Текст книги "Тайные грехи"

Она дала отбой.

О’Тул улыбнулся:

– Ты никогда не стесняешься в выражениях, верно?

– У меня очень скверные предчувствия насчет «Коппертон» и всего, что с ней связано. Ты знаешь первый закон Мерфи?

– «Все, что может случиться скверного, случится».

– А уж если там замешан Шон, то можно ждать очень больших неприятностей. Если в дело замешан он и этот его горлопан вице-президент Харви Сэйер. Они мне напоминают парочку пиратов. Все, что им требуется для полной картины, – это черные прочные канаты и пистолеты с перламутровыми рукоятками.

Она покачала головой.

– Я ведь предупреждала Шона, когда выручила его из этой заварухи с производством игрушек. Я сказала: если когда-нибудь снова поймаю тебя на нечестной игре, ты навсегда распростишься с работой, братец, и никогда больше не проси у меня рекомендательных писем!

О’Тул скорчил мину:

– Я все как-то забываю, что он твой родственник. А кем он тебе приходится – двоюродным, троюродным?

– Никогда не интересовалась такими мелочами. Господи, за что мне такой родственник? Пойдем, любовничек. Надевай штаны и отправляйся домой. Нам предстоит трудный день.

Глава 2

Здание, воздвигнутое Дрю Тэйтом на Третьей авеню, было шестидесятиэтажным гигантом, восемь этажей которого занимала «Т.И.И.» и подконтрольные ей фирмы.

Свидание Мары с ее кузеном Шоном Тэйтом состоялось в зале, предназначенном для заседаний исполнительных директоров.

При встрече присутствовали: Льюис О’Тул, Роберт Хантер, глава юридической службы «Т.И.И.», Джин Касл, Уэнделл Холмс, президент «Т.И.И.» и второе после Мары лицо в компании, и Сара Коэн, которая вела протокол совещания на пишущей машинке, снабженной приспособлением для стенографической записи.

Женщины, которых Мара держала в штате, отличались схожестью своих физических и интеллектуальных данных. Все они были привлекательными, но вовсе не хорошенькими и не тоненькими, скорее даже ширококостными, и все одевались модно и дорого, но без вычурности и показухи. У Джин были коротко подстриженные соломенные волосы и веснушки. Сара была брюнеткой с оливково-смуглой кожей, и Мара лишь одного не одобряла в ее внешности – ей не нравился короткий вздернутый носик Сары, результат пластической операции. Этот нос совершенно не шел к остальным чертам ее лица, ведь, как известно, подобного рода усовершенствования не идут на пользу, потому что придают облику нечто искусственное.

На Маре был ярко-синий в белую полоску вязаный костюм с жакетом без рукавов и плиссированной юбкой букле. Этот изысканнейший из своих туалетов Мара надела с определенным расчетом – он придавал ей начальственный вид, ничуть не умаляя женственности.

Совещание продолжалось уже пятнадцать минут, когда неожиданно прибыл Харви Сэйер. Он обильно потел, и от него исходил запах виски.

– Прошу прощения за опоздание, – извинился он. – Пробки из-за этого дела с Кеннеди. Да еще и вылет из Блумингтона отложили.

В Блумингтоне, в штате Иллинойс, находилась фабрика «Коппертон куквэйр».

Мара не скрывала своего презрения к Сэйеру. Когда «Т.И.И.» взяла под контроль фабрику, она хотела уволить Сэйера, но Шон настоял, чтобы его оставили, убедил Мару в том, что Сэйер прекрасно знает дело, что без него не обойтись. Теперь же Мара очень жалела, что проявила мягкотелость.

Служащие «Коппертон куквэйр» за глаза называли Шона и Харви неразлучными Маттом и Джефом. Они и в самом деле походили на этих двух комиков. Шон был крупным полным мужчиной с вьющимися рыжими волосами и водянистыми голубыми глазами, а Сэйер – маленьким, живым, подвижным. Волосы у Сэйера были тоже рыжеватые, но глаза – маленькие, как бусинки, и черные. К тому же обоих отличало сходство вкусов и привычек; самым же неприятным в их поведении Мара находила манеру часто и оглушительно смеяться. Она воспринимала это как проявление неуверенности, порождаемой чувством вины.

«Шон не переставал бы смеяться, даже всадив тебе пулю в брюхо» – так определила Мара эту смешливость.

В тот вечер ей предстояло в полной мере насладиться этой искусственной веселостью.

– Не повторить ли нам ради Харви все то, что мы только что обсуждали? – с усталым видом проговорил Уэнделл Холмс.

– Не стоит, – возразил Харви, махнув рукой. – Это утверждение – нелепость. Шон поставил меня в известность о том, что происходит.

И Харви с Шоном разразились громким смехом, похожим на блеяние. Оба старались вести себя как незаслуженно обиженные люди и демонстрировали дерзкое безразличие ко всему, хотя было очевидно: они ужасно напуганы. Сэйер извлек из золотого портсигара сигарету, сунул ее в рот, но не зажег – руки его сильно дрожали, и он не решался закурить.

Злорадно сверкнув глазами, Холмс перегнулся через стол и щелкнул своей зажигалкой под самым носом Сэйера.

– Позвольте мне, Харви…

– Пусть они предъявят нам обвинение, – с воинственным видом заявил Шон. – Суд не возбудит дела. – Он хлопнул своей мясистой ручищей по стопке гроссбухов, громоздившихся на столе перед О’Тулом. – Наши регистрационные книги и другие документы безупречны. Комиссия ни черта не сможет доказать!

Мара не сводила с кузена ледяного взгляда. Верный себе, Шон Тэйт всегда громогласно заявлял о своей невиновности, даже если вина его была очевидной.

– Шон прав в одном отношении, – заговорил О’Тул. – Баланс в отчетных книгах соблюден самым аккуратным образом, комар носа не подточит.

– Вот видите! – с торжеством бросил Шон, и они с Сэйером снова громко рассмеялись – на сей раз смеялись над абсурдностью предъявляемых им обвинений.

О’Тул пронзил их взглядом, полным презрения.

– Самым аккуратным образом, – повторил он. – В книгах по пунктам зарегистрированы действия компании, бросившей на ветер пять миллионов долларов. А ведь не прошло и шести месяцев после того, как «Т.И.И.» приобрела ее.

– Конечно, мы потратили деньги! – закричал Шон, полный праведного гнева; голос его походил на грозный рев. – Компанию пришлось полностью реорганизовать. Через год наши доходы будут такими, что держатели акций задохнутся от радости и не поверят собственным глазам.

На Мару это заявление не произвело ни малейшего впечатления. Она прикурила новую сигарету от окурка, уже обжигавшего пальцы. Мара нервничала и курила сигарету за сигаретой в течение всего совещания.

– Шон, что случилось с пятью миллионами? Как вы с Харви умудрились растранжирить такую уйму денег за столь короткое время?

– Но… послушайте же, Мара! – раздался пронзительный голос Харви. – Я решительно возражаю против подобных инсинуаций…

– Заткнитесь, Харви!

Она взяла со стола отчет, который О’Тул передал ей, и постучала по нему остро отточенным ногтем, покрытым кроваво-красным лаком.

– А куда делись девяносто тысяч долларов, которые вы якобы заплатили за услуги юридической фирме «Блендингс и Олсон»?

– Это был их честно заработанный гонорар, – заявил Сэйер.

Мара кивнула О’Тулу, давая понять, что пора пустить в ход тяжелую артиллерию.

– Дело вот в чем… Если называть вещи своими именами, мистер Сэйер, то ведь эта компания принадлежит вам, верно? Я хочу сказать, что вы просто сняли с двери вывеску со своим именем, но именно вы отдаете распоряжения Блендингсу и Олсону, – пояснил О’Тул.

Эти слова, адресованные Сэйеру, не предвещали ему ничего хорошего, и он вздрогнул и съежился – удар главного бухгалтера «Т.И.И.» достиг цели. «Мистер Сэйер» – такое обращение к нему было дурным предзнаменованием.

Он бросил на Шона полный отчаяния взгляд.

– Шон… – Казалось, Сэйер задыхается. Однако ему удалось овладеть собой, и он вновь обрел голос. – Шон, неужели ты будешь вот так сидеть здесь и слушать эти чудовищные обвинения? Меня оплевали, облили грязью, нас обоих оплевали!

– Никто не оплевывает и не оскорбляет вас, – огрызнулась Мара. – Мы от вас хотим лишь одного: чтобы вы отчитались за потраченные вами девяносто тысяч долларов. Это огромная сумма за мелкую консультацию юриста. И как мне кажется, консультация пока что не пошла вам на пользу.

– И это всего лишь вершина айсберга, – добавил О’Тул. Пошуршав бумагами, он достал желтый лист. – По чистой случайности в тот самый день, когда чек на девяносто тысяч долларов был выдан фирме Блендингса и Олсона, они перевели пятьдесят тысяч на счет Сэйера, а уже эту сумму по-братски поделили Харви с Шоном.

– Чистая фальсификация! – завопил Шон, и его физиономия побагровела. – Эти деньги были возвращением личной ссуды, полученной в свое время Джоном Блендингсом от нас с Харви. Год назад мы помогли ему выпутаться из неприятностей, связанных со спекуляциями на бирже.

Губы Мары скривились в презрительной улыбке.

– Ты лжец, Шон! Да у тебя никогда за всю жизнь не было двадцати пяти тысяч, так что не разыгрывай из себя благотворителя! И насколько я помню, как раз примерно в это время ты одолжил у меня около ста тысяч, чтобы отделаться от компании, торгующей спортивными товарами.

Льюис О’Тул был мрачен, как человек, скорбящий на похоронах лучшего друга.

– Есть и еще кое-что, Мара. Я раскопал это как раз перед нашим совещанием. – Он глубоко вздохнул. – В тот самый день, когда этот чек передали Харви, в твой офис был доставлен чек на двадцать пять тысяч долларов. И этот чек был подписан Джоном Блендингсом из собственной юридической конторы.

Воцарилось напряженное молчание. Впервые в жизни Мара Тэйт утратила дар речи.

В углах рта и в глазах Шона заиграла злорадная улыбка.

– Ну и ну! Слышишь, Харви? Моя дорогая кузина мечет громы и молнии на наши головы и клевещет на нас, обвиняя в махинациях, а теперь выясняется, что и она получает мзду от Блендингса и Олсона. Теперь-то нам все стало ясно.

– Помолчи-ка, Шон! Ты отлично знаешь, что это за чек от Блендингса – то была первая выплата твоего долга в сто тысяч, которые я тебе ссудила. Блендингс и Олсон – только посредники.

– На чеке это написано? – с ядовитой усмешкой осведомился Шон.

Мара бросила взгляд на О’Тула. Тот отрицательно покачал головой:

– Там нет и намека на какую бы то ни было связь с Шоном, Мара. Если бы этот чек проходил через наши бухгалтерские документы, мы бы оприходовали его и запросили другой чек – с соответствующими пояснениями относительно его происхождения и назначения.

– Но я брала деньги со своего личного счета, – смутилась Мара. – Это была моя личная ссуда Шону.

Шон готов был плясать от радости.

– Не могу поверить, что моя гениальная кузина с ее компьютерными мозгами могла совершить столь грубую и очевидную ошибку. Право же, это невероятно. И все же такое могло произойти. И в таком случае не исключено, что между нами троими – Марой, Харви и мной – существовал сговор: мы решили набить себе карманы денежками «Коппертон куквэйр».

– Там были еще две выплаты тебе, Мара, – заметил О’Тул. – И тоже от Блендингса и Олсона.

– Это были дополнительные выплаты, погашения ссуды. Той же самой ссуды, – пробормотала Мара без всякого выражения.

О’Тул нахмурился:

– Чертовски неприятно, что эти выплаты точно совпали по времени с днями, когда происходил обмен большими суммами между «Коппертон» и упомянутой юридической фирмой. Были и другие лица и фирмы, которым поступали платежи от «Коппертон», в том числе и фирма по производству сантехники, выпускающая около пятидесяти процентов медных труб, используемых в Соединенных Штатах.

– «Пасифик лайн инкорпорейтед», – подтвердила Мара. – «Коппертон» купила компанию ровно три месяца назад. – Она поудобнее устроилась на стуле. – Я полагала, что это был творческий порыв со стороны Шона.

– Так бы оно и оказалось, если бы Шон не заплатил за компанию вдвое против ее реальной стоимости, – презрительно бросил О’Тул. – И если бы продавец не являлся братом его жены.

– Вито Москони, – проговорила Мара все тем же голосом, лишенным эмоций. – Это твой тесть организовал все дело, да, Шон? Конечно же, именно он создал условия, чтобы ты переспал с его дочерью, а потом пригрозил, что его головорезы перережут тебе глотку, если ты не сделаешь ее честной женщиной. И все это он сделал для того, чтобы проложить прямой трубопровод в финансовую империю Тэйтов, верно?

Лицо Шона приобрело пепельно-серый оттенок. Он встал и, покачиваясь из стороны в сторону, заговорил едва слышным голосом:

– Я не намерен слушать твою грязную клевету, Мара.

– Ты на этот раз совершенно прав, тебе не следует больше ничего слушать! – взорвалась Мара. – Убирайся из этого офиса и никогда больше здесь не показывайся!

Ее горький смех напоминал шорох сухого песка, просыпавшегося на крышку гроба. Она вновь заговорила:

– Если ты этого не сделаешь, я, возможно, и сама заключу сделку с Бруно Москони. Причем гораздо более выгодную, чем ты мог бы заключить с ним и Вито. Я ничуть не сомневаюсь, что за хорошую цену почтенный господин будет от души рад убрать парочку таких парней, как ты, Шон. А теперь убирайся! И прихвати с собой своего гнусного лакея!

Не сказав больше ни слова, Шон Тэйт и Харви Сэйер взяли свои шляпы, пальто и кейсы и удалились.

Долгое время в зале царило молчание – никто не решался заговорить. Наконец Мара облекла в слова мысли, одолевавшие всех присутствующих:

– На этот раз Шон нам здорово подгадил, подложил свинью, верно? Это хоть и косвенное свидетельство, но убедительное для Комиссии по безопасности, достаточное, чтобы состряпать дело. – Она обернулась к Бобу Хантеру: – Ну, Боб, сегодня ты молчалив как никогда.

Боб сидел, положив перед собой руки. Не глядя на Мару, он заговорил:

– Да что тут скажешь? И говорить-то нечего! Я хочу сказать, что все выглядит весьма скверно, в этом нет ни малейших сомнений. Но думаю, мы можем доказать, что ты была обманута Шоном и Сэйером. Черт возьми! Ведь речь идет о таком гиганте, как «Т.И.И.». Уверен, комиссия не может считать тебя лично ответственной за каждую из миллионов операций, производимых день за днем. Откровенно говоря, я ежедневно ставлю свою подпись под документами, которых в глаза не видел, и делаю это только по рекомендации сотрудников.

– И в бухгалтерском деле – то же самое, – поспешно согласился О’Тул. – Мне приходится полагаться на слово других бухгалтеров, занимающихся сложением и вычитанием. А в твоем случае просто приходится делегировать часть власти исполнительным директорам и служащим компании, например Шону. Если все, что он делает, сходится с отчетами, а на бумаге все выглядит оправданным, то нет возможности обвинить его. Руки у тебя связаны.

– Какая чушь! – Мара хлопнула ладонями по столу; она пришла в ярость от сознания собственного бессилия – то было состояние, совершенно чуждое ее деятельной натуре. – Я несу ответственность. Я первое лицо в игре, и вы все это понимаете. Я полностью увязла в этом, сами знаете… Ведь получается, что доллары текли в мой сейф.

Мара содрогнулась всем телом и поднесла руку к горлу. Теперь голос ее звучал тихо и прерывисто:

– Воды… пусть кто-нибудь даст мне воды, пожалуйста…

Она неуверенно поднялась со стула и упала бы, если бы Хантер и О’Тул с обеих сторон не поддержали ее.

– В чем дело? – с тревогой в голосе спрашивал бухгалтер. – Ты больна?

Мара попыталась ответить, но тут вся кровь отхлынула от ее лица, глаза закрылись, и она обмякла у них на руках, словно тряпичная кукла.

– Джин, санитарную машину! – закричал Хантер, близкий к панике. – Думаю, она… – Он сделал паузу и пробормотал: – Я думаю, она потеряла сознание.

Глава 3

Высокий и внушительный швейцар, облаченный в ливрею, недоверчиво и презрительно взирал на Макса Фидлера, морща свой длинный ирландский нос.

– Доктор Фидлер? – осведомился он наконец, и в голосе его прозвучало серьезное сомнение.

– По правде говоря, я продаю дамское белье, – ответил Фидлер доверительно, и его синие глаза весело блеснули. – Но я подумал, что необходимо обзавестись научной степенью, если хочешь попасть в ваше первоклассное заведение.

Выражение недоверия на лице швейцара усугубилось.

– Вы здесь для встречи с членом клуба? Поспешите, потому что за вашей спиной уже образовалась очередь.

– Прошу прощения, – покаялся Фидлер. – Да, я здесь обедаю с доктором Лесли Томкинсом. И я действительно доктор Фидлер.

Пока швейцар вел переговоры по телефону, Фидлер с тревогой изучал свое отражение в зеркальной стене вестибюля. Он невольно вздрогнул – ну и недотепа!

Доктор провел ладонью по волосам, сознавая, что они слишком отросли и давно нуждаются в стрижке. Потом принялся перевязывать галстук в тщетной попытке скрыть тот факт, что верхняя пуговица на рубашке отсутствует. Его синий саржевый костюм был неглаженым, но, к счастью, слишком длинные брюки скрывали белые, не первой свежести, носки.

– Доктор Томкинс ожидает вас в гриль-баре на втором этаже. Лифты справа от вас.

Фидлер почувствовал себя незваным гостем и, робко прошмыгнув по вестибюлю, ступил на мраморный пол огромного амфитеатра с высокими потолками, украшенными византийскими фресками. Затем оказался в помещении, где располагались обитые кожей столы и диванчики на восточных коврах, в ворсе которых ноги утопали по щиколотку, – все было рассчитано на то, чтобы создать атмосферу интимности в похожей на пещеру комнате. Лампы для чтения и кофейные столики дополняли обстановку. Завсегдатаи этих уютных уголков сохраняли анонимность, будто были не людьми, а сценическим реквизитом. Высокие и малорослые, худые и толстые – все они, безусловно, являлись белокожими протестантами англосаксонского происхождения; казалось, от них исходила какая-то особая, только им одним присущая энергия.

Фидлер никак не вписывался в этот университетский клуб – его нельзя было принять за члена клуба, ибо он не соответствовал сложившемуся стереотипу точно так же, как завсегдатай этого привилегированного учреждения был бы неуместен на Фултонском рыбном рынке.

Он вздохнул свободнее, оказавшись в гриль-баре на втором этаже. Здесь атмосфера была не столь обязывающей, как в остальных залах. Стены бара были обшиты панелями темного дерева; вдоль стен стояли деревянные полированные столики.

Официант в красной куртке, говоривший с едва уловимым английским акцентом, церемонно поклонился ему:

– Доктор Фидлер?

– Он самый.

– Следуйте за мной, пожалуйста.

Фидлер последовал за официантом, ощущая на себе полные холодного любопытства взгляды завсегдатаев. В последний его семестр в Гарвардской медицинской школе[4]4
  Входит в состав Гарвардского университета.


[Закрыть] один из наставников как бы в шутку сказал:

– Господи, Макс! Не представляю тебя в медицине. Ты больше похож на заштатного комика.

Полное херувимоподобное лицо Фидлера преобразилось в плутовской улыбке, когда он попытался изобразить одного знаменитого комика.

– А теперь возьмем мою жену… Пожалуйста, возьмем, к примеру, мою жену! Почему это вы считаете, что я не заслуживаю уважения?

Наставник рассмеялся:

– Понял, что я имел в виду?

– Право же, мистер Флеминг, именно поэтому я специализируюсь в психиатрии. Господь свидетель, пациентам психоаналитиков не вредно посмеяться.

Заметив приближающегося Фидлера, Лес Томкинс расплылся в широкой улыбке. Он поднялся из-за стола и протянул руку.

– Макс, рад тебя видеть. Столько лет прошло!

Фидлер потряс протянутую руку, пожал плечами:

– Да не так уж и много – два-три года. Мы виделись на последнем семинаре в Майами, верно?

– Думаю, ты прав.

Томкинс постучал пальцем по своему полупустому стакану.

– Еще мартини, Бобби. А что ты пьешь, Макс?

– Как всегда, пепси.

Брови официанта вопросительно взметнулись.

– Он не шутит, Бобби. – Томкинс покачал головой. – Все еще пепси, до сих пор пепси.

– В медицинском колледже я только это и мог себе позволить. А потом привык. Многолетняя привычка…

– Как жена?

Фидлер сгорбился.

– Чуть лучше. А твоя?

Томкинс разразился оглушительным хохотом.

– Все те же шутки? Ты старый безумный сукин сын!

Какое-то время они обменивались подобными любезностями. Потом Фидлер решил, что пора расстаться с шутовским колпаком, сменив его на докторскую шапочку, более уместную при разговоре с коллегой и профессионалом.

– Так в чем дело, Лес? Ты ведь пригласил меня в этот гойский[5]5
  Нееврейский (идиш).


[Закрыть] храм чревоугодия не для того, чтобы я сыграл роль комика.

– Я прочел твою статью в психиатрическом журнале. В прошлогоднем мартовском номере. Статья написана блестяще.

– Это о возрастной регрессии?

– Да. Похоже, что ты увяз в этой теме с головой.

– Ну, иногда это окупается, если сочетать подобный метод с общим лечением пациента.

Томкинс закурил сигарету «Шерман» и протянул пачку Фидлеру.

– Нет, спасибо, Коджак,[6]6
  Персонаж сериала о полицейских.


[Закрыть] я такие не курю.

Томкинс заговорил, тщательно подбирая слова:

– Я готов согласиться с твоей теорией в той ее части, где говорится о детстве пациента и его детских впечатлениях. Однако мне кажется, ты переходишь в область предположений, когда утверждаешь, что можешь проследить своего пациента до момента его рождения, даже до его прежнего воплощения. При всем моем уважении к тебе я не могу относиться серьезно к подобным теориям, к подобным играм…

– И я не могу, – заявил Фидлер.

Томкинс смутился:

– Не понимаю… Тогда какой смысл внедрять это в практическую деятельность? Значительная часть твоей статьи посвящена теме возрастной регрессии…

– Верно.

– И ты сам в это не веришь?

– Все не так просто, Лес. У меня был один знакомый старый профессор, который имел обыкновение ввернуть на экзамене какой-нибудь каверзный вопрос. Например: «Каково предпочтительное лечение в случае истерической диссоциации?» И знаешь, каким бывал правильный ответ?

Томкинс покачал головой.

– То лечение, которое срабатывает, то, что дает результат. У меня есть пациенты, и единственный способ проникнуть в их сознание – заставить поверить, что они и до этой жизни жили в других воплощениях, а потом погрузить их в глубокий транс с помощью обычного гипноза или лекарства. Обрати внимание: все это происходит не за один сеанс. Лечение может потребовать пяти, а то и десяти сеансов. Весь фокус в следующем: что, как только ты переводишь их за определенную черту, за определенный порог и они оказываются как бы в своей предыдущей жизни и совершенно отрешаются от настоящей, ты можешь сломать торможение, с которым невозможно справиться иными методами, например обычным гипнозом. Пациенты выпускают на волю все свои подавленные желания, все фантазии, подчас настолько неприемлемые для их сознания, что они никогда и никому не смогли бы о них поведать, даже самим себе. В известном смысле ты прав. Это до какой-то степени игра, салонная игра. И тем не менее игра весьма эффективная и дающая неплохие результаты.

– То лечение, что дает результат, – пробормотал Томкинс и с пониманием кивнул. – Ладно… – Он опорожнил свой стакан с мартини и подал знак официанту, чтобы тот принес еще одну порцию. – Хочу предложить тебе пациентку, Макс. Убежден, что ты единственный специалист, способный ей помочь.

– А в чем дело?

– Это уж твоя задача – узнать, в чем дело. Признаюсь, моих знаний для этого маловато. Ты, конечно, слышал о Маре Роджерс Тэйт Третьей?

– Как о Фордах, Рокфеллерах и Кеннеди. Она твоя пациентка?

– Была в течение восьми лет. Мара всегда отличалась отменным здоровьем. В смысле – физическим. Но я всегда считал, что она и душевно – как новенький доллар. Ну, конечно, Мара не лишена странностей, свойственных почти всем людям…

– Аминь, – пробормотал Фидлер. – Когда сегодня утром зазвонил телефон и разбудил меня, я думал только о том, чтобы у меня достало сил покинуть мою уютную постель, хотя бы оторвать голову от подушки. Мне хотелось лишь одного – свернуться калачиком, прижав к себе своего любимого плюшевого медвежонка, натянуть одеяло на голову и пососать большой палец.

Томкинс усмехнулся и продолжал:

– И вот два дня назад с Марой стряслось что-то странное. Как тебе должно быть известно, она ведь президент совета директоров в «Тэйт интернэшнл индастриз».

– Что само по себе уже может являться достаточной причиной нервного срыва, – заметил Фидлер.

– Да, огромная ответственность для любого человека, будь то мужчина или женщина, особенно для такого молодого. Ей ведь всего тридцать девять.

– Так что же произошло два дня назад?

– Была важная деловая встреча. Это произошло во вторник вечером, и собралась вся верхушка компании, все самые влиятельные люди. Дело в том, что у «Т.И.И.» возникли трения с правительством, некоторые неприятности. Комиссия по безопасности заинтересовалась их делами. Похоже, что у Мары были разногласия с руководством одной из подконтрольных «Т.И.И.» компаний, точнее, с ее президентом, с Шоном Тэйтом – он кузен Мары. Так вот, она, можно сказать, выкинула его из зала.

– Достаточное основание для психической травмы.

– Когда же инцидент закончился, она потеряла сознание.

– Ее госпитализировали?

– Да, положили в Павильон Харкнесса. Припадок продолжается уже сорок восемь часов, и она все еще не вышла из комы. Мы тщательно обследовали ее, использовали все доступные средства диагностики – электроэнцефалограмму, рентгенографию черепа, артериографию, пневмоэнцефалографию – и даже взяли биопсию тканей мозга. И результат везде отрицательный.

– То есть не обнаружили ничего серьезного?

– Ну, может быть, только одно: каждые десять минут, как по часам, появляется неправильная картина мозговой деятельности.

– В каком смысле неправильная?

– Вот в этом-то и загвоздка, Макс. Я никогда не видел ничего подобного. Мне бы хотелось, чтобы ты сам считал показания.

– И за все это время она ни на секунду не приходила в сознание?

– Ни на секунду. И не было ни малейших признаков того, что она приходит в себя. – Немного помолчав, Томкинс добавил: – Будто она находится в глубоком трансе.

Фидлер резко подался вперед; было очевидно, что рассказ коллеги заинтересовал его.

– Мара Тэйт, вероятно, очень любопытный случай. Ты упоминал о некоторых ее странностях. Расскажи о них поподробнее.

– Не думаю, Макс, что это заслуживает особого внимания.

– Не будь так уверен, дружище. В моем деле даже мельчайшие детали могут представлять огромное значение, поверь.

– Во-первых, она прямо-таки боготворит своих бабушку и дедушку. Дрю Тэйт, основатель семейной империи, приехал в Штаты в 1876 году с женой и пятью детьми. Это была бедная шахтерская семья из Уэльса. Остальное принадлежит истории. Что касается самого имени Тэйт, то оно для Мары обладает какой-то мистической притягательной силой – точно так же, как для ее бабушки и матери. Обе они, как и наша Мара, сохранили после замужества девичью фамилию, а свою новую ставили на второе место. Мара Юинг Тэйт и Мара Роджерс Тэйт… Тебе это не кажется странным?

Фидлер пожал плечами:

– Возможно, аффектация, свойственная многим богатым и знаменитым людям, – ну, например, Генри Форд Третий и Джон Д. Рокфеллер Третий.

– Нет, у Мары это все гораздо глубже. Наверное, в нашем случае уместнее было бы сказать не «аффектация», а «мистицизм». Это гораздо точнее характеризует ее одержимость своими предками. Она утверждает, что в трудные времена ее мать и бабушка находили у них поддержку и помощь.

– И будто бы эта помощь приходила к ним из потустороннего мира?

Томкинс поморщился:

– Понимаю, что это выглядит абсурдно. Но она именно так и говорила. Из потустороннего мира.

– Она религиозна?

– Нет. В том-то и состоит ее странность, эксцентричность. Мара вовсе не религиозна. Мы с ней вели пространные дискуссии на эту тему. Она не верит в жизнь после смерти и все же утверждает, что материализация ее матери и бабушки происходит в реальной жизни.

Томкинс нахмурился.

– В первый раз, когда она обратилась ко мне за помощью, у нее оказалась сильнейшая лихорадка Скалистых гор. И это был случай, доложу я тебе! В течение тридцати шести часов она бредила и в бреду воображала себя то Марой Первой, то Марой Второй. Она без конца бормотала что-то о жизни этих женщин, и бред ее был настолько ярким и правдоподобным, что сиделки насмерть перепугались. В этом было что-то жуткое и сверхъестественное. Однако я знал о ее одержимости семьей Тэйтов, знал, как она гордится своими предками, поэтому мне ее бред не показался нелогичным. Хочу тебе сообщить: в ее библиотеке целая полка отведена семейному древу Тэйтов. Там есть описания всего, что они сделали в штате Аризона с того момента, как поселились там.

Фидлер молча кивнул.

– Ведь это вполне естественно, – продолжал Томкинс. – Вполне естественно вообразить себя своей обожаемой и искренне почитаемой бабушкой или матушкой, особенно в момент стресса.

Глаза Фидлера заблестели – в нем проснулся профессиональный интерес.

– Все это похоже на классический случай.

– Классический случай? – не понял Томкинс.

Фидлер подмигнул коллеге и проговорил:

– Я пока еще не решаюсь сказать свое веское слово, то есть поставить диагноз. Одно могу утверждать: Мара Тэйт – это прекрасная возможность применить мой метод лечения, я имею в виду возрастную регрессию. Когда мне можно будет осмотреть ее?

– Когда пожелаешь.

Фидлер поднялся с места.

– Так чего же мы ждем? Я вообще-то не был голоден. Только дай мне возможность добраться до телефона – хочу позвонить своей ассистентке и отменить сегодняшний прием.

Они уже ехали в такси, когда Томкинс вспомнил одну деталь, которую забыл сообщить Фидлеру:

– Существует еще одно загадочное обстоятельство, касающееся этих трех Мар. Кроме имени и фамилии, у них есть нечто общее – их поразительное сходство.

– Ну… большое семейное сходство – довольно обычное явление. Моя сестра, например, поседела, когда ей не было и тридцати, и теперь, на некотором расстоянии, я не отличу ее от матери.

– Согласен, но я имел в виду нечто другое. Все три женщины родились в один день – двадцатого октября, примерно за четверть часа до полуночи. Да, в каждом случае это было в ночь полнолуния.

На лице Фидлера появилась неопределенная улыбка.

– О, да брось ты, Лес, ты меня разыгрываешь!

– Это правда, Макс. Можешь проверить по семейному архиву.

– Да, я хотел бы на него взглянуть и узнать о семье Тэйтов как можно больше. Хочу получить как можно больше сведений о них – тогда я буду с Марой Тэйт как бы на равных, если уж решу взяться за ее лечение… А что касается того, что они все родились в один день и час, – конечно, это странное, но все же возможное совпадение. Уверен: хорошему компьютерщику достаточно было бы и минуты, чтобы найти обоснование такому совпадению. А клоню я к тому, что мы имеем дело с реальным и разумным миром, а вовсе не с тем, что, как принято считать, находится за его пределами, в сумеречной зоне. – Фидлер глубоко вздохнул, прежде чем задать очередной вопрос. – Даже спрашивать боюсь… А есть ли какое-нибудь сходство в смерти первых двух Мар?

Томкинса этот вопрос позабавил.

– Ты хочешь спросить, одной ли смертью они умерли? Господи, если бы было так, я бы уверовал! Первая Мара оказалась на борту «Титаника». И она, и ее муж Гордон Юинг пошли ко дну вместе с кораблем.