Текст книги "Античные цари"

Зет (или Зеф) и Амфион

Страшные события вконец подкосили здоровье старого Кадма.

Теперь он понял, что больше не сможет приносить какую-нибудь пользу в так счастливо обретенной когда-то им благодатной земле, на которой выстроил крепость-столицу, которой дал алфавит, привезенный из его далекой отсюда его родины, состоявший всего, говорили, из шестнадцати рукописных знаков…

Погоревав, повздыхав, посетив в последний раз пещеру, где ему довелось когда-то совершить свой главный жизненный подвиг – убить жестокого дракона, – Кадм решил навсегда оставить эту землю, чтобы не терзать себя больше тяжелыми воспоминаниями.

Вместе в женой Гармонией он переселился в слишком далекую от Беотии Иллирию, где боги превратили их в двух внушительных, зато окончательно безмятежных змей.

В конце концов, Кадм и Гармония оказались в Элизиуме, в том чудесном краю, где царит вечная весна и где постоянно веют ласкающие душу и кожу ветерки-зефиры.

В элизиум, по верованиям древних, попадали люди, заслужившие себе такое своей достойной жизнью и своей, не менее достойной кончиной.

А за стенами Кадмейского замка остался упоминаемый Кадмов внук Лабдак со своей женой и сыном Лаем.

Будучи всего лишь номинальным правителем, Лабдак вошел в историю разве лишь тем, что, по преданию, устроил пограничную войну, которую вел с аттическим царем Пандионом, нам уже хорошо известным.

Конечно, слабостью государственной власти в Беотии не могли не воспользоваться и прочие ловкие люди.

Царская власть в Кадмее оказалась в руках у неких братьев Лика и Никтея, о самом происхождении и жизни которых, опять же, люди говорили совершенно по-разному. Так, ученый Аполлодор, живший значительно позже, располагавший какими-то неизвестными нам материалами, считал его сыном царя Гириея и нимфы Клонии (вариант сына такого же мифического, то есть древнего царя Хтония). Короче говоря, эти братья происходили от первых спартов, однако за какое преступление (вроде бы за убийство Аресова сына Флегия) – они оба были вынуждены удалиться в изгнание. Они долго скитались на острове Эвбее, но затем, прослышав о бедствиях в Кадмовом доме, возвратились обратно на родину, считая себя отнюдь не последними людьми.

Им удалось завладеть даже царским троном, разделив между собою верховную власть. Кажется, они оба даже обитали в Кадмее, нисколько не тяготясь неудобствами совместного там проживания.

Если верить дальнейшим преданиям, то во время скитаний новоявленные цари не успели даже обзавестись своими детьми, вполне законными наследниками фиванского престола.

И только у Никтея была единственная дочь, причем, как уж водится, настолько красивая девушка, что Зевс, завидев ее, никак не мог в нее не влюбиться.

А попалась эта красавица, которую, кстати, звали Антиопой, на глаза Громовержцу на горе Киферон, во время отмечавшегося там празднества в честь бога Диониса, где присутствовавший Зевс выдавал себя за какого-то слишком хвостатого сатира. Конечно, он без труда узнал, как зовут красавицу и где находится ее родительский дом.

Естественно, к тому времени Зевс не успел еще позабыть о печальной гибели Семелы, а потому и не стал связывать свои любовные приключения опять же с Кадмейским замком. На этот раз он просто выкрал плясунью и перенес ее в какую-то пленительную лесную пастушескую хижину, где и стал проводить с ней счастливые дни, пока она не родила ему двух близнецов, Зета и Амфиона[12]12
  Существует еще и другая версия мифа, согласно которой ко всему этому был причастен царь Лик. Согласно второй модификации, близнецы были брошены у подножия горы Киферон, где их подобрал и воспитал какой-то безымянный пастух.


[Закрыть].

Старик Никтей, между тем, раздосадованный исчезновением своей единственной дочери, в конце концов, решил, что девушку просто сманили пастухи, пленившие ее своими какими-то загадочными и разноликими песнями, – и в сердцах проклял беглянку. Более того, он попросил брата Лика подвергнуть племянницу смерти, если она когда– нибудь заявится в царский дворец, устав от своей вечно бродячей жизни.

(Правда, и об этом, слишком неординарном событии, люди тоже рассказывали по-разному. Одни из них утверждали, будто бы Антиопа, встречаясь с Зевсом, долго проживала в отцовском доме до тех пор, пока не почувствовала, что скоро станет матерью. Тогда она, вроде бы, сбежала соседнее государство, – в недалекий от Аттики Сикион).

Но, как бы там ни было, все дошедшие до нас предания, согласны в том, что Никтей умер, так и не дождавшись возвращения своей блудной дочери. Он не простил ее, впрочем, так и не узнав, что у него появились великолепные внуки, отцом которых является сам Зевс.

Правда, когда же совершенно отчаявшаяся Антиопа обратилась за помощью в царский дворец и предстала перед царствующим единолично Ликом, – то последнему припомнились просьбы его покойного брата. Он велел схватить беглянку и бросить ее в подземелье замка, грозя ей самой еще более лютой казнью. Но затем ему стало жаль губить такую чудесную красоту. И он подарил пленницу своей супруге Дирке. А та, сделав Антиопу простою служанкой, уже вовсю издевалась над нею. Особое удовольствие доставляло Дирке потеха над просьбами несчастной матери узнать, что же произошло с ее маленькими детьми, сыновьями Зевса, оставленными в лесной, пастушеской сторожке…

В конце концов, Зевс вспомнил о своей бывшей возлюбленной и помог ей выйти на волю.

Антиопе удалось-таки отыскать своих сыновей, ставших к тому времени уже совершенно взрослыми парнями, необыкновенными силачами и удивительными красавцами.

Опекаемые пастухами, они оба так и выросли в лесной избушке, и оставались в ней, совершенно не догадываясь, кто же их родители. Красотою и удалью сыновей Зевса любовались разве что окружавшие их пастухи, да еще местные нимфы, сильно разбросанные по различным кустам, и разного рода наяды.

Едва только Антиопа поведала сыновьям, какие издевательства пришлось ей вытерпеть от своей мучительницы Дирки, так юноши тут же устремились в Кадмею. Они готовы были сразиться хотя бы и с целым фиванским войском!

Говорят, им и вправду удалось захватить крепость, смяв всю дворцовую стражу. В жестокой схватке царь Лик погиб, а его жена Дирка была захвачена героями в плен.

После короткого совещания победители определили, какое наказание подойдет лучше всего такой жестокой женщине… Они привязали Дирку к рогам рассвирепевшего быка, который и забодал ее на смерть. Растерзанное тело царицы братья бросили в источник на склоне горы Киферона, и этот источник долго продолжал носить ее имя, как напоминание о злом преступлении и о достойном ему отмщении.

И вот – на беотийском троне оказались сыновья Зевса.

Они правили довольно долгие годы. Государство при них процветало и крепло с каждым новым днем, а народ все более и более обретал тот вид и те качества, даже те нравы, которыми беотийцы в корне отличались от прочих своих соотечественников даже уже в исторические времена.

Предания гласят, что о государственных делах молодые цари непременно совещались не только друг с другом, но все свои решения они согласовывали также с мнением матери, оказавшейся женщиной не только исключительной красоты, но и большого, даже государственного ума.

Мир и согласие в семье правителей служили примером для всех царских подданных, притом – даже слишком отличным примером во всем беотийском государстве…

Какое-то время спустя молодые правители решили обвести стеною весь сильно разросшийся город, а не только верхнюю часть его, которую в народе издревле называли Кадмеей. Ради этого Зет, который обладал непомерной физической силой, стал сносить на центральную городскую площадь огромные камни, легко выламывая их из земли на берегу реки, словно то были комья слежавшейся глины, не более того.

Бросая их в беспорядке, он отряхивал руки и шел высматривать еще такие же огромные природные новообразования. Сидевший в стороне Амфион, которому небесный отец даровал исключительную способность к музыке, тут же подбирал подходящую мелодию на семиструнной арфе, подаренной ему богом Гермесом.

Под звуки музыки, словно живые, камни начинали приходить в движение. Они укладывались строго так, как и было задумано обоими братьями, согласовано с матерью, как того хотелось всем городским жителям и, главное, как это диктовалось потребностями обороны и потребностями повседневной жизни всего государства.

Стоявшие рядом с Амфионом обыватели иногда высказывали мнение насчет того, что куда было бы лучше поместить вон тот или этот вот камень. Амфион прислушивался слишком внимательно ко всем их советам, но большей частью собравшиеся замирали от восхищения, просто не доверяя даже своим глазам. Однако все это творилось в действительности.

Стены росли, они бежали в ту и в другую сторону, замыкая уже весь город надежным правильным кольцом, недоступным ни для каких врагов, а в их основании уже зияли мощные проходы, которых насчитывалось целых семь, – там предполагалось устроить ворота. Город получался семивратным – по числу струн в Амфионовой арфе.

Когда же каменное кольцо плотно замкнуло весь город, когда работу братьев с одобрением обсудили собравшиеся жители, в том числе и мать Антиопа, – тогда силач Зет принес из леса последнюю по счету скалу. Он бросил ее на землю, полюбовался, как под звуки музыки она легко взмыла в воздух и затем мягко шлепнулась над каменным проемом главных городских ворот, намертво скрепив все уложенные еще перед этим плиты.

После этого Зет улыбнулся и спустился к реке, чтобы окончательно смыть с себя каменную муку и налипшую на его кожу грязь.

Проделав все это, он на короткое время еще раз отлучился в лес, чтобы привести оттуда высокую и красивую девушку с копной золотистых волос и с голубыми, как гладь Копаидского озера, огромными глазами.

Он вел ее за руку, а, подведя поближе, поставил перед матерью и сказал, обращаясь одновременно и к матери, и ко все своим подданным:

– Эта девушка будет моей женою. Ее зовут Фива, и мне бы очень хотелось, чтобы отныне наш город впредь носил то же название в честь ее имени.

Мать Антиопа улыбнулась сыну и его супруге, а все подданные одобрительно закричали:

– Фивы!

– Фивы!

– Теперь мы – фиванцы!

Царица Ниоба (Ниобея)

Обретя для себя новые, оборонительные стены и свое новое, звонкое название, главный беотийский город продолжал процветать по– прежнему. Казалось, такому счастливому правлению сыновей великого Зевса – уже никогда не будет конца.

Жители Фив, пожалуй, порой забывали даже, кто же считается у них законным государем. Если бы не праздники, где им приходилось отдавать положенные почести убогому духом и телом Лабдаку, только лишь именуемому царем, – то об этом правителе они и не вспоминали бы больше.

Впрочем, предания гласят, будто этот Лабдак и недолго прожил на белом свете, будто он тоже был растерзан обезумевшими вакханками на горе Киферон во время Дионисовых торжеств, и сменивший его сын Лай повел себя тихо и скромно, как и его родной отец.

Быть может, Лай в душе своей даже завидовал деятельным Зету и такому же Амфиону, однако вынужден был смириться с незадачливой своей судьбою, видя всеобщее настроение всех своих подданных.

Что же поделаешь, если тебе суждена неизвестность, как и твоему покойному родителю? Так уж предназначено верховными силами, которым подчиняются все, даже отдельные, прочие небожители.

Лай лишь частенько, гораздо чаще, нежели его отец, выходил из своего царского дворца. Он безмятежно рассматривал лежавший под его ногами город, не очень-то даже досадуя на то, что судьба не посылает ему слишком деятельного наследника, что у него вообще нет детей, хотя он и был женат на очень красивой и весьма энергичной девушке – по имени Иокаста, происходившей тоже из рода достославных спартов…

И все же судьба готовила новые удары правящим братьям-близнецам, и эти удары поджидали их с самой неожиданной для них стороны.

Женившийся на лесной красавице Фиве, Зет проживал с нею в любви и согласии, но были ли у супругов дети, – предания об этом как-то не говорят напрямую, не говорят решительно ничего.

А вот брат его Амфион, необыкновенный музыкант, после завершения строительства оборонительных стен, опять отправился бродить по свету. Искусство своей игры на арфе довел он до такого уже совершенства, что на звуки его инструмента спешили не только оставившие свои занятия люди, но со всех сторон устремлялись на них даже дикие звери. А деревья – так они даже протягивали навстречу ему свои ветки и склоняли в его сторону свои могучие стволы, неподвластные даже свирепым ветрам.

Из своих путешествий по миру Амфион привез себе также невесту.

То была очаровательная девушка Ниоба, дочь Зевсова сына Тантала, царствовавшего в Малой Азии возле горы под названием Сипил.

Амфиона не смутила дурная слава царя Тантала, уже давно подозревавшегося во многих предосудительных проступках перед богами. Правда, на ту пору он все еще ходил в любимцах у Громовержца Зевса и приглашался даже на многие олимпийские пиры, где вместе с небожителями упивался сладкой амброзией и таким же, в чем-то подобным ему нектаром.

А молодая супруга подарила мужу такое количество детей, что люди последующих поколений просто теряли им счет и вступали по этому поводу даже в слишком серьезные споры. Скажем, великий поэт Гомер полагал, будто детей у Ниобы было ровным счетом двенадцать: шестеро сыновей и столько же дочерей. А вот земляк Амфиона, беотийский поэт Гесиод, да и другой его земляк Пиндар, тоже прославленный среди эллинов поэт, – все они были уверены, что родила она их ровно по целому десятку!

Как бы там ни было, но такое обилие детей в семье Амфиона так вскружило голову молодой матери, и это головокружение довело ее до самых дерзостных на свете поступков. Обратив внимание, до чего же ревностно фиванские женщины почитают богиню Ле́то, какие богатые жертвы приносят они к ее алтарям, – Ниоба для начала просто пожурила своих соотечественниц:

– Достойна ли подобных почестей такая мать, если у нее всего лишь двое детей, или же я, родившая на свет целый десяток своих сыновей и столько же дочерей?

Как только Ниоба увидела, что подданные сильно озадачены ее словами, она тут же добавила:

– Погасите огонь на алтарях богини! Перестаньте приносить ей жертвы… Почитайте, взамен ее, более достойную мать, которую видите в своем окружении…

Фиванские женщины, глядя на царское семейство, дали себя убедить окончательно. Богатые дары, в виде цветов, плодов и жертвенных животных, которые предназначались богине Лето, – понесли к ногам счастливой Ниобы, находившейся, точно, среди них самих, и от всего сердца благодарившей их за то внимание, за свои успехи в деле воспитания собственных сыновей и дочерей. Они благодарили ее, – и своим добрым участием, и своими улыбками, видимостью явного благополучия в ее семействе.

Конечно, любые действия смертных всегда и везде становились известными высоким небожителям.

Возмущенная богиня Лето, будучи сама дочерью титанов Коя и Фебы, без промедления явилась на Парнас, к собственным детям – уже хорошо известному нам Аполлону и к богине охоты Артемиде. Она в слезах потребовала наказать дерзкую царицу из города Фивы.

Аполлон от первых дней своего появления на свет славился своей отменной стрельбой из лука. Немногим уступала ему в этом и его родная сестра Артемида, дни и ночи проводившая в лесах и в лугах.

Ничего не подозревавшие, веселившиеся и славившие Ниобу фиванские женщины не сразу и сообразили, отчего это вздрогнул, застонал и упал на землю старший сын счастливой Ниобы, курчавоволосый юноша по имени Исмен.

Лишь побледневшая мать как-то сразу же бросилась к нему, припала к проткнувшей тело тугой его серебряной стреле, обеими руками пытаясь вытащить жуткий наконечник. Однако ничего еще не успела сделать она, как свалился уже второй ее сын, Сипил, за ним и третий – Тантал.

Конечно, и потрясенная мать, и все вокруг нее фиванские женщины, только что ликовавшие, тут же поняли, что означают эти точные разящие стрелы: это месть всесильных богов!

Попытки умолить небожителей и пощадить хотя бы маленьких детей, – ничуть не помогли. Все до единого сыновья Ниобы погибли от стрел Аполлона, а все ее дочери – от стрел Артемиды[13]13
  Правда, все будто бы уцелел самый младший сын Ниобы: Амикл; а еще, будто бы Артемида сжалилась над самой старшей (вариант: самой младшей) дочерью Ниобы…


[Закрыть]…

Амфиона и Зета на ту пору в городе не было.

Когда же братья возвратились – они увидели множество могил и не узнали такой обычно веселой и счастливой всегда Ниобы. Перед ними шатался лишь жуткий призрак ее.

Амфион с братом попытались умолить Аполлона, своего родного брата, правда, по отцовской линии. Они попытались отвратить от своего рода такую губительную опасность, – но оба были поражены серебряными стрелами на ступеньках Дельфийского храма, куда они оба явились уже с явно повинными головами.

Трупы поверженных царей-героев фиванцы похоронили в городе.

Их могилы показывали уже в исторические времена.

Убитая горем Ниоба после смерти мужа возвратилась к себе на родину, в Малую Азию, но и там поджидало ее страшное известие.

За время отсутствия Ниобы на родине с царем Танталом случилось то, к чему, можно сказать, он стремился на протяжении всей своей сознательной жизни. Тантал не только восстановил против себя небожителей, но совершил еще и страшное преступление, о котором мы подробно расскажем в своем месте, а сейчас ограничимся лишь тем сообщением, что отец Ниобы был низвергнут Зевсом в подземное царство и обречен там на вечные муки.

Под землею ему предстояло терпеть вечный голод и вечную жажду, и это притом, что перед ним шумели деревья со свисающими с них чудесными плодами, а у его ног струились необычно свежие воды. Однако ни к тому, ни к другому Танталу даже прильнуть было никак нельзя: все это уходило куда-то в бесконечную высь, стоило ему лишь сделать хотя бы малейшее движение рукою. В дополнение ко всему над несчастным нависала над ним жуткая скала, готовая обрушиться в любое мгновение.

Выслушав все это, Ниоба обратилась к своему деду Зевсу с просьбой превратить ее в камень…

С тех пор она и стоит на азиатских просторах в виде несокрушимой огромной каменной глыбы, в которой уже с трудом угадывается скорбящая женская фигура и о которую со стоном и свистом разбиваются не знающие покоя буйные ветры.

Эдип

Нескоро, а все же утихли, наконец, все страсти в семивратных Фивах, вызванные гибелью детей Ниобы.

Детские могилы перед городскими укреплениями, возведенные уже царями Зетом и Амфионом, покрывались густою, неувядаемой долго зеленью.

Такая же зелень пробивалась и сквозь цветы, постоянно сменяемые на могилах самих фиванских царей, погубленных все тем же безжалостным Аполлоном.

Правда, еще не забыты были проводы несчастной Ниобы, уехавшей к себе на родину, куда в слезах ее отпустили обескураженные в корень фиванские женщины. Они-то полной мерою понимали весь объем материнского горя. Уж они-то никак не могли усомниться в законности поступков высших олимпийских богов.

И вот тогда-то воспрянул духом приунывший было потомок великого Кадма – малоприметный дотоле Лай. Царский престол показался ему таким доступным, понятным и законным, – что отныне он попросту начал удивляться этому: да каким же это образом государственная власть в Беотии могла столь долго пребывать в чужих руках? У него появились даже сомнения: а в самом ли деле на престоле так долго сидели сыновья великого Зевса, если их одним махом смел родной брат по отцу – всемогущий бог Аполлон?

Подобные мысли внушала супругу и жена Иокаста[14]14
  Кстати, в «Одиссее» Гомера она названа Эпикастой (XI, стихи 281–290).


[Закрыть].

Не отставал от нее и брат ее – весьма влиятельный в городе и во всем государстве человек по имени Креонт, жену которого звали таким удивительным для нас именем – Эвридикой…

Лай же принялся управлять всем государством – весьма энергично.

Одно лишь огорчало фиванского царя: у него по-прежнему не было детей. Как видим, это обстоятельство довольно часто отмечалось в жизни всех древних монархов.

И вот, какое-то время спустя, царь отправился в Дельфы, чтобы выяснить причину подобной немилости судьбы к себе и более точно узнать, что же сулит ему ближайшее будущее.

В Дельфах Лай получил такой невероятный ответ, что услышанное повергло его просто в мистический ужас. Пожалуй, он даже пожалел, что прервал столь долгое свое абсолютное неведение. Но еще сильнее, нежели супруг, ужаснулась его жена, царица Иокаста.

Оказывается, судьба и так долго благоволила к царской чете, не посылая им ребенка, потому что если бы у супругов когда-либо родился младенец, то он станет для них источником невыносимого горя! Наследник престола, которого с таким нетерпением ждут-ожидают родители, убьет своего отца и женится на собственной матери!

Конечно, супруги почувствовали себя снова – как на уснувшем вулкане. То, чего они прежде так дожидались, то есть, малейших признаков зарождения новой жизни, – теперь показалось им страшнее всего прочего на белом свете. Они стали даже опасаться появления этих признаков. О чем бы они теперь не подумали, о каких-либо законах для государства, о принесении жертвы богам, о приеме чужеземных послов, даже об объявлении войны соседнему государству, – над ними неотвратимо витала теперь эта мысль – над ними нависшей грозной катастрофе.

Но так уж устроен этот мир: то, чего мы больше всего опасаемся, то обязательно и всенепременно происходит.

Так получилось и в царской семье.

Несколько лет спустя под сердцем несчастной женщины, раздираемой и без того противоречивыми чувствами, шевельнулся ребенок. После этого шевеления царице захотелось упасть на землю и пронзительно, изо всех сил завыть. Однако, прежде всего, ей захотелось немедленно умереть.

Но нет. Она была, и мы об этом уже говорили, из рода наделенных необыкновенными жизненными силами, просто каких-то сказочных спартов. В ее жилах струилась кровь могучего дракона. Она выделялась вроде бы вечной, неизбывной молодостью, в ней по-прежнему бурлила неистощимая жизненная энергия.

И вот эти-то могущественные люди, хорошо уже изведавшие все «прелести» любой человеческой жизни, отлично знавшие цену успеха и следовавшего за ним поражения в жизни, – в глубокой тайне от окружающих их придворных, клевретов и прочих, готовых приспешников царского трона, – начали размышлять, что́ им надобно предпринять, чтобы избавиться от нависшего горя. Оно должно было появиться в лице еще не родившегося даже, такого беспомощного, нового существа.

Конечно, сразу может возникнуть вопрос: почему бы супругам не пойти было по хорошо проторенному пути, каковым прослыло банальное убийство едва лишь явившегося на свет малыша? В древнем мире, даже уже в исторические времена, подобные поступки считались привычным и повсеместным явлением, поскольку общество не знало иного способа регулирования рождаемости.

Нынешние археологи, натыкаясь на большое количество едва обозначенных античных домов, находят там зачастую слишком обильное количество детских скелетиков, упрятанных в различного рода глиняную посуду, превратившуюся теперь, за давностью лет, в одни безобразные черепки. Подобного рода избавление от незапланированного рта, при скудости запасов пищи, было характерно не только по отношению к детям невольников, но и по отношению к детям вполне полноправных граждан. К тому времени любой гражданин определенного периода в истории античного мира имел полнейшее право решать, как ему поступить на свет с его даже законным ребенком, не говоря уже о «приплоде» своих рабынь.

Однако царская чета не пошла по этому пути.

Почему? Что это было? Страх перед наказанием небожителей? Жалость, обыкновенное человеческое чувство, развившееся и окрепшее в эллинах с течением времени? Трудно сказать…

Ответ, найденный Лаем и Иокастой, заключался в ином.

Им надо было поступить таким именно образом, чтобы никто из подданных не догадался о предстоящем материнстве царицы. Сделать это, в конце концов, было совсем нетрудно, хотя и безумно опасно.

Появление наследника в царской семье, по всей вероятности, почиталось далеко не частным делом, но, скорее всего, почти государственным, касавшимся всех их подданных. Такой поступок царя, как лишение жизни собственного ребенка, небожители могли истолковать как преступление и наслать на страну моровую язву, либо же покарать ее жителей каким-то иным, еще более эффективным способом, однако – не менее страшным.

Что же решили несчастные родители, что последовало дальше, – о том мы узнаем из более поздних переработок древних преданий, в частности – из творений великого поэта-трагика Софокла.

Софокл разработал наиболее эффектный ход. Царственные супруги призывают у него в дворцовые покои слугу Форбаса, который пас царские стада на склонах горы Киферона, уже хорошо нам известных. Они велят рабу проколоть сухожилия на лодыжках у только что появившегося на свет младенца, а затем отнести его в лес и положить на склонах известной ему горы.

Однако Форбас тоже был человеком.

Пастух ощутил в своей душе невольную жалость к скулящему существу, тем более, что он определенно догадывался, чей же это ребенок. А вдруг, подумалось пастуху, все это дело обернется каким-нибудь иным, совершенно неожиданным образом?

Беспокоящую его ношу Форбас положил в свою, видавшую виды сумку, пропахшую коровьим и козьим по́том и молоком, унес ее прочь из дворца. Однако не бросил младенца на съедение зверям, а передал своему другу Евфорбу, уроженцу соседнего Коринфа. Тот, в свою очередь, вручил горестного младенца коринфскому царю Полибу и его жене Меропе, страдавшим по той же причине, что и фиванские цари: у них тоже не было собственных детей.

Коринфский царь воспринял эту находку как настоящий подарок богов.

Еще более древнее предание гласит, что Лай и Иокаста бросили нежелательного младенца в корыто, а корыто доверили морским волнам. Ветер пригнал указанную посудину к берегам Коринфа, и жена тамошнего царя, все та же Меропа, которая пришла на берег моря стирать белье (обычное занятие для царицы тех древних лет), увидела его там, извлекла из корыта и принесла младенца прямо в царский дворец.

Впрочем, все эти различия не столь и важны.

Как бы там ни было, найденыш, который, по причине проколотых ему сухожилий, получил имя Эдип (с опухшими ногами), – жил и воспитывался в царском доме как наследник коринфского престола.

Он даже не подозревал, что царь и царица не приходятся ему родителями. Вырос он крепким и очень красивым парнем.

Казалось бы, все пошло нормально, спокойно. Ничто не сулило несчастий подброшенному младенцу. Однако все, предначертанное заранее судьбой, уже не могло никак не исполниться.

Древнее предание гласит, что однажды, каким-то совершенно неизвестным злоумышленникам, удалось угнать конную упряжку царя Полиба. Стоило лишь узнать об этом молодому и горячему царевичу Эдипу, – как он тут же бросился в стремительную погоню за ними.

Отыскал ли юноша злодеев, нет ли, – тоже не столь уж и важно. Важно лишь то, что на пути Эдипу встретился какой-то знатный человек в чрезвычайно пышной одежде, с которым у него завязался спор, что весьма нередко случалось в древности, при тогдашнем состоянии дорог, да еще в слишком гористой части старинной Эллады.

По всей вероятности, колесница богатого вельможи катилась по так называемой колейной дороге, где едва ли имелось сплошное дорожное полотно (там были пробиты лишь две глубокие колеи), так что при встрече двух экипажей, – ссоры возникали почти неизбежно.

Знатный человек полагал, что уступить ему дорогу обязан более молодой его спутник, а более молодой путник – был уверен, что спешка в таком деле, как преследование воров, оправдывает его любые действия.

В завязавшей стычке юноша убил старика. Он снял с убитого великолепный, даже чудесный меч в ножнах, а также дорогой, исключительной выделки – пояс.

Подобного рода поступки тогда лишь усиливали славу победителей, почему и добрейший царь Полиб, наверняка же, восхищался подвигами своего приемного сына, который и впредь продолжал тешить его стариковское сердце все той же, невероятной молодой удалью и постоянно крепнущей силой.

Но вот Эдипу представилась возможность еще сильнее блеснуть своей удалью, показать свою силу и храбрость.

Однажды гонцы доставили в царский дворец известие, будто в недалекой от Коринфа Беотии происходят чрезвычайно важные события: там вдруг не стало престарелого царя Лая и беотийским государством управляет пока что родственник былого царя.

А народ тем временем страдает от чудовища, которое сидит на виду у славного города Фивы и не пропускает никого, убивая и пожирая каждого, проходящего мимо человека, что старого, что малого, что молодого и здорового, а что больного и немощного.

Выглядит это чудовище тоже весьма странновато. Каждый, кто только заметит его, – тот уже не в силах повернуть назад, уйти, убежать, спрятаться. Голова у чудовища – от прекрасной девушки с чарующим нежным взглядом, руки у него – лилейнораменные, словно у великой богини. Все это – так и манит к себе, так и прельщает любого прохожего…

Однако нижняя часть его странного туловища представляет собою смешение самых разных и самых страшных диковинок. За спиной у него – орлиные крылья, а львиное тело внизу переходит в струящийся змеиный хвост. Это страшилище – порождение такого же страшного дракона Тифона[15]15
  Сын земли Геи и Тартара (по другой версии – рожден был супругой Зевса – Герой).


[Закрыть]. Оно и носит соответствующее название – Сфинкс.

Указанный фиванский правитель Креонт объявляет: если кто-либо из героев или вообще любой из живущих на земле людей победит это страшное чудовище и тем самым освободит фиванское государство от нависшей над ним смертельной опасности, – тому достанется рука овдовевшей царицы Иокасты. Вместе с нею, разумеется, – и царский трон, и все обширное царство, которым управлял, по-видимому, уже покойный, по всей вероятности, царь Лай.

Конечно, не воспользоваться подвернувшимся счастливым случаем молодой и дерзкий царевич не мог. Эдип тотчас же повелел снарядить для него настоящую боевую колесницу. Он вооружился по всем правилам военного искусства и отправился в Фивы.

Как удалось молодому человеку одолеть чарующее одним взглядом чудовище, как ухитрился он нанести ему смертельный удар, так что въезд и выезд из города оказались свободными для всех желающих, – о том уже трудно судить. Но Эдип все это проделал, чем и заслужил величайшую благодарность фиванского народа. Восторженные жители пронесли храбреца по всему городу, доставили его в высокий замок – в саму Кадмею. Он женился на овдовевшей красавице царице Иокасте и начал мудро править в выпавшем ему в удел государстве.

Счастливое царствование Эдипа длилось целых два десятка лет. За это время супруга родила ему двух пышущих здоровьем сыновей – Полиника и Этеокла, и двух красавиц дочерей – Антигону и Исмену.

В этом предании, как уже заметил читатель, не имеется даже упоминания о каких-либо метаниях молодого царя уже после того, как из случайно подслушанного разговора ему стало известно, будто он не сын царя Полиба (а ведь мы узнае́м об этом из разных иных преданий). Нет в приведенном нами предании и немедленного посещения Эдипом Дельфийского храма, тамошнего оракула. Нет и его, какого-то просто отчаянного решения отправиться бродить по белу свету, лишь бы не стать убийцею своего родного отца и не жениться на собственной матери. Нет и какой-то, тоже случайной встречи с загадочным жестоким существом, которое задавало людям вряд ли такую «мудреную» для ответа загадку о том, кто это утром ходит на четырех ногах, в полдень – на двух, а вечером на трех… Причем – будто бы никто не мог разгадать эту загадку, в ответ на что коварное существо с наслаждением поедало всех встречающихся ему на пути недотеп. Все это, – полагают ученые, хитроумные придумки людей более позднего периода, которые таким вот образом стремились облагородить героя древних времен, отъединить его от простых и грубых, но, в общем, – тоже довольно благородных рыцарей, пусть и слишком еще далеких от наших дней – сиюминутных лет.