Текст книги "Тайные грехи"

К своему стыду, он почувствовал, что краснеет. И рассмеялся, тотчас же уловив фальшь в собственном смехе.

«Черт возьми, Макс! Ты ведешь себя как влюбленный подросток!»

Бесполезно было бы отрицать тот факт, что Мара Тэйт вызывала у него сильнейшее физическое влечение, большее, чем вызывала любая другая женщина, не исключая и его жену Рут. Фидлер попытался овладеть собой, не выходить за рамки профессиональной этики. Выпустив руку Мары, он поднялся со стула. Физический контакт с пациенткой теперь казался ему совершенно недопустимым и даже неприличным.

– Но ведь вы сами так сказали. Вы сами назвали свой интерес к предкам нездоровым. Хотя традициями Тэйтов можно гордиться. Немногие могут похвастать такими удачливыми и блестящими предками. Лично я очень интересуюсь историей вашей семьи.

Мара была польщена и не скрывала этого.

– В таком случае я дам вам прочитать кое-какие из моих книг о Тэйтах. О них написано много, начиная с Гвен и Дрю и с того времени, когда он и мальчики работали на угольных шахтах Кардиффа.

– Мне было бы очень интересно…

– Послушайте, сколько мне еще оставаться здесь?

– Я полагаю, что вы можете покинуть больницу в любой момент. Физически вы вполне здоровы.

– Значит, у меня только непорядок с головой, верно? – В ее интонациях появились резкие нотки.

Фидлер вздохнул.

– Как я уже сказал вам, Мара, у всех у нас свои странности. Вы должны считаться с неопровержимыми фактами, а именно: должны считаться с тем, что внезапно потеряли сознание. И находились в беспамятстве трое суток. И этот факт мы – особенно вы – не можем игнорировать. Подобное может повториться в случае сильного стресса, сами понимаете.

– Я всю жизнь живу в состоянии стресса. И мне нравится такое состояние. Мне просто необходимо напрягаться, чтобы решить очередную проблему.

– Пусть так, но ведь случается, что последняя капля переполняет чашу. Я очень вам советую, нет, умоляю вас: продолжайте лечиться у меня.

– И что это за лечение?

– Это методы, о которых я вам рассказал, – гипноз и возрастная регрессия. И знаете, я убежден: вам понравится лечение.

– Возвращение в прошлое, – сказала Мара, уже нашедшая определение методу Фидлера.

Она смотрела на собеседника, но не видела его: ее сознание заполнилось образами далекого прошлого.

– Ну что за черт? – пробормотала она наконец. – Ладно, я пойду вам навстречу, уважу вас, Макс. А теперь позовите сестру, чтобы вытащила эту проклятую иголку из моей руки. Пора выбираться отсюда!

Спускаясь по лестнице Павильона Харкнесса, поддерживаемая с обеих сторон Фидлером и Томкинсом – на случай, если бы у нее вдруг закружилась голова, – Мара подшучивала над собой:

– Боже! Я чувствую себя древней старухой!

– Ты три дня пролежала без движения, – напомнил Томкинс. – Тебе еще предстоит привыкнуть держаться на ногах. Эй! Такси! – Он остановил проезжавшее мимо такси.

– Хочу поехать в офис, – сказала Мара, устроившись на заднем сиденье.

– Ни в коем случае, – заявил Томкинс. – Тебе понадобится еще несколько дней, чтобы оправиться окончательно и набраться сил.

– На моем письменном столе наверняка громоздится гора бумаг. До потолка! И все это невозможно решить без меня.

– К черту! – с раздражением выпалил Томкинс. – Пора тебе умерить свое рвение и прервать гонку, которая продолжается, сколько я тебя знаю. Ты переоцениваешь свое… значение для мира, воображаешь, что солнце восходит и заходит по мановению твоей руки. У тебя типичный синдром, который называется «земля перестанет вертеться без меня». Послушай, Мара, «Т.И.И.» прекрасно существовала еще в те времена, когда ты носила подгузники, и будет процветать много лет после того, как ты ляжешь в могилу. Холмс, Касл и О’Тул уже очистили твой стол от бумаг. Ручаюсь!

Ей было неприятно это слышать.

– А теперь погоди-ка минутку, Лес… Кто дал им право…

– Ты! – перебил он. – Именно поэтому ты их наняла и платишь им баснословное жалованье. Черт возьми!.. По сравнению с деньгами, которые у тебя получает Уэнделл Холмс, жалованье президента Соединенных Штатов – просто смехотворная сумма.

– Президент Соединенных Штатов! – Она мгновенно все вспомнила. – Выборы! Джек, конечно, их выиграл.

– Выиграл, но до последнего утра, до среды, все висело на волоске. Кое-кто из твердолобых сторонников Никсона требовал, чтобы подсчет голосов был произведен заново… Кстати, тебе пришли телеграммы с пожеланиями здоровья от Джо Кеннеди и от президента.

Она хмыкнула:

– Президент! Подумать только! Следует привыкнуть к этому. Больше нет никакого Джека или Джонни. Мистер президент! А звучит приятно… – Она улыбнулась Фидлеру: – Ладно! Когда у нас следующий сеанс, мистер Мозгоправ?

Он уловил в ее интонациях провокационные нотки.

«О! Как бы мне хотелось уложить тебя на кушетку!»

Фидлер улыбнулся:

– Некоторое время я хотел бы видеть вас три раза в неделю. Можно начать послезавтра?

– Идет. Это будет вроде свидания. У меня или у вас?

И снова в ее голосе послышалось что-то похожее на намек.

– Лучше у меня. Там есть сестра, которая введет вам пентотал.

Мара смотрела на него так, будто все, что он говорил, очень ее забавляло.

– Знаете что, Макс? Вы вовсе не похожи на мозгоправа. Я представляла себе психиатров совсем другими – высокими, тощими, с трубкой в зубах и в очках в роговой оправе. Что-то вроде Грегори Пека…

Фидлер усмехнулся:

– Одна из моих пациенток сказала, что я напоминаю ей большого плюшевого медведя, теплого и мягкого, с которым так приятно улечься вечером в постель.

Улыбка, которой ответила Мара, показалась ему загадочной.

– Да, похоже, ваша пациентка права.

Глава 6

В день свидания с Фидлером Мара вышла из такси на Пятой авеню, там, где начинались шестидесятые номера, и протянула шоферу пятидолларовую банкноту.

– Я вам должен двадцать центов, – сказал он.

– Оставьте сдачу себе, – отмахнулась Мара.

Она бодрым шагом вошла в здание. При этом отметила, с каким восхищением взглянул на нее швейцар. Наряд Мары выгодно подчеркивал ее прекрасную фигуру. Она надела черный блейзер с красной оторочкой понизу, черную узкую юбку с разрезом, тем самым открыв для обозрения стройную ногу, обтянутую шелком, и красную крепдешиновую блузку с галстуком. Под мышкой держала газету «Нью-Йорк таймс».

Выйдя из лифта на десятом этаже, она принялась искать по указателям на стенах комнату номер 1067 и вскоре нашла ее. Секретарша провела Мару в зал ожидания, совершенно непохожий на те залы ожидания, какие ей прежде доводилось видеть. Этот зал походил на теплую и уютную гостиную – мебель в колониальном стиле, деревянный пол и карты, представляющие американскую революцию. Мара направилась к большому аквариуму, стоявшему у окна фонарем, и принялась разглядывать диковинных тропических рыб, порхавших в воде, пузырившейся от поступающего по трубке воздуха.

– Мисс Тэйт? – послышался у нее за спиной женский голос.

Мара повернулась к медсестре в униформе и ответила утвердительно.

– Доктор Фидлер примет вас через несколько минут. Сегодня он выбился из графика. Могу я что-нибудь предложить вам? Кофе, чаю, имбирного пива?

– Нет, благодарю. Я почитаю газету.

Десять минут спустя ее пригласили в приемную доктора Фидлера, комнату средних размеров, обшитую панелями темного дерева. В центре приемной стоял широкий письменный стол, заваленный книгами, бумагами и остатками ленча, который доктору принесли в коробке.

Фидлер поднялся из-за стола и взял обеими руками протянутую Марой руку.

– Мара, вы положительно выглядите прекрасно. Простите, что заставил вас ждать.

Она улыбнулась.

– Не важно, Макс. Вы тоже прекрасно выглядите.

Фидлер был без пиджака, в рубашке с закатанными рукавами, галстук же его съехал набок. И как Мара сразу заметила, ему давно было пора подстричься.

– Садитесь. Я открою карту на вас. Большинство специалистов доверяют это своему секретарю или медицинской сестре, но я предпочитаю лично делать все предварительные записи. Так надежнее, и при этом устанавливается более тесный контакт между доктором и пациентом.

Он подал знак медицинской сестре.

– Нэнси, готова смотровая для мисс Тэйт?

– Да, сэр, – ответила сестра и исчезла за боковой дверью.

– У вас тут все продумано, Макс. И все очень-очень шикарно.

– Спасибо. Дизайном занимался один из моих пациентов. Среди них много людей искусства…

– А много среди них деловых женщин, занимающих высокие посты?

– Немало.

Фидлер водрузил на нос очки в роговой оправе и подмигнул Маре.

– По крайней мере теперь я больше соответствую вашему представлению о мозгоправах. Верно? – Он постучал пальцем по стеклу очков и вздохнул. – Возможно, на следующей неделе я сяду на диету, начну ходить в гимнастический зал и попытаюсь стать похожим на Грегори Пека.

Мара рассмеялась.

– И слышать об этом не хочу. Оставайтесь самим собой, Макс. Не думаю, что доверилась бы Грегори Пеку в качестве психиатра.

В глазах его заплясали озорные искорки.

– Готов держать пари, что не стали бы. Скажите, как вы себя чувствовали то время, что мы не виделись?

– Как огурчик, хотя я никогда не понимала, что означает это выражение.

– Думаю, это означает быть свежей и бодрой.

Положив перед собой бланк истории болезни, Фидлер отодвинул в сторону гору бумаг.

– Итак, ваше имя Мара Роджерс Тэйт…

– Третья, – подсказала она без тени улыбки.

Он поднял голову и взглянул на нее. Однако промолчал.

– И ваш адрес…

Двадцать минут спустя Фидлер поставил точку и отложил ручку.

– Пока достаточно. А теперь, если вы пройдете в смотровую, Нэнси приготовит вас.

– Приготовит меня? Вы говорите так, будто я свиное ребрышко.

– И готов поклясться, вы будете нежной и мягкой… как масло.

– Нет уж! – возмутилась Мара. – Я жилистая и жесткая, как коровья шкура.

Она направилась в смотровую.

Фидлер смотрел ей вслед. «Какой у нее чертовски привлекательный зад! Впрочем, и все остальное тоже».

Он взял газету, которую Мара оставила на столе. Статья, которую она читала, тотчас же привлекла его внимание:

«Сегодня Комиссия по безопасности и обмену информацией направила просьбу прокурору Соединенных Штатов возбудить дело против Мары Роджерс Тэйт по обвинению в лжесвидетельстве и представлении ложных отчетов и других фальсифицированных документов, касающихся деятельности «Т.И.И.» и подконтрольной ей компании «Коппертон куквэйр».

Подобное же обвинение выдвигается комиссией против Шона Тэйта и Харви Сэйера, президента и вице-президента компании «Коппертон куквэйр». Одновременно группа держателей акций компаний «Т.И.И.» и «Коппертон куквэйр» обращаются в суд с ходатайством наложить запрет на деятельность Тэйтов и Харви Сэйера до тех пор, пока ситуация не прояснится. В суд обращаются также с ходатайством назначить временно исполняющих обязанности по руководству «Т.И.И.» и подконтрольных ей компаний. Двумя крупнейшими держателями «Т.И.И.» возбуждается также дело против трех высших руководителей компании с требованием вернуть пять миллионов долларов, которые они пытались использовать для своих личных нужд наравне с другими крупными вкладами и фондами».

Фидлер не стал читать дальше и отложил газету.

«Не хотел бы я оказаться на месте этой дамы ни за какие деньги, ни за какую власть!»

Она утверждала, что стрессы и всевозможные проблемы только подпитывают ее энергией, что подобное состояние позволяет ей процветать, но у Фидлера появилось ощущение, что в данном случае Маре Тэйт Третьей суждено впервые в жизни пережить «момент истины». Он поднялся из-за стола и направился в смотровую.

Мара лежала на спине на узкой койке у стены. Сестра попросила ее снять блузку и бюстгальтер и дала ей белый халат с завязками на спине. Она уже начала вводить ей внутривенно пентотал, и, когда Фидлер вошел, Мара была совсем сонной.

– Можете уйти, Нэнси, – сказал он сестре. – Она уже засыпает.

– Едва я начала вводить препарат, она сразу отреагировала. Хорошая больная, удачный случай. Верно?

– Верно. Прежде чем уйдете… не забудьте включить магнитофон.

Усевшись на металлический стул возле кровати, Фидлер заговорил:

– Мара, вы слышите меня?

Она открыла глаза и улыбнулась, глядя в потолок, а не на него.

– Да, я вас слышу… Макс.

– Прекрасно. А теперь вы будете делать то, что я вам скажу. Вы чувствуете себя очень сонной, верно?

– Да.

Глаза ее снова закрылись.

– Вы погружаетесь в глубокий, глубокий сон, Мара, но, хотя вы и спите, вы сможете слышать все, что я вам скажу, и будете правдиво отвечать на мои вопросы. Понимаете?

– Да.

– Хорошо… Когда я скажу «начнем», вы начнете считать в обратном порядке от ста. И каждый раз, называя число, будете все глубже погружаться в транс… Итак, начинаем считать.

Мара облизала губы и принялась считать:

– Сто… девяносто девять…

Все время, пока она считала, Фидлер проверял ее пульс. Ее погружение в глубокий транс происходило необычайно быстро, и так же быстро замедлялся пульс. Когда она досчитала до пятидесяти, пульс ее замедлился до сорока пяти ударов в минуту.

– Сорок один… сорок…

Голос Мары стал хрипловатым, и теперь она надолго замолкала, прежде чем произнести следующее число.

Фидлер начал беспокоиться – количество ударов все сокращалось и уже доходило до тридцати в минуту. При таком замедленном пульсе сердце могло остановиться еще до того, как она досчитает до конца.

– Ладно, Мара. Достаточно. Вы уже погрузились в транс.

Она подчинилась, и пульс ее перестал замедляться – остановился на тридцати ударах в минуту. Дыхание тоже было замедленным, она делала не более пяти вдохов и выдохов в минуту. Фидлер впервые наблюдал столь быстрое погружение в столь глубокий транс. Он подумал о том, что Мара станет феноменальным случаем, если представить ее данные на семинаре.

– Начнем сегодня с беседы, Мара. Итак, вы любите свои дни рождения?

Она улыбнулась:

– Особенно любила, когда была маленькой. Дни рождения в нашей семье всегда отмечались по-особенному.

– Поговорим о том вашем дне рождения, который вам особенно памятен. Вы можете рассказать о таком?

На лбу ее прорезались морщинки – она пыталась сосредоточиться. Потом морщинки исчезли и лоб разгладился.

– О да, – сказала она. – Я помню такой день рождения. Мне тогда исполнилось четырнадцать.

– И что же случилось в тот день рождения?

– Это был день, когда мы приехали в Аризону.

Фидлер нахмурился:

– Но ведь вы родились в Аризоне!

Она рассмеялась каким-то странным смехом, от которого его покоробило.

– Нет, глупыш. Я родилась в Уэльсе.

К величайшему изумлению Фидлера, Мара заговорила на языке, в гортанных звуках которого он распознал валлийский. Теперь и в ее голосе, и в манерах появилось что-то детское, словно она стала маленькой девочкой.

– Где вы научились говорить на этом языке? – спросил озадаченный Фидлер.

– Я говорила по-валлийски еще до того, как заговорила по-английски.

– О Господи, – прошептал Фидлер, почувствовав, как по спине пробежал холодок. Сердце его забилось, как у гончей, берущей старт, но, когда он снова заговорил, в голосе его не было волнения. – Мара, в какой день и год вы родились?

– Пятнадцатого июня 1863 года, – ответила она без колебания.

Фидлер был близок к шоку, когда осознал последствия случившегося. Без малейшей подсказки с его стороны, без единого намека Мара Тэйт, проявив инициативу в сложном и противоречивом процессе возрастной регрессии, совершила гигантский прыжок во времени и обратилась в свою бабушку.

Невозможно… Но ведь это произошло? Она располагала всей полнотой и отчетливостью воспоминаний, когда речь заходила об истории ее семьи. Несомненно, она знала о детстве Мары Первой столько, сколько та рассказала своей дочери, Маре Второй. Вероятно, таких семейных преданий накопилось бесчисленное множество. Вероятно, это можно было бы объяснить и необычайно богатым и живым воображением, наследственным качеством в семье Тэйтов. Во всяком случае, рациональный разум медика отказывался признать, что Мара Третья претерпела реинкарнацию и превратилась в свою бабушку Мару Первую.

Ее голос вывел его из раздумья:

– А теперь я расскажу вам о своем четырнадцатом дне рождения…

Глава 7

Вереница фургонов въехала на территорию штата Аризона с северо-востока, у границы с Колорадо и Нью-Мексико, и теперь направлялась к Долине памятников. Мара сидела в переднем фургоне, рядом с Сэмом Пикензом, седым ветераном, прожившим немало лет на юго-западе и теперь отвечавшим за этот поезд из повозок. За время путешествия Мара подружилась с Сэмом. На него произвели впечатление ее обширные знания истории Аризоны, знания, по крупицам собранные из книг и газетных статей, которые она с жадностью поглощала еще до того, как Тэйты покинули Британские острова и отправились в Новый Свет. Мара же внимательно слушала бесконечные истории Сэма, накопленные им за тридцать с лишним лет, в течение которых он изучал пустынные и прекрасные в своей первозданной красоте районы Дикого Запада.

Одним из первых чудес Нового Света Маре показались жилища древних обитателей утесов, примостившиеся на высоких горах и уступах, образованных стенами каньонов. Эти жилища, имевшие от одного до четырех этажей, были искусно выложены из кирпича-сырца и укреплены деревянным каркасом; они действительно являлись чудом изобретательности и строительного искусства.

– Как же индейцы забирались в свои дома? – спрашивала Мара у Сэма.

– С помощью многочисленных лестниц, которые они ночью втаскивали в свои дома, опасаясь враждебных племен и диких зверей. Они были предками индейцев племени пуэбло. А те стали великими земледельцами, намного опередившими свое время. Некоторые из их ирригационных каналов и сегодня в рабочем состоянии.

Удивляла и погода Аризоны: сухой воздух и яркое солнце – это совершенно не походило на туманную Англию.

– Как далеко, как четко здесь все видно! – воскликнула Мара. – У меня просто режет глаза!

Эта удивительная прозрачность аризонского воздуха могла сыграть со зрением удивительные шутки. Далекие горы вырисовывались настолько отчетливо, что возникало обманчивое ощущение – вот стоит протянуть руку, и можно будет до них дотронуться, прикоснуться к этим громадам, на склонах которых пышно разрослись ели Дугласа.

Сэм усмехнулся:

– Говорят, здешний воздух настолько чист, что ковбой может увидеть, как девушка ему подмигивает, стоя в миле от него.

Караван фургонов держал путь на юг, и перед путниками до самого горизонта расстилались равнины и пустыни. Однако к удивлению Мары, пустыня вовсе не казалась бесплодной и дикой, унылой и однообразной, какой она ее представляла по прочитанным книгам. Здесь встречались обширные участки, сверкающие яркой зеленью кактусов; росли также деревья и кустарники, усыпанные цветами, и эти цветы казались ослепительными всплесками золотого и малинового, ярко-синего, зеленого и оранжевого. Сотол, юкка и странного вида дерево Джошуа, прозванное «свечой Господа» из-за своего сходства с горящими свечками, на которые походили его яркие белые и пурпурные цветы. Были тут и пустынные ивы с похожими на орхидеи бутонами, и цветущие акации, и кремовые горные розы.

Незадолго до полудня Мара заметила нечто любопытное. Примерно в миле от фургона возникла как бы черная дверь, словно прорезанная в пронизанном солнцем воздухе, она высилась до самого неба.

– Это ливень, – объяснил Сэм.

Мара с недоверием смотрела на странное явление природы.

– Хочешь сказать, что эта черная стена на горизонте… что это дождь?

– Да, дождь. Если бы ты оказалась сбоку от него, то могла бы протянуть руку и намочить ее, а одежда твоя осталась бы сухой.

– Ты шутишь, Сэм, – улыбнулась Мара.

– Вот увидишь сама. Скоро у тебя будет возможность проверить мои слова.

К тому времени, когда они добрались до места, где был ливень, он уже кончился, и фургоны ехали мимо напоенных влагой кустарников. Мара указала на них рукой.

– Похоже на горячую смолу – так она пахла, когда ее варили дома, в Англии! – воскликнула она.

– Креозотовые кустарники, – пояснил Сэм. – Из них получают смолу.

Когда они остановились перекусить, Мара побежала к фургону Тэйтов.

– Разве здесь не чудесно? – закричала она в возбуждении.

Дрю Тэйт был крепкого сложения мужчиной с мускулистыми руками и могучей шеей. Лицо его с курносым носом и подбородком, будто вырезанным из гранита, не отличалось красотой, но было приятным. От него Мара унаследовала только серо-голубые глаза. К счастью, во всем остальном она пошла в мать, высокую полногрудую женщину с прелестным лицом и темными волосами, собранными в пучок на затылке. А четверо братьев Мары походили на отца и были такие же суровые и мрачные. Впрочем, старший, Эмлин, походил на отца, пожалуй, лишь характером.

Дрю рассмеялся и прижал дочь к груди.

– Ты станешь настоящей пустынной лисичкой, моя милая. Хотя, судя по всему, сельская жизнь тебе по душе. Ты загорела и стала бронзовой, как индеец, а на твоих костях наросло немного мяса.

– А ты знаешь, Мара, какой сегодня день? – спросила ее мать, отвлекаясь на минуту от стряпни. Сыновья только что развели костер, над которым она установила котелок с каким-то варевом.

Мара подбежала к матери и порывисто обняла ее за талию.

– Конечно. Сегодня мой день рождения. Сэм говорит, что вечером у нас будет праздник с танцами в мою честь. Мама, а как же именинный пирог?

Глаза матери сверкнули лукавством.

– Ты же знаешь, что в этом Богом забытом месте у нас нет печки, чтобы его испечь. – Заметив огорчение на лице дочери, мать поспешно добавила: – Я согласна, что это чудесная страна, но пока еще не очень цивилизованная.

Мара глубоко вздохнула и осмотрелась:

– Мне здесь нравится. Такой простор – не то что в нашем крохотном Уэльсе. И тут столько солнца! Это огромная и прекрасная страна. Сэм говорит, что Аризона – самая большая из всех земель. Она такая огромная, что человек чувствует себя здесь муравьем.

Эмлин, старший из детей, подошел и дернул сестру за косу.

– Она не покажется тебе такой уж чудесной, когда на нас нападут индейцы.

– Эм, прекрати! – прикрикнула на сына мать. – Напугаешь ее до смерти!

– Я не испугалась, – заявила Мара. – Сэм рассказывал мне о набегах апачей. Они самые свирепые из всех индейцев, что живут на этих землях. Даже само их имя переводится как «враги». Во время войны они никогда не берут пленных. Убивают их и уродуют трупы – отрезают носы, уши, пальцы рук и ног. А если и берут пленных, то все равно убивают – раздевают их донага и оставляют на песке, в пустыне, чтобы они зажарились до смерти под солнцем, и несчастные стоят там с широко раскрытыми глазами, потому что апачи отрезают у них веки!

Гвен Тэйт побелела и судорожным движением схватилась за горло.

– Прекрати эту глупую болтовню, юная леди, а то придется тебе сидеть в фургоне до конца дня.

После скромной трапезы, состоявшей из вяленой говядины, отваренной в котелке, и сушеного картофеля, приготовленного таким же способом, они пили чай с морскими сухарями. Затем вымыли посуду, затоптали костер и снова двинулись на юг.

Богатые залежи руд в Аризоне протянулись по диагонали с северо-запада на юго-восток. Целью их путешествия были территории Ногалеса, Тумстона и Бисби.

На закате путники устроили привал на возвышенности к востоку от Долины памятников.

– Это не индейская территория и уж меньше всего земля апачей, – успокоил своих подопечных Сэм Пикенз. – И все же не стоит рисковать, – добавил он.

Шестнадцать фургонов расположили по кругу, а между ними пустили стреноженных лошадей. Каждая семья сложила свой костер, чтобы приготовить ужин, и все ждали только наступления темноты, чтобы разжечь костры.

Затаив дыхание, Мара наблюдала, как ослепительный оранжевый шар заходящего солнца опускается за горную гряду на западе.

Пики гор казались пылающими, плато выглядели как золотые озера с лиловыми и пурпурными берегами горных долин, уже погрузившихся в тень. Глаза Мары наполнились слезами, и она судорожно сглотнула подкативший к горлу комок.

– Это самое прекрасное зрелище, какое мне доводилось видеть, – пробормотала она.

– Да, верно, – послышался за ее спиной мужской голос.

Мара вздрогнула и резко обернулась. Рядом стоял Гордон Юинг, сын переселенцев, ехавших в соседнем фургоне. Гордон был высоким, стройным и мускулистым. На его грубоватом лице, словно состоявшем из углов и впадин, выделялись пронзительные синие глаза. Пышные и кудрявые светлые волосы были растрепаны. У Мары от одного его голоса подгибались колени, и она забывала обо всем на свете. Хотя Гордон был на шесть лет старше, она была безумно влюблена в него.

– Лучше нам вернуться в лагерь, – сказал он, когда солнце село и больше уже ничего нельзя было разглядеть.

Они молча возвращались в лагерь, возвращались, погруженные в свои мысли.

Оказавшись за повозками, Мара почувствовала себя в безопасности. В лагере было уютно и светло – ярко пылали шестнадцать костров. Мужчины и мальчики старше пятнадцати лет по очереди стояли на часах, охраняя лагерь. По двое в каждой смене, вооруженные ружьями и пистолетами, они расхаживали вдоль фургонов и иногда выходили за пределы лагеря.

Мара сияла от гордости и радости – она надела новое платье, сшитое для нее матерью за время долгого путешествия, сшитое по тогдашней моде: платье было узкое в талии, с пышными рукавами и с пестрой юбкой поверх кринолина и нижних юбок. Дополняли наряд легкие лакированные туфельки с блестящими медными пряжками.

Мара еще более возгордилась, когда Гордон Юинг сказал:

– А знаешь, ты сегодня почему-то выглядишь намного старше.

По случаю торжественного вечера ее черные волосы были зачесаны по-взрослому и заколоты двумя перламутровыми гребнями. Маре так хотелось поскорее стать взрослой.

Много ночей она лежала без сна на своем соломенном матрасе в задней части фургона, лежала, глядя в темноту, и голова ее была полна фантазий и мечтаний. Приподняв ночную рубашку, Мара поглаживала свои набухающие груди, похожие на крепкие маленькие сливы. По всему ее телу разливалась истома, когда она думала о Гордоне Юинге, когда представляла, что почувствует, если его руки будут ласкать ее груди. И Мара тотчас же вспыхивала от стыда. Сама мысль о том, что Гордон увидит обнаженным ее еще не сложившееся, тощее тело, казалась унизительной.

Но когда-нибудь, через два-три года, все изменится. У нее появится грудь, как у взрослой женщины, появятся округлые бедра и ягодицы. Она и понятия не имела о слове «органы», хотя и знала, что у женщин и мужчин интимные части тела разные. Ведь у нее четверо братьев, она выросла вместе с ними и не могла остаться в этом отношении совершенно невежественной. Мара знала, что существует разница между полами. И теперь, пытаясь представить Гордона обнаженным, испытывала ощущение, заставлявшее ее беспокойно ворочаться на соломенной подстилке. Бессильная сопротивляться искушению, Мара старалась не дышать, а ее рука как бы сама по себе спустилась вниз, к животу, и еще ниже. Дрожащими пальцами она исследовала то, что скрывалось у нее между ногами.

Когда же состояние экстаза проходило, ее начинал мучить стыд.

«Какая же ты скверная девчонка, Мара Тэйт!» – говорила она себе.

Много раз Мара давала себе слово никогда больше не поддаваться влиянию этой скверной девчонки, но ничто не могло заставить ее отказаться от сладостных фантазий, героем которых становился прекрасный Гордон Юинг, – она была не в силах противиться влечению к этим запретным радостям.

В этот первый вечер в Аризоне, в день своего рождения, Мара оказалась в центре внимания, все путешественники поздравляли ее, а члены семьи преподнесли ей скромные подарки, которые приготовили заранее, – гребень, веер, носовой платок, булавку…

Но гвоздем праздничной программы стал пирог, который ее мать испекла каким-то чудом. Это был фруктовый кекс, обильно сдобренный ромом, который Гвен хранила в течение всего путешествия через Атлантику и позже – через всю Америку. На глаза девочки навернулись слезы благодарности; она крепко обнимала мать, а отец и братья тем временем исполняли в ее честь валлийскую песню.

Когда поздно ночью Мара забралась к себе в фургон, она тотчас же заснула мертвым сном, слишком усталая даже для того, чтобы думать о своей любви, о Гордоне.

И все же, услышав сквозь сон оружейную пальбу, Мара сразу же проснулась, сон мгновенно отступил, и она, выпрямившись, села на своем ложе. Откинув край брезента, которым был обтянут фургон, Мара увидела, что уже почти рассвело.

Ее отец рванул брезент на себя и закричал:

– Поскорее вылезайте! На нас напали индейцы!

Мать зашевелилась в другом углу фургона.

– В чем дело, Дрю? – проговорила она сонным голосом. – Неужто ты вздумал так рано охотиться, чтобы никто не мог соснуть лишний часок?

– Господи, да проснись же ты, женщина! – Он подался вперед и, заглянув в фургон, с силой встряхнул жену, схватив за плечо. – На нас напали апачи!

Мать тотчас же пробудилась. Она закричала дочери:

– Поживее, девочка! Одевайся!

– На это нет времени! – крикнул Дрю. – Идемте! Быстрее!

Женщины и дети, собравшиеся в центре лагеря, находились под защитой баррикад, воздвигнутых накануне вечером из тюков сена, мешков с мукой и овсом и другими припасами. Мужчины и мальчики постарше схватили ружья и заняли указанные им места под фургонами, за такими же баррикадами.

– Не стреляйте наугад! – учил их Сэм Пикенз. – Надо выбрать мишень и прицелиться как следует.

Сэм знал, где выбрать место для привала. Он прекрасно понимал, что, возможно, придется обороняться, и постарался это учесть. К северу от лагеря находился крутой утес; с востока и с запада путников окружали густые леса, но, чтобы приблизиться к ним, враг должен был преодолеть две сотни футов по открытой местности. Наибольшая опасность грозила осажденным с юга – высокая трава, почти в человеческий рост, начиналась почти в пятидесяти футах от фургонов. Сэм выбрал шестерых самых метких стрелков для защиты лагеря с юга. Это было разумное решение, потому что апачи начали штурм именно с той стороны.

Не было ни малейших сомнений в том, что на них напали апачи. Их нетрудно было распознать по ясно видным набедренным повязкам, штанам и украшенным орнаментом мокасинам, а также по длинным черным волосам, перехваченным лентами из красной ткани. Генерал Джордж Крук, величайший истребитель индейцев, нарек их тиграми человеческой породы.

И Гордон Юинг, находившийся среди тех, кто оборонял лагерь с юга, мысленно согласился с генералом. Юноша с изумлением наблюдал, как апачи огромными прыжками преодолевают открытое пространство, отделявшее их от лагеря. Осажденные заранее договорились о том, что предводитель индейцев будет на мушке Сэма Пикенза, а тот, что следует за ним, достанется Лему Оуэнсу. Гордон должен был стрелять в третьего из атакующих. Гордон нашел свою мишень и положил палец на спусковой крючок. Вот он! На мушке!