Текст книги "Иду по тайге"

Оленёнок

Май – месяц рождения оленят у северного оленя. Природа неласково встречает этих симпатичных, с большими подвижными ушами, тонкими ножками и выразительными грустными глазами малышей. Везде глубокий снег, ночью подмораживает, а оленёнок не умеет не то что бегать, а даже стоять. Первый час своей жизни он проводит прямо на снегу, и мать тщательно вылизывает его мокрую шёрстку. Если же она поленится сделать это, кончики ушей или ножек новорождённого обморозятся и отомрут.

Оленуха не умеет кормить малыша лёжа и не может ничем помочь ему, чтобы он поднялся. Она волнуется, хоркает, вертится на месте, как бы уговаривая оленёнка самому справиться с этой задачей. Скользя копытцами, он пробует встать, но ноги не слушаются его, и оленёнок снова оказывается на снегу. Горе ему, если он свалится в яму или покатится с крутого склона. Собравшиеся к месту отёла вороны, лисы и песцы тут же набрасываются на беззащитного малыша. Правда, важенка пытается отогнать хищников ударами копыт и рогов, но это ей не всегда удаётся. Интересно: если подражать крику ворона, оленухи волнуются, хоркают чаще, чем обычно, и обнюхивают оленят, как бы проверяя, всё ли в порядке.

Наконец оленёнок поднялся, отыскал вымя и принялся сосать. Оленуха продолжает тщательно вылизывать его, время от времени хоркая.

В первый день важенка ещё может принять чужого оленёнка, но дня через три-четыре она запомнит своего малыша в «лицо», и тогда уже подсунуть ей приёмыша почти невозможно.

Оленёнок легко узнаёт голос матери среди хорканья десятка, а то и сотни оленух и радостно отзывается на него. Если же потеряется, остаётся на месте день-два, а то и три. Мать хорошо запоминает, где в последний раз кормила малыша, и обязательно возвратится к нему.

Вскоре оленёнок научится ходить и быстро бегать. Он сможет убежать даже от волка. Теперь он всюду следует за матерью до будущей весны.

У старой вырубки

Вчера гуляла метель, а сегодня настоящая весна. Тепло, под снегом лопочет ручеёк, в кустах карликовой берёзки посвистывает возвратившийся из Африки зелёный конёк. Кедровый стланик распарился на солнце и дышит густым смолистым ароматом. Я разделся до пояса, устроился на куче лапника и стал поджидать появления снежных баранов. Обычно в это время они спускаются к водопою и должны пройти в тридцати шагах от меня.

Баранов не видно. Может, ушли за перевал, а может, спят за одним из останцев. Я часто удивляюсь поведению этих животных. Зимой, не обращая внимания на злой, убивающий всё живое ветер, взберутся на скалу и часами стоят на сорокаградусном морозе. Летом же отыщут самый солнцепёк и лежат, словно никак не согреются. Им бы пощипать травы, сходить к водопою, а они как привязанные.

Над сопками показался ворон. Он плывёт в небесной сини, лишь изредка пошевеливая широкими крыльями. Если бараны спрятались за камни, ворон обязательно сделает над ними круг. Ни кричать, ни нападать не будет, проверит, всё ли в порядке, и полетит дальше. Наверное, животные уже привыкли к этим визитам, а может, даже знают, зачем этот «санитар» их посещает. Что ни говори, а ощущение не из приятных, если кто-то неотступно следует за тобой и ждёт не дождётся твоей смерти.

От сопок ворон переместился к долине и заходил над нею широкими кругами. Вот он завис над гривой темнеющего под сопкой лиственничника, затем стал проваливаться вниз. В каком-то метре от деревьев круто взмыл вверх и снова поплыл в небесной выси. Круг, другой, третий. И всё над лиственничником. Просто так ворон над одним местом кружить не станет.

Торопливо одеваюсь, подхватываю лыжи и, проваливаясь в снег, выбираюсь на дорогу. Ворон заметил меня, прогундосил тоскливое «крун», но улетать не собирается.

От озера дорога идёт вдоль ручейка, что спрятался в заросли кустарниковой берёзки. У нас такие заросли называются ёрником. Над ними возвышаются ветвистые лиственницы. На этих деревьях любят распевать свои песни пеночки-веснички и зелёные коньки. Коньки – строгие индивидуалисты, и каждый исполняет свою партию на отдельном дереве. Зато пеночкам больше нравится хоровое пение. Соберётся их пять-шесть на одной ветке и как ударят в пять-шесть «флейт», аж звон по тайге идёт.

Я никак не могу уловить момент возвращения этих птиц из тёплых краёв. Видел, как появляются кукушки, кулики, трясогузки. Однажды даже наблюдал прилёт ласточек. Но вот подстеречь возвращение с юга коньков и пеночек не удавалось. Поглядываю, поглядываю в небо – нигде ни одной стайки. Потом смотрю, а в кустах этих птичек словно из мешка насыпано. Шмыгают туда-сюда серыми мышками, как будто никуда и не улетали.

За ёрником дорога сворачивает на длинное, заросшее багульником болото. Не успел сделать по нему и десятка шагов, как чуть не упёрся в трёх оленей. Они стоят боком ко мне и внимательно смотрят в сторону приткнувшейся к болоту небольшой сопочки. Лиственничная грива закрывает от меня склон сопки, и я не вижу, что их там заинтересовало. Осторожные животные услышали шум, повернули ко мне головы и снова уставились на сопочку. Хвосты плотно прижаты, животные переступают с ноги на ногу, встряхивают рогами, прядут ушами. Все три оленя – важенки и самые настоящие дикарки. Это видно и по длинным хвостам, и по самим оленухам – высоким, стройным, подтянутым. Мне редко приходилось так близко наблюдать диких оленей. По-видимому, творится что-то необычное, иначе они давно бы бросились наутёк.

Стараясь не делать резких движений, иду прямо на стоящих посреди дороги оленей. Когда до них остаётся метров пять, важенки, словно опомнившись, бросаются на обочину. Там глубокий снег, и они проваливаются по самые животы. Остановились и глядят на меня как будто с укором.

Наконец и лиственничная грива. За ней открывается старая вырубка. Чернеют пни, догнивают штабеля брошенных жердей. У двух высоких толстых пней – остов палатки. Чуть дальше рядами ржавых гвоздей щетинятся вешала для рыбы. Там всегда выливают рыбный рассол, и туда заворачивают олени, лоси, снежные бараны и даже зайцы. Сейчас под вешалами пусто. Только взрытый снег да разбегающиеся во все стороны цепочки куропачьих набродов. Перевожу глаза немного в сторону и вижу… волка. Он стоит у расщеплённого пня и внимательно наблюдает за мной. До зверя полсотни метров.

Не знаю зачем, я присел и этим движением вспугнул волка. Он развернулся и, горбясь, побежал к лиственничнику. Двигался он медленно, мешал глубокий рыхлый снег. Несколько раз волк проваливался по грудь, тогда его хвост вытягивался в одну линию с хребтом, а голова подавалась далеко вперёд. Он делал несколько прыжков и, добравшись до более плотного участка, снова переходил на рысь. У опушки остановился, ещё раз посмотрел в мою сторону и исчез за деревьями.

Ворон, о котором я забыл и думать, снова прогундосил своё «крун-крун», затем описал надо мной широкий круг и, посвистывая крыльями, устремился вниз. Я думал, он исполнит пируэт и опять уйдёт в небо, но у самой земли ворон вдруг зачастил крыльями и опустился на пень.

Установившуюся над вырубкой тишину будит пронзительное вжеканье. Только теперь обращаю внимание, что на одной из дальних лиственниц собралась стая кедровок. Там же суетится и рыжая кукша. Вот одна из кедровок снова произнесла скрипучее «вжек» и слетела в снег. Следом посыпались остальные птицы. Ворон заволновался, посмотрел в мою сторону, но остался на месте. Осторожная птица.

Что же там случилось? Подхожу ближе и вижу на снегу оленя. Кедровки окружили его со всех сторон и долбят тяжёлыми клювами.

– Кыш! Пошли отсюда! – машу на них руками. Птицы с недовольным скрипом перелетают к деревьям и рассаживаются на нижних ветках.

Олень лежит, подмяв под себя выглядывающий из-под снега куст жимолости. Бок и шея разорваны. Кровью обрызган снег. Головой олень закопался в него. Наружу выглядывают только небольшие рожки. Это важенка, к тому же она скоро должна была принести оленёнка…

Вездесущие кедровки испестрили всё тонкими крестиками. Под их узорами проглядывают похожие на ромашки волчьи следы.

Птицам надоело ждать, когда я умру, они дружно сорвались с лиственниц, перелетели к опушке и устроили там скандал. Туда же направился ворон. Птичий гам вспыхнул с новой силой. Что они там делят? Как раз оттуда волк пригнал оленуху. Может, важенка не единственная его жертва? Случается, волк разрывает до десяти оленей. Снимаю лыжи и направляюсь к галдящим кедровкам.

Важенка убегала от волка широкими прыжками. В снегу на расстоянии трёх-четырёх метров друг от друга выбиты глубокие ямы. Хищник держался проторённой оленухой дороги и, конечно же, легко догнал её.

Огибаю штабель брёвен и застываю в изумлении. На небольшой проталине среди кустов прошлогодней пушицы лежит оленёнок. Самый настоящий, живой, величиной с зайца. Он даже немного похож на зайца: большие уши, круглая мордашка и выразительные, широко расставленные глаза. Он совсем недавно родился, и шёрстка на нём слиплась, словно малыш побывал под дождём.

Снимаю свитер, заворачиваю в него оленёнка и, даже не вернувшись к озеру за оставленными там вещами, бегу к избушке. Оленёнок несколько раз дёрнулся, пытаясь освободиться от пропахшей дымом и потом одежды, но скоро согрелся и притих.

Щука

Как только лёд на озёрах и реках отойдёт от берегов, начинается нерест щуки. Иногда это случается в мае, иногда в июне. В эти дни, забыв всякую осторожность, щуки выходят на мель, трутся о кусты, пни, стебли травы, оставляя за собой крупную, клейкую икру.

Эта повсеместно обитающая ловкая хищница обросла таким количеством сказок и легенд, что бывает очень трудно отличить правду от вымысла. Я читал, что щука живёт триста-четыреста лет, что она достигает веса более ста пятидесяти килограммов, что у щуки ровно триста тридцать три зуба. А кто-то сам видел, как она проглотила подошедшего напиться телёнка и чуть не утянула в воду молодого медведя…

Обычно щука живёт немногим более двадцати лет, достигает полутораметровой длины и весит до шестидесяти пяти килограммов. Такая щука может проглотить утку, но с телёнком ей не справиться. Зубов у щуки и правда много. Они покрывают челюсти, нёбо, язык, межчелюстные кости, их число постоянно меняется. Одни стареют и выпадают, на их месте вырастают новые. На нижней челюсти зубы крупные и ровные. Они служат для захвата добычи. Остальные зубы мелкие и загнутые внутрь. Когда щука заглатывает пойманную рыбу, мелкие зубы утапливаются, как клавиши пианино; когда же жертва пытается вырваться, зубы приподнимаются и впиваются в неё.

Во время нереста одна щука может отложить до двухсот тысяч икринок. Выклюнувшиеся из них щучки некоторое время питаются рачками – циклопами и дафниями. Но достигнув одного-полутора сантиметров в длину, принимаются ловить других мальков. Пятисантиметровые щучки – это уже настоящие речные разбойницы. Правда, именно они составляют основу питания крупных щук.

Щука – речной «санитар». В первую очередь она отлавливает больных рыбок. Однажды в водоём запустили карасей и карпов. Рыбы развелось много, но вся она была мелкой и невзрачной. Посоветовавшись со специалистами, выпустили туда же щук. Сейчас там ловятся крупные караси, толстоспинные карпы и, конечно же, быстрые и ловкие щуки.

Куропатка

Ещё в начале мая куропатки встречаются небольшими стайками, но вскоре разбиваются на пары. Курочка переодевается в рыжий с пестринами наряд, делающий её незаметной среди кочковатого болота или в редком лиственничнике. Петушок же становится очень нарядным. Голова, шея и зоб у него красно-коричневые, туловище белое, хвост чёрный. В таком одеянии он издалека виден. Усевшись на дереве или высокой кочке, петушок как бы предупреждает: это место занято. Правда, он может попасть в когти ястребу или сове, но зато останутся живы куропатка и её потомство.

Пролетев в полном молчании над землёй несколько метров, петушок с криком «кок!» делает горку, потом круто опускается на кочку, сопровождая спуск пронзительным «кер-кер-кер-р-р». И уже сидя на кочке, заканчивает песню громким и частым, но всё же как бы умиротворённым звуком «кебе-кебе-кебе, кахау-кахау-кахау…». В предрассветной тишине над спящей тайгой песня возникает как гром, и после её окончания эхо долго разносит куропачий «хохот».

Приближаясь к сидящей на земле курочке, петушок распускает хвост и оттопыривает крылья. В это время курочка тихонько отзывается: «Кок-кок…»

С появлением первых проталин где-нибудь между кочками или под кустом голубики, а в сырых местах прямо на кочке самка устраивает гнездо и приступает к откладыванию яиц. Петушок в это время находится рядом. В его обязанности входит охрана гнездового участка. Он отчаянно сражается с пытающимися захватить его территорию другими петушками. Обычно в это время удобные для гнездования долины рек и распадки уже разделены между парами куропаток.

Известен такой случай. Как-то весной биолог вспугнул сидящего на поваленной лиственнице куропача. Тот пролетел метров тридцать и опустился на кочку. Но это было владение другой пары куропаток. Естественно, хозяин набросился на непрошеного гостя. Завязалась драка. Чужак потерпел поражение и вынужден был перелететь дальше. Он попал на участок третьей пары. Снова ожесточённое сражение, опять победа хозяина, и вновь наш петушок спасается бегством. И так несколько раз. Внимательно наблюдавший за куропатками биолог заметил: чем ближе к гнезду происходит драка, тем отважней дерётся владелец участка, и чем дальше он от своего гнезда, тем меньше его пыл. Около часа изрядно ощипанный петушок пытался найти место, где можно спокойно посидеть. В конце концов он вынужден был подлететь к человеку и опуститься у его ног…

Утки

Ход весны в посёлке мы замечаем днём. На взгорке появилась первая трава, у дороги опустилась стайка суетливых пуночек, с камня на камень запрыгал бойкий ручеёк.

А ночью? Кажется, какая может быть весна ночью? Темно, холодно, неуютно. Трава покрылась инеем, притих ручеёк, схваченный льдом. Одни собаки лают. Так они и зимой не молчали.

А ведь весна идёт и ночью. Чтобы убедиться в этом, лучше всего отправиться к реке. Не рыбачить, а посидеть, послушать, посмотреть. Укладываю в рюкзак котелок, хлеб, сахар, проверяю, в порядке ли фонарик. В мае ночи светлые, но всё равно в долине с вечера ложатся густые сумерки. Деревья слились в одно тёмное пятно, и лишь полоска зари по-прежнему горит над перевалом. Как раз в той стороне лежит море, и оттуда каждую весну появляются возвращающиеся на родину птичьи стаи.

Перевал очень узок, трудно даже представить, как можно его отыскать среди заснеженных сопок и скал. Ведут ли стаи магнитные поля, указывают ли им путь Солнце и звёзды – об этом можно только догадываться. Но каждый год в середине мая птицы безошибочно находят к нам дорогу. Не верится, что через этот просвет в горах проходит единственная дорога, по которой птицы приносят нам весну…

В полоске поднимающихся у реки тальников выбираю место, с которого можно следить и за перевалом, и за поблёскивающим среди невысоких берегов плёсом. Подстилаю старую куртку и начинаю ждать.

Словно знаменуя конец длинного весеннего дня, совсем рядом прокричал куропач: «Бе-бе-бе-бе, квек-квек-квек». Откуда он взялся? Только что я проходил там, и никого в кустах не было.

Показалось, заиграла дудочка: «Уа-уа-уа…» Это весенняя песня чирка-свистунка. Утки не видно, но хорошо слышны её голос и плеск воды под крыльями. Она немного помолчала, затем снова: «Уа-уа-уа…» И вдруг где-то далеко-далеко, может быть у самого края долины, раздалось тонкое и грустное «флить-флить-флить». Селезень-свистунок услышал призыв уточки и отозвался. Его песенка то удаляется, то звенит совсем рядом.

«Чап-чап-чап». Сюда кто-то идёт. Шаги лёгкие, осторожные. Холодок страха подкатывает к сердцу, невольно сжимаешься в своём тайнике.

Шаги стихли. Неизвестный остановился на берегу, то ли прислушивается, то ли что-то там делает. Заяц! Надо же! Почва у воды оттаяла и уже взялась первой травкой. Вот он и пришёл, должно быть, полакомиться. Небольшой ушастый зверёк сидит у самой воды и то ли пьёт, то ли просто принюхивается. Нет, пасётся. Окружённая с трёх сторон водой длинная кочка видна отсюда. Заяц пощипал в одном месте, в другом, поднялся столбиком, послушал и снова за еду. Получше рассмотреть зверька мешает веточка. Она чуть качнулась, но и этого оказалось достаточно – заяц в один прыжок исчез за кустами.

Около часа никого не было слышно. Даже чирок замолчал. Теперь можно заняться чаем. Подсвечивая фонариком, собираю дрова для костра, достаю из рюкзака котелок и начинаю готовить ужин. Костёр развожу небольшой – лишь бы вскипятить чай.

В тот момент, когда чай закипает, со стороны перевала раздаётся шум и на плёс опускается стая уток. Какое-то время они молчат, затем начинают переговариваться. Словно спрашивают: все ли долетели? Сейчас главное не вспугнуть их, дать птицам успокоиться. Не верится, что ещё сегодня утром они были над морем, видели косяки быстрых косаток, лежбища котиков.

Утки посидели тесной кучей, затем принялись охорашиваться. Они разворачивали и складывали крылья, оправляли перья и даже прополаскивали их. Между делом негромко переговаривались, словно вспоминали случившиеся в пути приключения. Вот две утки отделились от стаи, подплыли к берегу и принялись доставать корм. Ныряли по очереди. Одна уйдёт под воду, а другая плавает вокруг, сторожит.

Хочется подкрасться к уткам поближе, но не стоит их тревожить. Через пару часов им предстоит новая дорога, и кто знает, что их ждёт за другим перевалом.

Кулики

Представь такой случай. Отправились вы с товарищем на прогулку и где-то у таёжной поляны встретили кедровку, кукшу и ворона. Ты, конечно, узнал их сразу. Тёмно-коричневое оперение кедровки усыпано белыми пестринами, конец хвоста окаймлён белой полосой, подхвостье тоже белое. Кукша одета в буровато-серый наряд, хвост у неё ярко-рыжий, на голове хохолок. Ворон крупнее кукши и кедровки, чёрный, тяжёлый, клюв у него большой и длинный. Спутать этих птиц трудно, а вот твой товарищ спокойно заявляет, что все они обыкновенные вороны и никакой разницы между ними нет. Тебе даже стыдно станет за такого товарища…

Но вот вы вышли к болоту и вспугнули небольшую буровато-серую птичку с длинными ногами и тонким клювом.

– Что это за птица? – спросит тебя товарищ.

– Кулик, – ответишь ты. – Они всегда у болот водятся.

– А как этот кулик называется?

– Я же сказал, кулик, и всё, – будешь настаивать ты. – Что здесь непонятного?

Теперь стыдно за тебя. Ведь кулик – это общее название очень многих птиц: плавунчиков, турухтанов, песочников, улитов, кроншнепов, бекасов – всех и не сосчитать. Только у нас на Севере разных куликов более сорока, и каждый, естественно, имеет своё имя, а то и несколько.

Васькины ключи

Долина, в которой лежит наш посёлок, знаменита тем, что в ней прямо из-под земли бьют ключи. В таком ключе можно сварить картофелины или узелок риса. И ещё вдоль этой долины проходит птичья дорога. По ней утки, гуси, кулики осенью летят в тёплые края, весной – обратно.

Первыми отправляются кулики, через неделю гуси с утками, затем лебеди. Когда пролетают лебеди, наступают морозы, и уже зима.

Путь у птиц неблизкий. Одни зимуют в Африке, другие в Южной Америке, третьи в Австралии. Летят птицы ночью и на рассвете, а днём отдыхают на озёрах и речках. Здесь они кормятся, спят, приводят в порядок перья. Такие места я называю птичьими станциями.

В нашей долине их три. На Щучьем озере останавливаются черни, гагары, свиязи. Гремучий плёс нравится чиркам и шилохвостям. Гуси отдыхают на Лосином болоте. Гусь – птица осторожная и садится только в открытых местах. К тому же корму на болоте много: шикша, голубика, трава разная.

А вот кулики в нашей долине станции не имели. Шумнут над головой, пропищат жалобно «ти-ви-ти, ти-ви-ти» и направляются к перевалу. Хоть и устали, и есть хочется, а нужно лететь дальше.

И вдруг станция появилась. Соорудил её мой товарищ Васька Чирок, работающий в совхозе бульдозеристом. Он и в самом деле немного на чирка похож. Маленький, остроглазый и нос лопаткой.

Как выстроили у нас ферму, бригадир дал Ваське задание осушить торфяник. Сел Чирок на бульдозер и прокопал вдоль торфяника глубокую канаву. Вода в неё сбежала, и стал торф лёгким да ломким. Чуть пальцами придавишь – он уже крошится. Такой торф как удобрение на полях рассеивают.

Пробивая канаву, Васька неожиданно открыл тёплые ключи. Никто и не предполагал, что они там могут быть. Как достиг двухметровой глубины, так ключи и забили. Чирок с бульдозера спрыгнул, руку в воду сунул, а она тёплая. Мороз за пятьдесят градусов, река до дна промёрзла, а в чирковой канаве только пар гуще. Нигде ни одной льдинки.

И стали каждую весну здесь кулики на отдых садиться. Придёшь вечером к торфянику – тут тебе и перевозчики, и улиты, и турухтаны. Вдоль канавы бегают, дерутся, червяков из земли длинными клювами добывают. Шумно, колготно.

Так что теперь у нас появилась и куличиная станция. А называется она Васькины ключи. Хорошо называется, не правда ли?