Текст книги "Печной волк"

Станислав Владимирович Востоков
Печной волк

© С. В. Востоков, текст, 2021

© Н. А. Устинов, иллюстрации, 2021

© ООО «РОСМЭН», 2021

Ничего себе!

Плохо у нас в деревне со стариками. Мало их. Один дед Иван в Овражьем тупике остался. А о стальные – старухи. И если у какой старухи ручка от сковородки отвалится или крыльцо от дома отойдёт, она сразу к деду Ивану бежит.

– Ничего себе! – говорит Иван. – Нашли заведующего хозяйственной частью!

Поворчит, поворчит, но всё же возьмёт инструмент и пойдёт исправлять поломку. Приладит на место ручку, выпрямит крыльцо, а потом старухе что-нибудь из своих поделок подарит: вырезанную из берёзы ложку или нож, выточенный из автомобильной рессоры.

Рядом с домом у него мастерская – навес, под которым стоит верстак и самодельный шкаф с полочками. Тут пилы, там топоры, по баночкам разложены гвозди разных размеров. А гайки и винтики – в спичечных коробках.

Однажды понадобились деду Ивану для чего-то старые оконные штапики с верхней полки. Забрался он на верстак, заглянул на полку, а оттуда вылетела трясогузка.

– Ничего себе! – удивился он.

Тут и другая вылетела. Бегают по ветке липы у навеса, пищат. Оказывается, они на той полке гнездо устроили.

– Ладно, – сказал дед Иван, – обойдёмся пока без штапиков.

На следующий день он старался громко не стучать, чтобы не пугать птиц. Подолгу сидел за старой школьной партой, которая была у него вместо второго верстака, наблюдал, как трясогузки таскают на верхнюю полку жучков и бабочек.

Решил он пока суд да дело старый чайник запаять. Сунулся в шкаф, где лежало всякое ожидавшее ремонта барахло, а в деда едва не ударилась птичка с красной грудкой.

Иван, щурясь, посмотрел в глубины шкафа.

Между картонной коробкой от мясорубки и старым чайником свила гнездо малиновка. Не боясь деда Ивана, она шныряла у его ног и то и дело юркала в шкаф.

Иван перестал заходить в мастерскую и теперь следил за птицами из-за старой парты.

Но это, как оказалось, было только начало.

Вечером пошёл дед за дровами и увидел новых гостей – на поленнице появилось гнездо осторожных чёрных дроздов. А на другой день в просторную кормушку на клёне заселились сойки.

Они скрипели, как сухие ветки, и деда не боялись – принимали от него выкопанных в палисаднике червяков. А вот дрозды Ивана не подпускали. Зато дрозд-отец красиво пел – будто кто-то задумчиво играл на флейте.

– Чистый зоопарк! – сказал дед Иван. – Ладно, пока поправлю наличники. А то всё другим, всё другим…

Потрескавшиеся от времени наличники смотрели на улицу, и эта работа птицам не мешала. Пока они выращивали птенцов, дед Иван поправил наличники, сделал новый козырек над крыльцом и заново выкрасил. А когда он уставал, садился за парту и наблюдал за птицами.

Первыми вылетели птенцы трясогузки, за ними – дрозды и малиновки. Дольше всех у мастерской оставались сойки.

«Наверное, потому что они самые большие, – решил дед. – Чем больше, тем, значит, и выращивать тяжелей!»

Наконец улетели и сойки, а дед снова с удовольствием стал пользоваться мастерской.

Но больше всех обрадовались старухи. В тот же день они выстроились у калитки в очередь со своими старыми вёдрами и поломанными приёмниками.

– Ничего себе! – сказал дед Иван. – Даже не знаю, кто меня больше любит, птицы или старухи! Ну ладно, кто там первая?

Крик ворона

Воро́ны могут каркать весело или раздражённо, могут бодро цокать и даже кудахтать. А крик во́рона всегда печален. Наши старухи его не любят. Как услышат во́рона, прячутся по домам и включают на полную мощность телевизоры.

А дед Иван во́рона любит.

– Не соловей, конечно, – говорит он, выстругивая в мастерской какую-то очередную штуковину. – Зато сколько благородства!

Потом дед ткнёт штуковиной в дом соседней бабки Лизаветы и скажет:

– А вам только воробьёв слушать – «чирик, чирик!»

Но пока над деревней летает ворон, воробьи молчат. А когда скрывается он за дальним полем, в деревню начинают возвращаться привычные звуки. Старухи выходят из домов и опасливо смотрят в небо. А дед Иван кладёт на верстак недоделанную, понятную только ему штуковину и идёт пить чай.

Салат

Посадила бабка Лизавета салат. Ела его всё лето и съела весь, кроме последнего куста. А на него уже сил нет.

Рос этот куст, рос и вырос к осени выше бабки.

Шёл дед Иван в магазин, увидел за забором странное растение и говорит:

– Что за кипарис?

– Салат! – отвечает Лизавета.

– Ничего себе! Что ж ты его не ешь?

– Не могу! Всё лето ела. Позеленела вся!

По смотрел на неё дед Иван и кивнул.

– Верно, есть в тебе, Лиза, какая-то прозелень.

Бабка обиделась, хотела уйти, но дед её остановил.

– Ты не трогай его, пусть растёт. Зимой нарядишь как ёлку!

– Иди отсюда! – закричала бабка. – Не мешай работать!

– Что ж ты работаешь?

– Чего надо, то и работаю!

Пошёл дед Иван дальше. А когда возвращался, салата уже не было. Со зла выполола его бабка Лизавета вместе с сорняками.

Внучка

Привезли к бабке Лизавете внучку Олю четырёх лет. Бабка Лизавета обрадовалась, накормила её пирогом.

– А теперь, – говорит Оля, – я тебя кормить буду.

– Чем же? – удивилась бабка.

– Пирожками. Я тебе их из песочка слеплю.

У бабки Лизаветы было ведро песка, чтобы там зимой морковь хранить. Вытащила его из сарая. Оля стала «жарить» пирожки, а бабка Лизавета «есть». Нахваливала, а песок потихоньку обратно в ведро ссыпа́ла. Где его зимой достанешь?

– Вкусно? – спросила Оля.

– Очень! – кивнула бабка.

– Ну вот, поели, а теперь пойдём на прогулку.

– Пойдём, – согласилась Лизавета.

– Стой, – сказала Оля, – гулять можно только парами. Где твоя пара?

Лизавета развела руками. Потом увидела за забором деда Ивана, который поправлял чучело на огороде.

– Иван! – кричит. – Будешь моей парой?

– Ты что, Лизавета? – удивился он. – Совсем тронулась? Какая я тебе пара?

– Да внучка гулять велит, а у них гулять можно только парами.

– Ничего себе внучка! – удивился дед Иван. – Ну хочешь, чучело возьми. Отличная для тебя пара!

Делать нечего. Взяла бабка Лизавета у деда Ивана огородное чучело и пошла с ним гулять парой.

Погуляли, Оля говорит:

– Теперь тихий час. Ложитесь спать.

Ну, это бабка Лизавета никогда не прочь. Легла на лавочку под окном, чучело рядом пристроила и сразу уснула. Но через пять минут внучка её разбудила.

– Ты, баба Лиза, неправильно спишь.

– А как правильно?

– Надо лечь на бочок, ручки под щёчку. И рот закрой.

– Он у меня во сне сам открывается.

– Надо тренироваться, – строго сказала Оля.

– Попробую, – вздохнула Лизавета.

Скрючилась на лавочке, жёсткие ладони сунула под щёку и рот закрыла. Неудобно, но всё-таки опять уснула. Через пять минут снова будит внучка.

– Подымаемся! Подымаемся!

– А теперь чего?

– Теперь играй.

– Во что?

– В дочки-матери.

– А с кем?

– С ним, – Оля показала на чучело. – Это же твоя дочка, не узнала?

– Моя дочка – твоя мама, – возразила Лизавета.

– Ты меня не путай! – рассердилась Оля. – Как это мама может быть дочкой? Ты или так или так!

У бабки Лизаветы не было сил спорить. Взяла чучело, стала его баюкать. Чуть сама опять не уснула.

– Ох ты и соня! – сказала Оля. – Пойдём теперь на вечернюю прогулку.

– Так ещё же обеда не было!

– Не спорь со старшими! – ответила Оля.

– Это кто старший? – опять удивилась Лизавета.

– Я, конечно, – ответила Оля. – Погуляешь парой, а потом за тобой и родители придут.

– За мной уже не придут, – вздохнула Лизавета.

Но всё-таки опять пошла с чучелом гулять.

Гуляли, пока за чучелом дед Иван не пришёл.

– Уморит она тебя, – сказал он. – Надолго привезли-то?

– На неделю.

– Я бы не выдержал, – сказал Иван и пошёл ставить чучело на место.

Смотрит Лизавета, а Оля сама уморилась, уснула на лавочке. Ручки в стороны, рот нараспашку.

– Вот и ладушки, – улыбнулась Лизавета. – Пойду покуда обед состряпаю.

Проспала Оля два часа. Потом пришла Лизавета.

– Просыпаемся! Просыпаемся!

Оля открыла глаза, рот захлопнула, села на лавочке.

– Теперь быстренько мыть ручки и обедать!

Оля спросонья и забыла, что она старшая. Встала и послушно пошла в дом. Так у них и повелось. До обеда Оля главная, а после – бабка Лизавета. А через неделю и родители приехали.

– Как она себя вела? – спросила дочка Лизаветы, Олина мама.

– Хорошо вела! – ответила бабка. – Особенно после обеда!

Звуки и запахи

Звуки и запахи плохо уживаются в нашей деревне. Днём почти нет запахов, зато много звуков. Лают собаки, стучит колёсами электричка, дед Иван мерно и с удовольствием колет дрова.

Но вот солнце садится за старыми дубами и забирает с собою почти все звуки. Деревню заполняют запахи. Пахнет прудом, флоксами с огорода и углём – это дед Иван затопил баню.

Хотелось бы, конечно, сразу и запахов и звуков. Но тогда избаловались бы мы и уже меньше обращали на них внимания. А так живём полной деревенской жизнью. Днём слушаем, а вечером нюхаем!

Соня

У бабки Сони бессонница.

Соседи посмеиваются: Соня – и вдруг бессонница! А бабке Соне не до смеха. Особенно когда дует северный ветер.

Казалось бы, какая связь – сон и ветер? А самая прямая. При северном ветре недалёкий от нас аэропорт меняет воздушный коридор, и самолёты летят прямо над нами. Едва присадки для голубей не сшибают. И гудят, гудят!

Ну, днём в деревенском шуме на них можно не обращать внимания. Тут радио работает, там пила циркулярная, среди этих звуков самолёт быстро глохнет.

А ночью другая история. Лёгкую тишину клином раздвигает тяжёлый рокот, будто кто-то медленно поворачивает ручку сумасшедшего радио. Рокот становится сильней, в деревне начинают подрагивать и позванивать крыши. А под одной из них даже не подрагивает, а прямо трясётся несчастная бабка Соня.

Как есть, в ночнушке, вылетает она на крыльцо и размахивает руками, ругает самолёт – вернее его цветные лампочки на невидимых в темноте крыльях, которые весело мигают, уносясь к аэропорту.

Садится самолёт на взлётную полосу, выходят из него довольные москвичи и гости столицы. И не знают, что из-за них в маленькой деревне не спит одна бабка. Бабка Соня.

Норка

Дед Иван точил в мастерской топор – вжик, вжик, вжик! Бабка Лизавета обрезала секатором малину в огороде – чик, чик!

Вдруг дед увидел, что по забору бежит норка. Словно коричневая меховая змея скользнула между планками и скрылась в лебеде на стороне бабки Лизаветы. Раньше дед Иван видел норок лишь по телевизору и решил поделиться открытием с соседкой.

– Слышь, Лиза! Я норку сейчас видел!

– Удивил! – ответила бабка. – У меня этих норок по две в каждой комнате!

– Ты, Лиз, глупая? – спросил дед Иван, помахивая топором. – Я тебе про что говорю? Про живую норку!

– Сам комод старый! – закричала Лизавета. – Где ты видал, чтоб дыра живая была? Городишь, не знаешь чего!

И снова секатором – чик, чик!

– Вот и говори с этими бабками об науке! – вздохнул дед. – Кроме дырок ничего не знают!

Постоял у забора, надеясь ещё раз увидеть норку и показать Лизавете. Но та больше не появилась.

Дед Иван махнул рукой и пошёл дотачивать топор.

Живучка ползучая

Приехала к нам школьная экскурсия на выездной урок ботаники.

У нас в деревне много растений, которых нет в городе.

Идут школьники по улице с определителями, определяют. Особенно у отличницы Вики хорошо получается. Вот лапчатка гусиная, вот лютик садовый, а вот крапива двудомная.

В это время бабка Зина развешивала во дворе бельё. Тяжело бабке, спина ноет, ноги болят, ходит по двору с лыжной палкой вместо клюки. Даже не ходит – ползает.

Тут молодая учительница ботаники заметила в бабкином дворе растения с голубыми соцветиями вроде свечей. Ребята сгрудились у забора, стараясь рассмотреть цветок.

А бабка Зина почему-то решила, что у неё хотят бельё украсть. Подковыляла ближе к дороге, прислушалась.

– Ребята, – сказала учительница, – за этим забором вы видите живучку ползучую! Давайте зарисуем её в альбомы!

Бабка по необразованности решила, что учительница про неё говорит. Закипела сразу как самовар.

– Да как у тебя рот повернулся меня так обзывать? Девчонка! Чему ребят учишь?

Учительница хотела объяснить недоразумение, да куда там! Бабка разошлась, палкой машет. Того и гляди кому-нибудь в глаз угодит.

Делать нечего, повела учительница экскурсию дальше.

У пруда ребята сели на траву и стали смотреть альбомы, у кого что получилось.

Были в них и лапчатка гусиная, и лютик садовый, и крапива двудомная. А отличница Вика даже успела нарисовать живучку ползучую. Очень похоже получилось: лицо красное, глаза бешеные, машет лыжной палкой!

А бабка Зина, накричавшись, сняла на всякий случай бельё и поползла развешивать в кухне.

Золотые шары

В сентябре расцветают золотые шары. Словно налитые мёдом пчёлы, витают они, покачиваемые ветром, над огородами. И будто высматривают цветы, чтобы опуститься на них и напиться нектара.

Но цветов уже почти нет. Увяли мальвы, засохли георгины. Да и сами золотые шары скоро исчезнут, унеся с собою последние капли прошедшего лета.

Собака

Мы с дедом Иваном стояли на поле и смотрели, как на деревню со стороны Москвы наваливается огромная чёрная туча. Она не летела над землёй, а тяжело ползла по ней, пожирая деревья и вышки электропередачи.

– Собака! – сказал дед Иван.

Туча и правда была похожа на огромную чёрную собаку с широко расставленными мохнатыми ушами. У неё был даже хвост – над тучей крутился вихрь, которым собака раскачивала провода и ломала сухие ветки деревьев.

Собака ступила на поле одной лапой, другой, и к нам потянулась огромная безглазая морда. Деревенские псы разом завыли, будто сговорившись.

– Пойдём отсюда, – сказал Иван.

Поминутно оглядываясь, мы перешли по мостику овраг и заторопились по деревенским улицам к дому деда. Собаки, только что страшно вывшие, также разом замолчали, попрятавшись в конуры и сараи.

В сени мы почти вбежали. Иван запер дверь, не зажигая света, включил плиту под чайником, и мы сели за маленький кухонный столик, глядя в окно.

Яблоня за ним с минуту не двигалась, потом вдруг склонилась дугой, в один миг потеряв чуть не все листья. Окно стало быстро темнеть, и вот уже ничего не видно, кроме какой-то живой мути, что-то там отрывалось, летало, падало. В темноте раздался чудовищный вой, что-то затрещало и рухнуло в огород.

Я посмотрел на деда Ивана. Были видны только его глаза, освещённые голубым газом. Не знаю, как деду, он и войну видел, и голод пережил, а мне было жутко.

– Мы в животе у собаки, – сказал он тихо, – в самой серёдке.

Казалось, что мир за окном разлетелся в щепки, сломанный собакой, и теперь существуем только мы: дед Иван да я. Минут через десять прямоугольник окна начал светлеть и сквозь изломанную, похожую на детские каракули яблоню, мы увидели, что поперёк огорода лежит фонарный столб, сбитый вихрем.

– Пойдём-ка, – сказал дед Иван.

Оглядываясь, мы вышли на крыльцо. Изломав деревья и погнув крыши, чёрная собака уползала в сторону Звенигорода. Она переползла шоссе с о становившимися машинами и, разламывая деревья, ушла в лес. А над ним крутился гигантский чёрный хвост, широко раскидывая сучья.

Вокруг, теперь уже вразнобой, затявкали вылезшие на свет собаки.

– Знаешь, что я думаю? – сказал дед Иван. – Вот есть всякие учёные, академики разные, а что это за собака, они не скажут. – Он помолчал, глядя на изломанный лес. – И никто не скажет.

Так мы до сих пор и не знаем, что же такое это было.

Вид на бабку Таню

С одной стороны у деда Ивана вид на бабку Лизавету, а с другой – на бабку Таню. И вид на Таню, конечно, получше. Потому что у Лизаветы одни огурцы и помидоры, а у бабки Тани весь участок в цветах. В течение лета одни цветы увядают, другие появляются, и раскраска сада каждую неделю меняется. К тому же обращённая к деду сторона Таниного дома заросла диким виноградом. Летом его листья зелёные, а в сентябре становятся сначала алыми, а потом медно-бордовыми. И кажется, что Танин дом всегда освещён закатом, даже когда деревня накрыта тучами, как кастрюля крышкой.

Но Таня выращивает цветы не для красоты и уж тем более не для деда Ивана. Она выращивает их для денег. Каждый вечер срезает и тащит охапками на станцию продавать городским пассажирам.

Летом ей не до винограда, надо цветы поливать, сорняки полоть. Но когда остатки цветов наконец увяли, бабка взялась за дом. Надела перчатки и стала дёргать красные плети, обнажая скучную светло-серую стену.

– Что делаешь, Татьяна! – закричал с крыльца дед Иван. – Такую красоту ничтожишь! Дай ещё недельку полюбоваться!

– Обойдёшься! – ответила бабка. – У меня из-за листьев стена мокнет. А не хочешь, чтоб убирала, плати!

Дед Иван рубанул воздух напильником.

– Нельзя тебе, Танька, цветы растить!

– Это почему ещё?

– Потому что нет в тебе чувства прекрасного! Лучше сразу деньги выращивай! Слыхала, есть такой сорт цветов, у которого вместо лепестков рубли?

– Врёшь, Ванька!

– Истинный красный крест с полумесяцем! Эти семена в Сбербанке выдают по паспорту!

– Дурень! Идиотина!

Бабка Таня повернулась к деду толстой спиной и стала сдёргивать виноград со стены. Стебли падали на бабку, и казалось, что она борется с длинными красными змеями. Бабка с негодованием сбрасывала их, дёргая плечами, а на неё валились новые «змеи» и падали листья, похожие на большие монеты.

– Кого-то зелёный змей душит, – крикнул дед, – а тебя, Танька, золотой!

Он пошёл в мастерскую и стал сердито выпиливать прекрасный деревянный цветок на свою резную дверь.

Толкунцы

В конце сентября над огородами, над сараями клубится лёгкий дымок. Кажется, что вся деревня вышла из домов и закурила крепкие папиросы. Но это, конечно, ерунда. В нашей деревне живут одни старухи, которые не то что папирос, даже сигарет не курят.

Подошёл я к облачку над опустевшей грядкой и сунул в него руку. Облачко расступилось, и в нём появилась дыра, в центре которой белела моя пятерня. Со стороны это, наверно, выглядело глупо. Я убрал руку, и облако снова задвигалось как живое. Хотя оно и было живое. Сотни комаров-толкунцов пляс али над землёй, прощаясь с последними тёплыми днями, с ещё кое-где зелёными листьями деревьев. Словно пытаясь согреть осенний воздух, они то поднимались над крышами, то падали к опустевшим грядкам.

До самого вечера «курила» деревня. Пока прохладное сентябрьское солнце не ушло за дальние пятиэтажки, и от них не протянулись к нам холодные длинные тени.

Уже в сумерках облачка, словно отяжелев, осели на неубранную капусту, на увядший салат, спрятались под мятые листья.

А завтра комариные облака снова взлетят в сероватое небо и начнут танцевать, пытаясь удержать уходящее тепло и последних перелётных птиц.

Две головы

У колодца стояли три бабки: Лиза, Таня и Марина. Перемывали соседям кости и делились, у кого что болит.

Со стороны пруда шёл дед Иван с ведром, удочкой и мрачным видом.

– Ты чего такой? – спросила бабка Марина.

– Какой?

– Невесёлый. Не поймал ничего?

– Поймал, – хмуро ответил дед Иван. – Рыбу.

– А чего грустный?

– У неё две головы.

– Как так?

– А вот так, – ответил Иван и показал бабкам карася в ведре. У него и вправду было две головы.

Бабки ахнули.

– Откуда ж страсти такие? – заволновалась Лиза.

– Оттуда. У пруда дачники чуть не каждый день машины моют. С них льётся всякая гадость, вот и результат. Не знаю теперь, что с этим зверем делать.

– А что делать? – удивилась бабка Таня. – Съесть!

– Может, ты и съешь? А потом у тебя вторая голова вылезет!

Представила бабка Таня себя с двумя головами и испугалась.

– Ладно, – сказал дед Иван, – собаке отдам. Ей вторая голова не помеха. Лучше охранять будет. Вон у Цербера их вообще три!

И пошёл дальше.

А старухи ещё долго обсуждали, кто такой Цербер и в каком доме снимает комнату.

Теньковка

Никогда я не видел пеночку-теньковку. А слышал часто. Её песня начинается весной, а заканчивается в сентябре. И слышится словно сразу отовсюду. Будто её, и вправду лёгкую, как речную пену, ветер носит по деревне. То закидывает в сирень, то в жасмин, а то в гущу вётел.

Но на самом деле, конечно, поют много теньковок, перекидывая песню из конца в конец. И хотя в ней всего три ноты, нет песни веселее! Поэтому мне казалось, что и птица эта должна быть яркая, ну хотя бы пёстрая.

Стоял глухой, поздний октябрь. Всё в мире было серым, кроме разве что рябины перед окном. И звуки тоже были какие-то серые. Выли собаки, снова ругались деревенские бабки, на шоссе зло гудели машины.

И вдруг запела теньковка – словно солнце выглянуло. Я вышел на крыльцо и увидел под крышей серенькую птичку меньше воробья, с жёлтыми бровками. Она перелетела на старую липу, и уже оттуда понеслось бодрое «тень-тень-тень».

Но где же яркость и сочность? Где хотя бы пестрота?

Что ж, значит, пеночка существует не для глаз, а для ушей.

А цветом пусть радуют попугаи!