Текст книги "Античные цари"
Автор книги: Станислав Венгловский
Жанр: История, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Древний герой Эдип, созданный народным пониманием, получается, вовсе не знал о нависшем над его головою роком. Отсутствие такого понимания не отравляло ему постоянно насыщенную иными делами жизнь.
В народном предании есть еще один, тоже весьма примечательный эпизод… Процарствовав какое-то время, Эдип проездом попал на столь памятное ему место в узкой каменистой теснине, где он сразил какого-то слишком ершистого старикашку. О том, уже слишком давнем событии, Эдип не без гордости поведал ехавшей с ним безумно счастливой Иокасте. В доказательство чего – показал супруге меч и пояс, снятые с того давнего поверженного оземь упрямца.
– Смотри! То был слишком богатый старик! Мне пришлось слишком поднатужиться, чтобы одолеть его стражу.
Едва взглянув, с леденящим ужасом в сердце, Иокаста сразу узнала вещи своего прежнего мужа. Значит, мелькнуло в ее взбаламученном сознании, вот кто убил ее прежнего, старого мужа Лая, вот кто его убийца, своевременно никем не обнаруженный и даже не раскрытый!
Как же поступила Иокаста?
Ни единым словом или жестом не выдала она Эдипу открывшуюся ей страшную тайну. Обычай убивать немощных правителей молодыми их преемниками – не вызывал тогда ни в ком удивления или даже неодобрения, а тем самым – никакого негодования. Обычай был узаконен, как смена времен года.
Ничего дурного в признании мужа Иокаста так и не усмотрела. Да ей и нисколько и не желательно было над этим долго раздумывать. Прежнее, мрачное, в конце концов, замужество отошло для нее в далекое прошлое, превратилось в подобие какого-то слишком жалкого сна.
Однако тайна кровосмесительного брака оставалась таковою только для наивных землян, но не для слишком мудрых высоких небожителей.
Когда же эта тайна при помощи богини мщения Немесиды раскрылась полностью для землян, то Иокаста, убедившись в истинности всего произошедшего, не выдержав позора, говорят, покончила свою жизнь самоубийством…
А что же Эдип?
Похоронив Иокасту, он так и остался в неведении относительно всего, предначертанного ему судьбою, но если бы и узнал что-либо об этом, то решил бы, что-то самое плохое для него, – уже совершилось в полном объеме. Своей вины в случившемся фиванский царь не ощутил, а потому и не переживал нисколько.
Древние предания говорят, будто Эдип и дальше продолжал царствовать в Фивах, даже женился вторично на какой-то Эвригании[16]16
Вторую жену его звали именно этим именем, как пишет аттический поэт Ферекид (фрагмент 48).
[Закрыть], а упомянутые нами дети, как рожденные ему Иокастой, – на самом же деле рождены были именно этой, совсем не известной нам Эвриганией.
И все же – даже после этой трагической утраты Эдип процарствовал очень недолго: его постоянно преследовали эриннии, богини мщения…
Как видим, древний Эдип много в чем отличался от своего двойника, фактического фиванского царя, изображенного гениальным трагическим поэтом Софоклом.
Софоклов Эдип – это мятущийся человек, который страстно стремится уйти от предначертанного ему незавидной судьбою, однако он постоянно попадает во все новые и новые ловушки.
Здесь нам просто необходимо вспомнить Эдипа, изображенного Софоклом. Вот как все это выглядит в трагедии гениального афинского поэта…
Лет через двадцать после такого спокойного царствования, о котором мы уже говорили, город Фивы начинает изнемогать от поразившей его совсем неожиданно моровой язвы. Старые и юные обыватели города, мужчины и женщины сникают и падают под ударами болезни, как происходит это с тугими колосьями в поле после прикосновения к ним лезвия кривого, но какого-то, слишком острого лезвия серпа.
Конечно, встревоженный Эдип обращается к мудрецу Тиресию, что также из рода тех же спартов, из которых происходит и царица Иокаста. Богиня Афина наделила Тиресия даром предвидения – как бы в вознаграждение за то, что она когда-то и ослепила его, а ослепила потому, что он ненароком увидел ее в обнаженном виде во время купания.
Тиресий советует Эдипу обратиться к Дельфийскому оракулу, поскольку сам, по доброте своей, не решается открыть царю величайшую тайну, весьма горькую для последнего.
Эдип посылает в Дельфы известного нам вельможу Креонта.
Дельфийские жрецы объявили ему, что наказание фиванцам суждено терпеть до тех пор, пока они не изгонят убийцу прежнего их царя, – Лая.
Конечно, услышав такой ответ из уст Креонта, Эдип снова призывает Тиресия и требует, чтобы тот назвал имя убийцы. Сам он, Эдип, все эти годы не интересовался тем человеком, бывшим мужем некогда его теперешней жены, но сейчас он велит изложить все известные фиванцам подробности того давнего преступления.
Тиресий опускает вниз и без того уже совершенно незрячие свои глаза. Да, все это было, вот так и так, как и передают знающие это люди. Царя Лая убили разбойники. Сыскать их так и не удалось…
Речь Тиресия взволнована и сдержана. Велением Зевса мудрецу позволено прожить десять человеческих жизней, и Тиресий, имеющий возможность незрячими глазами заглянуть далеко вперед, вдобавок преисполнен – еще и богатым житейским опытом.
– Кто же убийца? Говори! – требует Эдип. – В Дельфах прямо ответили: преступник здесь, среди нас!
Тиресий понимает: он обязан сказать правду, однако ему известно, что последует после этого. Старику становится даже страшно, а все же он не в силах сдержать так и рвущийся изнутри кнаружи свой голос:
– Убийца этот – ты сам, царь!
Эдип поначалу спокойно воспринимает голос старца, однако столь жуткое обвинение, которое бы непременно вывело бы из себя любого человека, а тем более человека, обвиненного без малейшего на то основания. Обвинение кажется Эдипу глупым и ничтожным. Что с того, что самому Тиресию позволено существовать на земле на протяжении девяти человеческих жизней, если тело его и ум старика поизносились, быть может, даже где-то после третьего-четвертого прожитого им человеческого срока?
Однако Тиресий продолжает настаивать на своем, и Эдип, в конце концов, почти кричит:
– В одном ты прав, безумный старик! Мне действительно предсказано было нечто подобное, но не потому ль я оставил свой родной Коринф, чтобы не стать убийцею своего отца Полиба, которого я полюбил всей душою и продолжаю и дальше любить за его доброту, порядочность и ум! Мои родители доныне здравствуют и царствуют в Коринфе. А вы, теперь я догадываюсь, ты сам – сам вступил в позорный сговор с Креонтом… Это он подбил тебя на преступную ложь! Ему давно уже желательно самому усесться на такой заманчивый фиванский престол. Он всегда считал меня чужаком и каким-то слишком уж незаконным царем.
Царице Иокасте также хочется поддержать мужа. Она высказывает собственное суждение, что боги, дескать, тоже иногда способны ошибаться.
– Покойному царю Лаю, – добавляет царица, – также предсказывали гибель от руки родного сына, а вот убили его какие-то разбойники, которых не дано никому сыскать до сих пор. – Царица отворачивается, скрывая нахлынувшие на нее воспоминания, но добавляет еще: – А чего стоило матери отдать сына на растерзание диким зверям? Своего единственного сына?
Слова супруги оказывают на царя совсем не то действие, на которое она первоначально рассчитывала.
Эдип настораживается. Глубокая складка появляется на его всегда спокойном и величественном лице.
– Есть ли какой-нибудь свидетель гибели старого Лая? – спрашивает он вдруг совершенно охрипшим голосом.
Эдипу отвечают, что жив еще старый слуга. Именно он сопровождал Лая в его последней поездке. Ему как-то удалось спастись от бездумных и диких разбойников…
– Так что же вы до сих пор молчали? Ведите его сюда! – приказывает Эдип, надеясь хоть таким образом разоблачить Тиресия, вконец околпаченного Креонтом.
В каком-то смятении отправляется Эдип в отдаленную часть дворца, к старинным алтарям, хранящим еще память о древнем царе Кадме.
Но едва успевает он преклонить колени, как его уже зовут. Из Коринфа, сообщают, прибыл гонец, по имени Евфорб. Ему надобно видеть фиванского царя, поскольку он ему принес весьма важные известия.
– Царь! – кричит вбежавший вестник, ударяя о каменный пол увесистой суковатой палицей. – Царь! У меня две новости для тебя. Одна чересчур печальная: умер царь Полиб… Зато другая заставила бы тебя плясать, если бы не соседство с первой: коринфский народ зовет тебя на освободившийся царский престол! Ты просто обязан… отправляться туда немедленно…
Эдип медленно отводит глаза, опасаясь, как бы вестник не прочитал его предосудительных мыслей. Старика Эдип признает тотчас. Он нисколько не изменился с той поры, когда молодой еще царевич Эдип встречал его на ступеньках царского дворца в Коринфе.
Все, что держало вестника в печали, – все это для него, для Эдипа, звучит утешительно. Отец его умер естественной смертью. Значит, никогда уже не сбудется предсказание оракула. Сын уже никогда не сможет убить своего отца. Но в Коринфе еще остается его мать Меропа, и, стало быть, сохраняются еще причины для мерзких опасений…
Едва только Эдип заикается о грозных и давних предсказаниях, – как вестник, с улыбкою на устах, принимается ему объяснять:
– Все это сказки, Эдип! Ты вовсе не сын Полиба и Меропы. Они – твои лишь приемные родители. Я сам принес тебя когда-то в царский дворец. У тебя были проколоты ножки, ты ими постоянно сучил и плакал… Но тайна твоего рождения известна лишь мне во всем Коринфе. Тебе нужно немедленно возвращаться туда…
Эдип вдруг теряет свою каменную уверенность – в собственной непогрешимости. Он вдруг призадумывается и перестает вообще глядеть в сторону притихшего мудреца Тиресия.
А тут еще появляется согбенный годами пастух Форбас. Увидев чужеземного Евфорба, пастух опускает голову и едва слышным голосом подтверждает, что он, действительно, отдал когда-то младенца с опухшими ножками в руки коринфянина Евфорба. А получил он этого младенца из рук своего царя Лая и его жены Иокасты…
Мир переворачивается в глазах вмиг прозревшего царя Эдипа. Все услышанное от Иокасты, от пришедшего коринфского вестника, от явившегося со склонов горы Киферона старого пастуха, от застывшего в печали провидца Тиресия, – сливается воедино, и он видит четкое изображение, в котором для него не остается уже никаких сомнений.
Тиресий прав. Убийцей старого Лая был он сам, человек, который приходился Лаю сыном. Он, Эдип, – является человеком, который женился на собственной матери. Он стал отцом своих родных сестер и братьев.
Отчаянью Эдипа нет пределов. Он пытается скрыться – где-то в глубине обширного царского дворца.
Однако несчастного царя и там поджидает очередной удар. Царица Иокаста оказывается более чуткой натурой. Едва только выслушав рассказ пастуха и мгновенно уловив всю нить последующих событий и весь ужас создавшегося положения. Она, нынешняя супруга своего фактически сына, – успевает все-таки добежать до своих покоев и повеситься там на собственном поясе…
Обезумевший от горя Эдип, призванный к трупу матери-жены, одним движением вырывает из ее одежды застежку и острым ее металлическим концом выкалывает себе глаза, не уберегшие его от такого страшного преступления.
С кровоточащими ранами вместо зениц, с побелевшими враз волосами, в окровавленных одеждах, вконец придавленный жестокими ударами судьбы, лишенный всяческих надежд, – в таком жалком виде является подданным их вчерашний, уверенный в себе государь, пытавшийся спорить с судьбой, человек, стремившийся прожить ничем не запятнанную, чистую жизнь. Теперь он понимает правоту и мудрость слепого Тиресия и всю его полную непричетность к каким-либо заговорам старого Креонта.
Эдипу остается обратиться к Креонту, которому снова суждено стать у руля государства, с просьбами удалить из страны нечестивого ее прежнего жителя, даже царя, государственного деятеля, чтобы измученный народ мог теперь, наконец, свободно вздохнуть.
Таким вот нарисован царь Эдип в трагедии Софокла.
Как видим, этот Эдип совершенно не похож на своего древнего прототипа. Образ нового, сочиненного Эдипа-царя, помог поэту выказать свое собственное отношение и мнение к вере в давних богов и к роли человека в жестоком, во многих отношениях, – таком несправедливом мире.
Такому Эдипу, в отличие от того, которого рисует нам древнее предание, не было места в семивратных Фивах. Удаление его из государства требовали оскорбленные боги. Грешного соседства не выносили жители фиванской земли, ее землепашцы, пастухи, ее воины. Его не могли терпеть и сыновья Эдипа, Этеокл и Полиник, которым хотелось поскорее усесться на отцовском троне.
Рукою старшей дочери Эдипа Антигоны, не потерявшей уважения и любви к своему родителю, поэт Софокл уводит слепого несчастного человека вообще из высокой Кадмеи. Даже – из самих семивратных Фив.
После долгих скитаний, все той же девичьей рукою, автор сопровождает его в соседнюю Аттику. Он поселяется близ Афин, в живописнейшем городке под названием Колон. Там сияет извечное теплое солнце. Там шумит очаровательная роща, а по каменистой почве журчат многочисленные ручейки. Там ему чудится настоящий земной элизиум, настоящий рай под высоким и чистым небом.
Правда, уже ни видеть, ни ощущать всего этого бывший царь Эдип уже был не в силах, поскольку день и ночь его осаждают безжалостные богини мщения, так называемые эринии или эриннии (надеюсь, мы уже знаем это емкое слово).
В Афинах к тому времени правил уже хорошо известный читателю царь-герой Тесей. Он, как мы уже также знаем и помним, всячески способствовал тому, чтобы Эдип получил возможность загладить большую, пусть и невольную свою вину.
И правда.
Слепому, беспомощному человеку, при содействии любящей его дочери Антигоны и явно сочувствующих ему афинских граждан, удалось добиться многого. Дело завершилось тем, что неумолимые прежде эринии, отравлявшие и без того его ужасное существование, превратились теперь в благостных богинь эвменид.
Боги позволили Эдипу живым уйти под землю, и оттуда, уже после своей физической смерти, он постоянно помогает афинянам, так ласково и снисходительно приютившим его в самые тяжелые для него земные времена.
Семеро против Фив
Вскоре после этого в Беотии начали вызревать события, которые, по своему значению, равнялись даже грозной Троянской войне, потрясшей воображение древних народов, – спустя лишь какое-то время.
Если верить более поздним преданиям, то непосредственными виновниками всех этих событий стали сыновья удалившегося в изгнание царя Эдипа – Этеокл и Полиник. Они были еще совершенно юными отроками, когда старик Креонт, вторично возглавивший государственную власть и без того обездоленных Фивах, – какое-то время выступал опекуном обоих царевичей, приходившихся ему родными племянниками. Надо сказать, что и впредь он не думал отказываться от опекунства, от своих нелегких обязанностей, тесно связанных с этой нелегкой ролью.
Креонт отчетливо понимал, что юношам не справиться с управлением государством. К тому же, по-видимому, он долго не решался, кому из них доверить это крайне ответственное дело. Очевидно, здесь скрывались неизвестные нам обстоятельства, то ли завещания самого несчастного Эдипа, то ли еще что-нибудь, абсолютно иное, совершенно новое.
Сочтя, наконец, племянников более или менее взрослыми людьми, Креонт всеми силами старался не допустить между ними раздоров. Он уговаривал братьев править по очереди, сменяя друг друга на престоле через определенные промежутки времени. Они, вроде бы, соглашались, однако из этого соглашения, в конце концов, – тоже не получилось абсолютно ничего путного.
Этеокл, который был младше по возрасту, но которому выпало счастье вступить на престол прежде брата, успел воспользоваться своим преимуществом и выгнал старшего брата Полиника вообще из родного для него города.
Впрочем, утверждать, что именно Полиник был старшим братом, с полной на то уверенностью, – сказать также никак нельзя. Предания на этот счет говорят и так, и этак, что, конечно, не столь уж и важно.
Скорее – здесь важнее то, что предания в один голос твердят, будто оба эти царевичи весьма неуважительно относились к своему отцу, потерпевшему и без того такой жизненный крах. Это неуважение к их родителю проявилось во многих поступках самих братьев, почему отец перед смертью проклял обоих своих сыновей и предсказал, что они, враждуя между собою, умертвят, наконец, друг друга.
Очевидно, отцовские проклятия незримо висели над молодыми людьми, над царями всего фиванского государства, усугубляя и без того их сильную взаимную вражду.
После такого, крайне недружественного братнина поступка, Полиник отправился в город Аргос, просить там помощи в своей борьбе с узурпатором царской власти. Поздней ночью перед царским дворцом в Аргосе пришельцу встретился его коллега по несчастью, по имени Тидей, сын этолийского царя Ойнея, – бежавший из своей родной земли, где он совершил тоже какое-то неосторожное убийство.
Молодые люди, сойдясь, повздорили и тут же схватились за оружие, за свои отточенные клинки.
Неизвестно, чем завершился бы этот бескомпромиссный их поединок, если бы на него не обратил внимания случайно выглянувший из дворца в окно царь Адраст. Он и разнял обоих дерущихся.
При этом царь заметил, что у одного из юношей, у Тидея, на шлеме красовалось изображение свирепого кабана, тогда как у другого, то есть, у Полиника, изображен на том шлеме не менее свирепый лев. Царю припомнилось, что дельфийская Пифия предсказала ему, будто он выдаст дочерей замуж за кабана и за льва. Появление двух молодых людей в таких необычных, однако – столь красноречивых шлемах, царь Адраст истолковал как предпосылку к исполнению этого предсказания.
Пригласив молодых людей к себе во дворец, тщательно расспросив их, он удостоверился, что оба они из вполне достойных царских семейств. Очень вскоре во дворце зазвучали свадебные песни: Адраст выдавал за царских пришельцев своих дочерей.
Исполнив волю богов, аргосский царь со всей энергией начал поддерживать заветные желания своих зятьев: они оба мечтали освободить родные города и возвратить себе свои наследственные царские троны.
Адраст поклялся, что не успокоится до тех пор, пока зятья его не добьются своего законного наследства. Союз таких государств, как Аргос, Фивы и Этолия – это могущественнейшая сила, залог того, что, если этот союз осуществится, то сам Адраст сделается наиболее влиятельным, самым грозным государем во всем эллинском мире.
Конечно, прежде всего – надо было заняться семивратными Фивами, прослывшими неприступными даже из-за своих мощнейших стен, возведенных Зетом и Амфионом, а также по причине своей крепости Кадмеи, которая была создана еще стараниями легендарного царя Кадма.
День и ночь толковал Адраст о Фивах с экс-царем Полиником и пришел, наконец, к решительному выводу, что взять такой сильно укрепленный город можно лишь объединенными союзными войсками, если к тому же в нем примут участие также многие, прославленные эллинские герои.
Прежде всего – участником похода Адрасту хотелось видеть своего родственника Амфиарая, сына Оиклея (аргосского) и Гипермнестры, с которым он долго и с переменным успехом сражался когда-то за аргосский престол и с трудом примирился, который, в числе аргонавтов, добывал на Кавказе золотое руно. Амфиарай прослыл великим воином и вместе с тем – самым ярким предсказателем будущего. За этого Амфиарая, в свое время, Адраст выдал замуж свою сестру Эрифилу и взял с шурина твердое слово, что тот будет всегда подчиняться мнению Эрифилы во всех, возникающих между ними, Адрастом и Амфиараем, таких неизбежных спорах.
Провидец Амфиарай утверждал, что задуманный поход обречен, что оба его участника – непременно погибнут. Ко всему прочему – провидцу не хотелось вступать на путь братоубийственной войны. Он осуждал Полиника, вознамерившегося отнять престол у своего родного брата.
В силу всего перечисленного, чтобы как-то увильнуть от верного похода, Амфиарай даже спрятался в отдаленных своих имениях, и там его долго не могли никак отыскать.
Но, на беду Амфиарая, мыслью о необходимости его участия в судьбе победоносной войны – проникся также Адрастов зять Полиник.
Этот молодец не останавливался ни перед чем. Он решил действовать через жену Амфиарая, уже упомянутую нами как-то красавицу Эрифилу. Всучив женщине ожерелье, которое стало даже наследственным достоянием фиванских царей, которое боги подарили еще жене Кадма, Гармонии, дочери Ареса, – Полиник все-таки своего добился.
Эрифила указала ему место, где скрывается Амфиарай. Амфиарай не желал выглядеть трусом в глазах своих современников. Скрепя сердце, этот провидец тоже сделался участником похода, будучи сам убежденным, что отправляется на верную смерть.
Среди участников предполагаемого похода оказался также Адрастов брат Гиппомедонт – человек огромного роста и невероятной физической силы. Под стать ему выглядел и герой Капаней, удалой и смелый воин, ко всему прочему, – отличавшийся еще и необыкновенной заносчивостью. Примкнул к ним и Парфенопей, сын аркадской охотницы Аталанты, участницы некогда знаменитой охоты на калидонского вепря, против которого сражались самые могучие эллинские герои.
И вот поход начался.
В печальном настроении выехал из своего двора провидец Амфиарай. Мрачным предсказаниям его никто уже не верил. Предсказаний его просто никто не слушал. Все вокруг верили в победу, все ликовали и думали о большой, невероятной даже добыче.
Негодуя на супругу свою Эрифилу, которая все-таки вынудила его идти на верную смерть, Амфиарай взял клятву со своих подрастающих сыновей, Алкмеона и Амфилоха, что они отомстят за преждевременную смерть своего отца, – и лишь после этого Амфиарай пустил коней вскачь.
Самому Амфиараю долго еще казалось, будто воины, шагавшие обок его колесницы, да и все военачальники, катившие на таких же своих колесницах, – будто все они, до единого, вдруг окончательно ослепли…
Никто из них не видели, как тяжело, с каким-то натужным скрипом всех своих перьев, вздымаются к небу птицы, обыкновенно такие легкие на подъем, и как они, покружив в воздухе, в изнеможении опускаются на землю. Люди не замечали, как изгибаются края ослепительных грозовых молний – словно зубцы на изношенной, старой уже мотыге.
Все это следовало толковать, как верные предупреждения могущественных богов, которые всячески хотели предотвратить еще одно неправедное человеческое дело.
В Немее, небольшом городке, еще до выхода из Арголиды, произошло событие, которое также могло, кажется, возвратить домой даже самого глупого человека. В безводной тамошней местности, когда воины изнывали от жары и жажды, стараясь хотя бы на мгновение задержаться под спасительной кроной развесистых деревьев, – их глаза наткнулись на женщину очень благородной осанки, которая вела за собой черноволосого, какого-то слишком уж голенастого мальчишку.
Женщина знала, что источник прохладной воды находится под покровом тени ближайшей рощи. Оставив малыша играть на пригорке и строго-настрого повелев ему никуда не отлучаться, женщина вдруг устремилась вперед, все время как-то беспокойно оглядываясь. Но едва она указала таившееся в непроглядной тени деревьев прохладное озеро, откуда во все стороны так и прыснули бдительные мокрые лягушки, – как тут же, на оставленном ею пригорке, раздался тихий, однако зловещий крик. Поспешившим вслед за женщиной воинам едва удалось справиться с огромной змеею, однако черноволосый ребенок, сдавленный ее змеиными кольцами, не подавал уже ни малейших признаков жизни.
Мертвый ребенок оказался царевичем Офелетом[17]17
По другим вариантам соответствующего сказания – его звали Архемором.
[Закрыть], и прибежавший на его крики отец Ликург[18]18
Здесь речь ведется о немейском царе Ликурге, которому эллины продали дочь правителя Лемноса Фоанта – Гипсипилу. Не путать его с царем эдонов во Фракии, прославившегося тем, что этот Ликург воспротивился введению культа бога Диониса.
[Закрыть], хотел убить эту слишком неосторожную няньку, только за нее заступились приехавшие герои, в том числе Амфиарай, Адраст, Тидей.
Использовав всеобщее замешательство, Амфиарай еще раз попробовал втолковать своим спутникам, что их поход обречен, что смертью ни в чем неповинного мальчишки боги стараются лишний раз показать, внушить именно эту мысль, – однако никто не желал его по-прежнему слушать.
Более того, безутешный отец-царь Ликург устроил сыну пышный погребальный пир, с состязаниями атлетов, и этот пир, вдобавок – и эта смерть, как гласят предания, стала впоследствии прообразом знаменитых Немейских игр[19]19
Немейские игры учреждены были в VI веке (точнее – в 573 году до новой эры). В 460 году, разумеется, тоже до новой эры, они были перенесены в столичный Аргос. В качестве награды чемпионам Немейских игр служили простые венки, лишь сплетенные из вьющегося по земле плюща.
[Закрыть].
Как бы там ни было, печальное это событие, в конце концов, взбодрило уже изнемогших сильно воинов. Они бодро пошли вперед, вскоре достигли горы Киферон, спустились с ее склонов и остановились на берегу реки, как бы опоясывающей городские стены.
Это и был город Фивы.
Реку, конечно, форсировали, однако вид неприступного города все– таки несколько смутил многих полководцев объединенного войска. Не то, чтобы они снизошли до выслушивания предсказаний Амфиарая и усомнились в правильности своей злополучной затеи, но все же решили вступить с Этеоклом в мирные переговоры.
Отправиться на переговоры в стан противника вызвался герой Тидей.
Каково же было удивление этого, исключительно смелого человека, когда, оказавшись в городе, а затем в неприступной царской Кадмее, – он увидел в царском дворце совершенно беззаботного царя, сына многострадального Эдипа. Царь пировал вместе с первыми сановниками и с самыми знатными в государстве гражданами… Фиванцы, получается, во главе со своим царем, нисколько не опасались осады. Они были всецело уверены в своей неуязвимости, которую внушил им еще сам царь Кадм!
Пировавшие беззаботного встретили гостя приветливо, словно какого-то обыкновенного путника, какого-то пешего странника, находившегося под покровительством великого Зевса:
– Эй, садись к нам поближе!
– Бери вот этот венок!
– Испей сначала вина, а потом уже надевай венок на голову!
– Отдыхай!
Конечно, Тидей не забывал, зачем он явился сюда, и эти дружеские призывы не сбили его с заранее избранного им пути.
Тидей спокойно отвечал:
– Кто из вас смел – немедленно берите в руки меч!
Пьяные фиванцы никого и ничего не боялись, кроме разве что одного: показаться перед незнакомцем неисправимым трусом. Тидей по очереди уложил их всех посреди пиршественного зала. Горячая кровь смешивалась с потоками вина, льющегося прямо с опрокинутых везде столов.
Тидею помогала стоявшая обок него горою Афина.
Правда, царь Этеокл все же успел распорядиться, и пять десятков отборных юношей, по его приказу, устроили засаду на обратном пути возвращавшегося назад Тидея.
Однако и это ничуть не помогло.
Тидей перебил их всех, кроме одного, которого и отправил с приказом возвестить фиванцев, какими переговорами пренебрегли они и с кем предстоит им сражаться!
Рассказы возвратившегося Тидея свели на нет все попытки неугомонного Амфиарая.
– Что нам эти вот стены? – кричали вокруг. – Что нам любые преграды, если за ними нет настоящих воинов?
Царь Адраст, довольный настроением союзного войска, разделил воинов на семь больших отрядов: штурмовать семь фиванских ворот.
Вот эти ворота и вот эти отряды.
Первый отряд осаждавших, под руководством широкоплечего чересчур Тидея, в нетерпении колготился против так называемых Претовых ворот. Вгрызаясь взглядами в вожделенный проход, эти люди, в который раз уже мысленно пробивались сквозь мощные камни и сквозь окованные металлом бревна. Воины в отряде были как на подбор, под стать своему кряжистому, самоуверенному и кровожадному вождю, которому покровительствовала, как мы уже знаем, сама богиня Афина.
Против следующих ворот, так называемых ворот Электры, стоял человек огромного роста, по имени Капаней. Он громогласным голосом убеждал всех и каждого, что возьмет не только эти ворота, но возьмет и весь этот город, даже если его замыслу воспротивится сам верховный бог – великий Зевс.
Этеокл внутри крепости, то ли сын, то ли потомок тиринфского царя Прета, в хвастовстве и кичливости старался не отставать от Капанея. Он твердил, будто бы не убоится даже могучего бога войны – самого Ареса.
Ворота богини Афины выпали по жребию брату самого царя Адраста, многоопытному в уже проведенных сражениях Гиппомедонту.
Бореадские ворота окидывал взглядом прекрасный видом Парфенопей, сын аркадской охотницы. Его воины казались такими же спокойными и прекрасными, как и он сам.
Гомолоидские ворота достались Амфиараю. Он смотрел на свою задачу вполне безучастно, обреченно, в отличие от своих соседей как слева, так и справа от него. Амфиарай весьма часто посылал свои взоры в сторону, где за оливкой рощей, на пологой равнине, над самым берегом реки, скрывалась его будущая могила…
Порою – он даже ловил себя на мысли, что было бы весьма интересно, как будет выглядеть указанное место после того, как с ним, с Амфиараем, случится неизбежное, предназначенное ему судьбою, когда его вместе с колесницею и с целой упряжкою коней поглотит мать – сама сырая земля.
Он лишь сожалел, что всего этого не увидит никто из окружающих его сейчас людей и никто не сможет удостовериться в его, Амфиарая, правде. Всем этим людям суждено будет принять завтра смерть, за исключением царя Адраста. Конечно, Адраст найдет для себя утешение в смерти ближайшего своего соперника.
Вот что думал храбрец Амфиарай.
Самые главные городские ворота, так называемые Верхние, достались не находившему себе места Полинику, который знал там каждый выступ в стене и каждое, окованное металлом бревно.
Он терялся в догадках, что замышляет внутри крепости его брат Этеокл. Он мысленно представлял себе встречу с братом, и мысли его туманились от какой-то, крайне неутолимой злости.
Здесь необходимо отметить еще одно, весьма важное обстоятельство. Как показывают современные археологические раскопки и внимательное изучение материальных остатков построек древнего, так называемого крито-микенского периода, – создаваемые в указанный период крепости не могли иметь такого числа ворот. Их могло быть не более двух-трех. Так что говорить о каких-то семивратных Фивах, – вроде бы вообще не приходится.
И все же стойко повторяемой в преданиях цифрой семь, да еще и подтверждаемой ссылкой на семь струн Амфионовой лиры, – пренебрегать нам тоже никак нельзя.
Дело, по-видимому, объясняется тем, что ворота внешнего кольца фиванских стен, окружающих так называемый нижний город, были поставлены с таким непременно расчетом, чтобы взявший эти ворота противник натыкался на их подобие во внутренних стенах, которое следовало брать заново, а после взятия и этих ворот, можно было наткнуться даже на третьи.
В общей сложности – ворот, в таком случае, в фиванской крепости приближалось, действительно, к семи.
Необыкновенно удачный рейд Тидея, трупы убитых, отменно знатных приближенных царя Этеокла, павших в запланированной, но крайне неудачной засаде фиванских юношей, сами рассказы об этой схватке из уст отпущенного Тидеем пленника, – все это очень и очень озадачило фиванцев и встревожило их весьма благостные души.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?