Текст книги "Против шерсти"

Сара улыбнулась, увидев нас. Она махнула мне рукой, чтобы мы подошли. Мы приблизились к их небольшой группе. Том поздоровался с девушками, а они стали подробно изучать его с ног до головы. Его жирноватые светлые волосы, его живот, выпирающий из-под черной футболки, наши неловкие улыбки и… мою руку в его руке. Не задумываясь, я высвободила свою руку и отошла от Тома.

– Привет, девчонки, – сказала я, пытаясь принять безразличный вид.

– Привет, Луиза, – иронично улыбаясь, ответили мне они.

Том засунул руки в карманы.

Только Фатия со мной не поздоровалась. Вид у нее был помятый, под глазами – синяки, в глазах – слезы. Мне это показалось странным. Насколько я помню, Фатия ни разу не сказала Алексии ни слова и старательно делала вид, что не замечает ее существования. Фатия пришла на кладбище, потому что была в компании Сары, с которой они уже два года были неразлучны. Но в то утро она, казалось, по-настоящему скорбела. Это было совсем не в ее стиле. Фатия была высокомерной, надменной и никогда не упускала возможности кого-нибудь унизить. Откровенно говоря, я ее ненавидела. После аварии она заняла мое место рядом с Сарой. Я считала ее пустой и поверхностной. На самом деле она была в точности такой же, какой была я до того, как мое тело разлетелось на тысячу кусочков. Но я никак не могла смириться с тем, что Фатия чем-то привлекла Сару. Я просто-напросто ревновала. На кладбище Фатия выглядела такой хрупкой, такой опустошенной после всего, что случилось с Алексией. И я решила, что ошибалась на ее счет.

Я подошла к ней и улыбнулась:

– Как ты, Фатия?

Она шмыгнула носом и отвернулась от меня, не ответив.

Сара, будто оправдываясь, подняла глаза к небу.

Том, который не знал, куда деться, отошел к ограде кладбища покурить, пока не начались похороны.

Глядя, как Том уходит, Сара спросила меня:

– Это твой парень?

– Нет, просто друг.

– А, я так и думала.

– Что ты имеешь в виду?

Сара подмигнула мне:

– Да так. Мне рассказывали, что он особенный.

– В смысле – особенный?

– Ладно, Лу, не думай об этом.

Я была не в том настроении, чтобы обмениваться сплетнями, поэтому не стала допытываться, что Сара имела в виду.

По другую сторону дорожки, около которой стояли мы, я увидела несколько учителей, которые о чем-то разговаривали. Кажется, физрук решил остаться дома. Он был на больничном с тех пор, как Алексии не стало. Говорили, что он никак не может прийти в себя. Я думаю, из-за фотографии, он чувствовал ответственность за смерть Алексии.

Родители Алексии стояли под одинокой сосной неподалеку от могилы, в которую скоро должны были опустить гроб. Мама Алексии казалась ужасно хилой в своем черном платье. А ее отец, такой же пугающий, как и всегда, стоял с каменным выражением лица. Суровый и безразличный.

– Неудивительно, что Алексия наложила на себя руки, – прошептала Сара. – С таким отцом, наверное, непросто.

Я согласилась:

– Он строго с ней обращался. Очень строго.

Я рассказала девушкам о том дне, когда отец Алексии отвесил ей пощечину за несколько крошек на полу.

Морган поддала жару:

– У него, наверное, случился приступ, когда он увидел Алексию со всеми этими… отвратительными штуками на теле.

– Да уж, – добавила Сара. – Сложно быть готовым к тому, что твоя дочь окажется волосатой, как кабан.

Сара и Морган прыснули со смеху.

– Хватит, заткнитесь, – внезапно рявкнула Фатия сухим тоном. – Вы ее не любили, как и я, но теперь она мертва. Проявите хоть немного уважения!

Все остолбенели. Но я была согласна с Фатией. Ничего смешного здесь не было.

Немного погодя Сара наклонилась ко мне:

– Смотри, кто здесь.

Она кивнула в сторону учителей.

Я увидела Ревера и Лемуана, которые держались чуть в стороне.

– Как думаешь, что они здесь делают?

– Не знаю, – ответила я. – Но одно ясно: они точно не психологи.

Нескольких моих одноклассников, старого Бурдена и учителя физкультуры, как и меня, вызывали в каморку рядом с кабинетом директора. Ревер и Лемуан задавали им вопросы. Такие же странные, как и те, что они задавали мне. Кто-то видел, как они шныряли около бассейна. Теперь мне все стало понятно: эти двое были полицейскими. Они вели расследование и знали то, что нам было неизвестно.

– Тот, что помоложе, неплох, а? – спросила меня Сара.

Я не ответила. Ревер и Лемуан наблюдали за нами, делая вид, что просто разглядывают что-то вдалеке, и от этого я чувствовала себя не в своей тарелке. Они были похожи на котов, выслеживающих мышь. Они начеку, готовы к прыжку.

Наконец на дорожке появился катафалк: он медленно ехал в сторону могилы, и под его колесами хрустел гравий. К нам вернулся Том. От него несло сигаретами, но я была рада, что он рядом со мной. Глядя на приближающийся катафалк, я просунула свою руку в руку Тома. Его пальцы обхватили мои, и мы не произнесли ни слова, ведь в этом не было никакого смысла. Чтобы унять дрожь, я изо всех сил цеплялась за руку Тома, за тепло, которое исходило от его кожи, и просто за его присутствие. Я не понимала, что все это значит, но Том был рядом со мной, а остальное было неважно. Я была не одна. Я была не одна, и это было чертовски приятно.

Двое мужчин в черном вынесли гроб из катафалка. В тишине раздавались всхлипывания учеников и шепот учителей, которые пытались их успокоить. Пока мужчины несли гроб к могиле, мама Алексии закрыла лицо руками. Отец же стоял прямо, он был совершенно невозмутим. Его лицо ничем не отличалось от лиц статуй в парке. То же навечно застывшее безучастное и снисходительное выражение, высеченное резцом из холодного камня и отшлифованное инструментами и временем.

Гроб медленно опускали в могилу. Казалось, двое мужчин, державших веревки, не прилагают никаких усилий. Как будто тело Алексии не весило ни грамма.

– Гроб пустой, – прошептала Сара, стоявшая за моей спиной.

Я обернулась:

– Что?

– Кажется, они оставили тело себе.

– Кто? Кто оставил себе тело Алексии?

Сара возвела глаза к небу.

– Не знаю. У папы есть знакомый, который работает в больнице. Наверное, они забрали тело Алексии, чтобы провести анализы и…

Раздался крик.

Мама Алексии рухнула на землю у края могилы. Она напоминала небольшую кучку мокрого белья. Отец Алексии не стал подходить к своей жене, чтобы помочь ей подняться. Он стоял в стороне и грозно смотрел прямо перед собой.

Думаю, самоубийство дочери стало для него позором. Позднее я узнала, что это он принял решение отказаться от всех похоронных церемоний. И правда, в тот день не было ни речей, ни молитв. Когда гроб опустили в могилу, отец Алексии склонился над женой. Он силой и совсем не ласково заставил ее подняться и повел прочь с кладбища. Не глядя ни на нас, ни на могилу дочери.

Мне его поведение показалось отвратительным. Этот человек оставлял свою дочь лежать в земле так, словно выкидывал мусор в урну. Не думая о том, что делает. Не проявляя никаких эмоций. Это было ужасно. Я ненавидела его за это.

Когда родители Алексии ушли, к могиле по одному стали подходить те, кто принес цветы. Я сделала глубокий вдох и тоже пошла вперед. Том шел со мной до самой могилы. За нашими спинами раздавались рыдания Фатии.

Три белые розы упали на крышку гроба из темного дерева.

Немного света во мраке.

Этого было мало. Но я больше ничего не могла сделать.

Поэтому сегодня я рассказываю все это вам.

Чтобы пролился свет.

Над Алексией. Над Фатией. Над Сарой. Надо мной.

И над всеми другими девушками, чьи имена мне неизвестны.

* * *

Все молча расходились с кладбища.

Ревер и Лемуан остались у могилы. Я уверена, что они смотрели, как мы нашей небольшой компанией уходили прочь. Спиной чувствовала их взгляды.

Когда мы подошли к воротам, Сара взяла меня за руку. Том отошел в сторону, не отдавая себе в этом отчета.

– Луиза, давно мы с тобой не разговаривали, да?

Я кивнула.

– Как твой отец поживает?

– У него все хорошо.

– А как Сати?

– Он классный, если не считать того, что он называет меня Луижой.

– Зайдешь как-нибудь ко мне?

Я вспомнила обо всех зимних вечерах, которые мы проводили с Сарой, лежа на ее кровати. Мы часами листали женские журналы, слушая музыку, сравнивали моделей и мечтали, что однажды и мы окажемся на глянцевых страницах. Мы воображали жизнь знаменитостей. Частные самолеты, разноцветные коктейли, бассейн с видом на море и толпа популярных актеров, которые будут пытаться нас закадрить и которых мы будем презирать. По субботам мы обжирались попкорном и смотрели фильмы ужасов, смеясь над девушками, которые в полночь шли принимать ванну и не догадывались о том, что совсем рядом прячется монстр.

– Родители будут рады с тобой повидаться… Да и Фред тоже. Мне казалось, он тебе нравится, разве нет?

Я плотнее укуталась в накидку. Отец Сары был рабочим на бумажной фабрике, а ее мать – домохозяйкой. Ее брату Фреду было около двадцати. Он окончил нашу школу, а потом провалил собеседование на бумажной фабрике. Узкие джинсы, кожаная куртка, сигарета в зубах и воск в волосах – Фред прекрасно играл свою роль бунтаря. На самом же деле, чтобы хоть как-то развлечься, он уходил в лес с ружьем за спиной или шел в единственный ночной клуб на углу улицы цеплять девушек. «Мой брат – охотник, – частенько шутила Сара. – Для него девушка и олениха – одно и то же. Крупная дичь!» Семья Сары жила в доме на окраине города. Раньше их район сравнивали с замком Спящей красавицы, потому что встретить там людей или услышать хоть какой-то звук можно было только в воскресенье утром, когда на крошечных плешивых лужайках начинали гудеть газонокосилки. Казалось, все жители той части города погрузились в глубокую кому. Конечно, Спящей красавицей была сама Сара, которая ждала принца, чтобы тот спас ее и увез куда-то далеко. Чтобы хоть немного развлечься, она сводила с ума всех парней в округе и разбивала им сердца.

Я обещала Саре, что на днях загляну к ней, хотя и знала, что ноги моей больше не будет в ее доме. Но мне было приятно, что она снова меня пригласила. Наверное, на Сару как-то повлияло поведение Фатии. Несколько минут назад она ушла с кладбища, не сказав нам ни слова, и Саре, должно быть, не понравилось такое отношение.

– А что это за красная роза? – спросила Сара, когда мы прощались. – Подарок от твоего «друга»?

Я покачала головой:

– Нет, это для мамы.

Сара возвела глаза к небу.

– А. Да. Конечно. – Улыбаясь, она медленно пошла прочь. – Ну так что, скоро увидимся, Луиза?

– Увидимся.

Я попросила Тома подождать меня и пошла обратно по дорожкам кладбища.

Папа разволновался, когда я сказала ему, что иду на похороны Алексии. Он предложил пойти со мной, но я отказалась.

Я остановилась у стелы из белого мрамора.

Мамина могила.

В вазе стояли свежие яркие цветы. К ней приходил папа. У меня сжалось сердце, когда я увидела эти цветы. Несмотря на свой потенциальный роман с Патрисией, он не забыл маму. Он до сих пор о ней думал.

До этого я только один раз приходила на мамину могилу. Год назад. Через год после похорон, на которых я не смогла присутствовать. Меня привез папа, и я помню, что он держал меня за руку, потому что я боялась упасть, запнуться за гравий. Помню этот скрежет под ногами. Этот ужасный звук. Саундтрек скорби. Мы с папой подошли к стеле, и я увидела табличку, на которой было выгравировано: «Шарлотте, любимой жене и матери», и тогда я впервые по-настоящему осознала, что мама умерла. Что ее тело покоится под бетонной плитой. Что я ее больше никогда не увижу. Что вина за эту пустоту, за то, что мамы больше нет, лежит на мне.

Я думала, что буду совсем без сил, но я, наоборот, взорвалась. Я кричала во все горло, папа пытался меня успокоить, я била его, оскорбляла. Я ненавидела весь мир. Я кричала о своей ненависти к проселочным дорогам, к мобильным телефонам, которые звонят посреди ночи, к диким животным, которые прячутся в темноте, прежде чем выскочить на свет фар. О ненависти к смеху, к слишком крепкому пиву, к оглушающей музыке, к объятиям. О ненависти к смятому железу, к покореженным телам, к смеси запахов бензина и масла. О ненависти к мигалкам, к болгаркам, к успокаивающему голосу того красивого пожарного, который положил меня на носилки.

Я кричала о ненависти к самой себе за то, что однажды я разозлилась на маму. Потому что я и вправду думала, что ненавижу эту женщину, а в тот день я поняла, что люблю маму, которая теперь навечно заперта под мраморной стелой.

Я положила красную розу на белый камень и побежала к выходу.

Увидев мое перекошенное лицо, Том выбросил сигарету.

– Луиза?

Я, рыдая, упала в его объятия.

Он молча меня обнял. Я долго стояла так, прижавшись к нему. Он очень нежно гладил меня по голове.

Я долго плакала, очень долго.

А когда подняла глаза, то увидела лицо Тома совсем рядом со своим.

Во всем мире были только его и мои глаза. Два омута. И наши губы соприкоснулись. Я его поцеловала. C языком. И я будто снова увидела солнце после долгой дождливой зимы.

* * *

Том отвез меня домой.

То ли из-за шлемов, то ли из-за робости мы не поцеловались на прощание, хотя мне очень хотелось снова это сделать. Я знала, что Том уезжает на стажировку в какое-то захолустье на другом конце департамента и что я увижу его только дней через десять.

Мы ограничились тем, что помахали друг другу рукой. Неловкий жест. И мы такие же неловкие.

Обернувшись, я заметила, что на нас через окно кухни смотрит папа.

Когда я вошла в дом, он улыбнулся:

– Все в порядке, Лулу?

Я вскинула брови, приняла загадочный вид и пошла в свою комнату.

– Ты сможешь сходить за Сати?

– Да-да, – крикнула я, поднимаясь по лестнице.

Мое сердце билось так же быстро, как бьется сердце птицы, которую выпустили из клетки.

Оказавшись в своей комнате, я закрыла глаза от удовольствия.

Я прикоснулась к губам кончиками пальцев.

У меня дрожали руки.

Я не знала, что делать со своим телом.

Меня бросало то в жар, то в холод. Меня будто лихорадило. Я пыталась понять, что со мной происходит. А потом до меня дошло. Я была… я была счастлива. По-глупому счастлива.

Я бросилась на кровать и принялась смеяться, уткнувшись лицом в подушку. Я смеялась не останавливаясь. Кладбище, полицейские, родители Алексии – все это больше не существовало. Ветер разогнал тучи. Остались только губы Тома, резковатый привкус табака на его языке, его руки, обнимающие мое тело. Только нежность и мой смех в подушку.

Конечно, я уже целовалась с парнями. Но еще ни разу после аварии. И еще ничьи губы не казались мне такими нежными.

– Луиза, – крикнул мне папа с первого этажа, – ты про брата не забыла?

– Нет-нет!

Я стала переодеваться. Бросила на пол накидку и длинное траурное платье. Вытащила из шкафа коротенький топ и легкую, даже слишком легкую для того времени года розовую юбку, но мне было так жарко, что хватило бы и кусочка кружева, чтобы прикрыться. Я уже несколько месяцев не решалась носить вещи, которые оставляли открытой хоть какую-то часть моего тела. Эту юбку я купила два года назад вместе с Сарой и Морган. Я надевала ее только раз. Вот и возможность ее выгулять.

Я побежала в детский сад, который находился через две улицы от дома.

Я шла по тротуару и чувствовала себя по-новому. Ощущала легкость.

Улыбнулась своему отражению в витрине. Я сама себе казалась красивой. Шрамы больше не портили мою внешность. Они были частью меня. Я – Луиза. Точка.

Сати бросился ко мне, как только я вошла в детский сад.

– Луижа! Луижа, ты красивая!

Я расцеловала его.

В булочной мы купили Сати полдник и сели на скамейку в парке. Я смотрела, как мой младший брат жует пирожное, и слушала его бесконечный рассказ о том, как прошел день. Какой-то парень, просто прохожий, улыбнулся мне. Я улыбнулась ему в ответ. Мне даже почти нравился наш город, несмотря на безликие фасады домов и серое небо. Весна в самый разгар осени.

Вечером папа сказал мне, что завтра хочет пригласить Патрисию к нам на ужин. Он сказал это очень тихим голосом, словно ребенок, который просит кусочек шоколада перед обедом. Раньше Патрисия работала бухгалтером на бумажной фабрике. Когда фабрика закрылась, Патрисию уволили, как и всех работников, которые не были заняты разборкой станков. Папа не хотел торопить события. Он боялся, что я плохо отнесусь ко всему этому. Как будто Патрисия могла заменить маму. По правде говоря, и я сама не знаю, как я к этому относилась. Патрисия была мне безразлична. Ужины с ней были до смерти скучными, она разговаривала со мной так, будто мне десять, и я терпеть не могла, когда она начинала тискать Сати. Я не понимала, что папа в ней нашел, но он, наверное, мог сказать то же самое про Тома.

– Без проблем, пап, – ответила я.

Он погладил проступающую лысину и облегченно вздохнул:

– Хорошо. Прекрасно. Мы проведем отличный вечер.

Я поднялась в свою комнату и рухнула на кровать.

В тот момент мне очень захотелось взять в руки мобильник. Поговорить с Сарой. Поболтать обо всем и ни о чем. Рассказать ей о поцелуе. Наверное, я бы даже решилась позвонить Тому. Я пождала бы два или три гудка, а потом повесила бы трубку. Чтобы он мне перезвонил. Чтобы услышать его голос. Конечно, просить телефон у папы, когда тот восседает на кухне, не стоит – никакого уединения. Я решила, что попрошу папу купить мне телефон.

И вот тогда я почувствовала какой-то зуд на спине.

Я провела рукой по лопаткам. Подумала, что шрамы снова чешутся из-за холода.

Но дело было совсем не в шрамах.

Под пальцами я почувствовала пушок.

* * *

Вот, у меня все это началось в день, когда мы с Томом поцеловались.

Я прекрасно знаю, что мои романтические истории никому не будут интересны, но мне было важно рассказать вам и об этом.

Оскар Савини и фанатики из Лиги Света утверждают, что мы хуже диких зверей, и пытаются лишить нас всех прав. Даже права любить. Но если я смертна, они должны признать, что я могу любить. Уверяю вас, я умею любить. Так же хорошо или плохо, как и вы. Даже животные могут испытывать чувства и эмоции. Почему же я не могу?

Почему?

* * *

У меня на спине появились волосы. Немножечко. Небольшой участок между лопатками. Несколько квадратных сантиметров. Мне было ужасно трудно от них избавиться. По моей спине от лопаток до ягодиц тянулись алые кровяные подтеки. Слишком яркие на моей бледной коже. Восковые полоски оказались эффективнее. Но утром, конечно же, появились новые волоски.

Теперь о Мутации известно немало, но тогда о ней не знал никто. Хоть у меня было не так много волос, как у Алексии, я сразу же поняла, что со мной происходит то же самое. Не спрашивайте, как я это поняла: поняла, и все.

Я могла бы впасть в отчаяние после того, как обнаружила на себе волосы. Но меня окрылил поцелуй Тома, да и хуже аварии со мной уже ничего не могло случиться. Переломанное тело. Металлические стержни. Шрамы. Поэтому, думаю, я не потеряла рассудок. Не сделала ничего ужасного, как Алексия. Мое тело и так было в плачевном состоянии. Несколько волосков – ну и что. Я только надеялась, что дальше лопаток волосы расти не станут. Я тогда еще не задумалась о связи с видео, снятым в той азиатской стране, где толпа забросала девушку камнями. Я и представить не могла, что все мое тело может покрыться шерстью и что это может пугать окружающих.

Утром я надела кофту с длинными рукавами и высоким воротником, закуталась в черную накидку и пошла в школу.

На подходе я заметила какое-то столпотворение во дворе.

Я слышала всё нарастающие крики.

Решила, что это очередная драка: у нас в школе они не редкость.

Я подошла поближе.

В толпе стояли Сара и Морган.

– Что происходит?

– Этот дебил не может оставить Фатию в покое, – прошептала Сара.

Я встала на цыпочки и увидела Фатию, стоявшую напротив длинноволосого школьного охранника. На голове у Фатии был хиджаб.

– Ты прекрасно знаешь, что это запрещено, – говорил мужчина. – Снимай. Сейчас же.

Фатия с искаженным от злости лицом плюнула ему под ноги. Толпа учеников взорвалась аплодисментами. Кто-то начал освистывать Фатию.

– Да он прав. Это наша страна.

– Ты не забывай, где находишься. Снимай свою фигню!

Напряжение нарастало, но Фатия стояла, скрестив руки на груди, и, кажется, не собиралась подчиняться.

– Что на нее нашло? – спросила Морган.

– Не знаю, – ответила Сара. – Думаю, это брат ее заставил. Или она сходит с ума. Ее же исключат.

Теперь я вспомнила, что тогда подумала: «Ее исключат, и она от этого только выиграет». Я вам уже говорила, что не очень любила Фатию. Она всегда была готова унизить окружающих. Ее семья жила в серой многоэтажке в центре города. Ее отец и брат работали на бумажной фабрике. Их уволили, как и всех рабочих. Иногда я видела Фатию по дороге в школу. Из дома она выходила в длинном платье и в платке. Опустив голову, она скользила быстро, словно тень. Когда мы встречались с ней, она еле слышно здоровалась со мной, но я разгадала ее уловку. Когда Фатия оказывалась в парке, она пряталась за живой изгородью. Через некоторое время выходила в блузке с глубоким декольте, с таким макияжем, будто собралась на показ мод, и с сигаретой в губах, накрашенных кроваво-красной помадой. Перевоплощение. Как у супергероев в комиксах. Она превращалась в надменную, заносчивую Фатию, которая говорила нарочито громко или смеялась слишком высоким голосом.

– Снимай, а не то пойдешь со мной к директору, – пригрозил охранник.

Фатия стояла неподвижно.

Администрация школы считала, что носить платок, как и шорты, – кощунство.

Устав запрещал девушкам ношение и платков, и коротких шорт. Даже если на улице была сорокоградусная жара, нельзя было надеть вещь, которую могли посчитать слишком короткой. Шорты, юбки, платья должны были быть определенной длины. Будто в наших открытых бедрах было что-то опасное, грязное, нездоровое. Директор на полном серьезе заявил, что «слишком короткая одежда мешает мальчикам сосредоточиться». В жаркие дни парни ходили в майках и в свободных шортах, и никто не задавал им никаких вопросов. Девушкам же приходилось прятать все, что выше колена. И плевать на ужасную жару.

Та же история с хиджабами. Голову покрывать было запрещено, а платье по щиколотку могло вызвать подозрение. Некоторые девушки оказывались в кабинете замдиректора и за меньшие проступки. Меня и саму могли туда вызвать из-за черной накидки. Но все в школе знали, почему я так одеваюсь. Запреты распространялись только на тех, чье тело не было изуродовано. Мое уже никого не интересовало.

Вот как обстояли дела в школе. Грубо говоря, нужно было прикрывать свое тело, но не слишком. Чтобы и директору угодить, и парней не отпугнуть.

У Фатии уже были проблемы с администрацией. Но до тех пор они возникали из-за слишком коротких вещей. Ее брату несколько раз приходилось забирать ее, потому что ей запрещали присутствовать на уроках. Я думаю, Фатия и правда перегибала палку. Парни на уроках сворачивали себе шею, чтобы посмотреть на ее декольте и голые ноги. Они причмокивали, когда встречали ее в коридорах. Фатия всем этим наслаждалась. Вихляла своим стройным телом. Презрительно смотрела на парней. Принимала удачные позы.

Когда Фатия возвращалась домой, то вела себя совершенно иначе.

Она не единожды скрывала синяки с помощью макияжа. Ее брат был жесток. Но никто не вмешивался в их семейные дела. Все бездействовали. Как будто Фатия заслуживала хорошую трепку. Я так завидовала ее красоте и уверенности в себе, что в какой-то момент все это показалось мне справедливым. Но побои не могли остановить Фатию. Все стихало на несколько дней, а потом она снова возвращалась в парк в декольте. Я впервые видела ее в школе с хиджабом на голове.

– Снимай, – повторил охранник.

По щеке Фатии от злости потекла слеза.

Волнение в толпе учеников нарастало. Кто-то заступался за Фатию. Другие ее оскорбляли. Наверное, те же парни, что свистели ей вслед, когда она, покачивая бедрами, ходила по школьным коридорам. Теперь она их совершенно не привлекала. Словно хиджаб затмил собой объект их желания. Крики становились все громче, было ясно, что вспышки не избежать.

– С меня хватит, – рявкнула Сара. – Пойдем, Луиза.

Она стала пробираться сквозь толпу, и я пошла за ней.

Охранник покачал головой, когда увидел, что мы идем в его сторону.

– Ладно, девчонки, не лезьте в неприятности!

– Это наша подруга, вы не имеете права так с ней разговаривать! – ответила Сара.

Она хотела взять Фатию за руку, но та не далась.

– Да не трогай ты меня! И без тебя справлюсь.

– Ну что ты, Фатия, пойдем…

Но Фатия не дала Саре договорить:

– Отстань от меня! Оставь меня в покое!

Я с трудом узнавала Фатию, она была не в себе. Ее лицо исказила гримаса, она оттолкнула Сару и принялась кричать, стоя в центре толпы:

– Я вас ненавижу! Всех вас ненавижу! Вы такие жалкие! Посмотрите на себя! Вот что у вас с лицом? Что-то не так?! Я вам не нравлюсь? А ведь вы так любите, когда я надеваю юбку по самое не могу, да? И вы все равно считаете меня шлюхой. Потому что я не хочу делать мерзкие вещи, которые вы себе воображаете. А когда я надеваю хиджаб, вы тоже недовольны. Вы говорите, что я бедная покорная девушка, которую лупит брат, что я грязная арабка, экстремистка. И что? Чего вы от меня хотите?

Повисла долгая тишина.

Фатия стояла прямо посреди толпы с гордым, надменным и в то же время опустошенным видом.

– Хотите увидеть меня такой, какая я есть? Хотите увидеть меня без платка? Так смотрите же.

Фатия сняла хиджаб. И мы увидели. Увидели шерсть, которая покрывала ее щеки, уши и затылок. Будто темная грива. Фатия напоминала дикое доисторическое животное.

Рот охранника открылся и больше не закрывался.

Испуганная толпа расступилась.

– Фатия, прекращай немедленно этот балаган, – раздался чей-то громкий властный голос.

Во дворе появился директор, который своим внушительным животом прокладывал путь через толпу. Он шел прямо к Фатии, и его, казалось, ничуть не смущала шерсть на ее лице. Он положил ей руку на плечо. Точнее, нет, он схватил ее, словно чересчур непоседливую собаку.

Не стоило ему этого делать.

Зубы Фатии раздробили ему пальцы.

На школьном дворе раздался ужасающий крик.

* * *

Я не стала гадать, почему Фатия так поступила.

Меня скорее заботило, сколько еще было таких девушек, как она, как я, как мы?

Сколько еще девушек в толпе скрывало шерсть, растущую на теле? Сколько девушек кричало, вопило не потому, что они увидели гриву Фатии или окровавленную руку директора, а оттого, что их охватил страх – тайный, – когда они поняли, что их ожидает. Ведь в тот момент было абсолютно ясно: мы превратимся в животных – такова наша участь.

Но пока что вокруг царила невообразимая паника. Охранник пытался схватить Фатию, у которой весь подбородок был в крови. Директор катался по земле, прижимая разодранную руку к своей белой рубашке. Все с криком разбегались в разные стороны. А те, кто не убегал, снимали весь этот апокалипсис, застыв на месте одновременно с пораженным и радостным видом. На помощь прибежали другие охранники. Они пытались как-то контролировать поток учеников. Они напоминали овчарок, лающих на стадо овец.

Немного погодя я увидела, как в школу заходят Ревер и Лемуан. Фатию силой увели в кабинет директора. Она отбивалась, словно дикий зверь.

Вся эта суматоха продолжалась битый час, а потом всех учеников отправили по домам.

Сара, Морган и я оказались в парке.

Мы сели на скамейку. Все молчали. Мы были шокированы. В городе все еще витал запах выбросов с бумажной фабрики, как будто небо навечно пропиталось дымом из труб. Ветра не было. Над нами неподвижно висело большое желтоватое облако.

Морган, как всегда, сидела, уткнувшись в телефон.

– Девчонки, смотрите.

По соцсетям уже гуляло видео с Фатией. Ее подбородок в крови, на плечи спадает грива, на лице потерянное выражение.

Под видео оставляли отвратительные комментарии. У Фатии была смуглая кожа, поэтому она стала идеальной жертвой для всех беснующихся у экранов. Всего через несколько часов в социальных сетях вспыхнула невероятная шумиха. Этим видео поделились уже несколько тысяч человек, и теперь его публиковали СМИ, которые иногда даже не скрывали лицо Фатии. И повсюду крупные панические заголовки: «Болезнь?», «Эпидемия?», «Мутация?». Меня пробрала дрожь, когда я увидела, что эти статьи сопровождаются и видео с Алексией, снятым в раздевалке.

– Сволочи, – прошептала Сара.

Тут внимание Морган привлекло другое видео.

– Э, но ведь это такое же… такое же, только не с Фатией.

Мы склонились над экраном.

Толпа школьников, рыдания, крики. Другой город. Другая школа. Другая девушка. Те же симптомы. Покрытое шерстью тело. Ярость и страх. Мне стало не по себе, когда я вспомнила о волосах, растущих у меня между лопатками.

– Странно все это, – чуть слышно сказала Сара.

– Сначала Алексия. Теперь Фатия. Что… что происходит?

Морган в одной фразе выразила все мучившие нас вопросы.

Мы посмотрели друг на друга.

Прошло, может быть, всего несколько секунд: один выдох, один удар сердца, одно движение ресниц.

Но мы по-настоящему всмотрелись друг в друга.

Без ужимок и лицемерия, без всего того, за чем мы обычно скрывались, когда встречались в школьных коридорах. Без надменности, самоуверенности и безразличия. На несколько мгновений, сидя под желтым небом и порыжевшими деревьями парка, мы предстали друг перед другом такими, какие мы есть. Мы дети, все еще дети, по-прежнему дети. С глубочайшей тревогой в глазах. Было ощущение, что посреди тротуара нашего города, да и посреди наших жизней, разверзалась невидимая бездна, в которую мы в любую секунду могли упасть.

Это длилось всего несколько мгновений. Поднялся слабый ветерок, от которого затрепетали покрасневшие листья, и мы заморгали, чтобы избавиться от этого непонятного чувства.

В конце концов Морган прошептала:

– Вы думаете, что…

Сара рассмеялась. Высоким звонким смехом. Немного деланым. Но все-таки она рассмеялась, словно для того, чтобы рассеять страх и привести в чувство нас троих, сидящих на скамейке. Как будто для того, чтобы напомнить, что мы все еще три обычных подростка, которые ничем не отличаются от миллионов таких же тинейджеров. Вот только Сара не знала, что мое тело тоже начало покрываться волосами.

– Да ладно тебе, Мо, не стоит раздувать из этого историю. Это точно какая-то болезнь. Половое созревание, гормоны, что-то в этом духе. Фатию вылечат, и все будет хорошо.

Сара вскочила:

– Мне надо идти, а то я пропущу свидание с прекрасным принцем.

Видимо, она по-прежнему не упускала возможности закрутить роман.

– А как его зовут? – спросила Морган, радуясь, что разговор перешел в другое русло.

Сара вскинула брови.

– Ах, ах! Да мне по барабану, как его зовут. Меня не это интересует. Меня волнует, сможет ли его поцелуй меня разбудить!

Сара пошла прочь и, обернувшись через плечо, подмигнула нам. Густые темные волосы наполовину скрывали ее лицо.