Текст книги "Дикая вода"

– Ну что, Наденька, наконец-то дождались настоящей зимы и мы, – говорил Фил Голби, сворачивая газету и поглядывая на колышущееся пламя в камине. Составленные шалашиком сухие поленья слегка потрескивали, когда огонь, лизавший их бока, вдруг вспыхивал, отбрасывая на стены желтые блики.

Надя стояла спиной к камину и молча смотрела через прозрачное окно в сад, где среди подстриженной под гребенку травы бродил черный дрозд, пытаясь отыскать на замерзшей земле не успевшего спрятаться от холода червячка. Фил в последнее время взял дурную привычку садиться с утра к камину со стаканом виски в руках и, уйдя в себя, молчаливо и задумчиво смотреть на огонь. Заработав большие деньги, он потерял всякий интерес к бизнесу. Когда Надя начинала упрекать его в этом, он все время отвечал:

– Будет у нас на десять миллионов больше или меньше, какая разница?

Свою вину в появившемся безразличии мужа к делам чувствовала и она. У Фила пропал стимул к обогащению. Были бы дети, может быть, все было по-другому. Но еще девчонкой Надя пролетела на школьной вечеринке с одним шалопаем, забеременела, родители помогли сделать аборт. Избавившись от ребенка, других детей иметь она уже не могла. А Фил между тем все чаще и чаще напоминал ей о детях. Надя отговаривалась:

– Надо сначала привыкнуть к Европе, а потом думать о ребенке.

Но при этом понимала, что чем дальше, тем труднее будет придумывать отговорки.

Сегодня Фил впервые за последние дни сидел у камина без виски. Вчера ему из Нью-Йорка позвонил Хапоэль Ставриниди. Сказал, что через несколько часов заканчивает в Америке все дела и завтра в полдень по европейскому времени будет в Амстердаме. Зачем он решил сделать эту остановку, Фил не знал, расспрашивать о делах фирмы по телефону было не принято. Но если Ставриниди решил тормознуться в Амстердаме, значит, для этого имеются веские причины.

– Где будем встречать Хапоэля? – спросил Фил, повернувшись к Наде, которая все так же молчаливо смотрела на дрозда. Маленькая черная птичка деловито разгребала лапами траву и внимательно осматривала землю.

– Ты бы хотел пригласить его домой? – лениво обхватив плечи узкими длинными ладонями, сказала Надя. – Домой приглашают только русские.

– Значит, пообедаем с ним в ресторане, – безразлично произнес Фил.

– Это само собой. – Надя повернулась к Филу. – А чем занять его вечером? Ведь самолет в Москву улетает из Амстердама раньше, чем сюда прилетит Хапоэль. Ему придется задержаться на целые сутки.

– Послушай, – вдруг неожиданно оживился Фил. – Я видел в городе афишу о том, что здесь гастролирует Мариинский театр. По-моему, они ставят «Жизель». Давай сводим в театр Хапоэля? Скажем, что много были наслышаны о русском балете, но ни разу его не видели.

– Нужен твой балет Хапоэлю, – брезгливо сморщилась Надя. – Ты разве не заметил, что у новых русских совсем другие интересы?

– Хапоэль не русский, – ответил Фил.

– Тогда тем более, – сказала Надя.

– С тобой трудно разговаривать, – заметил Фил. – Принеси-ка мне лучше кофе.

Надя подошла к столу, подняла маленький серебряный колокольчик и позвонила. В дверях тут же появилась пухленькая розовощекая горничная в белом накрахмаленном переднике. Сделав чуть заметный реверанс, она замерла на пороге, ожидая распоряжений.

– Принесите кофе мистеру Голби, – приказала Надя.

Горничная исчезла и через минуту появилась снова с подносом в руках, на котором стояла тонкая фарфоровая чашка с дымящимся кофе. Фил взял чашку, поблагодарил горничную и опять уставился на огонь в камине.

Самолет из Нью-Йорка прилетел ровно в полдень. Хапоэль появился в зале для встречающих взлохмаченный и немного опухший. Фил еще издали увидел его, пошел навстречу с вытянутыми руками. Они обнялись, как самые близкие друзья, похлопав другу друга ладонями по спине.

– А где Надя? – спросил Хапоэль, оглядывая зал.

– Она в машине. Караулит стоянку. Ты же знаешь, с парковкой здесь большие проблемы.

На самом деле Фил специально посадил Надю за руль. Не хотел, чтобы она оказалась вместе с Хапоэлем на заднем сиденье. Он не мог забыть взглядов, которые тот бросал на нее, когда они были в Москве у него в кабинете.

– Не устал? – спросил Фил, забирая из руки Хапоэля маленький чемоданчик с его вещами.

– Ты знаешь, как только поднялись из Нью-Йорка, я сразу уснул и проснулся перед самой посадкой. – Хапоэль улыбнулся уже знакомой Филу наигранной улыбкой. – Какая здесь погода?

– Холодно, наверное, как в Сибири.

– В Нью-Йорке тоже холодно. На улицах каждый день находят замерзших бездомных.

Они вышли из здания аэропорта. Надя, улыбаясь, стояла около автомашины. Увидев ее, красивую, элегантную, в безукоризненном костюме, Хапоэль машинально пригладим ладонями растрепанные волосы и тоже улыбнулся. Улыбка была искренней. Ему было приятно общество этой женщины. Надя понравилась Хапоэлю с первого взгляда. И не только потому, что была красивой. От тех женщин, которых он знал, ее отличала независимость. Она знала себе цену и не скрывала этого.

Не переставая улыбаться, Надя поздоровалась за руку со Ставриниди и села за руль. Фил открыл заднюю дверку автомобиля, усадил Хапоэля, затем уселся сам. Надя подвезла их к отелю.

Пока Хапоэль приводил себя в порядок в гостиничном номере, Фил с Надей прошли в ресторан. Ставриниди спустился к ним в чистой, отглаженной рубашке и хорошем галстуке. Подойдя к столу, по-хозяйски уселся на стуле, небрежно откинулся на спинку.

Фил обратил внимание на то, что за последнее время Ставриниди заметно изменился. Он располнел, жирные щеки набрякли, и от этого его лицо казалось надутым. Но самое главное, другими стали его манеры.

Когда Фил впервые увидел Ставриниди в этом же ресторане, тот показался ему очень осторожным и не слишком уверенным в себе человеком. Теперь от этой неуверенности не осталось и следа. «Почувствовал власть денег», – сразу же подумалось Филу. Он по себе хорошо знал, что это такое. Он не раз видел глаза горничной в тот момент, когда Надя выдавала ей зарплату. В них одновременно отражались и благодарность, и страх. Благодарность за деньги, на которые можно существовать, и страх за то, что она может лишиться работы и потерять их. И Филу подумалось, что если бы он предложил своей горничной хорошую сумму за то, чтобы она переспала с Хапоэлем, она бы не посмела отказать. Да, деньги имеют огромную силу. Живя в Советском Союзе, он не понимал этого потому, что не был богатым.

Официант принес вино, налил в фужеры. Хапоэль поднял бокал, посмотрел сначала на Надю, потом на Фила и произнес:

– Я очень рад вас видеть. С тех пор, как в последний раз мы виделись в Москве, вы, Надя, по-моему, похорошели еще больше. – Он поднес фужер к лицу, втянул в ноздри аромат вина и добавил: – За великие дела, которые нас ожидают.

Фил до сих пор не задал ему ни одного вопроса, ждал, когда тот заговорит сам. Поэтому он пригубил вино, поставил фужер на стол и принял позу человека, готового внимательно выслушать важное заявление. Надя тоже насторожилась. Хапоэль сделал большой глоток, причмокнул и спросил:

– Мы можем наливать свою нефть в танкеры в Амстердаме?

– Я этим не интересовался, – ответил Фил. – Но могу сегодня же навести справки.

– Вот за этим я и прилетел сюда, – заявил Ставриниди.

– Мы будем поставлять нефть в Америку? – осторожно спросил Фил, одновременно прокручивая в голове, какую выгоду это может принести фирме и ему лично.

– Да, – твердо ответил Ставриниди. – Американцам очень не хватает нефти. Мне показали соглашение, по которому Россия обязуется стать сырьевой базой для развития индустрии США. Для нас открывается колоссальный рынок сбыта. Нам надо успеть закрепиться на нем первыми. Сейчас туда полезут и «Лукойл», и «Юкос», и другие компании. Наша труба в отличие от них не имеет доступа к портам бывшего Союза. Поэтому нам было бы выгоднее перекачивать из нее нефть в танкеры здесь, в Амстердаме.

– В Амстердаме не получится, – сказал Фил, подумав.

– Почему? – насторожился Хапоэль.

– Почти все нефтепродукты в Нидерландах отгружаются через Роттердам. Там главный нефтеналивной терминал.

– А это далеко? – спросил Ставриниди.

– В Нидерландах все близко. На машине можно добраться за час с небольшим. – Фил на мгновение задумался и сказал: – Чтобы закрепиться в Америке первыми, надо первыми начать туда поставки нефти.

– Об этом я и говорю, – кивнул головой Ставриниди. Ему понравилась мгновенная сообразительность партнера. – Надо сегодня же встретиться с хозяевами нефтеналивного терминала.

– Попробуем договориться, – ответил Фил. – Им это тоже должно быть выгодно.

Он достал из кармана телефон и позвонил в Роттердам. Президент компании Ван дер Херст, владеющей нефтяным терминалом, оказался на месте, но принять их тут же не смог. Фил уже собрался договариваться о встрече на завтра, но Ван дер Херст опередил его.

– Если вы располагаете временем, я бы пригласил вас поужинать, – сказал он.

Предложение было принято. Оказалось, что в Голландии уже знают о намечающейся поставке российской нефти в Америку. В серьезном бизнесе нужная информация распространяется немедленно. Вечером Фил и Ставриниди были в ресторане, который назвал Ван дер Херст.

– Откровенно говоря, я ждал этого разговора, – заявил Ван дер Херст, перекладывая из большого блюда себе в тарелку розовые ломтики ветчины. – Мы знаем пропускную способность балтийских портов Советского Союза. У них практически нет резервов. Сколько нефти вы хотите поставлять в Америку?

Фил, разглядывая уютный ресторанчик, в котором они сидели, повернулся. Слушая Ван дер Херста, он почувствовал, что в нем снова просыпается жажда деятельности. Он понял, что компанию «Сибойл» ждет значительное расширение. Придется фрахтовать или заводить свой танкерный флот, увеличивать штат сотрудников и, по всей вероятности, строить новый офис. Тот, который он снимает сейчас, и так уже тесен. «Господи, насколько же богата Россия, – в который раз, не переставая удивляться, думал Фил. – Целый век за счет своих ресурсов она развивает то собственные окраины, то экономику других государств, а они до сих неисчерпаемы».

Тут же за ужином обговорили все основные моменты контракта о морском транспорте нефти. Договорились, что до конца года компания «Сибойл» отправит через терминал в США три миллиона тонн. Контракт должен быть подготовлен в течение трех дней, его подпишут Ван дер Херст и Фил Голби.

Ужин затянулся, и вечерняя программа для Хапоэля Ставриниди отпала сама собой. Прощаясь с ним у отеля, Фил спросил:

– Послушай, а где мы возьмем столько нефти?

– Надо быстрее строить трубопровод, – сказал Хапоэль. – Месторождение, которое мне удалось купить, может давать двадцать миллионов тонн нефти в год. Кстати, было бы неплохо, если бы ты снова прилетел в Москву. Забирай с собой жену, чего ей тут киснуть? Слетаем на трубу, посмотрим, как там идут дела.

Надя обрадовалась тому, что им удастся снова побывать в Москве. Ей подумалось, что такая поездка станет для Фила хорошей эмоциональной разрядкой. Посмотрит на Россию, еще раз увидит ее полуголодный вороватый народ и перестанет мечтать, сидя у камина. Деньги надо делать до тех пор, пока для этого имеется возможность. В отличие от всего остального их никогда не бывает много.

Для поездки в Москву Надя специально купила норковую шубу и сапоги на меху енота. Вырядившись в обновки и напялив широкополую, похожую на ковбойскую, шляпу, она повернулась на каблуках перед Филом и спросила с задиристым вызовом:

– Ну и как?

– Ты похожа на завоевательницу, – сказал он и рассмеялся. Надя походила на красивую эксцентричную миллионершу, которая решила сыграть роль уличного хулигана. Глядя на нее, ему почему-то вспомнился балет «Галатея», где главную партию танцевала блистательная русская балерина Екатерина Максимова. На следующий день они улетели в российскую столицу.

В Москве все шло по старому протоколу. В аэропорту их так же встречал «мерседес», после небольшого отдыха в гостинице они оказались в кабинете Хапоэля Ставриниди. Он поздоровался с Филом, глядя Наде в глаза, поцеловал ее руку. Потом усадил их на диван у журнального столика, сам сел в кресло напротив. Секретарша тут же поставила на столик коньяк, тарелку с закуской и три чашки кофе. Хапоэль разлил коньяк в рюмки, чокнулся с Филом и Надей, выпил и, подождав, пока выпьют они, сказал:

– Теперь показывай.

Фил достал из кейса контракт на перевозку нефти из роттердамского порта в США, протянул его Хапоэлю. Тот, перелистав страницы, бегло прочитал текст, торжествующе посмотрел на Фила и произнес, не скрывая улыбки:

– Мы будем в Америке первыми. – И без всякого перехода добавил: – Завтра мы с тобой летим в Сибирь. Надо подтолкнуть и нефтяников, и нефтепроводчиков. Подумаем о том, как быстрее начать эксплуатацию месторождения.

Надя с недоумением посмотрела сначала на Фила, потом на Ставриниди. Он перехватил ее взгляд, сказал:

– Для вас, Наденька, мы на это время устроим культурную программу. Наши девушки сводят вас в Большой театр, если хотите – в Третьяковку. Не тащиться же вам с нами в сибирскую тайгу, где до сих пор бродят непуганые медведи? Через пару дней мы вернемся.

Он засмеялся и окинул ее таким лукавым взглядом, что она не поверила его словам. Но не мог же Хапоэль в присутствии мужа сказать ей, что вернуться с трассы собирается он один, а для Фила уже придумано задание, которое задержит его в Сибири минимум на неделю.

Хапоэль положил глаз на Надю еще во время их самой первой встречи в Амстердаме, и теперь она была для него вожделенным желанием. Ему захотелось во что бы то ни стало заиметь красивую любовницу иностранку. Такую, которая бы чувствовала себя как рыба в воде в любом европейском городе, в любой самой изысканной компании деловых людей. Надя идеально подходила для подобной роли. В том, что он заимеет ее, Хапоэль не сомневался. Деньги делают все. А большие особенно.

На следующий день к вечеру Ставриниди и Фил прибыли в Сибирь. Еще до наступления темноты добрались на вертолете до вахтового поселка нефтяников. Заночевать решили у них. Начальник участка нефтедобычи Филимонов позвал их на ужин. За ужином обговорили все, что касалось ускоренной разработки месторождения. Особых проблем тут не было. Нефтяники могли быстро пробурить и обустроить несколько дополнительных скважин. Добычу сдерживала труба. Вернее, ее отсутствие. Без нее ни о какой добыче нефти говорить не приходилось.

– Завтра побываем у трубопроводчиков и, думаю, решим все вопросы, – сказал Ставриниди, выпивая очередную рюмку коньяка и закусывая рябчиком, тушенным в бруснике. Закуска ему понравилась, он доедал уже второго рябчика. Кивнув Филимонову, добавил: – Если надо, я оставлю здесь своего заместителя до тех пор, пока не сдадим нефтепровод.

Ставриниди повернулся к Филу, тот опустил глаза. Его эта перспектива никак не устраивала. В Сибири стояли крещенские морозы, от которых по ночам трещали деревья. В такую погоду на трассу волка не выгонишь, там могут работать только русские. Да и Надя сойдет с ума от одиночества. На нее и без этого в последнее время постоянно накатывала хандра. «Зачем он говорит мне это?» – подумал Фил. Но заводить за столом разговор, который касается только их двоих, в присутствии других людей он посчитал неуместным. Завтра они окажутся на трассе нефтепровода, там все встанет ясно.

На трассу они прилетели рано утром. На вертолетной площадке высоких гостей встречал Шумейко. Гудкова он отправил на трассу со строгим заданием: сделать так, чтобы все бульдозеры, экскаваторы, трубоукладочные машины работали сегодня с полным напряжением. У заказчика не должно возникнуть никаких сомнений относительно сдачи нефтепровода в срок.

Выйдя из вертолета, Фил огляделся. Он не узнал тайги, в которой побывал осенью. Тогда ее пронизывали столбы солнечного света, желтые листья, загадочно кружась, медленно опускались на землю. Филу даже показалось, что высоко в небе однажды он услышал крик пролетающих гусей.

Сегодня тайга выглядела устрашающей. Над завязшими в непролазном снегу кедрами висела морозная дымка. Даль тонула в сумеречной мгле, снег под ногами хрустел, словно толченое стекло. Фил передернул плечами и зябко поежился. Шумейко заметил это и сказал:

– Сейчас заедем ко мне, я дам вам теплые шубы и унты. У нас сегодня минус сорок три.

Ставриниди никак не отреагировал на его слова. После обильного ужина у нефтяников он чувствовал себя неважно. То ли потому, что объелся рябчиков, а может, потому, что выпил много коньяка, в животе все время булькало и урчало. «Сейчас бы пару чашек хорошего крепкого чая свежайшей заварки. Но где его возьмешь в этой дикой глухомани?» – с отстраненной горечью думал Ставриниди.

Когда зашли в контору к Шумейко, прежде чем переодеться, Ставриниди, морщась от неприятного ощущения в животе, попросил показать ему карту нефтепровода. Шумейко тут же расстелил на столе синьку с изображением трассы, разгладил ее рукой.

– Вот наш городок, а вот здесь мы сегодня работаем, – ткнул в карту согнутым, черным от въевшегося моторного масла пальцем Шумейко. – Мы набрали самый высокий темп. Сейчас идем почти по километру в день.

Ставриниди прикинул: до пуска нефтепровода осталось два месяца. Но если его сдать на месяц раньше, по трубе можно будет прогнать дополнительно пятьсот тысяч тонн нефти. Загруженные ею первые танкеры могут уже в марте уйти из Роттердама в Америку. Это будет означать практическое закрепление его компании на огромном рынке сбыта. От этих мыслей даже в животе перестало урчать.

– Поедем на трассу, – сказал он Шумейко. – Посмотрим, что там.

Разговор о досрочной сдаче нефтепровода он хотел начать после того, как осмотрит все собственными глазами. Конечно, строители будут упираться, ссылаться на всякие трудности, но предложи им деньги, которые получает американский негр, подметающий улицы Нью-Йорка, и они даже в шестидесятиградусные морозы станут работать круглые сутки. «Деньги делают все», – удовлетворенно подумал Ставриниди.

Шумейко подал ему шубу, услужливо помог сунуть руки в рукава. Выйдя из вагончика, Шумейко посмотрел на термометр, висевший на стене.

– Ну вот, потеплело, – сказал он, повернувшись к Ставриниди. – Уже минус сорок один. К обеду будет минус тридцать пять, не больше. Самая хорошая погода для работы.

– А плюс двадцать пять не лучше? – ехидно спросил Фил.

– Нет, – мотнул головой Шумейко. – При такой погоде нам не пройти через болота. Да и гнуса, осмелюсь вам доложить, летом бывает столько, что рот открыть невозможно.

«Набивает себе цену, – глядя на него, подумал Ставриниди. – Видать, догадался, зачем мы прилетели сюда». Он нырнул в крытый брезентом уазик, по-хозяйски уселся рядом с шофером. Шумейко с Филом сели сзади. Машина тронулась. Ее затрясло на укатанных, отшлифованных колесами до блеска ухабах. От этой тряски Ставриниди снова почувствовал резь в животе.

– Скажите, – повернувшись к Шумейко, спросил он, – а рябчиков у вас здесь много?

– У нас здесь не только рябчики, но и медведи есть, – ответил Шумейко. – А почему вы спрашиваете?

– Вчера нефтяники угощали нас рябчиками с брусникой.

– Это должно быть вкусно, – сказал Шумейко. – Раньше рябчиков подавали к царскому столу.

– Вкусно, – согласился Ставриниди. – А насчет медведей вы серьезно или это так, сибирский треп?

– Если они в Сибири по деревням ходят, почему им по тайге не бродить? – засмеялся Шумейко. Ставриниди тоже улыбнулся.

Два дня назад уже поздним вечером к Шумейко зашел Димка Шабанов. Шумейко думал, что тот снова станет просить вагончик для семейной жизни. Свободных вагончиков в городке не было, уплотнить кого-нибудь тоже не представлялось возможным. Но Шабанов заговорил совсем о другом.

– Сегодня ко мне знакомый охотник приходил, – сказал он. – Тот самый, в избушке которого мы с Зиной ночевали, когда заблудились. Говорит, в тайге шатун объявился.

– Нам-то что до этого, – ответил Шумейко, сразу подумав, что, по всей вероятности, это тот самый медведь, берлога которого оказалась прямо на трассе.

– Как что? – сказал Димка. – Напакостить может.

– На твой бульдозер броситься, что ли? – попытался пошутить Шумейко.

– Охотник просил дать ему вертолет. Он его по следам отыщет.

– Он что, сам с ним справиться не может? – спросил Шумейко.

– Не может. Медведь у него собак съел.

И Димка рассказал, как охотник Пырчин пришел к нему в вагончик, достал из кармана тряпочку, развернул ее и положил на стол. В тряпочке оказалась слипшаяся, дурно пахнущая серая шерсть. Сначала Димка не понял, что это, но потом догадался: медвежий помет. Медведь съел собак, и теперь Пырчин показывал то, что от них осталось.

– Как я в тайга без сопака буду? – сидя на табуретке, горестно вздыхал Пырчин и хлопал себя ладонями по худым бедрам.

В это время у дверей вагончика заскулил Кузя. Пырчин насторожился. Димка открыл дверь, и щенок лохматым клубком влетел в тамбур. Пырчин оторопело посмотрел на него, перевел взгляд на Димку и сказал:

– Будь друг, продай свой сопак. Сополь хороший дам.

Димке было жаль Кузю, который к нему искренне привязался. Поэтому он сказал:

– Зачем он тебе? Это же еще щенок.

– Каждый сопака был щенок, – ответил охотник.

И Димка отдал щенка. После окончания стройки с ним все равно надо было расставаться. Пырчин тут же забыл и про вертолет, и про медведя, достал из котомки тонкий сыромятный ремешок, привязал на него Кузю и, не попрощавшись, торопливо направился в тайгу. По всей вероятности, побоялся, как бы Димка не передумал.

Охотничья стоянка находилась от трассы далеко, и Шумейко, конечно же, никакого вертолета Пырчину не дал. Больше никто ни об охотнике, ни о медведе не слышал.

– Если вам надо медвежью шкуру, можем поговорить с охотником, – сказал Шумейко задумавшемуся Ставриниди. – Километрах в двадцати от трассы живут три семьи хантов. Они только охотой и занимаются.

– Тебе не нужна медвежья шкура? – спросил Ставриниди, повернувшись к Филу.

– Нет, – мотнул головой Фил. – От нее в доме будет много шерсти, да и насекомые могут завестись. Надя этого не вынесет.

Ставриниди не ответил. Теперь он уже точно знал, что оставит Фила на трассе хотя бы на неделю. А сам эту неделю уделит внимание Наде в Москве.

От одной этой мысли сразу улучшилось настроение. Расхотелось думать даже о нефти. Перед глазами стояла Надя, немного бледная, с большими серо-синими глазами, точеным носиком и припухшими розовыми губками. «Господи, до чего же она хороша», – нервно подумал Хапоэль. Он повернул голову и посмотрел на торопливо убегающие за боковым стеклом деревья. Такого леса он еще не видел. Деревья утонули в мягком снегу почти по нижние ветки, темно-зеленая хвоя на них казалась распушенной и необыкновенно длинной. Одно дерево особенно привлекло его внимание. Оно было огромным, его большие разлапистые ветки были увешаны тяжелыми шишками. Машина уже проехала его, но Ставриниди, словно очнувшись, схватил шофера за плечо и повелительно крикнул:

– Стой! Стой, тебе говорю!

Шофер затормозил так резко, что Ставриниди едва не клюнул носом в переднее стекло.

– Что это за дерево? – спросил он, приоткрыв дверку и высунув голову наружу.

Шумейко обернулся и увидел кедр, с которого зимний ветер еще не успел сбить последние шишки.

– Кедр, что же еще? – пожал плечами Шумейко.

– Подождите здесь, я сейчас вернусь, – сказал Ставриниди.

Ему захотелось во что бы то ни стало сорвать ветку вместе с шишками и подарить Наде. Это будет настоящая память о Сибири. Подумав об этом, Ставриниди даже почувствовал горьковатый, чуть терпкий запах смолы, который ветка распространит по комнате. Снежный вал, который нагребли бульдозеры, расчищая трассу, был высоким, и Хапоэлю казалось, что, взобравшись на него, он без труда достанет до кедра.

18

Свернувшись клубком, медведь крепко спал, вдыхая чистый, профильтрованный сквозь снег зимний воздух. В берлоге было тепло. Она походила на небольшой овальный ледяной грот. Чтобы не отлежать бока, медведь постоянно переворачивался, утрамбовывая снег с боков и сверху, от дыхания на нем образовалась тонкая корочка льда, не выпускавшая тепло наружу.

Медведь никогда не видел снов. Но в этот день ему приснились огромные грохочущие машины, извергавшие из труб синий смрад. Ему даже показалось, что от грохота задрожала земля. Медведь в испуге открыл глаза и прислушался. Недалеко от берлоги раздавался страшный скрип и скрежет, земля действительно подрагивала, осыпая на морду холодный куржак с ледяного потолка. Напружинившись, медведь рванулся вверх и сразу оказался над берлогой.

Скрежет и лязг слышались здесь еще отчетливее. В двухстах метрах от берлоги несколько бульдозеров валили лес, расчищая трассу. Смрад выхлопных газов сизым мерцающим облачком стелился над деревьями. Медведю показалось, что это облачко зависло над самой берлогой, проникло в легкие, засвербило в носу. Высоко задрав морду, он поднялся на задних лапах и увидел, что колонна бульдозеров идет прямо на него. Медведь тут же опустился на все четыре лапы и, проваливаясь в глубоком снегу, огромными прыжками направился вглубь тайги. Медведь бежал долго, подгоняемый далеко разносившимся в морозном воздухе лязгом железных гусениц. Наконец, устав, он остановился и прислушался.

Шум техники все еще был слышен в отдалении, но противного запаха моторной вони уже не ощущалось. Медведь снова поднялся на задние лапы и огляделся. Тайга показалась ему незнакомой и враждебной. Такой он ее никогда не знал. Она была вся наполнена безжизненным запахом холода. На рассыпчато белом ослепительном снегу не виднелось ни одного звериного следа. Словно все живое навсегда покинуло ее. Первый раз за всю свою жизнь медведь почувствовал страх. Он шел изнутри, из самой утробы. Медведь вдруг понял, что тайга перестала быть его домом, она не может ни накормить, ни спрятать от опасности. Идти было некуда.

Опустив голову и неторопливо переваливаясь, он побрел подальше от трассы, от неприятного, раздражающего шума машин. Шел он долго, до самых сумерек. Когда стало смеркаться, медведь стал искать место для ночлега. Но кругом был только снег, в котором глубокой прочерченной строчкой далеко виднелся проложенный им след. И сам он в виде большого вопросительного знака в конце неоконченной строчки. Наконец, он остановился у небольшого островка густого соснового подроста. Медведь лег в нем, повернувшись мордой к своему следу, чтобы вовремя учуять запах опасности. Он инстинктивно понимал, что она может идти только оттуда.

Ночью ударил мороз, пар от дыхания куржаком повис на медвежьей морде и ветках, под которыми он спал. Этот сон был совсем не таким, как в берлоге. Медведь постоянно открывал глаза, поднимал голову и прислушивался. Тайга была безмолвной, черное небо, увешанное льдистыми звездами, высоким и холодным. Замерев на несколько мгновений, он опускал голову на лапы и снова засыпал.

Если бы не мороз, медведь мог проспать долго. Но холод поднял его еще до рассвета. Отряхнувшись от снега, он несколько минут стоял, принюхиваясь и прислушиваясь к окружающему пространству. Оно все так же было безмолвным. Медведь побрел по снегу в ту сторону, где занимался рассвет. Когда солнце окрасило половину неба розовым светом, медведь снова залег, понимая, что чем больше он будет ходить по тайге, тем больше следов оставит в ней.

К вечеру пошел снег. К этому времени медведь уже почувствовал голод. Но сколько он ни вглядывался в тайгу, ни принюхивался к окружающему пространству, нигде не мог обнаружить даже следов добычи. И тогда он пошел к человеческому жилью. Человек никогда не мог бы понять, каким образом медведь определил находившуюся почти в двадцати километрах от него хантыйскую деревню. Но он шел к ней настолько точно, словно заранее проложил свой маршрут по линейке.

Медведь подошел к деревне глубокой ночью. Метель усилилась. Снег летел косо, закручиваясь и свистя и тут же выравнивая и зализывая все следы. Три небольших деревянных дома расплывчатыми силуэтами едва проступали сквозь него. Медведь шел с подветренной стороны, постоянно поводя кончиком носа и принюхиваясь. Спавшую недалеко от ближнего дома собаку он учуял сразу. Свернувшись клубком, она лежала недалеко от завалинки, но увидеть ее было невозможно. Снег занес собаку, сровняв ее с настом. Но медведь чуял ее тепло, ее резкий, ни с чем не сравнимый запах. Медленно переступая, он подошел к ней, сунул морду в снег, тут же нащупав теплый собачий загривок, и одним движением челюстей перекусил ей шею. Собака не успела издать ни одного звука. Медведь оттащил ее к краю леса и съел. Спать он залег недалеко от деревни, зная, что снег надежно заметет все следы разбоя.

На следующую ночь ему удалось задавить еще одну собаку. И медведю показалось, что около этой деревни он может спокойно провести весь остаток зимы. Но когда через два дня он отправился за очередной жертвой, оставшиеся в живых собаки подняли неистовый лай. В избах захлопали двери, послышалась стрельба. Один жакан просвистел прямо около уха медведя. Он испуганно шарахнулся в сторону и огромным, размашистым махом направился вглубь тайги. Больше к хантыйской деревне медведь не подходил.

Однако вскоре голод снова вывел его к людям. Медведь подошел к городку строителей, затаившись за деревьями, долго рассматривал его. Машинная вонь уже не пугала, постоянное нестерпимое чувство голода прогнало страх. На окраине городка медведь нашел помойку, куда строители выбрасывали отходы. Он обнаружил там несколько необглоданных костей, которые тут же съел. Устроив засаду, он решил подкараулить более крупную дичь и однажды уже увидел идущую к нему с ведром в руках Зину, но в это время со стороны трассы загрохотал бульдозер и медведь, соскочив с лежки, кинулся в тайгу.

К его удивлению, вдоль трассы он нашел корм. На кедрах, которые валили бульдозеры, было немало шишек. Правда, при падении дерева большинство из них облетало, но шишки не проваливались глубоко в снег. Медведь научился безошибочно находить их. Осенью он никогда не обращал внимания на шишки. Многие из них были в смоле, ее вкус казался медведю противным. Орехи он ел лишь когда зорил норы бурундуков. Но сейчас другого корма не было, да и смола с шишек давно облетела.

Медведь сильно похудел с того времени, когда вынужден был покинуть свою берлогу. Шерсть на нем уже не блестела так, как осенью, вместо мускулов под кожей можно было угадать суставы. Его все сильнее донимали мороз и голодные спазмы в желудке. Если бы медведю удалось завалить лося, он быстро набрал бы и вес, и силу. Но лоси еще с осени откочевали на край тайги, где меньше снега и больше молодых побегов. Скитаясь все эти дни по лесу, он не встретил ни одного их следа. Вся надежда хоть как-то продлить голодную жизнь была только на кедровые шишки.