Текст книги "С высоты птичьего полета"

Страх поселился на улицах Парижа. Проверяются сумки у входов в магазины, в кафе. Где взорвётся следующая бомба? Мы волнуемся вместе с парижанами, хотя мы от них за тысячи километров, в Москве.

Двадцать лет спустя

На октябрьскую встречу в Москву стороны прибыли не с пустыми руками. Среди проработок и французское представление о конструкции на внешней оболочке станции, нарисованное машиной. До чего же оно было далеко от действительности, хотя бы от рисунка в журнале «Наука и жизнь», аксонометрии, иллюстрации к статье директора пилотируемых международных программ Ю. П. Семенова и инженера-проектанта Л. А. Горшкова. По просьбе французской делегации каждый участник встречи получил по журналу. Но как далека реальность от схемы, так же, как порой несопоставимы «наука и жизнь».

Нам приходилось выполнять десятки разных стыковок, и прежде всего в языке. Библейская притча о сооружении Вавилонской башни взяла в основу миф о многонациональном крупном сооружении. Возможно, реальные события послужили основой мифа. Иранское информационное агентство сообщило о решении восстановить легендарный Вавилон. Он был, утверждают раскопки, четыре тысячи лет на берегу Евфрата. Уже обнаружили основание великой Вавилонской башни.

По мифу, реальная божественная кара заключалась в наказании разноязычьем: «Смешали язык их, чтобы один не понимал другого». Строители башни так и не смогли договориться, и началось знаменитое вавилонское столпотворение. Теперь мы поступаем вопреки библейской притче – разноязыкие возводят «башню до небес».

Но в чём проблема? Нужен язык – учи. Даже муравьи обучаются языку. Установлено, что они делятся друг с другом сведениями и учат язык. Он не известен муравьям от рождения и прививается воспитанием. Словом, было бы желание и время, и обучить можно даже муравья. У нас же, к сожалению, времени не было. Не было и уверенности, что ты поедешь в следующий раз; все в этой части было зыбко и зависело от многих причин.

В мире, сначала опять-таки не у нас, появились уже языковые компьютеры, выполняющие синхронный перевод. Правда, лексикон их ограничен и обязательно обучение пониманию голоса пользователя. Но, как говорится, «лиха беда начало», вот-вот появятся эрудиты компьютеры-переводчики, а пока с нами работали высокооплачиваемые синхронные переводчики.

Словарь космонавтики создавался первоначально на русском. В нём много русских слов. Однако в технике, и особенно во время космического полета, необходимо однозначное понимание. И хотя партнеры, возможно, читают мысли друг друга, необратимость многих операций не позволяет использовать приблизительный смысл. К тому же звучание на чужом языке не всегда правильно истолковывается. Ещё Вяземским был описан иностранец, пытавшийся о смысле судить по звучанию. Так, например, ему слово «телятина» показалось нежным обращением к женщине, а слово «дружище» он посчитал грубым ругательством.

Разночтения недопустимы, и нужен единый полётный язык, которым стал русский. И нам пришлось неустанно править русский перевод. Тогда, в октябре, начиная, мы буксовали в словесных ухабах. Мы формулировали предложения по-русски, затем французы брались за текст, и часто смысл уходил. Мы снова начинали попытку текстового сближения. Выходило мучительно медленно в условиях острого дефицита времени. Так получалось до тех пор, пока не возникло взаимное доверие, и мы не пришли к простой и полезной мысли, что каждый язык найдёт свои точные выражения, передающие смысл. Ведущим здесь станет русский, полётный, тогда французский будет справочным, вспомогательным.

Переводчики иностранной литературы нередко мучаются в поисках адекватного выражения. Так, переводя Горького на индийский язык, переводчик назвал квас вином русского изготовления, а рассол – лекарством. Бирманский переводчик опустил в «чае со сливками» сливки, потому что такого чая в Бирме не пьют. Русская печь переведена корейским переводчиком, как часть утепленного пола. Иногда требуются особые разъяснения: так, например, в Индии «пернатым певцом» считается кукушка, а не соловей. И для каждого народа уместны свои сравнения. «Храмом космонавтики» назвал советскую ракету-носитель, впервые увидев её, Патрик Бодри.

Октябрьская встреча вышла очень напряженной и насыщенной. Было найдено, обсуждено и согласовано окончательное место размещения аппаратуры «ЭРА» на внешней оболочке станции и все детали предстоящего сочленения. Были рассмотрены принципиальные решения всех аппаратурных узлов и габаритные, ограничивающие чертежи, обсужден порядок действий космонавтов при выходе в открытый космос и очень много других конкретных вещей. Причем, на каждом шагу имелись свои дилеммы. Так, например, ограниченность объема шлюзовой камеры станции «Мир» не позволяла пока за один раз вынести в космос все необходимое оборудование. И приходилось его ограничивать и ужимать. Но все равно с ходу не получалось, и оставалось надеяться на ещё требующие проверки решения, идти вперед пока ещё без твердой гарантии, но с ожиданием и надеждой на будущее. Так позже и оказалось, выход нашелся в том, что к разгерметизированному объему станции – шлюзовой камере добавился и бытовой отсек транспортного корабля.

Ведущим с французской стороны по эксперименту «ЭРА» на этой встрече был живой и неутомимый господин Мамод, по внутреннему эксперименту «Амадеус» – бородатый и неразлучный с трубкой Конде. Все облегчалось с прибытием конструкторов «Аэроспасиаль», которые сразу уточняли возможную доработку узлов. Дел было много. Требовалось всё обсудить и уточнить. Ведь нужно знать особенности работы человека в скафандре, чтобы понять, что, скажем, отличная конструкция в условиях Земли становится неработоспособной в космосе.

Были уточнены и графики поставки. В числе поставляемого оборудования и габаритно-массовые макеты для примерок размещения на станции и гидродинамические макеты для отработки действий в скафандрах в гидроневесомости, и технологические макеты и макеты для квалификационных испытаний, тренажные и, наконец, летные – первые и запасной образец. Обсуждались вопросы безопасности работы оборудования. Словом, в прокрустово ложе короткой встречи втиснулись разнообразные проблемы – детальные и организационно широкие, и было неясно, успеем ли мы всё включить в итоговый протокол и станет ли он для всех руководством до следующей встречи?

Но вот всё написано, напечатано, подготовлено, и наступает несколько торжественный момент – подписание протокола. Его чистенькие экземпляры разложены на длинном столе, и все подходят и расписываются в своих французской или советской колонках.

На следующий день в газетах появилось сообщение:

В ГЛАВКОСМОСЕ СССР

С 30 сентября по 4 октября в Москве состоялась встреча советских и французских специалистов, посвященная подготовке и проведению в 1988 году совместного советско-французского космического полёта.

В ходе встречи стороны уточнили программу совместных научно-технических экспериментов на борту орбитального комплекса «Мир». Были рассмотрены вопросы, связанные с медицинским обеспечением полета, а также пребыванием и тренировками французских космонавтов в Центре подготовки космонавтов имени Ю.А. Гагарина.

Во встрече принял участие первый космонавт Франции Жан-Лу Кретьен.

Кретьена я даже не заметил. Он был недолго, и в тот момент у нас проходили оживленные дебаты, как совместить французскую видеокамеру с телевизионной системой станции.

В октябре в Москве мадам Тулуз не было. Она была занята самым естественным для женщины делом – ожидала рождения ребенка. Но проект, пожалуй, тоже был её ребенком, делающим первые шаги.

– Как, – недоумевали мы, – молодая женщина и руководит проектом?

– Прежде всего, – возражали нам, – она закончила политех – политехнический институт. В политехе дается разносторонняя подготовка, в том числе и административного руководства. У неё к тому же – чутье. Она знает и то, о чём говорилось в её отсутствие.

В октябре же в Ереване состоялась ежегодная советско-французская встреча. Она подвела итог двадцатилетнего сотрудничества. Вершинами признали полёт французского космонавта на советской космической станции и рандеву с кометой Галлея – ледяной глыбой с углеродистыми вкраплениями, наводящими на мысль о «посеве» жизни. Обсуждалось и будущее.

Президент КНЕС профессор Ж. Лионс выделил «намечающиеся исследования спутников Марса, самой планеты и астероидов и готовящийся полёт французского космонавта на станции „Мир”».

Директор проектов по созданию пилотируемых летательных аппаратов для международных программ Ю.П. Семенов отметил «широкий круг экспериментов во время полёта французского космонавта и проработку возможностей стыковки космического аппарата „Гермес” с орбитальной станцией „Мир”».

Не знаю, что послужило выбору места ежегодки? Вероятно, армянское гостеприимство и отдаленность порядков «сухого закона», царствующего в стране, нелепости в понимании французов. Во всяком случае, на этой начальственной встрече проект в честь высокой горы Закавказского нагорья получил своё как бы собственное имя – «Арагац», которое не могло не удивить рядовых работников проекта, не приехавших в Армению, а продолжавших трудиться на своих местах.

Газеты касались так или иначе «космической» темы. На второй конгресс Ассоциации участников космических полетов собрались в Будапеште космонавты.

«Мы собрались создать совместную книгу, – рассказал в „Известиях” космонавт Олег Макаров, – в которой космонавты из разных стран выскажутся о жизни, о мире, о себе… У нас нет опыта в книгоиздательстве, вероятно, будут финансовые трудности. Но идея увлекла всех космонавтов. Уже создан издательский комитет, куда вошли, в частности, мы с А. Леоновым».

Книга – дело хорошее, только, как говорится, нам бы их заботы.

Промелькнуло в октябрьских газетах и короткое сообщение из Франции: «Шестьдесят специалистов из Франции и ФРГ собрались во французском городе Тулузе в космическом исследовательском центре и приступили к работе над детализацией проекта создания европейского космического корабля „Гермес" – аналога американского „Шаттла”». А о нашем «Буране» речи в прессе пока ещё нет, хотя полным ходом идут его различные испытания.

Знакомясь с газетами бегло, как говорится по диагонали, находишь и нечто общее в созвучии наших и французских проблем. Известный исследователь Жак-Ив Кусто разорвал перед телекамерами доклад, подготовленный им по заказу ряда министерств. Так он выразил протест против строительства моста к знаменитому острову Ре напротив Ла-Рошель. Остров Ре имеет уникальную природу. Сообщение его с континентом осуществляется с помощью паромов. Нашествие автотуристов повлечет загазованность и гибель островной фауны и флоры, – доказывал Кусто. Министерство поручило Кусто доклад, но приняло решение о строительстве моста, не ознакомившись с его выводами.

И у нас в основном министерства поступают по принципу: «а Васька слушает, да ест». Но вот теперь отличное сообщение. Борьба общественности, возглавляемая писателем С. Залыгиным, против поворота северных рек завершилась успехом – принято правительственное решение.

Вопросы экологии коснулись и космических орбит. На высотах от 500 до 1500 километров около 70 тысяч осколков размером больше сантиметра и миллионы более мелких. Захламленность околоземного пространства остатками ступеней ракет-носителей и подрываемых космических аппаратов (в основном отслуживших разведывательных ИСЗ) представляет серьезную опасность для функционирующих спутников, несущихся по космическим дорогам. Тем более встреча в лоб на орбитальных скоростях приводит к взрыву, словно это не кусок металла, а взрывной заряд.

Заяц или кот?

Так и повелось с тех пор: контакт непосредственного общения, а в промежутках газетный фон, воспринимаемый нами теперь иначе – соучастниками событий. В декабре прекратили занятия практически все высшие учебные заведения Франции. «Забастовка университетов» была против престижных учебных заведений для привилегированных классов. На площади Инвалидов более миллиона студентов участвовали в демонстрации. «Диалог со студентами, – написали газеты, – обернулся монологом полицейских дубинок, слезоточивого газа и резиновых пуль. Открыт счёт убитым. Пополнился список раненых».

– А нет ли там наших знакомых? – приходило в голову. Как мы позже узнали, в волнениях участвовали дети коллег. И вся наша совместная работа зависела от того, поправеет ли французское правительство? По газетным сообщениям, в широких масштабах шла распродажа государственных компаний и банков – социальных завоеваний Пятой республики. При всей свободе высказываний некоторые темы замалчиваются. Опрос общественного мнения «Свободная пресса» выяснил, что две трети французов не знают о полуторагодовой паузе в проведении советских ядерных взрывов. В этом умолчании – позиция Франции в совершенствовании ядерного щита своих вооруженных сил.

Французские ядерные испытания начались в Сахаре в 1960 году. В 1966 году они были вынесены на атолл Муруроа в Тихий океан. СССР, США, Англия прекратили ядерные взрывы в атмосфере, а Франция их продолжала и перешла к подземным испытаниям только двенадцать лет спустя, в 1975 году. Общественность страны отмечала, что в то время, как ведущие ядерные державы выискивают после Рейкьявика возможность сокращения ядерных арсеналов, Франция модернизирует и наращивает губительное оружие. «Мы требуем прекратить ядерные испытания!» – появились надписи на стенах французских домов в предновогодние дни.

Каким станет для нас этот новый, 1987 год – год кота или зайца по восточному календарю? Ведь заяц и кот – животные, совершенно разные с позиций современной символики. Кот ближе к киплинговскому самостоятельному коту, «гуляющему сам по себе», а заяц – бесправен, уязвим, «трусишка зайка серенький…» Каким станет наш проект? – решится в новом году. Пока что он очень слабенький, и в новогоднюю ночь мы всего-всего желаем ему.

В Новом, 1987-м

Если всё же танцевать от всемирной связи событий, то самая горячая точка на карте для нас сейчас – Чад. Туда французы вот-вот обещают ввести войска. И вот тебе и совместные проекты и технические планы, и все общения между нашими странами готовы пойти наперекосяк.

В январе в Москве ударили крещенские, а потом и безымянные морозы. Столбик термометра опустился ниже тридцати, но молодежь, в особенности юные девушки, гуляли по московским улицам с непокрытыми головами. Не надевали «шапо» и некоторые французы, прибывшие в Москву 26 января. Руководитель делегации хрупкий мсье Шапп носил к тому же и легкое пальто. Правда, маршруты его были невелики: от гостиницы до автобуса, от подъезда до такси, а вот юные красотки, будущие матери бродили с улыбкой по улицам, мерзли на остановках, и всё ради моды.

Мода, мода – алтарь нашего времени. На что только не идут ради неё. Филиппинки носят серьги-аквариумы с креветками, мексиканки украшают головы живыми ящерицами. Одно время в моду у нас вошли кроссовки; и стар и млад начали щеголять в обувке с поперечными полосами. Кроссовки носили и с шортами, и с дорогими костюмами.

Мода особенно неистоствовала в маленьких городах, таких, как подмосковный Калининград, где расположено наше КБ.

Впрочем, не все из прибывших были одеты на этот раз не по погоде. Знакомый с климатом России мсье Лабарт был одет в дублёнку, переводчица Мари-Жан Перре в волчью доху, руководитель проекта мадам Тулуз в короткую цигейковую шубку, из-под которой была видна расклёшенная юбка, а остальные члены делегации – в легкие демисезонные пальто. «Холодно?» – спрашивали мы. «Нет, нет, – отвечали французы, – а в гостинице “Космос” даже очень жарко».

Встреча была неплановой. Она возникла по ходу дела. На ней настояли «медики» (так мы называли специалистов по медицинским экспериментам). У медиков – хроническая нехватка времени и вечное кипение страстей. В самом деле всё наоборот: у них есть возможность всласть поговорить. На столько же экспериментов во встрече у них участвует в пять раз больше человек, и так у них будет постоянно.

Нам бы такую жизнь. Мы им завидуем. Например, я отвечаю за технические эксперименты, конкретно за три из четырех, причем один из них большой, как «Маяк», и с выходом в открытый космос. И буксовать нам невозможно, даже обсуждение идет этапами. Сначала общее, прикидочное, своего рода попытка коснуться всего разом и только потом поочередно пройти все стадии проработки. И страстей мы не можем себе позволить. Они лишние и стали бы только тормозить. Поэтому возможен единственный стиль – взаимоуступчивый с настойчивой центровой линией, с желанием всё охватить, пройти по возможности больший круг проблем, оставляя в тылу забот то, к чему вернёмся потом.

Я завидую медикам, хотя и понимаю, что мое представление – «со стороны». Так ведь смотришь со стороны на чужую партию в шахматы, стоишь себе и подсказываешь, но стоит сесть за игру, как ты оказываешься в кругу других страстей и возможностей и принимаешь решения, критикуемые со стороны.

По техническим экспериментам на этот раз основными мсье Мамод и Обри, которому Амин Мамод передавал дела, да бородатый мсье Конде. Мсье Шапп представлял центральный парижский КНЕС, а в оперативном руководстве – мадам Тулуз и её помощники, «её правые руки» – Ален Лабарт и Дени Терион.

Перед началом совещания мадам Тулуз поздравили с рождением сына – пти Пьера – маленького Петра. Теперь мадам выглядела иначе: походкой, несколько угловатой манерой и сухопарой фигурой она напоминала амазонку, и ещё, если не лицом, то манерой и телом могла бы стать прототипом Жанны д'Арк.

Широкий овальный стол, за которым велись дебаты, теперь сплошь покрывали схемы и чертежи и прочие результаты проработок. Мамод и Обри по-прежнему тщательно фиксировали в тетрадях обсуждаемый вопрос, а потом отвечали на него. В «талмудах» записывался и ход обсуждения, и его конечные результаты, без помарок, каллиграфически, любо-дорого посмотреть.

А обсуждалось непростое. Предлагаемая конструкция не всегда выглядела эргономически совершенной, удобной для работы в космосе. Выносная французская конструкция, что должна была работать в открытом космосе, крепилась на поручни станции. По ним, выходя в открытый космос, перемещались космонавты. Из открытого люка сначала выносилась крепежная платформа и крепилась к поручням станции, а потом уже на ней закреплялась и основная конструкция.

Перед нами на чертежах предлагаемая крепежная платформа. Она не совсем удобна. Восемь ручек фиксации к поручням бросаются в глаза. Конечно, не хотелось бы губить чужие идеи; очень просто все критиковать. Нам французский подход не кажется лучшим, а эти ручки «ни в какие ворота не лезут». И все-таки нам не хотелось навязывать только своё.

Восемь ручек – восемь возможностей зацепиться при выходе, намотать кабели, которые здесь в невесомости из неподвижных, послушных превращаются в своенравных упругих змей (каждый со своим норовом) и пытаются опутать, зацепиться за конструкцию, связать тебя, превратить космонавта в открытом космосе в спелёнатую фигуру, как в известной скульптурной группе изображается Лаокоон.

Обсуждать приходится каждое движение, какую-нибудь контрящую шпильку, закрепляемую на ворсовке и ленте, все имеет свои номера, и нужно представить себе космонавта, как он все это выполняет и, тратя массу движений, ругает конструктора. А времени у нас мало; эта встреча – всего-то навсего три рабочих дня с перерывами на обед и чай.

Чертежи еще не детализированы и допускают разное толкование. И сама необходимость перевода, когда троим нужно понять – тебе, ему и переводчику, тормозит согласование. Пока ещё ты в глухом лесу несогласованного начинаешь прорубать основные просеки, а убирать сучья и щепки, да и стволы отдельных вопросов придётся потом. Вперед, вперед. Са ва? Са ва. Дакор.

Сроки поджимают, и, скрепя сердце, памятуя слова С.П. Королева, что лучшее – враг хорошего, идём на компромисс.

Когда страсти накалялись, многое зависело от перевода. Переводчики имели каждый свой стиль. Мари-Жан и наша Таисия Табакова переводили, казалось, не задумываясь. Виктор Николаев пытался порой подыскать более точный технический эквивалент. В этом сказывалось желание инженера сначала понять. Что же лучше? Не знаю. В бойком разговоре стремительная Мари-Жан не всегда находила те русские слова, заменяя их иными, но мы её понимали. Зная отлично французский, в том числе и технический, она легко доносила смысл до наших коллег.

Объявлялся чай, и желающие шли в особую комнату, где стоял самовар и хлопотали радушные хозяйки, играла музыка. В комнате было прохладней, но атмосферу здесь определяли продолжавшиеся жаркие споры и присутствовала шутка. Амин Мамод пытался изобразить заботы космонавта, одной рукой тянущегося к конструкции, а другой и ногой… Словом, выходило смешно.

Вспомнили, что в ходе предыдущего проекта не все вопросы удалось решить за столом. Существовали французская и русская точки зрения. Решили вынести спор на футбольный газон. Специалисты составили «сборную Франции» и «сборную СССР». Тогда советская выиграла, решив тем самым спор в свою пользу. Лабарт, правда, заявил, что так получилось потому, что его не было. Наверное, и в самом деле так, ведь все знали: Лабарт играет в футбол и возглавляет местный футбольный клуб.

Касались вскользь и чисто футбольной темы. В газетах сообщалось о переходе Дасаева в спортивные зарубежные клубы. Чтобы положить конец досужим спорам, Лабарт предложил занести обменные варианты в наш протокол и в числе «специалистов», желаемых в Тулузе, назвал ещё и киевлянина Демьяненко. Как мы поняли, к футболу в Тулузе относятся серьезно, тому свидетельством обстоятельство, что президент весьма солидной и знаменитой фирмы «Матра» является и президентом тулузского футбольного клуба.

Столбик термометра не поднимался в эти дни выше минус 25°, а в Тулузе была в это время плюсовая температура: плюс 18°. Чтобы акклиматизироваться, объявил Лабарт, он по прибытии поместит себя в морозильную камеру, а затем, начиная от московской, с помощью регулятора постепенно сведёт её к тулузской температуре.

В конце прошлой, октябрьской, встречи Мамод сказал, что передаст работу Патрику Обри. Патрик оказался высоким, спортивного вида молодым человеком, одетым несколько экстравагантно. Он увлекается виндсерфингом и круглый год плавает под парусом то на побережье Атлантики, то в Средиземном море. До этого он работал в Париже и ему принадлежат слова: «Париж для туристов». Теперь он житель Тулузы.

На Пиренейском перешейке Тулуза расположена между океанским и морским побережьем. В свободные дни Обри, узнав из прогноза, где будет ветер, мчится или к Средиземному морю или к Атлантике. Он и родился на побережье, в курортном Биаррице.

У него двое детей: девятилетняя дочь и двухлетний сын. На фотографиях сын выглядит потешно: в глубокой панаме, с теннисным мячом и огромной ракеткой. А сам Патрик очень фотогеничен, точно киноартист. В Москве в морозы он ходил в белоснежной куртке и постоянно носил с собой коробку с документацией, точно прибывший рослый Дед Мороз с коробом гостинцев.

Опять кутерьма с протоколом. В период коротких встреч нужно не только все тщательно обдумать и обговорить, но и успеть сформулировав занести в итоговый протокол. Нередко записанное переписывается и обсуждается ещё и ещё. Потом протокол следует отпечатать и подписать руководством, а времени уже остается всего ничего. И время от времени к тебе подходят и вежливо осведомляются: «Как протокол?» Тебя не гонят, понимая, что толку гнать, а только видом и тоном напоминают; и наступает тревожная атмосфера, когда улыбки натянуты и разговор скор.

На этот раз затянули медики. У них горячие дебаты. В то время как техническая группа «отстрелялась»: протокол на машинке, и можно вести спокойный, подчищающий разговор. Становится легче шутить, можно отвлекаться, и допускается такая роскошь, как спор. К тому же пришла какая-то журналистка. Она о чем-то выспрашивает французов, и они за круглым столиком в вестибюле отвечают ей.

И вот на длинном столе заседаний появился выверенный протокол, и его подписывают. Приехали все, что были наскоками в период встречи. Идёт общий, легкий, шутливый разговор, но с примесью горечи: все сделано, встреча в прошедшем, и мы друг другу не нужны. Одни уезжают тут же, другие пойдут на банкет, который мы устраиваем в складчину в «Арбате». Мы завтра не встречаемся, а у медиков и назавтра намечено обсуждение до самого крайнего времени, пока ещё можно успеть на самолёт.

Прощаемся с Эриком Конде. Мне перед ним неловко. Все время отдано «ЭРЕ», а «Амадеус» в роли падчерицы, хотя он – очень красивый и интересный эксперимент. Эрик с трубкой, хотя он и не курит: в апартаментах Главкосмоса запрещается курить. Он повторяет при прощании: «Марс, марс». Я его не понимаю. На помощь приходит проходящая мимо Мари-Жан. Оказывается, Эрик прощается до мартовской встречи, до марта. «До марта нужно ещё дожить», – отвечаю я.

Мари-Жан делает протестующие жесты: ответ ей явно не понравился, хотя, к сожалению, я оказался прав. Руе мы больше не увидели (он умер вскоре после этой встречи), но мы узнаем об этом только в конце проекта на заключительных испытаниях в «Аэроспасиаль».

Большой шумною толпой отправляемся в ресторан «Арбат». В его огромном зале для нас накрыт длинный стол. Ближе к эстраде садится руководство, а мы с противоположной стороны. Начинается русско-украинское варьете. Французы следят за ним внимательно и аплодируют каждому номеру. Затем танцы. На свободном пространстве туристы из ФРГ затеяли групповую пляску. Но у эстрады остался пятачок для пар. И вот с далекого, противоположного конца стола к нам направляется мадам Тулуз, и на глазах у всех к моему удивлению и удовольствию приглашает меня танцевать. Мы пробираемся ближе к эстраде и входим в круг танцующих, и начинается этот современный танец, когда партнеры вроде бы вместе и одновременно сами по себе, выделывают индивидуальные па и даже вращаются вокруг своей оси, каждый раз оглядываясь, чтобы совсем не разлучиться в толпе. Разве это танец? Но я доволен. Работа закончена, и меня пригласила на танец француженка, руководитель проекта и, возможно, очень интересный человек, но в силу полного незнания языка для меня человек-загадка.