Текст книги "Против шерсти"

Сара была все такой же красавицей. Она была похожа на какой-то вкусный плод. Сочный, ароматный и сладкий. Идеальное яблоко. Глядя на него, хочется только одного: впиться зубами. На несколько секунд мне стало завидно.

Мы с Морган остались сидеть на скамейке, словно две взъерошенные вороны на ветке. Она была увлечена своим мобильником. Да и не то чтобы нам было о чем разговаривать.

Во времена наших с Сарой похождений по главной улице мы приняли Морган в свою компанию только потому, что она смотрела на нас такими же восторженными глазами, что и парни. Она повсюду ходила за нами, фотографировала нас, когда мы вставали в удачные позы, выкладывала эти фотографии в соцсети, осыпала нас комплиментами. Это было приятно. Для нас она была чем-то вроде верного компаньона, слуги, пажа – именно так мы к ней и относились. Мы разговаривали с Морган несколько надменно, без ласки в голосе. Она никогда не выказывала недовольства, постоянно улыбалась и была счастлива быть частью нашей компашки. Морган не была красавицей, она не слишком вышла ростом, не была достаточно худой, ее формы не были достаточно пышными, у нее были ни темные, ни светлые волосы, она носила огромные очки, у нее были кривые зубы, а еще она не выпускала телефон из рук. Она была совершенно обычной девушкой, не было ни малейшего риска, что она затмит собой нашу красоту, и поэтому мы позволяли ей гулять вместе с нами. Единственное, что нас с Морган объединяло, – это восхищение нашими с Сарой телами. На тот момент я уже не была в компании Сары, и Морган даже не подняла голову, когда я с ней попрощалась.

Когда я пришла домой, папа был на кухне. Он совсем не удивился, увидев, что я так рано вернулась.

– Мне звонили из школы. Она закрыта до дальнейших указаний. Мне не сказали, в чем именно дело. Что-то случилось?

– Драка, – ответила я.

– Школа закрылась из-за драки?

Я пожала плечами. Не хотела ничего ему рассказывать.

И пошла в детский сад за Сати.

Когда мы вернулись, на кухне столкнулись с Патрисией. Папа с виноватым видом отошел от нее в сторону. В воздухе стоял запах свежих помидоров и страстных поцелуев. Патрисия носила каре, и ее волосы были покрашены в рыжий; на ней была юбка – слишком короткая для тогдашней погоды, но идеальная для папы.

Патрисия подмигнула мне и расплылась в улыбке.

– Привет, Лу.

Я терпеть не могла, когда она так меня называла.

– Привет, Пат, – ответила я, натянув улыбку.

Патрисия поняла, что я не в настроении для дружеской беседы, и наклонилась к Сати:

– Привет, пупсичек, как поживает наш зайчик?

Она взъерошила темные волосы Сати, и он попытался ускользнуть от нее.

– Нет, не хочу Патришу!

Я ликовала.

Ужин прошел так же скучно, как и в предыдущие разы. Папа без конца наглаживал свою лысеющую голову. У него были красные щеки – то ли из-за вина, то ли потому, что Патрисия постоянно прикасалась к его руке. Они были похожи на двух подростков. Мерзость. Патрисия сияла, излучала счастье и болтала без остановки. Она напоминала мне электронные игрушки, которые дарят на Рождество: такие мерцающие штучки, которые постоянно издают какие-то звуки и радостно повторяют одну и ту же фразу. Обычно родители очень скоро достают из таких игрушек батарейки, чтобы хоть немного отдохнуть.

– Слушай, Лу, – спросила меня Патрисия, когда мы перешли к десерту, – вашу школу тоже закрыли?

Я уже достаточно набралась наглости и просто пожала плечами вместо ответа.

– Да, у них там произошла драка, – ответил папа.

– В мире творится что-то неслыханное.

– Ты о чем?

– Вы не видели эти кадры? По телевизору с самого обеда крутят.

– У нас нет телевизора, – сказала я с чересчур фальшивой улыбкой. – Папа говорит, что от него тупеют. И я с ним согласна.

Патрисия даже не заметила мою колкость.

– А что происходит? – спросил папа.

– Не хотела об этом говорить, но…

Патрисия не договорила. Она смотрела на меня. Я с трудом смогла проглотить джем.

Патрисия достала планшет и подключилась к одному из новостных каналов.

Папа наклонился к ней поближе.

Я сидела не двигаясь. Застыла на одном месте, а моя рука с ложкой повисла над тарелкой. Я уже видела эти кадры, я уже слышала эти крики.

Сати закрыл уши руками.

У папы округлились глаза от того, что он увидел на экране.

– Но это же монтаж, разве нет?

Патрисия покачала головой:

– Нет, смотри. Даже министр здравоохранения об этом говорила.

На экране журналисты протягивали микрофоны к суровой женщине в костюме. Она торопливо шла по колоннаде какого-то дворца.

– Госпожа министр, что вы думаете о том, что происходит в учебных заведениях?

Женщина закрылась рукой от камеры.

– Я не буду комментировать ситуацию.

– Это опасно, госпожа министр? А насколько заразно? Это какой-то вирус? Что-то вроде мутации?

– Я не буду комментировать ситуацию, – снова отрезала министр и скрылась за спинами телохранителей.

– Поговаривают о пандемии, – прошептала Патрисия, качая головой.

– О пандемии?

– Да, кажется, подобные вещи происходят во всем мире. Никто не знает ни причины, ни что это вообще такое. Возможно, вирус.

– Это… ужасно.

Я сжала кулаки.

Патрисия кивнула и добавила:

– Самое странное, что жертвами становятся только девочки-подростки. Парням нечего бояться: ученые провели исследования и уверены в полученных результатах. Это происходит только с девушками в период полового созревания.

На кухне повисла тишина.

Папа повернулся ко мне. Я четко видела в его глазах вопрос, который он сам себе задавал.

Патрисия взяла папу за руку.

Это вывело меня из себя. У меня было впечатление, что Патрисия, совершенно посторонняя женщина, кстати, только что выставила напоказ перед папой тайную часть моей жизни.

Я провела по столу рукой и смела все, что на нем было.

Пиалы с джемом вдребезги разлетелись по полу. Сати закричал, а я заорала еще громче.

* * *

Школа была закрыта еще несколько дней.

Я сидела дома, глядя в экран компьютера. Шерсть начала расти и ниже лопаток, но под свитером ничего не было заметно. Удалять волосы не было никакого смысла: через несколько часов они отрастали вновь. Это был самый настоящий кошмар, кошмар, который затронул весь мир.

После того как в Сеть хлынул поток фотографий девушек, покрытых волосами, правительство в конце концов признало, что началась пандемия, природа которой была совершенно неизвестна. Откуда она взялась и почему именно сейчас, не знал никто.

СМИ транслировали пустые пространные речи президента и министров. Думаю, они до конца не понимали, как стоит действовать в сложившейся ситуации.

– Сейчас мы находимся на этапе диагностики, – заявила наконец министр здравоохранения. – Проблема коснулась лишь нескольких девушек, ничего страшного не происходит. Мы призываем семьи сохранять спокойствие. К тому же мы тесно сотрудничаем с нашими зарубежными коллегами и специалистами Всемирной организации здравоохранения, чтобы еще лучше разобраться в проблеме.

– Вы подтверждаете, что эта болезнь опасна только для молодых девушек? – спросил журналист.

Министр кивнула.

– Да, юноши вне группы риска.

То тут, то там в мире кожа девушек покрывалась шерстью.

Политики, религиозные лидеры, врачи и эксперты по очереди появлялись в телестудиях. На экранах постоянно мелькали фотографии Алексии, Фатии, той девушки из Азии и десятков других жертв.

Наши тела стали предметом обсуждения.

В очередной раз.

Вопрос был в том, кто же мы такие. Мы сами этого не знали, но все вокруг делали вид, что им известна правда. Однозначного ответа не было ни у кого.

Некоторые принимали нашу сторону из корыстных побуждений. Для них Мутация была явным и очевидным подтверждением вреда парабенов, эндокринных разрушителей, ГМО, пестицидов, глифосата, излучения, радиоактивных веществ.

Другие же видели в нас монстров. Они во всеуслышание заявляли, что мы доказательство духовного падения целой цивилизации. Они считали, что наши тела – результат противоестественного смешения рас и полов.

Тогда я впервые увидела на экране лицо Оскара Савини. Весь в белом, темноволосый, молодой, привлекательный, харизматичный – этакий идеальный зять или руководитель какого-нибудь стартапа. Но он был пресс-секретарем Лиги Света. Мы для него были воплощением упадка, первой язвой на умирающем теле человечества, признаком неизбежной катастрофы, предвестием апокалипсиса. Когда журналистка спросила его, не преувеличивает ли он и есть ли у него доказательства, он ответил: «Правда всегда на стороне Бога».

Всех, кто принял ту или иную сторону, объединяло одно: они говорили за нас и принимали решения от нашего имени.

Ни одной из нас не позволили высказаться. Но как бы то ни было, я уверена, что ни одна из девушек не воспользовалась бы такой возможностью. Мы были настолько… настолько опустошены тем, что с нами происходило. Кто бы стал по собственной воле показывать по телевизору свое тело и шерсть?

Поэтому мы молчали.

Мы укрылись в темноте и тишине, там, где, как нам казалось, и есть наше место.

Мы молчали. Потребовалось совсем немного времени, чтобы это начали использовать против нас.

Нас больше не называли Камий, Манон, Ясмин, Алексия, Фатия, нет. Они украли наши имена и окрестили наc так, как считали нужным. Во всех речах, статьях, газетах и граффити, которые заполонили улицы городов, нас называли не иначе как «монстры», «животные», «твари».

Действительно, отняв у нас имена, они лишили нас всякого права называться людьми.

Конечно, случилось это не за один день, все происходило постепенно. Так же медленно с приходом тепла ломается на кусочки и трескается лед в водоемах. Невозможно сказать, когда начался весь этот кошмар. Но точно задолго до нас. Мир уже был тяжело болен, поэтому он так стремительно рушился. Безработица, изменение климата, загрязнение, беженцы. Мы стали последней каплей: сосуд был наполнен до краев. И мы оказались козлами отпущения. Как те женщины, которых обвиняли в колдовстве и сжигали, потому что у соседа сдохла корова или саранча сожрала урожай.

Кстати, вы знаете, что Лига Света часто сравнивала нас с Лилит, первой женщиной, которая существовала еще до Евы? Черновой набросок. Неудавшееся создание. Лилит, порочная женщина, владычица преисподней, жившая среди ночных чудовищ.

Это было невероятно глупо.

Мы были просто потерянными девочками-подростками.

Но всем было на это наплевать. Наши тела слишком отличались. Мы были вне правил морали, норм, рекламных канонов, законов логики. Все видели в нас доказательство того, что человечество ждет неизбежная гибель. У людей появился явный враг, победить которого было проще, чем ненавистные моему отцу многонациональные корпорации, избыточное потребление и рекордные дивиденды. Этим врагом были мы – юные девушки с неуправляемыми телами.

Ну, это мне сейчас все так представляется. А тогда я не могла взглянуть на ситуацию со стороны. Я не была бунтаркой, скорее, наоборот. Мама часто меня за это упрекала.

Когда я приносила домой женские журналы или просила денег на самую модную юбку или на новую тушь, мама принималась читать мне наставления:

– Лу, тебе вовсе не обязательно быть как другие девушки. Ты не обязана краситься или одеваться как они. Это не самое главное в жизни.

Я пренебрежительно пожимала плечами:

– Я в курсе.

Мама не сдавалась:

– Твои подруги вольны делать все что угодно, Лу. Но это не должно мешать тебе думать своей головой.

К этому всегда сводились все разговоры. Свобода мысли и «подруги». Мама, конечно же, имела в виду Сару. Я знала, что мама ее не любит и считает поверхностной. Она думала, что Сара плохо на меня влияет. И это она еще не знала о наших прогулках по главной улице, о фотографиях, которые Морган выкладывала в социальные сети, и о наших походах в ночной клуб вместе с Фредом, когда у нас якобы была пижамная вечеринка у Сары дома. Наверное, у мамы было шестое чувство.

– Лу, ты молодая, красивая, скоро превратишься в женщину, это нормально, что ты ищешь свой путь, пробуешь разное. Но мне бы хотелось, чтобы ты сделала собственный выбор. Чтобы ты не шла бездумно за остальными.

Меня такие беседы ужасно раздражали. Чтобы закончить разговор, я вставляла в уши наушники и включала музыку на полную громкость.

Что вообще мама понимала в красоте, в моде, в молодости? Она работала сиделкой на дому, ухаживала за стариками. Она надрывалась по пятьдесят часов в неделю: убиралась и ходила за продуктами для людей, которые время от времени даже забывали, как ее зовут. Когда поздно вечером мама возвращалась домой, у нее был такой же помятый вид, как и у ее одежды. Мне казалось, что от нее пахнет всеми этими стариками, и это вызывало у меня отвращение.

А после аварии больше всего на свете мне хотелось быть такой же, как все.

Я вас уверяю, шансы, что я смогу сегодня с вами поговорить, были очень малы.

Я целыми днями сидела в своей комнате. Практически не ела. Почти перестала читать. Мы с папой старались избегать друг друга, насколько это было возможно. Я по кругу смотрела видео и репортажи на компьютере. Мне ужасно хотелось, чтобы Том был рядом, чтобы он меня обнял, снова поцеловал и помог забыть обо всем. Но он был на другом конце департамента и должен был вернуться только на следующей неделе, а я не знала, как он отреагирует, когда меня увидит.

Сара звонила мне только один раз и сказала, что не знает, как обстоят дела у Фатии. Когда она спросила, все ли у меня хорошо, я сразу же поняла, что она имеет в виду: появилась ли эта болезнь и у меня?

– Да-да, все в порядке, – соврала я. – Тем более школы нет, ну, ты понимаешь!

Сара прекрасно знала, что это неправда. После аварии я стала одной из лучших учениц в классе. Я решила, что после школы буду учиться на журналиста, и все время только и делала, что читала и повторяла пройденное.

Я выходила из дома, только когда шла за Сати в детский сад.

На улице мне приходилось выдерживать на себе мрачные взгляды. На меня давила вся эта обстановка. Наши соседи, маленькие старички, которые раньше были к нам так добры, теперь смотрели на меня с подозрением. Они почти не реагировали на мое «здравствуйте». Прохожие внимательно оглядывали с головы до ног каждую встречную девушку. Моя черная накидка вызывала любопытство сильнее, чем обычно. Я и сама, когда мне навстречу попадались девушки, не могла удержаться от мыслей о том, есть ли у них волосы под одеждой. Растерянные, они ходили быстрым шагом, опустив глаза. У них у всех был виноватый вид.

По дороге в детский сад я проходила мимо многоэтажки, где жила Фатия. Ставни на окнах ее квартиры были закрыты, словно там никого не было. На облупившейся стене дома кто-то нарисовал граффити: «Фатия в меху!» Думаю, это шутка такая. Но ничего смешного в этом не было. И никто не стер эти красные каракули.

Воспитательница Сати при виде меня поджимала губы. Пыталась изобразить улыбку. Отводила глаза. Я чувствовала, что ей неловко. Что она гадает, настигла ли меня Мутация и могу ли я ее заразить. А ведь она была уже далеко не подростком.

Сати пребывал в счастливой детской невинности. Вокруг него мог рухнуть весь мир – радостное выражение никуда бы не делось с его лица. Однажды, когда мы возвращались домой, он увидел на тротуаре мертвую малиновку. Он склонился над этим маленьким, потрепанным комком перьев. Грудка птицы была ярче пламени. Обломок солнца, упавший на землю.

– Не трогай, Сати, она грязная!

– Она не грязная. Она мягкая. – И он погладил маленькое птичье тельце без страха или отвращения. – Это ведь не мама?

После аварии я успокаивала его как могла.

– Нет, конечно, это не она.

Я часто говорила Сати, что мама на небе, потому что не знала, что еще могу сказать. Сати плохо ее помнил, он был младенцем, когда она умерла. Поэтому он, вероятно, воображал, что мама живет на небе, как птицы. Что она одна из них. Что однажды утром она превратилась в малиновку и улетела от людей на небо. У детей есть эта способность, они живут в мире, где есть место волшебству. Боги и монстры прячутся под кроватями и в шкафах, а мамы, словно птицы, улетают на небо.

Я тогда осознала, что больше не верю в волшебство.

Детство, мое детство было теперь так далеко.

Так же далеко, как, наверное, и зрелость.

В тот день мы с Сати пошли в парк и похоронили малиновку под кустом боярышника.

Как-то вечером папа постучался ко мне в комнату, чего не случалось со времен аварии. Я выключила компьютер и разрешила ему войти. Мы не разговаривали уже несколько дней. Мы скорее угадывали очертания друг друга, словно нас разделяла толстая глыба льда.

Стоя в дверном проеме, папа провел рукой по лысеющей голове и поморгал, опустив глаза. Он сделал несколько шагов в мою сторону. Я села на кровать.

– Мы можем… мы можем поговорить?

– Конечно, пап.

Он сел на другой край кровати и долго молчал, старательно не пересекаясь со мной взглядом.

– Лу, я… я видел все, что сейчас происходит в мире. – Он повернулся к окну, в котором еще виднелись последние лучи солнца. – Я не знаю, что это такое. Все это за гранью моего понимания. Но я хочу тебе сказать, что… что нам нужно общаться… Я знаю, что это стало сложнее. С тех пор как случилась авария, а может, и раньше.

Я сжала зубы и ничего не ответила.

Папа был прав. Взрослея, я отдалилась от родителей. Особенно от мамы. После рождения Сати наша связь окончательно прервалась, и я чувствовала, что меня несет куда-то не туда. Сати плакал по ночам, родители были без сил, у них постоянно звонили телефоны, они заговаривали друг с другом только для того, чтобы на повышенных тонах выяснить, кто поедет за покупками или переоденет ребенка. Я была между ними, и мне казалось, что я гожусь только для того, чтобы накрывать на стол, мыть посуду и приносить хорошие отметки из школы. Я все ждала, когда же они заметят, что я изменилась, что у меня есть мечты, большие мечты, даже слишком большие для такой посредственной жизни. Однажды я подслушала их разговор на кухне. Папа сказал:

– Это переходный возраст. Это пройдет.

Мама возразила, сказав, что проблема не в переходном возрасте.

– Проблема в нас, – произнесла она холодно. – Нам надо было разойтись, а не заводить еще одного ребенка. Нам вообще не стоило заводить детей.

Услышав это, я чуть не задохнулась от негодования. С тех пор жизнь родителей казалась мне плохонькими декорациями. Я хотела как можно скорее вырасти и уйти из этого дома, уехать из этого города. Забыть об этой семье. Скрыться от этой женщины, которую я ненавидела.

И только после аварии я поняла, что ошибалась.

Ты понимаешь, как сильно любишь человека, только когда тебе его ужасно не хватает.

Папа сделал глубокий вдох:

– Я знаю, что тебе нелегко пришлось, Лу. Мы с твоей мамой были далеко не идеальными родителями. Не бывает идеальных родителей. Тебе могло казаться, что мы тебя бросили, что мы тебя не любим, но это не так. Мама очень сильно тебя любила.

– Я знаю, папа, знаю.

– Она стольким хотела с тобой поделиться. Она хотела, чтобы ты была сильной, независимой. Знаешь, она часто меня упрекала в том, что я заставляю ее все тянуть на себе. Дом, продукты, школу… Она была права. Мама часто уставала на работе, а я ей не помогал. Я ничего не понимал. Или не хотел понимать. Если она злилась, то на меня, а не на вас с Сати. Клянусь. Больше всего мама хотела, чтобы ты была счастлива. И главное, чтобы ты была сама собой.

Я кивнула.

– Ну а после… после аварии я слишком всем этим увлекся. Скорбью. Ежедневными заботами. Реабилитация, Сати, документы, страховки, закрытие фабрики. Я мало уделял тебе времени. Слишком долго. Нам надо было поговорить. Намного раньше. Прошлого не вернуть, но это так. И сегодня я хочу тебе сказать, что я рядом. И если тебе кажется, что я хочу заменить маму Патрисией, это не так. Патрисия не в счет. Есть только ты и Сати. Вы вся моя жизнь. Так вот, я хочу сказать, что если у тебя есть проблемы… Если у тебя есть… это…

Я вздохнула против своей воли:

– Пап…

Он поднял голову и посмотрел мне в глаза.

– Луиза, если ты страдаешь этим. Этой болезнью, этой Мутацией, как ее еще назвать. Ты можешь мне сказать. Я буду рядом. – Он взял меня за руку. – Луиза, я буду с тобой.

И тут на лед будто внезапно упали яркие солнечные лучи, и все растаяло, все превратилось в воду. У меня из глаз полились слезы, и я бросилась через всю кровать в папины объятия.

Я рыдала. А папины руки неловко обвивали меня, словно кокон. Хрупкий кокон, который, однако, может защитить. Папа, мой любимый папа.

– Мне страшно, пап.

– Я рядом, Луиза, я рядом.

Мне не нужно было ничего ему рассказывать. Он знал, что я одна из тех девушек, которых настигла Мутация.

* * *

Когда школу снова открыли, перед зданием собралась тесная возбужденная толпа. Ученики, родители, местные журналисты и целая куча людей в белом – все что-то выкрикивали. Полицейские с горем пополам пытались контролировать ситуацию.

Письмо о возобновлении занятий нам прислали накануне.

К нему прилагалось письмо из министерства, адресованное законным опекунам девушек в возрасте от десяти до восемнадцати лет. В нем говорилось, что мне, взяв с собой удостоверение личности, фотографию и медицинскую карту, нужно пройти осмотр в рамках «программы по выявлению распространения инфекционных заболеваний». Это не вопрос выбора, уточнялось в письме, это обязательное мероприятие. Приводились отрывки из текста закона, который приняли от силы несколько дней назад. Если родители не выполнят требования закона, они понесут наказание в виде тюремного заключения. Это письмо вывело папу из себя.

– Как люди могут это терпеть? Черт возьми, эта страна все больше становится похожа на диктатуру.

Я впервые слышала, чтобы он так разговаривал. Но он мог злиться сколько угодно. Вверху листа черным по белому были написаны мои имя и фамилия. Я не могла уклониться от осмотра. Поэтому наутро я надела бесформенный свитер, черную накидку и ушла в школу. Я даже не стала удалять волосы со спины. Я уже знала, что они растут слишком быстро. Я не могла их скрыть. Делать было нечего. Они увидят мое тело и все поймут. Конечно, мне было страшно, но до моей кожи уже дотрагивалось столько врачей, что, думаю, мне было проще, чем некоторым девушкам.

У самых школьных ворот я прошла мимо женщины в белом, которая разговаривала с журналистом. Их беседу снимал оператор. Женщина говорила:

– Я осмотрела дочь, она здорова, о том, чтобы она была среди больных девушек, не может быть и речи.

– Так, значит, сегодня ваша дочь не пойдет в школу?

– Моя дочь пойдет в школу. Она в полном порядке. Она имеет право спокойно посещать занятия. Она имеет право!

– Чего же вы требуете?

– Мы хотим, – прорычала женщина, – чтобы больным девушкам было запрещено приближаться к нашим детям! Это слишком опасно. Я здорова, моя дочь здорова, и я не понимаю, почему мы должны так рисковать.

– Правительство утверждает, что эта болезнь незаразна.

Женщина ухмыльнулась:

– Мы не доверяем правительству.

– А почему вы в белом?

Оператор перевел камеру на толпу. Половина пришедших была в белом. Безупречная белизна под грязно-желтым небом.

– Это просто знак, – ответила женщина. – Способ узнать друг друга. Способ сказать, что у нас все в порядке.

– Это движение организовал Оскар Савини, так ведь? Лигу Света?

– Савини совершенно прав. Правительство бездействует. Он один что-то предпринимает. Он единственный осуждает все это безобразие. Представьте, если бы люди вели себя так же во времена чумы. Или холеры. Или еще какой-нибудь ужасной болезни. Что мы вообще знаем об этом заболевании? Ничего! Оно может быть смертельно опасным, но никто не реагирует! Вот это уже слишком. Мы вынуждены так одеваться, чтобы выделяться. Потому что множество девушек, вероятно, болеют, но это может быть незаметно. Я считаю, что это они должны носить что-то, чтобы их сразу было видно!

В разговор вмешался папа одного из учеников:

– А как насчет наших сыновей? Не забывайте про парней! Все же прекрасно знают, что это за возраст. А что, если кто-то из этих девушек нападет на наших парней?!

– Он прав, – согласилась женщина. – Нам ничего не известно, нужно действовать во благо наших детей.

Журналист повернулся к дочери этой женщины. Девушке было лет двенадцать – тринадцать, не больше. Было видно, что она напугана.

– Ты боишься?

Мать, стоя вне кадра, кивнула ей.

Девушка разрыдалась. Журналист ликовал.

Надо сказать, что за несколько дней до этого стало появляться все больше новостей, связанных с «больными» девушками. На севере страны девушка-подросток убила своего дядю и выгрызла ему пол-лица. Ее покрытое шерстью лицо, лицо дикого зверя, красовалось на первой полосе всех газет. Напрасно девушка повторяла, что дядя уже давно насиловал ее, что она просто защищалась, – люди запомнили только, что она изуродовала мужчине лицо. В других городах другие девушки держали в страхе всех жителей и нападали на родителей или учителей. Атмосфера, скажу прямо, была нездоровая.

У ворот, которые еще были закрыты, я встретила Сару и Морган. За воротами, скрестив руки на груди, стоял Бурден, похожий на цербера.

– Вот отстой, да? – спросила Сара.

Я кивнула.

Морган показала рукой за ворота:

– Эй, смотрите, кто там.

Посреди двора стояли Лемуан и Ревер, а вокруг них – с десяток женщин и мужчин в белых халатах. Ревер о чем-то оживленно спорил с директором, у которого была перевязана рука. Лемуан смотрел в нашу сторону.

– Если нас будет осматривать он, я готова пойти хоть сейчас, – пошутила Морган.

– Мечтай, – бросила ей в ответ Сара. – Я пойду первой.

Меня взбесило, что они шутят так, будто это совершенно обычный день. Я их перебила:

– Вы считаете, это нормально, что нас вот так осматривают, как будто мы животные? Вас это не смущает?

Морган пожала плечами, не отрываясь от телефона.

– Ну а что такого? Если есть больные девушки, с этим надо что-то сделать, разве нет?

– Да, – согласилась Сара. – Ради их же блага.

– Но… но что с этим можно сделать?

– Не знаю, – раздраженно ответила Морган. – Но наверняка есть решение. И ситуация уж точно не улучшится, если больные девушки останутся среди нас.

– Может, их усыпят, – сказала Сара, прыская от смеха. – Как куриц или бешеных коров.

Морган заметила, что мне совершенно несмешно.

Я думала об Алексии, о Фатии и о той девушке из азиатской страны, которую забросали камнями. И то, о чем только что сказала Сара, не казалось мне таким уж невозможным.

– А ты, Луиза, не согласна? – спросила меня Морган.

– Не знаю. По-моему, это полная чепуха.

– Ты бы хотела оказаться рядом с такой девушкой?

Я промолчала. Морган нахмурилась:

– Луиза, только не говори, что… Ты… ты этим болеешь?

Сара рассмеялась.

– Ой, да ладно тебе. Мы, вообще-то, бреемся. – Сара повернулась ко мне. – Правда ведь, Луиза?

Я ничего не ответила. Я чувствовала, что к глазам подступают слезы.

Этого было достаточно, чтобы Морган и Сара все поняли.

– Вот дерьмо, – прошептала Сара. – Ты хочешь сказать, что…

Я кивнула. Смысла врать не было.

Морган приняла испуганный вид.

– Черт, и давно это у тебя?!

Сара толкнула ее:

– Мо, не говори с ней таким тоном!

– Но, Сара, ты понимаешь, что…

Я прервала их перепалку.

– Я не знаю, давно ли это у меня, – сказала я спокойным голосом. – Это стало проявляться в день похорон Алексии.

– Черт. Вот черт…

Вокруг резко поднялся крик.

Через толпу пробиралась какая-то девушка. На ней были джинсы, розовый свитер и рюкзак за спиной. Совершенно обычная девушка. Вот только ее лицо было полностью покрыто светлыми волосками. Кошачье лицо. Я сразу же ее узнала: это была Анжель, она училась в другом классе.

Я уверена, что вы, скорее всего, не понимаете, как я ее узнала.

Для вас мы все на одно лицо. Но мы умеем распознавать, кто скрывается под шерстью. Исследования доказали, что вместе с Мутацией мы приобретаем чувства, которыми вы не обладаете. Это не магическая способность видеть невидимое и всякие глупости в этом роде. Мы начинаем ощущать все намного острее. И в то утро я почувствовала волны стыда и страха, исходящие от Анжель. Люди расступались перед ней. Даже одетые в белое сторонники Лиги Света были ошеломлены и не пытались предпринять что-либо.

Анжель подошла к воротам, и Бурден открыл их дрожащей рукой.

Я услышала, как выругалась Морган, стоявшая рядом со мной:

– Черт побери, это ужасно.

Анжель вошла в ворота, опустив голову, и вслед за ней появились еще девушки. Они ждали, прячась за домами вокруг школы. Они друг за другом шли к воротам. Безмолвная процессия. У кого-то выросла только грива, у кого-то лицо и руки полностью покрывала шерсть.

И тут раздался оглушающий вопль:

– Прочь!

– Прочь отсюда, монстры!

– Проваливайте, твари!

Полиция с трудом сдерживала толпу сторонников Лиги. Некоторые из них плевали в девушек, которые проходили за спинами полицейских. Несколько ударов. Слезоточивый газ. Наконец полицейским пришлось достать дубинки, чтобы удерживать приспешников Лиги на расстоянии и чтобы ученики смогли подойти к школе.

Мы с Сарой и Морган ринулись вперед, и Бурден успел закрыть за нами ворота.

Охранники собрали нас во дворе. С улицы еще доносились крики взрослых. Девушек, чья шерсть была заметна, оттеснили в сторону туалетов. Они выглядели бесконечно несчастными, и все то и дело поглядывали на них. Я искала глазами Фатию, но ее там не было.

В сопровождении Ревера и Лемуана к нам подошел директор. Его рука была на перевязи, а кисть забинтована.

– Так. Успокойтесь, успокойтесь. Как вы все знаете, в сложившихся обстоятельствах нам необходимо провести осмотр, чтобы выяснить масштаб распространения этой… болезни. Юношей это не касается. Месье Ревер и месье Лемуан, с которыми вы, вероятно, знакомы, – представители министерства. Они ответственны за это мероприятие. Беспокоиться не о чем. Все под контролем.

– Ага, конечно, – прошептала Морган.

– Согласно результатам первых анализов, – продолжал директор, – эта болезнь не заразная. Поэтому школа вновь распахнула свои двери для всех вас. Вам не стоит опасаться ваших товарищей. Повторяю: вам нечего бояться.

Ревер и Лемуан, стоя рядом с ним, кивали.

– Поэтому я прошу вас сохранять полное спокойствие и выполнять указания, которые вам дадут. Юноши могут пройти в классы. Девушки, проследуйте, пожалуйста, в спортивный зал. Вас сопроводят охранники.

Парни смотрели, как мы уходим. Мы были похожи на стадо испуганных овечек. У некоторых из нас шерсть росла на лице. Эти девушки, наверное, пытались как-то удалить волосы тем же утром, но они уже снова отрастали. У остальных, казалось, все в полном порядке. Но как узнать наверняка?

Сара шепнула мне:

– Держись, Лу, я уверена, что у тебя нет ничего серьезного, ведь так?

Я ничего не ответила: это было очень мило, но я знала, что Сара ошибается.

Нас ввели в спортивный зал. С помощью пластиковых ширм его разделили на небольшие отсеки. Нас по одному принимали медсестры в белых халатах.