Текст книги "Рассказы попутчика"

Глава вторая

Суд приговорил Илью к пяти годам лишения свободы по статье 107 Уголовного кодекса РФ «Убийство в состоянии аффекта двух и более лиц». Через адвоката он передал записку родителям, что при первой возможности пришлёт письмо, но не на домашний адрес, а на почтовое отделение «до востребования».

За два месяца этапов и пересылок Илья, потерявший интерес к жизни, из компанейского парня превратился в угрюмого и агрессивного заключенного. Местом постоянной «прописки» для него стала ИТК‑2 Томской области. Вокруг глухая тайга, до Томска несколько сотен километров.

Находясь ещё в следственном изоляторе, он слышал, что новичка, впервые попавшего в колонию, будут проверять на знание правил и традиций, потому во время длинных и долгих этапов в доверительных беседах с бывалыми зеками старался усвоить тюремные обычаи, чтобы не стать казачком, а то и опущенным. Нужно было вынести все истязания «прописки» и не попасть впросак, отвечая на вопросы. Например, если спросят: «Мать продашь или в задницу дашь?», полагалось ответить: «Задница не даётся, мать не продаётся». «Что будешь есть – мыло со стола или хлеб с параши?» Ответ: «Стол не мыльница, параша – не хлебница». И ещё много подобных вопросов и команд на выполнение. Если поступила команда «Сядь!», то нельзя садиться, даже на пол. Надо сесть на корточки. Илья справился с испытаниями, но, когда на него замахнулись табуреткой, не сдержался, выхватил её из рук истязателя и начал крушить всё вокруг. «Прописка» закончилась пятью сутками ШИЗО и погонялом «Дикий».

Когда возвратился из карцера, сообщил свой адрес родителям и ждал ответа. Отец написал, что Наташе сказали, будто мама и папа погибли в автокатастрофе. Они оформили попечительство над внучкой, перевезли её к себе, чтобы оградить от слухов, и планируют переселиться в другой город. Письма приходили нечасто, но регулярно. Из письма, пришедшего на третьем году срока, Илья узнал, что они вместе с внучкой Наташей переехали в Краснодар, удачно обменяв свою «двушку» на трёхкомнатную, куда и нужно писать, но тоже «до востребования».

Специальность, полученная в ПТУ, помогла выжить. Первый год срока он отработал на лесоповале. Остальные годы слесарничал и ремонтировал сильно изношенное оборудование во внутризонном ремонтном цехе и на местном фанерном комбинате, расположенном на левом берегу реки Кети, притока Оби. На поточных линиях комбината изготавливались все виды фанеры, кроме авиационной, для которой нужен лёгкий и прочный берёзовый шпон. Берёзы в этих краях встречаются редко. Цех по производству бакелитовой, ламинированной и облицовочной фанеры бетонным торцом, не ограждённым забором, выходил к излучине реки. На его глухой торцовой стене было лишь несколько высоко расположенных небольших зарешеченных окон в туалетах и душе. Охранники-конвоиры, один из которых постоянно дежурил в цехе, привыкли, что неразговорчивый ремонтник, в какой бы части огромного цеха ни работал, всегда вовремя возвращался на построение к обеду или концу смены.

Тёплой летней ночью пятого года сидки, когда в слабо освещённом дежурным светом бараке были слышны только сонные храпы и сопение, чутко спавший Илья почувствовал толчок в плечо. Зек с соседней шконки жестом подозвал его к себе и прошептал почти в ухо:

– Я слышал, что завтра в карточной игре один из проигравшихся воров ставит тебя на кон и, если снова проиграет, обязательно опустит, несмотря на погоняло «Дикий». Если не удастся опустить, то пришьёт. У тебя катушки на размотке, так что решай сам.

Илья понял, что выход один – «идти на траву», как говорят на зоне. Реально это возможно только с территории фанерного комбината, куда его утром и должны доставить для контрольного испытания калибровочного станка и пресса горячего прессования линии облицовочной фанеры, остановленной накануне для ППР (планово-предупредительного ремонта). Ночь прошла почти без сна, но решение было принято.

Наутро рабочая бригада, в которую вошёл и Илья, была отконвоирована в цех, и после инструктажа, ровно в восемь, приступила к работе. В гуле и грохоте работающих линий Илья, как обычно, получил в инструментальной кладовой деревянный переносной ящик с необходимым набором инструментов, попросил добавить плоскогубцы и большой молоток, почти кувалду. Машинально сунув плоскогубцы в карман, он направился к огромному калибровочному станку. На нём стволы деревьев обтачивают до гладкого цилиндра нужного диаметра, удаляя сучки и древесную кору, режут на чурки одинаковой длины и отправляют в ванну с горячей водой, чтобы древесина пропиталась влагой перед лущением на шпон. Илья, делая вид, что проверяет качество заточки ножей, ненадолго задержался возле изготавливающего шпон лущильного станка, прошёл мимо раскройного, камеры сушки, в которой вертикально подвешенные листы шпона высушиваются, и скрылся за прессом горячего прессования. Там прихватил оставленную накануне электриками лестницу-стремянку, поспешил к туалету и, войдя, установил у наружной стены. Верх стремянки пришёлся на середину створки окна размером с большую форточку. Поворотной ручки на створке не было. Её ставили на место при генеральных уборках и только в присутствии охранника. Илья встал на нижнюю ступеньку, поставил ящик с инструментами на площадку вверху лестницы, с гулко бьющимся сердцем поднялся к окну, среди гаечных ключей и отвёрток нашёл изогнутый инструментальный ключ квадратного сечения нужного размера, вставил в замочное отверстие, повернул и попробовал открыть створку. Не поддалась. Тогда большой отвёрткой отжал её, открыл настежь и попытался выломать решетку разводным гаечным ключом. Опять не получилось, но обнаружилось слабое место в заделке, по которому ударил молотком изо всей силы. Ещё, и ещё раз! И решетка со звоном полетела вниз! Илья выглянул из окна, внимательно осмотрев каждый бугорок и кустик. Внизу не было ни души, только сосны да ели.

Чтобы не разбиться, прыгая головой вперёд, спиной и руками упёрся в стремянку; перебирая по стене, поднял ноги до уровня окна, высунул их наружу и, оттолкнувшись, полетел вниз. Не задев фундаментного выступа, он упал ничком на мягкую хвойную лесную подстилку, мгновение лежал неподвижно, озираясь по сторонам, потом, как сильно сжатая и внезапно отпущенная пружина, вскочил на ноги и помчался к реке. Молнией мелькнула мысль: «Если туалет до обеда никому не понадобится, искать меня начнут после часа дня и, скорее всего, вниз по течению, в сторону «цивилизации». Значит, бежать нужно против течения».

Глава третья

Илья мчался то вдоль берега, то, чтобы сбить со следа собак, по мелководью. Когда его «гады» пропитались водой и стали неподъёмными, поднялся на высокий берег, к зарослям кедрового подлеска, углубился в лес и пошёл быстрым шагом, местами перелезая через бурелом. Где была возможность, переходил на бег. Лишившись часов на одной из пересылок, давно привыкший определять время по распорядку зоны и ощущениям желудка, он понимал, что обед прошёл, до ужина далеко, но, чтобы уйти как можно дальше, нужно остановиться и немного отдохнуть. Илья набрал кучу валежника и только успел залезть под неё, как услышал гул вертолёта, кружившего над рекой и прибрежной тайгой. Когда гул приближался и превращался в грохот, он сжимался в комок и старался не шевелиться. Вечерние сумерки стали сгущаться, и вертолёт улетел. Илья некоторое время лежал, вслушиваясь в тишину, потом осторожно выбрался из укрытия и решил идти краем леса. Луна, повисшая над рекой, помогала ориентироваться, и он, пока мог, шёл, иногда спускаясь к воде, чтобы утолить жажду. Ночевал под огромной елью, укрывшись наломанными с неё ветками.

Разбудили Илью ранние лучи солнца, пробившиеся сквозь просветы елового лапника его убежища, и острое чувство голода. Два куска утренней пайки хлеба, припасённые со вчерашнего завтрака, оказались на месте, в кармане арестантской куртки. В другом кармане сохранились коробок спичек и не выпавшие при падении плоскогубцы-кусачки. Хлеб хотелось съесть весь и сразу, но он бережно разделил его на четыре равные части, решив, что будет есть не больше одного кусочка в день. Оглядевшись, обратил внимание, что спал рядом с невысокими кустиками голубики. Илья набивал рот крупными сочными ягодами, добавляя крошечные кусочки хлеба, пока не решил, что пора двигаться дальше. На второй и третий день вертолёт возвращался, расширяя территорию облёта, и он решил, что отдыхать будет днём, а идти вечером или ночью. Четвёртый день прошёл в тишине. Возможно, поиски прекратили, но в светлое время суток он, на всякий случай, отлёживался.

Доевший последние крошки хлеба, питавшийся голубикой и изредка попадавшейся черникой, к вечеру пятого дня Илья отважился развести небольшой костерок, чтобы поджарить встречавшиеся почти на каждом шагу грибы. Вчера пробовал есть их сырыми, но не смог. Он выкрутил из земли десяток крупных подберёзовиков и почистил. Нашёл подходящего размера прутик, плоскогубцами снял кору, нанизал на него первый гриб и поджарил. Без соли подберёзовик был невкусным, но съедобным. Тремя грибами наелся. Закопав остальные в горячую золу, чтобы съесть позже, сел на отломок разрушенной молнией сосны и задумался, задавая самому себе вопросы и пытаясь ответить на них. Куда идёт, где остановится, и что его остановит? Если выживет, то для чего и ради кого? Может, вернуться на зону, и будь что будет? Но раз удалось бежать, значит, его жизнь для чего-то нужна…

Шестой день пути, и ни одной души, ни одного человеческого голоса! Илья шёл, скорее, брёл, не теряя реку из виду, когда обонянием, обострившимся почти до звериного, почувствовал слабый запах дыма. Наконец-то! Хотелось бежать в том направлении, но удалось только чуть ускорить шаг. На большее не хватило сил. Вечерело. Ему казалось, что он не найдёт источник запаха до темноты, когда почти наткнулся на чуть теплившиеся угли костра, рядом с которым кто-то оставил консервную банку с недоеденной говяжьей тушёнкой и большой кусок хлеба. Трясущимися от голода руками Илья схватил банку, поднёс ко рту, чтобы есть прямо из неё. Не получилось – чуть не порезал губы об острый край. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, успокоился, стал выковыривать мясо указательным пальцем, и ел его с хлебом, наслаждаясь почти забытым вкусом тушёнки. В чистую, словно в ней ничего не было, банку он вложил остаток хлеба, спрятал в карман и стал устраивать ночлег рядом с погасшим костром. Кто здесь был? Почему ушёл, не доев? Кого испугался? На крики: «Ау! Кто ты? Отзовись!» отвечало гулкое, повторявшееся и затихавшее вдали эхо. Утром следующего дня Илья спустился к реке и, впервые за время пути, пил воду не согнутой в ковшик ладошкой, а из консервной банки, вдыхая сохранившийся мясной аромат и заедая остатками хлеба. И он пошёл вдоль берега в надежде, что вскоре встретится с людьми, и надеясь, что те не сдадут его властям. Когда усталость, ставшая привычной, дала команду на отдых, слабый ветерок снова принёс запах дыма. И повторилось вчерашнее: почти полная банка тушёнки, хлеб и надежда на чудо. За несколько десятков метров до костра Илья пересёк чуть заметную тропинку, уходившую вглубь леса. Готовый к любой встрече, пусть и со зверем, он с гулко бьющимся сердцем быстро поел, засыпал землёй посверкивавшие искорками остатки костра, возвратился к тропе и пошёл по ней. Шёл долго. Когда солнце, близкое к закату, высветило среди сосен небольшой домик, Илья хотел бежать к нему, но удалось только ускорить шаг. Похоже, он набрёл на охотничью заимку. Входная дверь была закрыта на щеколду, в которую вместо навесного замка вставлен поржавевший болт, соединённый тонким кожаным ремешком с дверной ручкой. И никого рядом. Илья вытащил болт, оставил висеть на ручке, и открыл дверь. В слабом свете, проникавшем через дверной проём и небольшое окошко, видны были две широкие лавки вдоль стен и узкий стол между ними. Не успев ничего толком рассмотреть, он лёг на одну из лавок и забылся в глубоком сне.

Проснулся от яркого света, льющегося из окна. Открывать глаза не хотелось. Лежал, перебирая события последних дней, и боялся шевельнуться, чтобы случившееся не исчезло, как видение. Когда воспоминания добрались до тушёнки и рот переполнился слюной, послышался скрип открываемой двери. Илья вскочил, готовый ответить за вторжение в чужой дом, но услышал:

– Тихо, паря, сядь и сиди спокойно.

В домик с ружьём-двустволкой в руках и рюкзаком за спиной по-хозяйски уверенно вошла молодая женщина. Не выпуская ружья из рук, она сняла рюкзак, поставила в угол у двери и села на противоположную от Ильи лавку.

Женщина была одета так, словно не была знакома с современной модой. Из-под длинной, похоже, домотканой, серой юбки выглядывали почти мужские ботинки. Головной платок закрывал не только волосы, но и лоб. За не застёгнутой на две верхние пуговицы черной бархатной курткой был виден вышитый красным крестиком воротник белой блузки. Можно было бы принять её за монахиню, но те не ходят с ружьём.

– Не спрашиваю, кто ты и откуда, но, похоже, ты тот, кого объявили в розыск. И ты не охотник, а то заметил бы, что я несколько дней хожу рядом с тобой, проверяя наши капканы, поставленные на лис и барсуков. Увидев, что совсем плох, решила подкормить. Тушёнку-то, поди, доел?

Илья хотел поблагодарить хозяйку, но только шевельнулся, как увидел направленные на него черные кружочки стволов.

– О том, что ты в наших краях, никто не знает, кроме меня. Оставлю немного продуктов. Соль, спички, крупы найдёшь на полках. Можешь пока оставаться здесь. Если хочешь, иди дальше, коли знаешь, куда.

Она достала из рюкзака и положила на стол пару банок тушёнки, несколько варёных картофелин и буханку хлеба.

– Если кто придёт, скажешь, что привела тебя Дарья Кутяева. А пока с Богом!

Дарья внимательно, будто изучая, посмотрела на него яркими серо-зелёными глазами, подарила улыбку с симпатичными ямочками на щеках, надела рюкзак на плечи, ружьё закинула за спину и быстро вышла.

Илья стал привыкать к жизни под крышей. Его временное пристанище вполне годилось для жизни. В левом углу стояла небольшая металлическая печь, которая могла служить и плитой. В правом, «красном», углу висела икона. На уголковой полочке под ней стояла лампадка, наполненная маслом.

Вдоль боковых стен почти во всю длину тянулись полки с расставленными на них круглыми берестяными коробками и коробочками. Похоже, там и хранились припасы, о которых говорила хозяйка. Его внимание привлекло кольцо на полу под окном. Когда потянул за него, открылся вход в подпол с приставной лесенкой. Илья спустился вниз и оказался в аккуратно обшитом досками погребе. В скудном свете, проникавшем через открытый люк, удалось рассмотреть только ближний угол, в котором были сложены разного размера плетёные из ивовых прутьев корзины и корзиночки, заплечный берестяной короб да деревянная пустая бочка, перевёрнутая вверх дном. Илья поднялся наверх, закрыл люк, и к нему вернулось забытое чувство безопасности и уюта.

Через день возвратилась Дарья в сопровождении крупного пожилого мужчины с окладистой седой бородой. Илья напрягся, готовый бежать, но повелительный жест большой мужской ладони заставил его сесть на лавку.

– Меня зовут Прохором, а как тебя, мил-человек?

– Ильёй, – ответил он неожиданно робким голосом.

– Тогда будем знакомы.

И обратился к Дарье:

– Дочка, ты иди домой. Мы справимся без тебя. Да и я долго не задержусь.

После ухода Дарьи он продолжил:

– Давай, паря, так. Сначала ты всё расскажешь о себе. Кто ты, откуда, за что и по какой статье сидел, что заставило бежать, а уж потом посмотрим, что с тобой делать.

Когда Илья, сначала сбивчиво и торопясь, потом всё спокойнее и обстоятельнее рассказывал о своей жизни, Прохор внимательно, не перебивая, слушал и сказал в заключение:

– Я тебе не судья. Грех твой тяжек, но Господь милостив. Если Он позволил бежать и привёл тебя к нам, значит, сохранив жизнь, даёт надежду на искупление, ибо нет греха неискупимого.

И, немного помолчав, словно в раздумье, добавил:

– Вижу, что ты не вор. К ним у нас отношение особое. Мы, старообрядцы-кержаки, воров не прощаем. И рассказу твоему я поверил. Так что завтра поговорим обо всём подробнее. С Богом.

На следующее утро Илья услышал цокот копыт, открыл дверь и увидел Прохора, подъезжавшего на лошади. Спешившись, тот снял пару сумок, притороченных к седлу, и вошёл в дом.

– Здесь небольшой запас еды, канистра керосина, керосиновая лампа, топор, ножовка, охотничий нож и штыковая лопата без черенка. Его сделаешь сам. В нескольких переходах отсюда есть потаённая поляна, где сможешь построить себе жилище. Лошади туда не пройти. Пойдём пешком. Пока не обустроишься, ночевать можешь в этой избе, но не больше двух-трёх недель.

Илья бросился к сумкам, чтобы взять с собой.

– Не суетись. Пойдём налегке. Всё, что понадобится, перенесёшь постепенно. Дорогу запоминай. Кое-где можешь ножом оставлять малозаметные метки на стволах деревьев.

До места шли через почти непроходимую тайгу. Поляна оказалась достаточно просторной для дома и хозяйственных построек. И вокруг – только дремучий лес.

– Стройку надо начать с землянки. Инструменты у тебя есть, материалы для строительства тоже. Лес – вот он, далеко ходить не надо. Всё понял? Тогда пошли.

Обратный путь показался короче и прошёл в беседе, которую начал Прохор.

– Какие срока по твоей статье?

– Пять лет – срок сидки по приговору, срок давности – десять, но срок за побег останется.

– А коли сдашься властям?

– Досижу свой срок и четыре года за побег. Но воры могут пришить и раньше.

– Ты, однако, о староверах-то слышал что-нибудь?

– Нет. Разве что в школе на уроках истории, когда рассказывали о церковном расколе.

– Не знаю, что рассказывали в школе, но раз уж попал в наши края, и, похоже, надолго, то знать о тех, с кем будешь жить рядом, думаю, должон. Раскололась церковь в середине семнадцатого века, при царе Алексее Михайловиче Романове, когда патриарх Никон решил провести церковную реформу, изменившую все каноны и Устав Богослужения. Даже креститься предложил не двумя перстами, как раньше, а тремя, и отменил земные поклоны. Исповедание, бывшее до раскола, стали называть «старой верой», а её сторонников – «староверами». Новое исповедание назвали «новой верой». Отказывающихся переходить в новую веру жутко преследовали, особенно при царе-антихристе Петре Первом. Протопоп Аввакум призывал не бояться мучителей, кнутом и виселицей утверждающих новую веру, и быть готовыми пострадать за старую.

Илья старался идти рядом с Прохором и внимательно слушал его рассказ, а тот продолжал:

– Староверы, чтобы сохранить семьи, скрывались от преследователей в самых глухих и необжитых уголках страны. Гонения продолжались до царствования благоверной Екатерины Второй, которая объявила староверов не староверами, а старообрядцами, и стала их массово, говорят, по совету князя Потёмкина, высылать в Сибирь для заселения необъятных просторов России. Мы и есть потомки тех старообрядцев. Нас называют ещё и «кержаками», потому что наши предки, переселённые из Нижегородской губернии, жили там на берегах реки Керженец («Так вот почему Прохор и Дарья по-волжски «окают», – решил Илья). Все кержаки – беспоповцы. Мы считаем, что священники предали истинную веру. Их роль у нас исполняют духовные наставники, которые не только помогают сохранить старые обряды, но и учат жить по-христиански.

Услышав радостное ржание лошади, почуявшей приближение хозяина, Прохор прервал рассказ.

Глава четвёртая

Илье понадобилось десять дней, чтобы вырыть и построить землянку.

Прохор разрешил раз в неделю, по воскресеньям, приходить в его охотничий домик, как на базу, для пополнения запасов, и объяснил:

– Наши расходы ты должон будешь оплатить. Долг отдашь, когда начнёшь зарабатывать охотой. Охотиться тебе пока нечем, но можешь заняться сбором. Ягод много. Будешь приносить в домик, а мы уж как-нибудь продадим. Так и заработаешь на охотничье снаряжение.

– Корзины и короб я могу брать?

– Можешь.

– И ещё. Рядом с твоей поляной есть речушка, впадающая в Кеть. В следующий раз принесу крючки и леску. Будешь ловить рыбу для себя.

Теперь Илья с берестяным коробом на спине каждый день уходил в лес на «тихую охоту», и не возвращался, пока тот не наполнялся черникой или голубикой. Старался двигаться в сторону охотничьего домика. Там пересыпал ягоды в корзины и опускал в погреб. Ещё один-два короба удавалось набрать, не уходя далеко от «базы». И так до конца ягодного сезона. Сколько бы раз Илья ни приходил в домик для пересыпки ягод, в нём никого не было. Ждали его только пустые корзины на полу. В один из воскресных дней, когда он принёс очередной полный короб, в домик вошла Дарья.

– Доброго здоровья! Туточки в коробке рыболовные крючки, катушка лески и поплавки.

Дарья положила коробку на полку и повернулась к выходу.

«Поговорить бы с ней, о чем угодно, лишь бы не молчать», – думал Илья.

Задал несколько вопросов о рыбалке, о жизни в тайге, и узнал, что она вовсе не дочь Прохора, как он её называет, а овдовевшая невестка его младшего сына. У Прохора Ивановича было пять сыновей. Старшие давно живут своими домами, родили ему внучку и троих внучат. Младший успел прожить с молодой женой только два года, детей не нажил, и нелепо погиб на зимней охоте, когда снегоход вместе с ним сорвался с высокого берега и ушёл под лёд Кети. Илья слушал грустную историю, и ему хотелось обнять Дарью, пожалеть, но та, угадав его намерения, потянулась за ружьём, с которым в тайге, похоже, не расставалась, и, не прощаясь, вышла.

С того дня вторым видом его «тихой» охоты стала рыбалка. На первую, настоящую, нужно было ещё заработать. По утренней зорьке он, накопав червей, брал свою нехитрую рыболовную снасть и шёл к обрывистому берегу реки. В чистой прозрачной воде были видны самые мелкие камушки дна и бесчисленные стайки рыб, снующие туда-сюда. Непуганая рыба ловилась и на пустой крючок. Видно было, как стайка сначала осторожно, словно принюхиваясь, кружила вокруг поблескивающего незнакомого предмета, а когда самая отважная пробовала крючок на вкус, оставалось только подсечь и вытащить её из воды. Илья запасался дождевыми червями, в основном, для подкормки. Рыбалка много времени не отнимала. Чаще всего попадались окуни, плотва, караси, иногда – карпы и лещи.

Близилась осень. Чернику и голубику сменила брусника. В очередной раз подходя к «базе», он увидел двух осёдланных лошадей и приоткрытую дверь, в которую и заглянул. На лавке сидел Прохор, рядом с ним стояли круглая печка-«буржуйка» и одноколенная жестяная труба. На другой лавке лежала груда одежды. Под ней угадывалась обувь. Прохор почти по-дружески поздоровался с Ильёй, но протянутую руку не пожал.

– Не за горой холода. Я привёз печку, чтобы ты смог обогреваться. И пора скинуть арестантскую робу. Это одёжка и сапоги младшего сына, – указал он на лавку, – думаю, будет впору.

Илья начал благодарить за такую щедрость, но услышал:

– Да ладно, отработаешь. Робу сожги, чтобы следа не было. Я приехал и по другому поводу. У нас плохо работает дизель-генератор, дающий свет и питающий общинные механизмы, такие, как крупорушка. Ты говорил, что ремонтировал разное оборудование. Может, и в этом разберёшься? В деревне никто не догадается, что беглый, тем более, оброс бородой. Если согласен, переодевайся и поедем.

Илья на миг задумался, понимая, чем рискует, но отказаться не мог.

– На лошадь-то садился когда-нибудь?

– Нет, разве что в детстве, когда был у родственников в деревне.

– Так и думал, потому привёл самую спокойную кобылу.

Илья переоделся. Такую одежду давно никто не носит, но она оказалась его размера. Сапоги-хромки были мягки и удобны. Прохор, не скрывая печали, смотрел на вещи сына, надеваемые Ильёй, как бы прощаясь с ними.

– Вроде всё подошло. Нам пора, однако.

И он по-молодому вскочил в седло. Илья неуклюже взгромоздился на своё, и они поехали. Прохор считал, что доехали быстро. Илье казалось, что бесконечно долго. Он отбил зад, трясясь в седле, а внутренности при каждом подскоке были готовы выскочить наружу.