Текст книги "Античные цари"

Царь Кадм

Откуда же и как появились в Беотии ее первые жители?

Почему эта земля доселе носит столь дивное и яркое название, намекающее на ее слишком тесную связь с «коровьим» семейством?

Откуда и как произошло само название главного беотийского города? Как и когда все это возникло?

Все перечисленные здесь вопросы жители беотийской земли могли объяснить с удивительной полнотою, лишь бы только у слушателей хватило на все это терпения.

По большому счету, вся интригующая история Беотии начиналась где-то в далекой Ливии, чуть-чуть в стороне от «фараонского» Египта, на самом берегу Средиземного моря, где правил в ту пору великий финикийский царь Агенор, сын морского бога Посейдона. И была у того царя красавица дочь, по имени – Европа…

Однажды, в теплый летний день (впрочем, иной погоды там и не знают), юная царевна, вместе со своими подругами, наслаждалась упоительным ничегонеделаньем.

Девушки бегали и прыгали по горячему золотому песку, пытаясь каким-нибудь образом задеть своими руками пестрый, почти клетчатый мяч, который то и дело порхал между ними, подобно слишком заметному мотыльку.

И вдруг, откуда-то ни возьмись, появился чудесный белоснежный бык. Произошло все это настолько неожиданно, что царевна и ее подруги даже не хотели поверить своим глазам.

Но грозный с виду бык повел себя подобно пугливому теленку, которому желательно, чтобы человеческие руки погладили его вытянутую понапрасну шею, чтобы ему позволено было хлебнуть сладковатого пойла, в которое, к тому же, было подмешано слишком много коровьего молока.

И как-то так получилось, что ближе всех к тому месту, к самому быку, очутилась царевна Европа.

Девушке поначалу казалось весьма жутковатым такое соседство, но все же ей тоже хотелось хотя бы кончиками пальцев коснуться нежной, с переливами, густой белой шерсти. Руки ее подруг также так и тянулись по направлению к этому животному, вот только никто из них не осмеливался опережать строптивую царевну.

– Смотрите! – раздался вдруг чей-то восторженный голос. – Он хочет покатать нас на своей спине!

– Это ученый бык…

Конечно, решили девушки, – перед ними исключительно умное животное. Такую науку способны преодолеть лишь немногие среди животных или даже исключительно умных верблюдов: чтобы по велению человека опускаться перед ним коленями на голую землю!

Впрочем, явившийся бык проделал нечто подобное безо всякого на то чужого повеления.

Всем этим надо было как-то воспользоваться…

– Европа! – раздались веселые крики. – Садись! Ты – первая! Садись!

– Садись! Не бойся!

– Мы за тобою!

– Здесь везде ровное морское дно!

– Ничего не бойся!

Подруги поспособствовали царевне взобраться на бычий хребет и усесться там как можно удобней. Царевна держалась за широкие рога, которые напоминали собою лук в руках у довольно меткого стрелка. Бык терпеливо сносил человеческие крики, затем осторожно выпрямил ноги и как-то, совершенно неспешно, двинулся вдоль берега шумного моря.

Шаги животного с каждым мгновением все убыстрялись. Девушки уже бежали следом за ним, не отставая, но все же – как бы остерегаясь его широких и мощных рогов. А что, если вдруг быка ужалит какая– нибудь шаловливая муха? А вдруг ему вздумается повернуть свою голову, и он заденет кого-то из присутствующих своими острейшими рогами? Девушки продолжали кричать, вроде бы поощряя быка к еще большему ускорению бега.

Бык набирал все большей и большей скорости, и девушки вскоре начали отставать от него. Все происходящее они по-прежнему принимали за очень ловкую игру, и только.

– Европа! Держись! – кричали скорее уже по привычке, все так же весело, глядя как Европа намертво вцепилась руками в предельно развесистые рога.

Тревожный крик раздался в то самое мгновение, когда бык коснулся линии воды, но не остановился даже перед ее ослепляющим блеском, а без раздумий, еще быстрее, устремился по мелководью, высекая своими копытами тысячи ярких брызг.

– Европа! – взвизгнула самая близкая, закадычная подруга ее, всем сердцем учуяв, что, быть может, больше и не увидит царевны Европы.

С непостижимой скоростью животное удалилось от берега, превращаясь в точку, и пропало окончательно в еле колеблемой волнами дымке.

Крики Европы уже не долетали до берега вовсе…

Едва только страшная весть о пропаже царевны достигла высокого царского дворца, – как царь Агенор повелел созвать всех своих сыновей. Одни говорили, будто царевичей было лишь трое, другие – будто бы даже целых четверо. Старшего из них звали Кадмом, это точно. Остальные носили имена Килик, Феникс и Фасос.

Отцовский приказ прозвучал для них кратко и жутко:

– Берите корабли! И не смейте возвращаться ко мне без вашей сестры!

Сыновья не стали медлить. Гонимые ветрами суда следовали в одном направлении, куда-то на восток.

Моряки не теряли из виду друг друга и до рези в глазах обшаривали взглядами сверкавшие голубые просторы, чтобы не пропустить царевну на каком-то явно безумном белом быке.

Но море казалось совершенно пустынным. Встреченные моряки, с еще очень редких торговых судов, отвечали со смехом, что никаких животных так далеко от берега течение никогда не заносит. А тем более – белых…

Вскоре корабли разошлись в разные стороны, и царевичи, как оказалось впоследствии, – расстались уже навсегда.

Потом, погодя, через много столетий, стало известно, что младшие братья Кадма, в поисках своей сестры, посетив разные острова и земли и нигде не найдя ее следов, – поселились в разных местах.

Страна, где остановился Феникс, где им были основаны города Сидон и Тир, – получила название Финикия, а где остался Килик – Киликия.

Третий же брат, Фасос, направился в северную часть Эгейского моря и поселился там, на прекрасном острове, которому тоже дал свое имя. Назвал его просто – остров Фасос.

Кадму же очень хотелось утешить старика видом возвращенной ему его любимой дочери. Кажется, Кадм дольше всех братьев не находил себе покоя. В своих скитаниях даже забрел на Балканский полуостров, вдоль и поперек прошагав всю обширную Фракию, Фессалию, – безрезультатно.

Почувствовав, что все поиски его ни к чему хорошему не приводят, что минуло уже много лет после того солнечного дня и слишком печального дня, когда ими был оставлен отцовский дом, – Кадм обратился к Дельфийскому оракулу, на ту пору известному уже на всем средиземноморском пространстве.

В Дельфах Кадму дали такой ответ: поиски Европы следует ему прекратить немедленно. Царевичу лучше всего обосноваться на новой земле, поскольку он не в состоянии явиться к старику-отцу, так и не исполнив его повеления.

Где же быть новому поселению, – на то укажет ему своим поведением корова, которую путники увидят сразу же после выхода из святилища.

Оставив стены священного места, Кадм уже был готов отдать приказ искать корову, однако ничего не успел сказать: корова паслась среди зеленого луга, на виду у всех!

Царевич последовал за коровой, которая довольно быстро продвигалась вперед, в поисках наиболее подходящей травы, размахивая хвостом и мотая своею рогатою головою.

Так продолжалось довольно долго. Но когда на небе погасло солнце, и над лесом загорелась первая синеватая звезда, – корова, наконец, остановилась. Она подогнула в коленных суставах передние ноги, потом задние, и со спокойным вздохом опустилась посреди буйных зарослей. Из зеленого моря торчала лишь рогатая ее голова.

Корова мирно пережевывала траву, которой успела набить себе почти весь желудок…

Кадм оглянулся вокруг.

Он оказался в глухом и лесистом месте. Высокий скалистый берег огибала голубая лента неизвестной ему реки. Над водою вздымался легкий пар, а в зарослях у реки кричали какие-то неугомонные птицы, не обращая внимания на то, что у соседей всякий говор давно притих, что все живое спряталось и даже уснуло.

Земля вокруг возвышенного места показалась царевичу весьма плодородной, о чем свидетельствовали роскошные травы и склонившиеся под тяжестью плодов вековые деревья.

Царственный юноша окликнул своих приотставших спутников, поцеловал в их присутствии землю и объявил им всем:

– Здесь построим город. Живо отправляйтесь на охоту и поскорее доставьте мне жертвенных животных.

Несколько спутников удалилось, сгорая от нетерпения как можно скорее исполнить повеление капризного царевича. Однако они долго не возвращались, почему Кадм послал вслед за ними еще и всех остальных молодых людей, а поскольку они где-то тоже замешкались, – он рассердился и отправился на их поиски лично.

Кадм не успел отойти далеко от того места, предназначенного им для непременного жертвоприношения. Он спустился к реке, намереваясь заодно поглядеть, какое в ней дно, измерить всю глубину реки, – и неожиданно наткнулся на загадочное отверстие в каменной стене.

Кто-то вроде шепнул царевичу, что надо-де посмотреть, куда ведет это отверстие, и он тут же очутился перед входом в пещеру. Под каменным сводом лежали тела уже мертвых спутников, а чуть подальше, но тоже в пределах пещеры, высилась уродливая фигура страшного дракона.

Кадм невольно сжал в своих руках тяжелое копье, с которым уже не расставался, кажется, ни днем ни ночью, с того самого мгновения, как сошел с корабля на землю.

Дракон тоже заметил гостя.

– Входи, входи! – заговорил он вдруг человеческим голосом.

Леденящие душу слова, казалось, вырывались прямо из драконовой пасти, не иначе. Еще там сверкнуло несколько рядов острейших зубов, сквозь которые ударило снопом жаркого, сильно насыщенного пламени. На голове у чудовища дыбились красные гребни, какое-то подобие гигантских петушиных, а в такт их движениям извивались и развивались кольца шумного, гремящего даже, змеиного хвоста.

– Вот кто убил моих друзей! – закричал вне себя от распиравшей его ярости Кадм, направляя свое копье прямо в голову этого грозного чудовища.

Царевич не промахнулся. Чудовище, со страшным стоном, попыталось скрыться куда-то в глубинах пещеры, однако храбрец добил его тяжелыми камнями, валявшимися у него под ногами.

Едва он проделал все это, едва вытащил копье из безжизненного огромного и безобразного тела, как тут же услышал над собой мощный женский голос:

– Вырви все зубы у дракона! Вспаши землю и засей ими поле, на котором тебе велено будет выстроить новый город!

Кадм узнал богиню Афину. В сумраке пещеры шлем и копье ее сияли подобно двум одновременно появившимся лунам.

Конечно, приказание богини Кадм исполнил в точности. Собрав в свой плащ вырванные из ужасной пасти зубы чудовища, он доставил их к тому как раз месту, где по-прежнему пережевывала траву спокойно лежавшая на ней корова.

При помощи сухого древесного ствола храбрец вспахал землю и засеял ее зубами дракона.

Едва только все это было проделано, едва только Кадм стряхнул со своих рук остатки пыли с драконовских зубов, – как тут же из влажных земных борозд с треском начали вытыкаться головы воинов в островерхих сверкающих шлемах. Высвободившись, они тут же принялись выставлять перед собою островерхие копья, лишь прикрывая свои головы пестро размалеванными щитами. Они уже быстро изготовились к смертельному бою.

Отпрянув чуть в сторону, Кадм успел подумать, что вот и настал для него последний час, потому что выдержать натиск целого войска не удавалось еще никому из обыкновенных смертных. Однако воины, совершенно не обращали внимания на Кадма, будто даже не замечали его. Зато они с остервенением набросились друг на друга, нанося своим напарникам взаимные смертельные удары.

Какое-то время спустя, показавшееся Кадму слишком томительной вечностью, все вспаханное поле покрылось окровавленными трупами. Перекопанные ими поля были щедро усеяны такими же ямами и буграми. Более того, такие же ямы и бугры земли представляли собою красноватую смесь, исходящую пара́ми с тошнотворными, пьянящими душу запахами…

Братоубийственные схватки прекратились лишь по приказу снова появившейся богини Афины. Но к этому моменту в живых оставалось всего лишь пятеро, смертельно уставших воинов.

Спустившись к реке, уцелевшие бойцы смыли с себя кровь и пыль, посмотрели друг другу в глаза, чуть заметно улыбнулись, и в знак примирения обменялись друг с другом крепкими рукопожатиями.

Чуть погодя, они женились на нимфах полей и лесов. Эти пятеро, получившие название «спарты», то есть, – посеянные – и стали родоначальниками богатейших и знатнейших в государстве родов. Кроме того, от них произошли и все люди, населявшие отныне только что образовавшееся Кадмово царство.

Именно происхождением от крови дракона объясняли они впоследствии свой необычный внешний вид, свою завидную телесную силу и вполне независимое выражение своих благородных лиц.

Правда, яд дракона, которым были пропитаны кости всех «спартов», продолжал оказывать свое смертельное действие и в дальнейшем. Но в этом как раз обстоятельстве Кадмовы подданные видели причины многих печальных событий, которые совершались на их земле и которые омрачали дальнейшее существование их.

С помощью пяти уцелевших удальцов Кадм построил на указанном коровой месте укрепленный город, который получил гордое название – Кадмея. А вся страна, где Кадму предстояло отныне царствовать, с его легкой руки, – стала называться Беотией – то есть, – «Коровьей страной».

Надо заметить, что некоторые из сохранившихся преданий однозначно утверждают, будто бы царем Кадм сделался вовсе не сразу после убийства дракона, но лишь после восьмилетнего наказания, этакой своеобразной искупительной службы у бога войны Ареса, чьим сыном оказался умерщвленный им, Кадмом, дракон. Суровый бог не сразу простил заезжему молодцу такое дерзкое преступление.

Однако, как бы там ни было, этот, забредший молодец, все же сумел понравиться богу Аресу, и божество, в конце концов, выдало за него свою красавицу дочь Гармонию, рожденную в браке с богиней любви Афродитой, считавшейся, правда, супругой другого бога, а именно – бога кузнечного мастерства, Гефеста.

На свадьбу Кадма и Гармонии Арес созвал всех небожителей. Они подарили невесте великолепное убранство, пышный пеплос и еще более чудное ожерелье, выкованное самим Гефестом, непревзойденным мастером на все руки.

Впоследствии эти дары тоже стали причиной различного рода бед и несчастий в судьбе потомков Кадма, о чем, опять-таки, поговорим в надлежащем для этого месте.

Воцарившись в нововыстроенном чудесном городе-крепости, Кадм установил в своем государстве мудрое и справедливое правление, поскольку боги одарили его своей милостью в ответ на щедрые жертвы в продолжение всей его исключительно праведной жизни.

Жена Гармония родила Кадму сына Полидора и четырех дочерей: Семелу, Автоною, Ино и Агаву.

Царевна Семела и ее сын – бог Дионис

Первым серьезным предупреждением о нависшем над Кадмовым родом неотвратимым наказанием за убийство дракона, – явилась смерть его единственного сына Полидора.

Неосторожного царевича растерзал на охоте дикий кабан.

Следующее, еще более страшное несчастье, постигшее всю царскую семью, связано было с судьбою его старшей дочери Семелы.

То была необыкновенная красавица – недаром она приходилась внучкой богине красоты и любви Афродите.

Красота Семелы не укрылась от глаз верховного бога Зевса. Под видом молодого охотника Зевс лично стал являться в царский замок, запросто преодолев все, возведенные Кадмом преграды, обойдя все выставленные им стражи и установленные крепкие запоры.

Свидания влюбленной пары проходили ночной порою, что, однако, не стало тайной для любопытных младших сестер-царевен.

Впрочем, говорили они впоследствии, дело не обошлось без вмешательства ревнивой супруги Зевса, волоокой богини Геры, постоянно следившей за своим собственным, исключительно влюбчивым супругом.

Будучи не в состоянии воздействовать на него непосредственно, Гера вынуждена была прибегнуть к привычной для нее хитрости: младшим сестрам своей земной соперницы она внушила коварную мысль.

Узнав, с кем встречается их старшая сестра, девушки засомневались, на самом ли деле является ее возлюбленный, – верховным богом. Возможно ли такое, рассуждали они, чтобы во дворце, где всю ночь обретался Громовержец Зевс, под дворцовыми окнами всю ночь напролет брюзжат сонные сторожа, а их собаки дерутся за кости да лают на лупоглазую в небе луну?.. Нет, ничего подобного нельзя допустить даже в самых смелых и дерзких мыслях.

– Он приходит под видом охотника, – пыталась переубедить сестер счастливая от любви Семела.

– Вот! Вот! – хохотали в ответ все это сестры. – Он и есть охотник, а вовсе не бог!

– Охотники да рыбаки – чего угодно насочиняют тебе!

Семела терялась в мыслях.

– Как же вам доказать все это? – разводила она руками. – Как же доказать, что это и есть сам бог Зевс?

– Да как? – громче всех напирала наиболее дерзкая из сестер Агава. – Попроси его, чтобы он явился в том виде, в каком восседает он на Олимпе, в присутствии всех богов! Вот тогда и поймешь… Все он врет…

– Да! Да! – поддержали ее другие сестры.

– Как только попросишь, – издевалась и дальше Агава, – так только ты и видела его! Вот тогда и узнаешь, в каком лесу он ночует, а вовсе не на Олимпе!

Семеле стало слишком обидно.

Зато, когда Зевс опять предстал перед нею, – она начала умолять его явиться во дворец во всем своем небесном величии, в том, в котором он как раз восседает на заоблачном Олимпе.

Веселый охотник, с копьем в руках и сетью на поясе в изящном чехле, каким явился к ней ее возлюбленный, – содрогнулся, с некоторой растерянностью посмотрел на влюбленную в него девушку и обреченно двинулся к выходу.

Сильно встревоженная Семела, учуяв еще большее волнение, бросилась по ступенькам вниз. Она выбежала на широкую дворцовую площадь. Едва она только проделала это, как тут же, в ночном небе, усыпанном необыкновенно яркими звездами, раздался вдруг оглушительный гром, от которого содрогнулись дворцовые стены. В ослепительном блеске молний увидела она своего возлюбленного во всем его великолепии.

– Это ты… Это правда! – закричала Семела, задыхаясь уже от испепелявшего ее пламени.

Последнее, о чем успела она подумать, было жгучее сожаление, что всего этого не видят крайне недоверчивые ее сестры.

Через мгновение на том месте, где только что стояла девушка, оседала уже черная зола, в которой все еще смутно угадывались очертания гибкой девичьей фигуры.

Откуда-то потянуло легким ветерком и тонкие, точеные линии, изгиб ее лебединой шеи, вытянутые в порыве нежные руки, – все это исчезло враз и навеки.

Но в образовавшейся черной кучке пепла что-то вдруг шевельнулось и жалобно запищало. Подбежавший Зевс, опечаленный всем, произошедшим у него на глазах, которое он предвидел, но предотвратить которого почему-то никак не мог, – выхватил из золы крохотный живой комочек.

Это был его сын, которого носила у себя под сердцем Семела.

Охотничьим ножом, без малейшего раздумья, бог вспорол себе кожу бедра и зашил туда недоношенного младенца. В последний раз, лишь взглянув на дворец беотийского царя, на опаленные огнем вокруг него ветки, на оцепеневших от ужаса ночных сторожей, на бездействующих от обреченности и страха остальных свидетелей всего произошедшего у них виду, – Зевс растаял в трепетном воздухе, уносясь на свой высокий Олимп.

В положенные земные сроки Громовержец повторно вскрыл себе бедро, вытащил из-под кожи орущего без устали младенца и вручил своему все это старшему сыну Гермесу, чтобы тот доставил ношу к нимфам – на воспитание, втайне от ревнивой Геры.

Младенцем этим был будущий бог виноделия Дионис (иначе Вакх).

Правда, Дионис не сразу получил признание на земле и на небе.

Сначала ему дано просто лишь сделаться всеобщим любимцем, хотя вскоре он, как-то сразу же после своего рождения, отыскал на земле виноградную лозу.

Ревнивая Гера тут же наслала на юного бога безумие, и он отправился блуждать по свету. Побывал Дионис в далеком Египте, в Сирии, в Индии, пока, наконец, через Фракию, не возвратился снова в Грецию, именно – в Беотию.

Появившись в родных краях, юный бог учредил свой новый культ.

Он объявил, что освобождает эллинов от сковывающих их повседневных привычек и обязанностей. Он обучил людей виноделию, собирая их в толпы и устраивая красочные шествия, которые возглавляли его поклонницы, так называемые менады, иначе – вакханки.

Украшенные листьями и ветвями виноградной лозы, плюща, полуобнаженные, в пятнистых оленьих шкурах, с распущенными волосами, с привязанными к поясам, уже задушенными змеями, – менады дико кричали, размахивая палицами-тирсами. Они увлекали за собою все новые и новые толпы беснующихся женщин и мужчин. Убивая и терзая зверей и животных, сокрушая на своем пути все живое, шествие это упивалось брызжущей горячей кровью.

Непременными спутниками Диониса в этих толпах выступали также сатиры и подобные им своим обликом селены. Те и другие прослыли демонами плодородия в виде человекообразных существ с покрытыми шерстью телами, со звонко стучащими о твердую землю копытами, с лошадиными хвостами и рогами на своих безобразно лохматых головах. Было там, вдобавок, и немало наяд. Так назывались нимфы различного рода источников, ручьев и озер. Все перечисленные существа галдели, пели, кричали, то усаживались на ослов, то спрыгивали с них опять на землю. Они горячили себя вином, которое и без того раздувало меха в раздутых вином виноградных мешках.

Склоны лесистых гор, где пылали костры, где трещали стволы и ветви ломаемых ими деревьев, – в этот жуткий период были переполнены невыносимым шумом и гамом.

На беотийской земле Дионис – прежде всего объявился в древнем городе Орхомене, слишком отличавшемся своей автономностью. На ту пору в Орхомене правил Миний, очевидно, во многом зависимый от главенствующего во всем царя Кадма.

У Миния было три дочери, тоже удивительной красоты – Левкиппа, Арсиппа и Алкафоя. Сестер с детства объединяла общая страсть: они любили шить, ткать, вышивать и без этих своих занятий не мыслили для себя никакой иной жизни.

Не изменили царевны своим привычкам и в этот, роковой для них день, когда все женщины Орхомена, охваченные явным безумием, устремились в горы, следуя за новым их богом – Дионисом.

За такое пренебрежительное отношение к новому богу царевны были жестоко наказаны. После неоднократных, правда, попыток надоумить их, – Дионис наслал на царевен безумие. В состоянии, свойственном спутницам Диониса, царевны растерзали сына старшей сестры Левкиппы, приняв его за юного олененка, и кровью неповинного ни в чем дитяти сестры все-таки приобщились к новому культу.

Однако это уже их не спасло. Говорили, будто роскошный орхоменский дворец Дионис превратил в благодатный виноградник, а самих царевен – в загадочных для человеческого зрения – летучих мышей…

Надо сказать, что когда слухи о творящемся в Орхомене добрались и до тщательно укрепленной Кадмеи, – так и там уже не было твердой верховной власти.

Всемогущий некогда Кадм, к указанному времени, успел уже сильно состариться, надломленный к тому же смертью своего сына Полидора и такой печальной участью дочери Семелы. Все бразды правления в своем царстве старик готов был отдать в иные, однако – во вполне законные руки, но кому?

Сын покойного Полидора, Кадмов внук, по имени Лабдак, отличался каким-то таким состоянием духа и тела, короче говоря, – своим явно ущербным умом, так что вручать ему верховную власть в своем сильно разросшемся царстве, – старик Кадм никак не отваживался.

Правда, дело вроде бы уравновешивалось тем, что вскоре подрос другой его внук, по имени Пенфей, сын уже старшей дочери Агавы, которая решительнее всех остальных сестер способствовала гибели старшей дочки Кадма, прекрасной Семелы.

Это была очень властолюбивая женщина, супруга одного из тех спартов, которые помогали Кадму основывать столицу нового государства. А на самом деле – она устроила так, что верховная только для видимости власть перешла в руки ее сына Пенфея, тогда как в действительности – всем в государстве заправляла она одна. Пенфей, без ведома матери, не предпринимал ничего, даже не думал о чем-то подобном.

Как только в Кадмее стало известно, что новый бог, которому поклонялись уже все почти эллины, появился в соседних землях, что он настолько триумфально шествует по всему эллинскому миру, явившись из далекой Индии, что этот бог родился в Кадмее, фактически – непосредственно в царском дворце, что он является сыном покойной царевны Семелы, – Агава и ее все сестры просто отчаянно взбеленились.

– Быть такого не может! – кричали они. – Это обман!

– Обман!

– Обман!

Конечно, вспоминали они, при жизни Семела хвасталась, будто бы к ней к ней наведывается сам бог Зевс. Однако – все это только были пустые похвальбы… Да и погибла она во время ночной грозы. Наверное – это и есть наказание за ее кощунственное хвастовство. Небожителей гневить никак нельзя. К тому же после нее не осталось никаких детей, кривили они в душе.

Сама Агава твердо решила не допустить, чтобы подданные беотийского царя поклонялись какому-то новому, никому неизвестному богу.

Эту мысль вдолбила она и в голову сыну Пенфею, и тот своим царским велением объявил уже по всему государству:

– Никакого такого бога Диониса не существует в мире! Никто не должен приносить ему жертвы и выражать какие-либо почести… Никто не смеет отправляться в горы, чтобы там истязать себя в сумасшедших танцах, противных человеческому естеству, неприличных для потомков рода великих спартов!

Сам Пенфей не хотел и слушать всяких там очевидцев, которые переполняли уже все эллинские земли. Люди говорили, будто этот новый бог творит невероятные чудеса. Где ни появляется он, куда только ни устремляется его веселый неповторимый взгляд, – там везде расцветают деревья, все ручьи наполняются парным молоком. Даже дупла дубов истекают сладчайшим медом, дикие звери становятся ласковыми, а сердца людей размягчаются от величайшей радости, которая доступна разве что одним небожителям!

Все, вроде бы, было на самом деле так, но когда бог Дионис приблизился к Кадмейской крепости, – он почти не увидел перед собою массы своих поклонников.

Конечно, для бога не существовало секретов, кто же на самом деле виноват в случившемся. На склоны лесистого Киферона бог удалился в сопровождении жиденькой свиты своих по-настоящему истых своих поклонников. Однако не успела эта свита скрыться за ближайшими деревьями леса, как вслед за нею потянулись уже все женщины из Кадмеи.

Удивительнее всего было то, что в этой, безумно беснующейся толпе, бегущей вслед за Дионисом, громче всех неистовствовали Агава и ее сестры Ино и Автоноя, почти обнаженные, едва лишь прикрытые звериными шкурами.

Они горланили громче всех рыночных торговок. Они наполняли все окрестности ударами в бубен и выше всех задирали ноги в безумных и беспрерывных танцах…

Услышав о таких безобразиях – царя Пенфея захлестнула ярость.

– Спарты! – закричал он собранным по его приказу мужчинам. – Все это – настоящий позор для нас всех! Я сам поведу вас в лес. Мы схватим этого изнеженного юношу! Мы приведем его в город на веревочке, и я брошу в подземелье! Я посажу его на цепь, как сажают у нас самого дикого зверя!

С отборными воинами, вооруженными как для настоящей войны, выбрался Пенфей из крепости на лесную дорогу и вскоре углубился в лесные чащи, все выше и выше забираясь в и без того высокие горы.

Воины уже слышали дикие крики, звуки музыки, грохот барабанов. Однако – сколько ни меняли они направления своего продвижения вперед, сколько ни стремились продвигаться в направлении диких звуков, – а все же не могли кого-нибудь там увидеть, хотя давно были оглушены ревом со всех сторон валившихся на них голосов.

Раздосадованный вконец Пенфей готов был отдать приказ остановиться, устроить привал, оглядеться, выслать вперед лазутчиков, – как вдруг его самого окружили массы орущих безумных женщин, с тирсами в руках и со змеями за их поясами. Всех их возглавлял курчавый юноша удивительной красоты, но все же довольно хлипкого телесного сложения. К ногам юноши ластились дикие звери. Они подобострастно заглядывали ему в глаза.

– Хватайте его! – закричал Пенфей, сообразив, кого он видит перед собой. – Хватайте! И вяжите – как дикого зверя!

Но то, что случилось дальше, поразило царя сильнее всего.

Вооруженные до зубов воины не сдвинулась даже с места. Казалось, они вообще не в силах были шевельнуть рукою, оторвать как бы вросшие в почву копья. Воинские руки их, всю жизнь занимавшиеся одним ратным делом, сделались вроде бессильных детских ручонок. Более того, гладкие древка некоторых копий стали выстреливать из себя зелеными листочками и быстро превращались в настоящую виноградную лозу.

– Хватайте! – хотелось еще громче крикнуть царю, но у него получился совсем уж бессильный шепот. – Хватай…

Лобастый юноша, с жидкой улыбкой на обрамленном кудрями лице, указал на царя веточкой из виноградной лозы, и Пенфей вмиг почувствовал, что в его тело впиваются тысячи жестких пальцев, что среди окружавших его лиц он увидел родное материнское, увидел глаза своих тетушек Автонои и Ино…

Однако они не замечали его, но скользили по всей фигуре его – как по безликому, какому-то бездушному камню или по безразличному для них дереву.

– Что делаете? – отчаянно закричал царь. – Мать! Тетушки-и! Это же я… Это же…

Его голоса, похожего на писк младенца, никто уже не расслышал. Его голоса уже не было, потому что не было и его самого.

Слепить царское тело из мельчайших крошек мяса, которые остались у вакханок на пальцах их рук, из тех обильных брызг крови, которые разнесли на себе звериные кожи, лишь наброшенные на обнаженные женские тела, – нельзя было даже узнать при самом большом желании.

Единственное, что осталось от царя Пенфея и по чему еще можно было сделать вывод о том, что́ именно здесь случилось, – была его голова.

Окровавленную, крайне обезображенную, ее подхватила обезумевшая Агава, воткнула на острие своего тирса и весь день, всю ночь проплясала рядом с нею в мрачных горах. Кому принадлежит эта голова – Агава вспомнила лишь после возвращения обратно в город.

Конечно, совершив подобное преступление, царские дочери не могли оставаться больше на родине.

Все они отправились, причем в тот же день, в ближнее изгнание.

Ино, как менее прочих сестер провинившаяся в содеянном преступлении, оказалась в упоминаемом нами уже неоднократно городе Орхомене, где вышла замуж за тамошнего царя Афаманта и стала мачехой для осиротевших его детей Фрикса и Геллы, рожденных ему еще нимфой Нефелой.

Правда, из Ино получилась довольно злая мачеха.

Несчастные дети бежали в далекую Колхиду, совершив это бегство на спине золотого барана, причем Гелла свалилась в полете над морем, дав ему после этого звонкое название Геллеспонт…