек.

«Защищаться нужно на стороне, – подумал Мокашов. – Это и ежу понятно, и нет пророка в своем отечестве».

– Диссертации – не наше дело, – темнил Семёнов, – они нас не касаются. Дела нет – и пишут диссертации.

– А меня, – вмешался Кирилл, – когда вижу, как в Ленинке катают диссертации, начинает мутить.

«Защита, возможно, коллективное мероприятие, и скопом нужно защищаться. Только зачем мне защищать Протопопова? – думал Мокашов. – Доктором быть совсем необязательно. Кандидатом – иное дело, а доктором… Какой, скажем, доктор Теплицкий? Он путаник, чучело, и не более того. А Савенков и вовсе человек непорядочный, хотя и упорный, как муравей. Всё это – принаучная шелуха. Полно околонаучной шелухи».

На сцену Мокашов не смотрел, ему и так было ясно. Защита катилась как по рельсам.

«А зачем защита администратору? Необязательно быть артистом директору оперного театра, как и директору стадиона – мастером спорта. Диссертация похожа на спорт. Подарить лучшие силы пустому делу? А что родить? Одни сопереживания? Мы представляем себя на месте спортсмена. Соревнование – и чистое дело, и наркотик. Защита – тоже соревнование, а диссертация – сосуд с ограниченным объёмом, в который нужно попытаться всё вложить. Но что своего вложил Протопопов?»

Непосвященному выступление могло показаться блестящим. Оно и не могло выглядеть иначе. Всё зависит от опыта преподавателя. Всем стоит побыть педагогом временно, хотя бы год. Однако для своих оно смотрелось иначе.

«Со стороны – зрелище не из лучших, – думал Мокашов. – На сцене мокрый, жалкий, загнанный в угол паучок. Хотя и это не конец, и стоит вспомнить, что он – беспозвоночный, и способен менять фигуру по желанию. Все аналогии хромают, но институт наш для нас – целый океан. Не всем дано скользить в его прозрачных водах, и многим достаются ил и дно. А шефа следует отнести к головоногим, которых он выбрал для себя в кружке гидробиологии Дома Пионеров, популярном в их приморском городке.

Осьминогов называют приматами моря. Действительно, осьминоги умны, и у них масса достоинств. Вообще, это исключительно древний род. Они стары как мир и гордятся родословной. Даже в кембрии, более пятисот миллионов лет назад, находят раковины их предков.

Но осьминог и по-своему современен. Он – живой реактивный двигатель. Вбирает окружающее в себя и выбрасывает реактивную струю. Взлетает разом над всеми и в сторону. Через ту же воронку он может выбросить чернильного двойника и со стороны наблюдать, как обмануты соперники, улыбаясь во весь свой попугаев рот, который тоже у него клювом, но с захватом снизу.

Существует масса мифов, легенд и свидетельств очевидцев-моряков о монстрах с десятиметровыми щупальцами, вряд ли истинных. В книге Гиннеса восьминогий моллюск имеет щупальца в три с половиной метра, а научный отчёт о замерах осьминогов Дофлейна уточняет, что ноги измеряли в размахе.

Осьминог может менять окраску от белой до бордовой и умело этим пользуется, и это ещё далеко не всё».

4

Господи, какая чушь лезет в голову! Он как-то Кирилла о шефе спросил:

– Кто он, по-твоему?

– Импровизатор с элементами шулерства. Его основное свойство можно назвать «доворотом винта». Он – наш Ираклий Андронников, а мы – его аудитория. Мы с ним взаимодействуем.

«Пожалуй, так. Действительно. Приходит шеф, скажем, с учёного совета. Уничтоженный, униженный, буквально стёртый в порошок. Он смят обстоятельствами, раздавлен фактами и требует сочувствия. И начинается рассказ из разряда катастроф. В нём всё ужасно, однако находится спасительная красочка, и шеф лишь краешком её касается. Мы внемлем, ведь для нас шефовы откровения – секреты закрытой области, верхов низам, и вот в мрачном полотне картины появляется импрессионистское пятнышко. Конечно, в целом мы удручены, и шефу искренне сочувствуем, хотя уже меняется тон, и в изложение вплелась робкая мажорная нить. Находятся оправдания и язвительные оценки других. Безжалостность в них и самоирония. История пару раз пересказывается, каждый раз опираясь на созданное. Слушания повторяются, и в результате – шеф уже на белом коне, неприступен и прав, а противники посрамлены. Интересно, что и сам он в рассказанное верит, и при слушательской поддержке готовится к новому бою. Такова композиционная сила творчества. Этим шеф наш силён и непотопляем, хотя в действительности вроде бы ничего и не произошло».

Он Любу как-то спросил:

– Куда они мотают с Теплицким?

Но та целиком зациклена на своём. Рассказывает, как по дороге её подлавливает Теплицкий:

– Приглашает в «Жигуль».

– «Жигули»?

– «Жигули» – это когда во множественном числе, а у Теплицкого – «Жигуль».

– А ты?

– Я что?

– Может, это твоя судьба. Вы – жены не мужьи, а божьи, и неизвестно, с кем он вас сведёт. Муж у тебя брюнет?

– Блондин.

– Скорее ищи брюнета! Блондины в целом – ослабленные особи. Будущее за брюнетами. Так как тебе шеф?

– Мне он нравится. Он общительный.

По общему мнению, Протопопов был на своём месте, а его общительность вытекала из рода его работ – участия в конференциях, различных советах, комиссиях. Черты его характера, казалось, способствовали общению: мягкая вкрадчивость и скрытое обаяние привлекали людей. Из связей он сохранял редкие приятные, остальные игнорировал. Конечно, он понимал, что этого недостаточно, но ничего с собой поделать не мог. Перед защитой он повёл себя чрезвычайно осторожно: не принимал спорных решений, не обижал отказами, поступал чутко и был настороже. И все вокруг, казалось, понимали его состояние и ему подыгрывали. Хотя, наверное, (люди не дураки) задумывались: а что же будет потом?

Из зала многие поглядывают на Мокашова. Для большинства не секрет, что докладывается мокашовская идея, и что он с шефом не в ладах. Поглядывают с интересом: как он себя поведёт? Волнует пикантность ситуации. Здесь многое о тебе знают такое, чего бы и не следовало. Не то, что нужно на самом деле. Хотя он действительно в затруднении и вправе поведать истину народу. Внезапно встать, взглянуть на ждущий и внемлющий ряд, на эту чудо-защиту, где выступающий на сцене голенький. Кому-то он может показаться артистом с безотбойным номером, в котором стоит только лишь себя показать.

«Однако шеф чувствует опасность. Но милый многоног, опасность не там, где вы считаете. Опасность здесь, в этой голове и руках, и возможны разные варианты. Можно во всеуслышанье крикнуть с места, как лягушка-путешественница: «Это я! Это всё придумано мной…» А можно встать и витиевато выразиться:

– Необходимо отдать должное прекрасному изложению идеи. Но что, по сути, наглядно мы имеем? Замечательный парафраз статьи известного источника, трудов уважаемого института… и многого не потребуется… уважаемому собранию достаточно намекнуть, что был отчёт сверхсекретного центра и статья, хотя и для мира закрытая, но людям сведущим нетрудно понять, откуда ноги растут. Ну, да, – возразите вы, – отчёты секретного центра. Кому доступны они? Пойди, разберись… Но слухами земля полнится, и стоит намекнуть…

А популярность доклада уместна не здесь, а на страницах «Юного техника» для детей, «Техники молодёжи «для юношества, «Науки и жизни» для любознательных остальных… Так стоит поблагодарить докладчика за изложение и разойтись… а тему закрыть, а вместе с ней попутно закрыть и кафедру.

И начнётся, мало не покажется. Притаившиеся истинные враги кафедры поднимутся во весь рост. Они готовы в любой момент сорваться с цепи и, поимев такой затёс, начнут лавину вопросов, оценок, суждений, недвусмысленностью которых наш крошка Цахес – завкафедрой боеприпасов артиллерии и взрыва Дмитрий Дмитриевич Протопопов с повлажневшими руками и волосами – будет погребён, а вместе с ним рухнет и общее прибежище – кафедра, которая, по мнению Дарьи Семёновны, и есть сборище тунеядцев».

Нет, он, Мокашов, не против, а за соучастие в труде.

– Время просто такое. Коллективных работ, – говорил Кирилл. – Уборка горожанами картофеля, патрулирование дружинниками города, коллективная подготовка диссертации… Думаю, и до обхаживания женщин скоро дойдёт… На диссертацию собирается команда… А ты…

– Я за самоочищение кафедры, – отбивался Мокашов, – за истину в последней инстанции, за правду обнажённую, которая, впрочем, никому, если разобраться, не нужна, и даже губительна. Хотя, по идее, она считается чистым ручейком, что промоет себе дорогу. Но когда?

«Стоит только тронуть ком, – подумал Мокашов, – и понеслось… Но как вести себя потом, после защиты, на разборе полёта? Удобнее просто развести руками и прикрыться непреодолимым. Мол, ничего не поделаешь, время сильнее тебя. На кафедре скажут: «А что особенного? Ведь такое общепринято. Есть вклад в общее дело, и ведущий его объединяет. У каждого собственный плацдарм, свой успех и орден». Так в чём тогда орден его – Мокашова? В хорошем отношении к нему? Согласитесь, это слишком слабо. Да разве не хочется, чтобы окружающие оценили тебя, и все, даже Люба, повторяли, что Мокашов – голова, а не как теперь – голубчик Мокашов. Чтобы за спиной твоей шептались и, как на Левковича, указывали и приходили посмотреть с соседних кафедр. Чтобы, разумеется, попутно не обошёл тебя поток медалей и званий… Чтобы ценили и здесь, и за рубежом. Чтобы и в жизни, наконец, у тебя появилось всё… Размечтался. Как же…

Есть хрупкая грань, до которой шеф всё-таки полководец, а за ней – лишь жалкий плагиатор. Я знаю и могу нащупать её, но почему именно я должен стать святее римского папы? Эйнштейн – тоже не Богом был, и то, что он обобщил, тогда уже летало в воздухе и появлялось там и сям в разных местах, заявленное Лоренцем и Пуанкаре.

Да что у шефа шефово? До появления Мокашова на кафедре он мутно-мистически истолковывал трещины тротуаров. Они расходятся, видите ли, под тем же углом, что и ветки деревьев, и он увидел в этом не что иное, как всемирный закон. А исходил из дробления гранат, дробившихся по-своему. Но нужно быть наглым выдумщиком, чтобы в трещинах и ветках с тем же углом увидеть всеобщий универсам. Всё это – элементы шизоида. Мне кажется, следует танцевать от геодезических, с принципом наименьшей энергии, хотя мои досужие рассуждения лишь по поводу. А будет поздно. Словом, решайся, Робин Гуд!»

Шеф всё уверенней ходил вдоль плакатов, тыча время от времени в них указкой, но он не мог всех разом обмануть. Ему казалось, что где-то там, среди многоглазой толпы, заполняющей зал с доверчивым простодушием, возможно, в первых рядах или сбоку, или позади сидит этот некто. Некий неопределенный тип. Какой-то лысый или заросший, дальнозоркий или в очках, мордатый или скелетом тощий. Он может быть совсем непохожим на учёного, непохожим на всех. Сидит себе, пока про себя усмехаясь, не торопясь – есть ещё время у него, и некуда спешить. Он ждёт, и от ожидания у шефа холодеет в животе, и он с тихим ужасом думает, что когда закончится доклад, этот лысый, румяный или в очках поднимет руку или выйдет к доске. «Я знаком с этим вопросом некоторым образом…»

Протопопов думал и не думал. Всё искрами проносилось в голове, неся неизбежную тревогу. Впрочем, со стороны казалось, что он оправился, и защита идёт традиционным стандартным путём.

5

Вопросы докладчику задавались голосом с места. И хотя они были все об одном и том же, каждый задавал вопрос по-своему. Спрашивающие волновались. Аспирант с кафедры привода даже побелел. Аспиранты часто варятся в собственном соку, и для них выход на люди – целое событие. И был случай: аспирант с кафедры термодинамики на предзащите совсем потерял дар речи и внезапно онемел. Мычал что-то нечленораздельное.

Одни члены учёного совета абсолютно спокойны. Они заслужили право задавать даже нелепые вопросы. У всех на глазах совершалась трансформация Протопопова. Если поначалу он кому-то казался запутавшимся в собственной паутине, то теперь почти оправился, хотя и чувствовал опасность.

«Говорят, завезённый на сушу осьминог безошибочно узнаёт, в какой стороне спасительная вода, и стремится к ней безошибочно. Но в чём шефова стихия? Он боится не нас. Для нас он, по сути, плантатор, владелец большого поля или выжженной делянки в лесу. Он платит нам, он купил наш труд, и мы – его рабы, вроде современных крепостных. Он кормит нас, а мы собираем ему научный урожай, которым он распоряжается. И что с того, что ты – умелец и изобретатель? Ты продал свой труд, и шеф вправе сказать: это мои овцы, я их стригу. А кому хочется быть овцой? Можно встать и заявить об этом прилюдно и предъявить шефу счёт. Только защита коротка, а что потом? Искать себе место? А где его найдёшь? И к чему приключения на собственную задницу?

Раз шеф волнуется, значит, он чувствует врагов. «Осьминог чувствует врага. А кто его враги? Дельфины, акулы или мурены. Он поначалу пробует их напугать и вспыхивает ярким красным цветом. Иногда ему это помогает, но не всегда. Злейшего его врага – мурену – этим не проведёшь. Мурена безжалостна. Она загоняет осьминога в тупик.

Но может, у шефа фобия? Какие у нас мурены? Грядка кафедры прополота. Исчез завлаб, прихвачено даже партийное влияние. Парторгом кафедры стала Генриетта – шефова гражданская жена, а кафедральным сошкам дали по мозгам.

Пугают всех лишь шефовы заявки: вернуть в исходное, обнулить, начать с чистого листа. О чём здесь речь? О кадрах? А кого следует искоренить, как сорняки, засоряющие научный огород кафедры?

«Нужна прополка, – это шефовы слова, – иначе всё зарастёт. Неполотое поле погрязает в сорняках. Откуда они? А бог его знает! С соседних лугов, принесённые ветром, от птиц. И зарастаем выше головы в дикости».

Бумаги учёного совета раскладывал перед защитой Толя Овчинников – шефово доверенное лицо. Он пока в непонятном статусе, но по разговорам, скоро станет новым учёным секретарём. А прежний? Прежнего попрут – устарел и должен место освободить. Овчинников был сокурсником Кирилла. «В бытность мою в Англии» – так звали его в то время в лицо и за спиной. «В бытность мою в Англии» – была его излюбленная фраза. Юнгой ему пришлось поучаствовать в кругосветном плавании военных кораблей. Когорта заходила в разные порты. «Визитом мира» называли газеты этот поход. Но не экзотика поразила тогда юного моремана, а британский комфорт. Качество тамошней жизни стало его знаменем, и он неизменно по поводу и без повода повторял: «В бытность мою в Англии…» Со стороны это выглядело забавно. Над этим смеялись, но он не замечал – так велика была его мания увиденного.

Судьба его контролируется свыше и изначально предопределена. За спиной его – стартовый блатной ускоритель, и он на глазах у всех, всем на удивление, разом взлетел надо всеми: попал на кафедру, но не задержался, и трудно было угадать, сколь высок и продолжителен окажется его полёт. Он общается с Теплицким.

А доцент Теплицкий? Теплицкий звёзд с неба не хватал. В науке сам ничего не сделал, но знал цену другим и поступал соответственно. В последнее время здорово темнил, и поговаривали: он уже практически одной ногой «здесь», на кафедре, а другой – уже «там».

И верно, кафедре необходима прополка. Растёт чертополох и зарастает всё первобытным лесом. Так выступить или не выступить? Не прятаться, не скрываться, не юлить, не чувствовать несправедливости и недоговорённости, не врать себе лишний раз, оправдываясь, что ныне время коллективных работ, хотя я – индивидуум, не эгоист, нет, но просто человек. А в человеке разом собачье и кошачье. Собачья напористость и кошачья независимость. Но по силам ли ему выступить против? Почему бы и нет? Выступил же Давид против Голиафа.

Лично он ничего не имел против шефа. Шеф ему скорее нравился. Шеф внешне не похож на вузовского преподавателя. В шефовом лице нет многозначительности, происходящей от общения со студентами и убежденности в своей значительности. И хотя теперь он минутами бесславно выглядит, у него всё ещё впереди, он ещё отыграется за публичный позор. За двадцать минут общественного поругания».


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации