Текст книги "Убить, чтобы жить. Польский офицер между советским молотом и нацистской наковальней"

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа! – сказал мужчина и взял деревянную ложку.

– Аминь, – ответили мы, беря свои ложки.

Мы со Сташеком подождали, пока хозяин, а следом за ним его жена зачерпнут картошку, обильно политую свиным жиром, и опустили в миску свои ложки. Процедура повторилась несколько раз, пока не опустела миска.

Сташек попытался заговорить во время еды, но я незаметно толкнул его в бок. Я знал, что крестьяне считают невежливым разговаривать во время еды.

Я от всей души поблагодарил хозяина.

– Да ладно, может, она придаст вам силы, – ответил он.

Женщина, убрав со стола миску и ложки, зажгла масляную лампу и повесила ее на стену. С делами было покончено, и она наконец-то села и внимательно оглядела меня и Сташека.

– Вы такие молодые, – заметила она.

На женщине было надето несколько широких юбок, голова обвязана платком. В мерцающем свете лампы казалось, что она сошла с картины одного знаменитого польского художника.

– Когда же вы собираетесь вернуться домой? – спросила она.

– Через год, может, через два, – ответил я.

– Дай Бог, – вздохнула она. – Нам так не хватает сына. Скорей бы он вернулся.

– У вас один сын? Больше нет детей? – спросил Сташек.

– Один-единственный, – дрожащим голосом ответила женщина.

В наступившей тишине женщина вытерла глаза подолом нижней юбки.

– Ему не надо было уходить, – вступил в разговор мужчина, – но он и еще несколько парней вбили себе в голову, что им необходимо сбежать за границу. Они заявили, что хотят сражаться, и ушли.

Мы опять промолчали. Да и что тут было говорить? Мы ведь тоже бежали за границу.

– Он был хорошим сыном, – продолжил мужчина. – Если бы я был против, он бы остался, но я не стал ему мешать.

Увидев, что жена заплакала, он заворчал:

– Слишком поздно лить слезы, мать. Бог даст, мы справимся без него. Было бы здоровье! А он когда-нибудь обязательно вернется.

Сташек посмотрел на часы. Начало седьмого. Снаружи все еще бушевала метель. Надо было решать, что делать дальше.

– Если хотите, можете остаться у нас на ночь, – сказал хозяин, – мы будем только рады. Я принесу солому, и вы поспите ночь в тепле. Если решите идти, я запрягу лошадь и немного подвезу вас.

– Видите ли, мы хотим добраться до Санока и пересечь венгерскую границу, – сказал Сташек.

– Вам не пройти весь путь до Санока. Это слишком далеко.

– Нам надо вот сюда. – Вынув из кармана карту, я показал на ней железнодорожный узел.

– Я не умею читать, – извиняющимся тоном сказал мужчина. – Но примерно в десяти милях отсюда есть железнодорожный узел. Вы до него хотите добраться?

– Да, это он и есть. Мы надеемся доехать оттуда до Горлице на немецком товарном составе, а оттуда через Ясло в Санок.

– Там очень много немцев, – после некоторой паузы сказал мужчина. – Это мне сказал сосед; он был там. Но я могу по проселочным дорогам подбросить вас поближе к Горлице. В метель немцев можно не опасаться, они не доставят нам неприятностей.

– Тогда нам надо выезжать, чтобы завтра на рассвете быть на железнодорожном узле. В темноте нам не забраться в поезд, – объяснил я.

– Ладно, я пойду покормлю лошадь, а вы посидите у печки. Я справлюсь меньше чем за час, и мы поедем.

Мы придвинули деревянную скамью к печке, сели и прижались к ее теплому боку спинами. Женщина взяла маленькую скамеечку и деревянное ведро и куда-то ушла. Скоро она вернулась и налила нам по чашке еще теплого молока.

– Попейте молочка, – протягивая чашки, сказала она. – Ночь будет очень холодной!

Я так давно не пил молока, что сейчас испытывал огромное наслаждение. Но тут дверь отворилась, и вошел хозяин в овчинном тулупе и огромной меховой шапке. Мы быстро оделись, взяли рюкзаки и поблагодарили хозяйку за гостеприимство.

– Господь воздаст вам за вашу доброту, – сказал я на прощание.

– Господь не оставит вас, – услышал я в ответ.

На улице нас дожидалась накрытая попоной лошадь, запряженная в низкие деревянные сани, выложенные соломой. Мы сели, мужчина взмахнул кнутом, и лошадь, пофыркивая, тронула с места.

Ехали больше часа. Несколько раз мы вылезали из саней и бежали рядом, чтобы восстановить кровообращение. Метель немного утихла, и сани бесшумно скользили по толстому слою снега. В тишине изредка раздавался скрип конской сбруи и скрежет камня, попавшего под копыто лошади. Проехали несколько деревень, в которых не светилось ни одного огонька.

Сразу после полуночи мы остановились перед небольшой фермой. Мужчина распряг лошадь и ввел ее в сарай. Сняв с себя тулуп, он заботливо укрыл лошадь и поставил перед ней деревянное ведро с кормом.

– Никто не возмутится, что мы явились сюда? – спросил Сташек.

– Хозяева умерли. В сентябре немцы расстреляли их с самолета. Всех убили, а их сын не вернулся с войны. Расстреляли даже скот.

– Чертовы ублюдки, – выругался Сташек.

– Чтоб им всем гореть в аду, – поддержал его мужчина.

Спустя час мы опять были в дороге и к шести утра подъехали к предместьям Горлице.

– Дальше я вас уже не повезу: в городе остановят немцы, – объяснил наш провожатый. – Вы тоже лучше обойдите его стороной.

– Мы будем осторожны, – хором пообещали мы.

Небо очистилось, и появились звезды. Было довольно холодно, и снег скрипел под ногами. Мужчина протянул руку.

– Вам предстоит долгий путь. Бог в помощь и удачи, – сказал он.

Когда мы обменивались рукопожатиями, я почувствовал всю силу его натруженной крестьянской руки. Он зажал кнутовище между ног, чтобы освободить руки, и помог мне надеть рюкзак. Затем ласково похлопал лошадь, подправил упряжь и сел в сани.

– Бог в помощь! – крикнул я на прощание.

Натянув вожжи, он развернул сани в обратную сторону и скользнул в темноту.

Было еще темно, когда мы, обойдя стороной центр города, подошли к железнодорожной станции. Издалека услышали пыхтение локомотива, гудки и крики дорожных рабочих; какой-то состав переводили на запасный путь. Уже почти рассвело, когда мы увидели, что к нам приближается состав. Мы запрыгнули на товарную платформу, ползком обследовали ее. Основную часть платформы занимали кавалерийские повозки, рядом с ними высилась груда мешков и накрытое брезентом сено.

Аккуратно отогнув край брезента, мы удобно устроились в сене, спиной по ходу поезда, и закрыли брезент. Нам было тепло и уютно в нашем убежище, кроме того, мы могли видеть не только нашу платформу, но и следующий крытый товарный вагон.

– Почти как в вагоне первого класса, да, Стефан?

– Я бы сказал больше. Почти как в спальном вагоне, и мы будто бы едем в Закопане покататься на лыжах в выходной день.

Мы с «комфортом» приближались к первой цели нашего длинного пути – к Саноку. Больше часа состав простоял в Ясло, где к нему подцепили еще несколько вагонов. Следующая остановка была в Кросно, где, наоборот, отцепили часть платформ. С тревогой прислушивались мы к доносящимся звукам, очень надеясь, что наша платформа останется в составе поезда, и вздохнули с облегчением, когда поезд отошел от станции, оставив Кросно позади.

– Получается, что мы доедем прямиком до Санока, – сказал Сташек под веселый перестук колес. – Впереди больше нет ни одной большой станции.

До конца дня мы просидели в убежище, и, хотя там было тепло и уютно, очень хотелось размяться. Охранники находились только в первом и последнем вагонах и не ходили по составу, поэтому во время движения мы поднимали брезент и, как из окна поезда, любовались пробегающими мимо зимними пейзажами.

– Какая жалость, что немцы не перевозят ночные горшки на этих платформах, – заявил Сташек. – Я мог бы сейчас воспользоваться одним из них.

– Боюсь, что тебе придется обойтись без горшка, – засмеялся я. – Вылезай наружу, а то я боюсь за сено.

Низко приседая, чтобы его не заметила охрана, Сташек перебрался на буфер и исчез среди груза. Спустя несколько минут я увидел, что он выпрямился в полный рост, чтобы застегнуть брюки. Затем, очевидно поняв, что совершил ошибку, присел и уже ползком вернулся назад.

– Ну что, полегчало? – спросил я.

– Еще как! Только там слишком дует, – со смехом ответил он и, взглянув на часы, добавил: – Мы должны прибыть в Санок...

Не договорив фразы, он схватил меня за руку и показал в конец поезда. Там, на крыше вагона, на четвереньках стоял охранник.

Мы нырнули в сено, и я стал следить за немцем через оставленную в брезенте щель.

– Вероятно, он увидел тебя, когда ты встал, Сташек.

– А что он делает сейчас?

– Сидит на крыше вагона, через один от нашего. Так, достал пистолет.

– Боже мой, значит, он меня видел. Может, спрыгнем с поезда?

– Подожди, не торопись. А вдруг он передумает и не полезет к нам?

Но я ошибся. Охранник, засунув пистолет в кобуру, чтобы освободить обе руки, спустился с крыши и через буфер перешел на соседнюю платформу. Он начал методично осматривать повозки, затем приподнял брезент и, держа пистолет в правой руке, левой пошарил под брезентом (судя по звуку, на соседней платформе под брезентом тоже лежало сено). Он постепенно приближался к нам. Обо всех его действиях я сообщал Сташеку.

– Давай прыгнем. Прямо сейчас. Ну же, Стефан!

– Поезд идет слишком быстро; у нас ничего не выйдет. Они будут стрелять из последнего вагона.

– Но мы, по крайней мере, попытаемся. Если мы останемся здесь, он перестреляет нас, как крыс в норе. Давай спрыгнем, Стефан!

– Тише, – прошипел я, – он совсем близко.

Я почувствовал, как Сташек задрожал, и его дрожь передалась мне. Я видел, что немец подходит все ближе, и понял, что, обнаружив наше убежище, тут же начнет стрелять. Тем не менее я категорически отказался прыгать с поезда. В спешке прыгать с мчавшегося на всех порах поезда означало, как минимум, сломанные конечности, а скорее всего, нас бы просто пристрелили охранники из последнего вагона. Я был уверен, что этот немец предупредил охранников, что отправляется на поиски «зайцев». Я все еще не терял надежду, что он прекратит поиски и уйдет.

Но он не уходил. Мало того, он сел на край платформы и свесил ноги. Он сидел совсем близко, в нескольких футах от нас. Положив пистолет в кобуру, он оперся руками о край платформы, спрыгнул на буфер и, балансируя, стал осторожно пробираться к нашей платформе.

Он ухватился за край платформы. Еще немного – и он полезет наверх. Он был буквально в двух шагах от меня.

Недолго думая, я откинул брезент и сильно ударил его ногой в лицо. Немца откинуло назад, но он не отпустил край платформы, судорожно цепляясь за нее пальцами, и попытался подтянуться. Его лицо, со сломанным носом и разбитыми в кровь губами, опять появилось над краем платформы.

Я снова ударил его ногой, обутой в тяжелый лыжный ботинок, но он по-прежнему не разжимал пальцы, вцепившиеся в платформу. Я с ожесточением наносил ему удары до тех пор, пока он не разжал пальцы. Свалившись, он попытался удержаться на буфере, но через несколько мгновений со страшным криком упал под колеса идущего на большой скорости поезда.

– Никого больше не заметил? – задыхаясь, спросил я Сташека.

– Я... Я не знаю... Я... не смотрел по сторонам.

– Надо срочно уходить. Охранники из последнего вагона могут прийти, чтобы выяснить, в чем дело. Тогда нам несдобровать.

– Но поезд идет слишком быстро, – заметил Сташек. – Ты же сам говорил, что они нас пристрелят, если мы попытаемся спрыгнуть на полном ходу.

Неожиданно меня осенило.

– Давай, пошевеливайся, у меня возникла одна идея.

Мы оставили рюкзаки на платформе и как можно незаметнее проскользнули вниз, на буфер. Поезд, по-видимому, шел под уклон, и сцепление провисло. Повозившись несколько минут, я расцепил платформы. Расстояние между платформами увеличивалось, и хвостовая часть состава вместе с последним вагоном, в котором находилась охрана, постепенно замедляла ход.

– Готов? – спросил я Сташека.

– Я не буду прыгать! – заявил он. – Ты что, не видишь, какая скорость?

Мы оказались в ловушке. Поезд, потеряв часть вагонов, явно набирал скорость.

Так прошло несколько минут, и вдруг мы почувствовали торможение. Немцы заметили, что потеряли несколько вагонов.

– Готов?

– Готов! – закричал Сташек.

Конечно, намного проще и безопаснее прыгать с последнего вагона: меньше вероятность попасть под колеса.

Я прыгнул первым и покатился по снегу. Сташек приземлился несколькими секундами позже. Мы вскочили и побежали в лес. За спиной слышался визг тормозов; поезд снижал скорость.

Пробежав несколько сотен метров, мы остановились перевести дыхание.

– Они легко обнаружат нас по следам и будут преследовать, – сказал Сташек. – Надо идти вперед.

– Ну что ж. Тогда в путь!

Мы понимали, что находимся неподалеку от Санока, но где именно, не знали. Однако нам не хотелось останавливаться и искать место по карте. Начинало темнеть, и это давало нам определенное преимущество, но вот следы на снегу... Неожиданно мы вышли на хорошо утрамбованную дорогу, которая через пару миль привела нас к небольшой деревушке. Уже совсем стемнело, и на небе высыпали звезды. Подмораживало. Сейчас мы думали только о том, как бы переночевать в тепле. В одном из домов горел свет, и мы осторожно постучали в дверь. Сначала никто не отреагировал на наш стук, но после небольшой паузы дверь открыла девушка. Войдя в дом, мы увидели пожилую крестьянку и двух девушек, очевидно ее дочерей. Мы хотели представиться, но хозяйка дома прервала нас:

– Не трудитесь, мы все знаем. Вы бежите за границу. До вас тут уже были другие.

– Вам повезло, что вы зашли к нам, – сказала одна из девушек. – В деревне в основном живут украинцы, а они теперь работают на немцев. Им платят за каждого пойманного поляка.

– Правда, они зачастую сами убивают беглецов, – добавила ее сестра.

– Но почему?

– Немцы пообещали им, что Украина будет независимой, а эти дураки поверили.

Нас накормили горячим ужином и объяснили, как лучше всего добраться до венгерской границы. Путь предстоял трудный. Мы находились в предгорьях Карпат. Граница простиралась по горному хребту, постепенно повышавшемуся к югу. Проще всего было идти вдоль реки Сан, но как раз в долине жили украинцы, которые охотились на любителей пересечь границу. Второй путь был намного сложнее. Надо было идти по компасу по пересеченной местности, по лесам. По крайней мере, два дня пробираться по снегу, карабкаться на вершины, прятаться от немецких и русских патрулей; германо-советская демаркационная линия проходила по долине реки Сан. Кроме того, существовала опасность столкнуться с волками. Зимой стаи волков спускались с гор и нападали на людей и скот.

Получив исчерпывающую информацию, мы только собрались уходить, как девушки принесли нам две пары лыж.

– Это лыжи братьев. Они не вернулись с войны. В горах глубокий снег, и лыжи вам очень пригодятся.

Глава 11

К утру навалило много снега и стало заметно холоднее. Мы двигались к лесу, оставляя за собой два лентообразных следа. Снизу из долины доносились звуки просыпающейся деревни: пропели утреннюю побудку петухи, лениво залаяли собаки. Долина жила обычной жизнью, а перед нами вырастала мрачная стена леса, дальний край которого терялся в предрассветном сумраке.

Мы зашли в лес и остановились.

– Да, похоже, я теряю спортивную форму, – сказал Сташек, вытирая пот с лица.

– До границы мы будем все время идти вверх. Смотри, ворона летит.

– Какая жалость, что мы не вороны, – вздохнул Сташек и, кивнув на дома, оставшиеся в заснеженной долине, добавил: – Какая мирная картина!

Я не мог говорить. Внезапно перехватило горло. С полной очевидностью я, наконец, осознал, что добровольно покидаю родину и, может, никогда уже сюда не вернусь, не увижу родных и друзей. Я могу умереть под чужим небом. Мои чувства в тот момент нельзя было описать простыми словами. Слишком сильны были охватившие меня эмоции, чтобы ими можно было поделиться даже с близкими друзьями, окажись они сейчас рядом.

Я молчал. Думаю, Сташек и не ждал от меня ответа. Мощные кроны деревьев заслоняли землю от снега, поэтому мы сняли лыжи и двинулись в глубь леса. Несколько миль мы шли с лыжами на плечах по мягкому ковру из сосновых иголок, лишь слегка припорошенному снегом, изредка сверяя свой путь по компасу.

Около полудня мы вышли из леса и устроили небольшой привал, перекусив хлебом с сыром и колбасой. Затем стали на лыжи и заскользили по полю вдоль реки Сан, но на достаточно безопасном расстоянии от деревень и отдельно стоящих домов.

Что не давало нам покоя, так это следы, которые мы оставляли на снегу. На наше счастье, днем поднялся ветер, нагнавший снеговые облака. Пошел снег. Сначала с неба падали редкие снежинки, но вскоре повалил густой снег. Под деревьями выросли сугробы. Видимость резко ухудшилась. Теперь мы не боялись быть увиденными, но зато возникли трудности с передвижением. Мы не могли позволить себе все время останавливаться и сверять маршрут по карте. Чтобы не ходить по кругу, я «руководил» движением, держа компас в руке.

Метель не утихала, и мы крайне медленно двигались вперед. Иногда нам приходилось обходить слишком глубокий овраг, и на это тоже уходило много времени. Я часто спотыкался и падал, поскольку не отрывал глаз от компаса. В какой-то момент я слишком сильно дернул за шнурок, на котором висел компас, и он провалился в глубокий снег. Мы потратили больше часа в поисках пропажи. В результате нам пришлось смириться с потерей.

Начинало темнеть, и мы решили, что должны были пройти примерно половину расстояния до границы. Не было смысла возвращаться в деревню за новым компасом. Да и в темноте мы бы не нашли обратной дороги. По этой же причине не было никакого смысла идти вперед, тем более что мы страшно устали.

– Мы не можем ночевать в снегу! – стараясь перекричать шум ветра, проорал Сташек. – Мы просто замерзнем и умрем. Давай попытаемся найти деревню.

– Чтобы нас схватили украинцы? – закричал я в ответ. – Предпочитаю идти вперед.

– Надо постараться не попасться им на глаза. Мы найдем сарай, зароемся в сено и отогреемся. Мы не сможем пережить эту ночь на снегу!

Я был вынужден согласиться, да и кто бы отказался от перспективы провести ночь в уютном гнездышке из сена, вместо того чтобы дрожать, умирая от холода, в сугробе. Сташек услышал сквозь завывание ветра лай собаки. Я, честно говоря, ничего не слышал.

– Это там, – сказал Сташек, – пошли!

Спустя полчаса впереди показалась ферма. Мы не видели собаку, зато она, почуяв незваных гостей, стала рваться на цепи и бешено лаять.

– Давай обойдем ее с подветренной стороны, – подергав за рукав Сташека, чтобы привлечь его внимание, проговорил я ему прямо в ухо.

Мы быстро сняли лыжи и, держа в поле зрения смутные очертания дома и сарая, перелезли через забор, прошли по небольшому саду и вышли с подветренной стороны. Собака успокоилась, и мы смогли подойти к сараю. Он был деревянный, с соломенной крышей. Рядом с сараем намело огромный сугроб, куда мы воткнули лыжи и палки. Сарай оказался не заперт. В одном углу хранилось зерно, а в другом – клевер и сено. Мы сделали в сене углубление, достаточное, чтобы разместиться там вдвоем вместе с рюкзаками, и замаскировали вход. В полной темноте с жадностью доели остатки еды.

– Жалко, что нам нечем запить, – сказал Сташек. – Страшно хочется пить.

– Мне тоже. Эх, сейчас бы кувшин теплого молока!

– Я уверен, что в доме у них есть молоко, – вздохнул Сташек.

– И ты считаешь, что украинцы предложили бы нам молоко?

– Как ты определил, что в доме живут украинцы, по лаю собаки?

– Я бы предпочел не выяснять, кто на самом деле здесь живет, – ответил я. – Уверен, что девушки не ошибались, когда рассказывали нам, что во всех этих деревнях живут украинцы.

Из дома не доносилось ни звука, поэтому определить национальность живущих в нем людей не представлялось возможным. Нам было тепло в нашем убежище, мы поели, и, похоже, ветер стал стихать. Значит, завтра нам будет легче идти.

– Мы должны выйти засветло, – предупредил я Сташека. – Так что разбуди меня, если проснешься первым.

– Хорошо. Я умею просыпаться в назначенное время. Давай я разбужу тебя в пять часов.

– Отлично. Значит, в пять. Согревшись, мы почти мгновенно уснули.

Я крепко спал и отлично выспался, но все впечатление от прекрасно проведенной ночи испортило пробуждение. Я услышал голоса, доносившиеся снаружи, и, раздвинув сено, понял, что на улице уже ясный день. Мы проспали.

Сташек тоже проснулся и с напряжением вслушивался в голоса. Говорили двое мужчин, а скоро к ним присоединилась женщина. Метель замела наши следы, но они нашли в сугробе у сарая наши лыжи. Разговор шел на украинском языке.

– Они наверняка внутри, – заявил один из мужчин. – Беги к Михайло и скажи, чтобы он захватил с собой сечевиков[11]11
  Сечевики – члены националистической организации «Сечь».


[Закрыть], а мы пока постережем здесь, чтобы они не сбежали.

«Первую скрипку» в создании закарпатско-украинских вооруженных сил играл Провод украинских националистов (ПУН), являвшийся составной частью Организации украинских националистов (ОУН). Сечевиками были созданы гарнизоны в ряде стратегически важных пунктов.

Мы знали, что сечевики были украинцами, получившими от немцев оружие для охоты за поляками, бегущими за границу. Скоро они будут тут, вытащат нас из капкана, в который мы сами залезли, изобьют и передадут немцам.

– Ну что, рискнем? – жарко зашептал мне в ухо Сташек.

– Я – за, только надо застать их врасплох. Мы тихонько подкрадемся к двери, а потом резко выскочим и побежим к лесу.

– Я готов, – прошептал Сташек. – Давай вместе.

Мы выползли из сена. Сташек поднял с пола сарая вилы, а я взял в руку свой кинжал и толкнул дверь. Рядом с дверью стояли двое мужчин в сапогах и шапках из овчины. У одного были в руках вилы, а у другого топор. От неожиданности они на мгновение замерли.

– Ни с места, – приказал я. – Дайте нам уйти!

Очнувшись, они бросились на нас. На меня наступал мужик с занесенным над головой топором. Я медленно отступал, но, наткнувшись на сугроб, полетел вперед и ударил мужика головой в живот. Бросив топор, он ухватил меня за руку. Мы упали в снег, и я ухитрился нанести ему два удара кинжалом. Он отпустил меня и со стоном схватился за живот.

Оглянувшись, я увидел Сташека; одна рука у него была повреждена, и из нее сочилась кровь. С дикой злобой он наносил удары вилами по лежащему на земле мужику.

– Хватит! Бежим! – крикнул я.

Он нанес последний удар, бросил вилы и кинулся вслед за мной. Мы перелезли через забор и устремились вверх к лесу.

Мы бежали по глубокому снегу, падая и опять поднимаясь. Вдруг прозвучал выстрел. Мы как подкошенные упали в снег. Обернувшись, увидели нескольких людей, бегущих за нами; у двоих были винтовки.

Вскочив на ноги, мы с удвоенной энергией принялись карабкаться по склону. Каждый раз, когда мимо меня со свистом пролетала пуля, я испытывал те же чувства, что уже испытал в Винниках, когда после побега из свинарника в меня стреляли советские солдаты. Я опять спасался бегством и в эти короткие минуты успел представить, как меня сразит выстрелом в спину, я упаду лицом в снег и буду лежать, пока жизнь не вытечет из меня по капле.

Я задыхался. Перед глазами плыли кровавые круги. В горле пересохло. Лицо заливал пот. Но ноги упорно несли меня все выше и выше по склону, на вершине которого был виден край леса.

Пули подгоняли нас, заставляя двигаться быстрее. Мы добежали до вершины склона и устремились к лесу. В лесу снега было мало. Задыхаясь и что-то бессвязно бормоча, мы пробирались все глубже и глубже. Внезапно я почувствовал, что больше не в силах выдержать этой гонки; сердце выскакивало из груди, ноги дрожали. Я рухнул на землю.

Когда я пришел в себя, то увидел, что рядом лежит Сташек. Несколько минут мы лежали, не способные не то что разговаривать, а даже прислушиваться, нет ли за нами погони. Затем заставили себя встать и, все еще задыхаясь, пошли (бежать мы уже не могли) в глубь леса. Каждые несколько минут мы останавливались и прислушивались, но тишину нарушали только птичьи голоса. Однако мы прекрасно понимали, что слухи о нас быстро распространятся по деревням, и нам надо уносить ноги из этого района.

На наше счастье, выглянуло солнце, и мы смогли сориентироваться на местности. В лесу, как я уже говорил, было мало снега, но мы все равно продвигались крайне медленно, особенно в густом подлеске. Часа через два мы сделали остановку.

– Сейчас есть не хочется, – сказал я Сташеку, – а вот что мы будем делать, когда сильно проголодаемся?

Ответа я не услышал. Сташек сидел на поваленной сосне и рассматривал поврежденную руку.

– Очень болит?

Сташек молча покачал головой и, только когда мы встали, чтобы идти дальше, спросил:

– Почему они не дали нам уйти? Почему? Они бы тогда остались живы.

– Может, они и так живы.

– Нет, я убил его. Я знаю, что убил.

– Опомнись, Сташек. У нас не было выбора – или мы их, или они нас.

– Да, понимаю, все понимаю. Но я никогда... я никого никогда так не убивал, – пробормотал он. – Я просто не владел собой, словно сошел с ума.

Через несколько часов мы вышли к опушке леса и, остановившись за деревьями, вынули карту. После долгого ее изучения мы вынуждены были признаться, что не представляем, где находимся в данный момент. Слева от нас виднелась долина реки, которая вполне могла быть долиной Сан. Справа, приблизительно в полутора километрах отсюда, просматривался сосновый лес, а прямо перед нами раскинулось поле, за ним – заросли кустарника, которые на склоне переходили в лес. К югу местность постепенно повышалась и была покрыта лесом с несколькими снежными заплатами полей. У нас не было иного выбора, как двигаться на юг, поднимаясь все выше и выше.

– Как ты думаешь, мы далеко от границы? – спросил Сташек.

– Если верить карте, то граница проходит по хребту. Вполне возможно, это во-о-н тот хребет.

– Тогда нам надо соблюдать предельную осторожность, чтобы не нарваться на патрули.

Мы шли к горному хребту в обход, избегая открытых пространств. Казалось, что он совсем близко, но после нескольких часов пути он был все так же высоко над нами, призывно выделяясь на фоне ярко-синего неба. Теперь на склоне уже не было непроходимых зарослей, но снег стал глубже, и под ним были камни. Идти стало труднее, мы все чаще стали спотыкаться, соскальзывать с камней, падать в снег. Временами казалось, что мы почти не двигаемся. Мы вконец измучились и проголодались. Слева под нами был виден дым, поднимавшийся над крышами домов. Там были хлеб и молоко, и много всякой еды, но... не для нас. Последний раз мы поели прошлой ночью и понимали, что нам вряд ли удастся поесть прежде, чем мы пересечем венгерскую границу. Мы поднялись примерно на девятьсот метров, а до хребта было все еще очень далеко. Голод – вот что мешало нам двигаться быстрее. Не глубокий снег, не скользкие камни, не крутой подъем, а голод, мучительный голод тормозил движение. Вдруг, как это часто случается в горах, набежали тучи и пошел снег. Разыгралась снежная буря. Потемнело. Подул сильный ветер. Непогода поймала нас на скалистом участке. Мы оказались в кромешной темноте и боялись двинуться с места, чтобы не свалиться вниз. Нам оставалось пройти какую-то малость до границы, чуть больше полутора километров, а мы застряли на голом пятачке, голодные и замерзшие.

Снег валил и валил, выравнивая каменистый склон. Тесно прижавшись друг к другу, мы забрались в расщелину между камнями. Снег забивал глаза и уши, лез за воротник. Через полчаса мы уже дрожали от холода; зубы издавали звуки, напоминающие автоматные очереди. Тело становилось непослушным и теряло чувствительность. Чтобы хоть как-то согреться, мы, вяло размахивая руками, пытались бороться, но ветер и снег в мгновение ока сводили на нет все наши жалкие попытки.

В Польше суровые зимы, и мне с детства вбивали в голову, что в подобной ситуации ни в коем случае нельзя засыпать. Во сне человек не чувствует холода и умирает. Я очень хотел спать, но еще больше хотел жить. Я должен был выжить! Я хотел жить, жить, жить! Я потянул Сташека за рукав. Никакой реакции. Я принялся теребить его, но он не двигался. В темноте я нащупал его лицо, на которое он натянул лыжную шапку.

– Сташек! – закричал я, ударяя его кулаком в грудь.

Он что-то еле слышно пробормотал, но ветер заглушил его слова.

Я продолжал дубасить его что было сил, пока он не откликнулся.

– Отвяжись от меня, – сердито проговорил он. – Отстань, а не то я разобью тебе нос.

– Ты хочешь умереть, да? – заорал я на него. – А вот я не хочу! Я хочу жить!

– Оставь меня. Я устал. Я хочу отдохнуть, – заныл Сташек.

– Ты умрешь, если заснешь. Нельзя спать. Ты слышишь меня? Сейчас же проснись!

Он даже не потрудился ответить, и я ударил его кулаком в то место, где, по моему представлению, было лицо. Он выругался и ударил меня по голове. В ответ я закричал и нанес ему несколько ударов. Я разбудил его, но впереди еще была длинная ночь. Буря не унималась, и нам надо было срочно найти какое-нибудь убежище.

На склоне росло несколько елей.

– Я наломаю веток, – прокричал я Сташеку. – Мы построим шалаш. Пока я буду ходить, ты кричи, чтобы я смог потом найти тебя.

Мне удалось с помощью кинжала срезать несколько веток, и, встав на четвереньки, я дотащил их до того места, где сидел Сташек. Часть веток мы положили между камнями, а из оставшихся сделали что-то вроде навеса, заползли внутрь и прикрыли ветками вход. Нашу работу завершила буря, завалив снегом укрытие и полностью отрезав нас от мира.

Напряженная работа восстановила кровообращение. Мы немного согрелись и защитили себя от ветра. Но теперь дал знать о себе голод. Последний раз мы ели больше суток назад, и больше двух дней у нас не было горячей пищи.

Снаружи свирепствовала буря, и слой снега, укутавшего наше убежище, становился все толще и толще. До нас уже не доносилось завывание ветра. Мы сидели тесно прижавшись, в полной темноте. Иногда, если один из нас по неосторожности касался «крыши», сверху сыпался мелкий снег.

Мы хотели спать, и не потому, что замерзли, нет, нам было довольно тепло, просто возникла потребность в нормальном сне. Но мы боялись заснуть и не проснуться и решили спать по очереди. Один должен был спать, а второй бодрствовать и, чтобы не заснуть, громко разговаривать... сам с собой.

Я проснулся от крика Сташека.

– Что случилось?

Он что-то невнятно пробормотал, и я понял, что мы оба заснули, и ему снятся кошмары. Сколько же мы проспали?

Я замерз, и Сташек тоже дрожал от холода. Я растолкал его и предложил выглянуть наружу, надеясь, что наступило утро.

Мы разгребли снег, и к нам ворвался дневной свет. Посмотрев на часы, я увидел, что уже восемь утра. Снег прекратился. Ветер стих, но вершины гор скрывались под низко висящими серыми тучами. За ночь толщина снега выросла почти вдвое.

– Я голоден как волк, – растирая руки, чтобы вернуть им кровообращение, пожаловался я Сташеку.